В поисках пространств социального теоретизирования 2 страница

Таким образом, пространство типов обществ имеет одним из измерений меру зависимости/независимости экономики от социума (общества, государства). Исторический опыт демонстрирует негативное влияние на экономику как ее излишней зависимости (инкорпорированности, диктата), так и бесконтрольности. Кризисы перепроизводства, стрессовый характер вечной погони за «успехом», унизительная пресыщенность и декоративность общества потребления в сравнении с угнетенной экономикой и скудным достатком «развивающихся стран» — просто другая сторона той же «медали». В современном мире продолжают конкурировать две основные модели: государственного диктата над экономикой и ее независимости, но подконтрольности.

Уровни зависимости экономики от общества образуют очевидную линейную последовательность, но не историческую, а логическую. На противоположных ее полюсах — инкорпорированная и бесконтрольная экономика. Эти крайние зоны опосредованы со-

стояниями диктата со стороны государства и подконтрольности, но независимости экономики от него. Конкретные социологические, антропологические и экономические исследования могут детализировать дискретные шаги этой последовательности, выделить некоторые подуровни предложенных основных уровней или даже смягчить ее дискретный характер обнаружением каких-то уровней опосредования. Но это уже составляет перспективы развития типологии обществ в их классификацию.

2. Без потестарного механизма, как известно, не может существовать ни одно общество. Политологические исследования поэтому, прежде всего, направлены на изучение разнообразных «политических систем», которые, как подразумевается, являются существенными признаками общества. Казалось бы, именно феноменологическое богатство политических систем и должно составить то основание, без которого выстроить типологию обществ невозможно. Но справедливо ли утверждать, что, например, частые изменения политической системы или даже политического режима в какой-то стране достаточны для того, чтобы считать, что со всей этой чехардой изменялось в метаниях и все общество, что оно всякий раз действительно становилось иным? Задача построения типологии обществ не может подменяться нужной, но иной задачей классификации политических систем и режимов. Нет «монархического общества», но есть общества, в которых правят цари или короли. Более глубоко характеризует общество не то, как в нем осуществляются властные отношения, а то, как люди вообще относятся к власти.

Без власти жить нельзя, но и с некоторой властью — тоже. Общество с необходимостью вырабатывает некоторые механизмы воздействия на власть, ее обуздания. Ибо власти почти никогда не бывает достаточно для тех, у кого она в руках. Ее всегда мало. Чем больше власти, тем проще решать проблему управления, реализуя свои частные интересы. Обществу приходится усмирять власть, укрощать властные «аппетиты». Отношение общества к власти, прежде всего, выявляется в тех способах, которыми оно с тем или иным успехом пытается эту власть обуздать.

На архаичном этапе, при всем многообразии потестарных механизмов, неизменная суть отношения к власти состоит в ее трак-

11 Зак. 3514

322

товке как естества. Она — только разновидность природного явления и существует от века, как смена времен года или как факт рождения детей. Как законы природы, потестарные механизмы нельзя изменить. Как природные явления, как дождь, ветер и Солнце они могут быть благодатными или жестокими, наказывающими за нарушения табу, поощряющими за выполнение ритуалов, отвергающими или благосклонно принимающими подношения. Естество невозможно контролировать, но его можно обмануть, временно направить в нужную сторону с помощью магии. Рефлексивная и рациональная постановка вопроса об общественном контроле за властью бессмысленна, но всякий подразумевает, что правитель, который перестал себя «естественно» вести, более таковым не является, что правителя можно умилостивить, а в крайнем случае — заколдовать.

Иной способ отношения к власти — ее обожествление. Здесь власть подразумевается всемогущей. Боги дали людям заповеди и обычаи, которые никто, включая правителей, не может нарушать. Так общество, даже и полагая вполне искренне правителя олицетворением божества, тем не менее, окружает его невидимыми рамками безусловных обычаев и заповедей, которые он не может переступать.

Третий из типов отношения общества к власти основан на требованиях морали. Здесь правитель — носитель харизмы, отец нации, народа, мафиозной семьи. Хорошим «детям», подданным отца, надлежит уважать и слушаться. Но у хорошего отца не может быть несчастных детей (разве что иногда, по случайным или независящим от отца обстоятельствам). Подданные готовы терпеть многие лишения во имя грядущего благополучия всей «семьи народов» или просто «семьи». Но только если с ними страдает и отец, твердый в верности харизматическим идеалам и исполненный энергией борьбы за их воплощение. Отступничество лидера от харизмы не знает «мелочей» и равнозначно предательству. Оценка обществом власти и контроль над ней носят моральный характер.

Некоторые общества относятся к власти как к брату. Таковы, например, общества пиратов или воров в законе. Контроль над

властными лидерами здесь принимает идеологический характер. Ленинский период правления был характерен мифологемой «своей, рабоче-крестьянской» власти. Имидж народного («плоть от плоти народной») политика основан на идеологическом братстве. Киров или Ленин демонстрируют простоту в общении с народом, носят кепки. Отцы же нации Сталин или Пиночет носят головные уборы генералиссимусов. Общества, относящиеся к власти как к брату, имеют обычно авторитарно-утопический характер.

Пятый из типов отношения к власти состоит в ее признании как господина. В истории социальности он очень распространен. Его смена («теперь у нас господ нет, товарищ начальник») зачастую воспринимается как крушение традиции. У господ — свой образ жизни, свои эстетические каноны и нормы поведения, отличные от тех, чем живут простолюдины. Они — «белая кость», и «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Неравенство элиты и черни воспринимается таким обществом в качестве неизменного и нормального факта. Невежественное быдло не может указывать, как править. Да, «это дело господское», но господа «должны поступать по справедливости». Иначе — бессмысленный, без конструктивной цели бунт. Требование «справедливости», казалось бы, морального свойства. Однако оно имеет первичным основанием вовсе не критерии морали, а ссылку на прецедент: «вот при старом барине...».

Исторически недавно в ряде обществ сложилась еще одна форма контроля власти — посредством законов. Их должны выполнять все, включая правителей, и ни для кого нет особых законов. Общественное отношение к власти ставит ее на ранее абсурдный и небывалый уровень слуги. Но отнюдь не лакея, а высокооплачиваемого служащего высочайшей квалификации, которого общество отбирает и нанимает для выполнения ответственной работы. Обществом (прежде всего его неусыпным оком — средствами массовой информации) и далее судом пресекаются всякие попытки использовать власть в личных целях. Любые властные функции гласно манифестируемы. Тип общества, в котором сложилось такое отношение к власти, Эрнест Геллнер удачно назвал «гражданским обществом».

324

Способы отношения к власти и сопряженные с ними средства общественного воздействия на власть образуют последовательность (пусть условную), конституирующую, таким образом, второе из измерений абстрактного пространства типологии обществ. Совместно с ранее структурированными уровнями отношения общества к экономике, учет способов отношения к власти теперь позволяет открыть более богатое пространство:

Экономика бесконтрольна				Сообщества пиратов	Пещерный капитализм
Экономика независима, но подконтрольна			Авторитарные переходные		Демократические полисы антики	Гражданские общества
Государственный диктат над экономикой			Умма	Автори- тарно- утопиче- ские	Традиционные
Совпадение экономических и социальных структур	Древнейшие общества	Сегментированные	Гентис
Власть для общества:	естество	сакральна	отец	брат	господин	слуга
Контроль над властью:	бессмыслен	обычай	мораль	идеология	прецедент	закон

Ячейки полученного пространства заполнены в соответствии с преимущественно используемыми и наиболее распространенными в литературе именами обществ, хотя дискуссия о смыслах и правомерности многих из этих терминов еще далека от завершения. Возможно также, конкретные исследования впоследствии позволят заполнить какие-то иные ячейки. Но некоторые неизбежно останутся пустыми, ибо типы обществ образуют фрактальное множество. Мысленно проведенная ось от древнейших и сегментированных обществ — к гражданским обозначает основной

ток социального времени, которое, однако, способно «расщепляться» или даже для внешнего наблюдателя «идти вспять». Популярное с легкой руки Карла Поипера деление обществ на «закрытые» и «открытые», по сути, совпадает с основным током социального времени. Оно здесь кое-что поясняет, но терминологически не слишком подходит. «Открытым» является только гражданское общество, а все иные, связанные с разительно отличными друг от друга способами отношения к экономике и власти, пришлось бы (в случае принятия этой терминологии) вопреки задачам и полученным результатам одинаково именовать «закрытыми».

Получившееся плоскостное изображение социальных типов имеет очевидные преимущества в сравнении с обыкновением поиска и построения их одномерной последовательности (что можно наблюдать не только у Маркса, но и у Дюркгейма). Хотя бы потому, что в двухмерном пространстве нетрудно разместить не одну, а несколько линейных последовательностей, построить их сложное «дерево».

Однако и оно недостаточно богато для изображения типов обществ. Констатируя, например, что Франция и США — гражданские общества, мы уже сказали о них нечто важное, но отнюдь еще не выразили очевидного факта их отличий друг от друга. Плоскостное изображение оставляет картину только «плоской», абстракцию — слишком тощей, чересчур отдаленной от реальности. Ее следует развернуть в глубину, наполнить оживляющей возможностью детализирования. Конечно, не следует надеяться, что в пространстве типов обществ можно будет когда-нибудь непосредственно отыскать кулинарные пристрастия, нюансы поведенческих норм или эстетические каноны. Но можно и нужно как-то поместить в него главный источник и носитель всякого эмпирического разнообразия — социальные группы, в которые неизбежно входит и где находит самого себя желающий, предпочитающий и действующий человек.

3. Многие социологи усматривали коренное и движущее противоречие социальности в противоречии между общественными интересами и личными, частнособственническими (Маркс), между общественными интересами и эгоизмом индивидов (Парето)

или, чуть более психологично в сравнении с экономической трактовкой Маркса, — между альтруизмом и эгоизмом (Дюркгейм). Мало или ничего не зная о бессознательном, прежние социологи полагали носителя общественных или альтруистических интересов «общественным (коллективным) сознанием». Современные исследователи, не очень-то уверенные в его реальном наличии (именно как сознания, а не просто как некоторых отдельных от-рефлексированных стереотипов), обоснованно размещают прежний основной смысл термина в понятии «коллективного бессознательного». Или, чтобы не упустить никакого нужного оттенка смыслов, в понятии «ментальность». Источниками же и носителями ментальностей, несомненно, являются социальные группы.

Отдельный индивид, с одной стороны, только и может идентифицировать себя посредством социальных ментальностей. Вне общества личность вообще сложиться не может. Но, с другой стороны, тотальный диктат ментальное™ социальной группы, в которую жестко включен человек, напрочь лишает его индивидуальности. Своеобразие личности, ее творческий потенциал подразумевают, что человек, обитая в пространстве некоторой релевантной ему социальной группы, тем не менее, подчинен ее ментальное™ не полностью. Он способен выйти в режим своеобразия только потому и именно потому, что общество не состоит из этой единственной социальной группы, а складывается из многих групп, характерных отличными друг от друга ментально-стями. Уже очень давно социум устроен так, что почти любому человеку релевантна (референтна) не одна какая-то группа, а несколько. Комбинируя колоссальное обилие элементов ментальностей, репрезентирующих богатство культурного наследия, человек оказывается способным сложить из них новый, неповторимый и иногда прекрасный узор — самого себя как индивидуальность.

Возможные тренды, пути социального развития и типы обществ, таким образом, не могут быть сколько-нибудь убедительно определены без выяснения обстоятельств и способов взаимодействий личности с социальными группами.

Вебер специально и скрупулезно анализирует типы объединения индивидов в социальные группы. Дюркгейм, по сути, осно-

вывает всю свою концепцию на исследовании главной темы взаимоотношений индивидов и коллективов. Его известные понятия «механической» и «органической» солидарности людей в группах составляют два полюса, которые открывают пространство и диапазон форм социальности. Механическое объединение людей «по сходству» характерно жесткой связностью, регулируемой запретами и императивами. Здесь «коллективное сознание» покрывает большую часть индивидуального. Органическая же солидарность характерна консенсусом между людьми, сохраняющими право быть непохожими, разными и ограничивающими воздействие на себя групповых стереотипов. С тех давних пор в течение десятков лет эта идея обрела бесспорность, варьируемая и иллюстрируемая философствующими авторами. В конце XX в. Милорад Павич полагает, что два вида монахов греческой Халкидики — «киновиты» (букв. — «совместная жизнь»), главенствующие при процветании, и «идиоритмики» (одиночки), выходящие на первый план в смутные времена бедствий и перемен, складывают и демонстрируют универсальную, подобную системе Менделеева, «модель поведения» целого комплекса видов человеческой деятельности¹.

Теорию перехода от традиционного общества к современному Дюркгейм прежде всего находит в смене механической солидарности органической. Развитие органической связности совпадает с процессами общественной дифференциации. Из крайностей излишне полного поглощения личности социальной группой или чрезмерной оторванности от нее, по Дюркгейму, возникают даже суицидальные устремления. Бинарные оппозиции альтруизма (подчинения высшим структурам, внеиндивидуа-лизма) — эгоизму (автономности, индивидуализации), а также фатализма (предсказуемости и неизбежности пределов человеческого поведения) — аномии (произвольной изменчивости и неопределенности поведения) одновременно конституируют и поле сил, определяющих природу группового сознания, и пространство социальных структур, возникающих из их баланса. Именно на этих соображениях Дюркгейм основывает правила

¹ Павич М. Писать во имя отца, во имя сына или во имя духа братства? // Иностранная литература. 1998. №6. С. 194-199.

328

вычленения социальных типов — таких как орда, клан, полисегментарные структуры простой сложности и полисегментарные структуры двойной сложности.

Позиция Дюркгейма является едва ли не единственной логически завершенной попыткой дифференциации типов обществ на основе специфики объединения личностей в группы. К сожалению, принять предложенную им типологию в качестве дискретных значений (или уровней) третьего измерения пространства социальных типов все же не представляется возможным.

Замечательно поставленная цель объяснить социальную жизнь «способами, которыми группируются ассоциированные индивидуумы»¹ не может быть достигнута в строгих рамках структурного подхода. Он принципиально необходим, но недостаточен. Древнейшая примитивная орда, сложившаяся у границ прасоциальности, по Дюркгейму, образует тип общества, который лишен субструктур, и в котором поэтому механически ассоциированные индивидуумы атомарны. Понятно, что для него это только идеальный тип. Наблюдения свидетельствуют, что в любых обществах как-то осуществляется власть, есть дети (как особая социальная группа), обряды инициации и т. д. Но скованный жесткой логикой поиска и выделения элементарной структуры Дюркгейм приносит в жертву идею первостепенной важности, которую, кажется, он отстаивал ярче и сильнее всех других социологов — идею о том, что понятие общества вообще бессмысленно в единственном числе, что существуют только «общества», но не «общество». Даже когда диапазон социальных групп предельно мал, представители инцестуально замкнутого первобытного стада действительно способны идентифицировать себя только «в зеркале» чужих. Местоимение «они» появилось раньше, чем «мы». Мы возможны только через они, пусть даже и несущих смертельную опасность. Наконец, в чисто структуралистском, по сути, конструкте орды смутен и невнятен еще один из центральных тезисов современной социологии, безусловный для Дюркгейма. Не общества возникают из индивидов вследствие их договоренностей, но индивиды порождаются обществами. Человек орды атомарен, чело-

¹ Цит. по: Уинч П. Идея социальной науки и ее отношение к философии. М., 1996. С. 18.

век современного общества, в традициях социологической терминологии (Токвиль и др.) — индивидуалист. Но «атом» и значит — неделимый, буквально точно так же, как «индивид»! Возможно, данная этимологическая ссылка не слишком убедительна и текстологический анализ показывает реальное различие смыслов, которые вкладывали социологи в эти слова. Однако эти же тексты наглядно демонстрируют, что как только исследователи пытались показать своеобразие людей тех или иных обществ, они, включая Дюркгейма, дружно оставляли иоле структурного анализа и, следуя Конту, обращались к содержательному анализу коллективных верований — религиозных, экзистенциальных или рациональных.

Веберу это удалось лучше всех других. Особенно не обременяя себя презумпциями логического схематизма, он компетентно, в опоре на конкретный материал, и вполне логично выстроил разные, но не очень связанные между собой типологии — видов господства, типов поведения и типов объединения социальных групп. А затем в исследовании конкретных обществ непринужденно добавлял к этим характеристикам еще и другие -— специфику религиозных систем, хозяйственных и иных, привлекаемых по мере надобности. Глубокий теоретик при исследовании отдельных вопросов, он оставил потомкам (подобно Тойнби) только феноменологическое описание типов обществ. И что же? Именно его типологию многие исследователи считают «до сих пор актуальной» и непревзойденной'.

Иной (и более строгий) путь предлагает Толкотт Парсонс. Особенности обществ, их типы, по его мнению, характерны, во-первых, преобладанием и сочетанием фаз или видов функциональной направленности человеческого действия. США середины XX в., например, близки к типу «адаптивному», где превалирует инструментальное манипулирование с объектами. «Аскрип-тивно-квалитативный» же способ действия состоит в ином, инструментально-экспрессивном движении к цели, который в США себя не нашел. Во-вторых, когда исследователь переходит от функций — к структурам, то он основывает саму постановку проблемы стратификации на идее различения «трех основных ти-

Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 563—564.

330

пов коллективов»: тех, которые выполняют «конкретные функции», ассоциаций «с диффузной функцией», а также объединений, характерных «диффузной солидарностью». Иными словами, Парсонс наделяет ключевым значением способы вхождения личности в социальные группы. И, в-третьих, он разворачивает свою иллюстрацию «нового аналитического подхода» специальным обсуждением социальной мобильности индивидов — как «вертикальной», так и «горизонтальной». Мобильность детерминирована не только внешними для личности обстоятельствами, но и ее свободным выбором. Поэтому выяснение даже самых общих различий между мобильностью в американской системе стратификации и в кастовой системе Индии, считает Парсонс, уже неизбежно выводит исследователя за пределы социологии¹.

Таким образом, логика развития социологической мысли, по нашему мнению, обнаруживает некую «предельную точку» в изучении проблемы отношений личности и социальных групп. Структурно-функциональный анализ дополняется феноменологическими описаниями, или же социологу остается лишь уныло констатировать, что в разных обществах — разные люди. Здесь начинается царство антропологии, поле деятельности психологов и философов. Эта крайняя точка, с которой еще можно надеяться различить типы обществ и тем самым остаться в пределах социологии — эмпирически фиксируемая мобильность личности в пространствах социальных групп. Факторы, детерминирующие мобильность, социолог способен исследовать только частично, а в целом, без антропологического понимания мотиваций и экзистенций, они останутся не проясненными.

Третье измерение пространства типов обществ следует ввести для того, чтобы выразить в нем действительные и разнообразные процессы обособления и интеграции людей, их консолидации и рассеивания, сопричастности и изоляции. Социальное пространство вовсе не изоморфно и принципиально анизотропно. Его направления отнюдь не равноправны, и там, где очевиден вход в какую-либо социальную группу, вовсе не обязательно — выход. Оно

¹ Парсонс Т. Новые тенденции в структурно-функциональной теории // О структуре социального действия. М., 2000. С. 573—637.

разорвано на поля, подвластные разным закономерностям и все же как-то составляет латентную целостность, утрата которой невосполнима. Его части вне оживляющей синергии искажаются и погибают, а их сложение дает больше, чем было в них самих. Его партиципативность подразумеваема, но невыразима.

В качестве операциональных критериев, позволяющих приступить к изучению этой сложной картины, можно принять только два.

Первый — диапазон социальных групп. Их множество в разных обществах варьируется от жестко ограниченного и очень малого набора (особенно в древнейших обществах) до весьма широкого. Более того, с недавнего времени некоторые (гражданские) общества этот диапазон сделали вообще принципиально открытым! Вопрос в том, насколько богат диапазон социальных групп и открыт опытной проверке, наблюдению и измерению.

Вторым операциональным критерием может служить установление режимов входа личности в социальные группы и выхода из них. Они почти всегда условны — т. е. предъявляют определенные требования к стремящемуся в группу. Но условия варьируются от иногда очень мягких до почти невыполнимых, а зачастую и заведомо исключающих всякие надежды. Столь же трудно личности во многих обществах бывает покинуть группу. Такие режимы вполне открыты эмпирическому наблюдению и в настоящее время неплохо изучены, например, в отношении каст и средневековых профессиональных цехов, аристократий и правящих элит. Задача состоит лишь в том, чтобы расширить подобные наблюдения и их систематизировать. И, прежде всего, в отношении групп, которые люди считают референтными для себя, вне которых они полагают собственное достоинство ущемленным и благополучие недостижимым.

На основе этих двух критериев можно установить те или иные уровни потенциала мобильности личности в пространствах социальных групп. Их нетрудно означить в качественном отношении. Например, как «низкий», «достаточный», «высокий», как-нибудь более подробно или более оценочно — «катастрофически недостаточный», «имитируемый», «открытый» и т. п. Но это преждевременно. Тем более преждевременно пытаться подыскивать именования типов обществ, которые потенциально открываемы пространством

332

трех измерений. Сначала в отношении того или иного общества нужно сделать аргументированный вывод о том, насколько разнообразен и открыт диапазон его социальных групп, а также какие режимы поджидают человека на входе и выходе из ключевых для его бытия групп. Для разных обществ оптимальные потенциалы мобильности, при которых фрустрация и неудовлетворенность минимальна, весьма различны. И при автократии, и в благополучии сытой стабильности, и при скудости застоя потенциал мобильности может быть в этих разных обществах равным, одинаково невеликим. Можно предположить, что перспективы и тренды социального развития характеризует скорее градиент потенциала мобильности — его разница с прошлым значением, темпоральная изменчивость.

Впрочем, это предположение, как и вся концепция развертки пространства социальных типов — это лишь методологический проект. Нельзя согласиться с Карлом Поппером, считающим, что все так называемые социальные институты — не более чем модели, привносимые исследователем. Но вполне резонно, что методологические конструкции типов социумов — еще не социологическая гипотеза. Они нечто иное, но, полагаем, нужное. Их задача состоит в том, чтобы показать вероятное направление формирования последующих гипотез.

Рабочая гипотеза относительно социального устройства, необходимая для изучения самодетерминации активности личности в переходном обществе, к сожалению, не может быть взята в готовом виде из какого-либо предшествующего социологического исследования. Конечно, такие исследования переходных обществ, и вполне компетентные, существуют'.

Но, как в них хорошо показано, во-первых, реально действующие сегодня инициаторы перемен, «акторы» политики или

¹ Тихонова Н. Е. Динамика социальной стратификации в постсоветском обществе // Общественные науки и современность. 1997. № 5. С. 5—14; Радаев В., Шка-ратан О. Социальная стратификация. М., 1995; Гудков Л. Д., Пчелкин М. В. Бедность и зависть: негативный фон переходного общества// Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1995. № 6; Заславская Т. И. 1) Социальная неравновесность переходного общества // Общественные науки и современность. 1996. № 4; 2) Социальная структура современного российского общества//Общественные науки и современность. 1997. №2; Kohn М. Social structure and self direction (in collabor). Oxford, 1990.

Методологические размышления о типологии общества 333

эффективные социальные силы, от которых ныне что-то действительно зависит, ограничены узким кругом олигархической элиты, которая легко ускользает от любых попыток социометрии. Top-persons и их «клиентелы» (команды), как центральные, так и региональные, успешно уклоняются от ответов, их причастность к процессам распределения, перемещения и обмена общественного продукта измерить почти невозможно, а об их владении капиталами и реальных доходах можно лишь строить предположения. Для них столь прямо и по существу, открыто манифестировать себя не только незачем, но и опасно (как экономически, так и политически). Здесь наше общество в противоположность западному, гражданскому максимально непрозрачно.

Традиционно также по вполне понятным причинам ускользают от участия в социометрических исследованиях и представители «социального дна», сползающего в криминальность «ан-деркласса» (бомжи, наркоманы, проститутки, мошенники, воры и иные обитатели притонов). Вообще, близость к криминалу, что на социальном дне, что в эмпиреях элиты, означает для социолога препятствие, «белое пятно» прячущейся социальности. Косвенные же и эксклюзивные результаты исследования этих областей накапливаются медленно, и их явно недостаточно для сколько-нибудь строгого представления о тех бурных констелляциях и переменах, которые здесь произошли за последнее десятилетие.

Более того, теоретически маловразумительна и обычная у социологов, например, презумпция относить мошенников или проституток к «нижнему классу». Дело не в том, что ныне мошенников нетрудно отыскать в высшем, элитарном классе. Важен сам принцип классификации: или выстраиваемая иерархия имеет основанием отношение к средствам производства, подушный доход, и тогда это — вертикаль «классов», или упорядочивающим признаком является социальный престиж, но тогда речь идет не о классах, а об иерархии «статусных групп», как это общеизвестно от Макса Вебера. По доходам проститутка может принадлежать к среднему классу, а по уровню престижа — к социальному дну. Почему же социологи, это ясно понимая, все же склонны определять ее место на «социальном дне» как части «нижнего класса»?

Дата добавления: 2015-05-06