В поисках пространств социального теоретизирования 3 страница

334

То, что с логической стороны является смешением понятий, ошибкой разных оснований деления, на самом деле провоцируется теоретическим уровнем нынешней социологии. Пара-дигмальной, сколько-нибудь общепринятой модели социальности сегодня не существует, а в русле постмодернистского дискурса вообще бессмысленна и сама постановка задачи ее поиска. Реально же конкурируют несколько концепций, в том или ином виде синтезирующие наследие Маркса и Парсонса, Дюрк-гейма и Вебера.

Так, Ю. Хабермас считает компонентами социума «жизненный мир» и «систему», а эпистемологический опыт социетально-го субъекта — складывающимся из praxis и символического коммуникативного действия. Н. Луман конституирует общество как «самореферентную систему», а структуры социальных систем — как «структуры ожиданий». П. Бурдье полагает, что «социальное пространство», его «поля» и «группы» конструируются «габитусом», поведенческими привычками. Э. Гидденс же надеется получить структурные характеристики социальных систем как результат и средство разнообразных «социальных практик».

Что же делать социометристу, что измерять — габитусы, ожидания, специфику практик или особенности символов? И что в итоге удастся выяснить — конфигурацию социального поля, «ау-топойезис» системы или ориентиры жизненного мира? Принимая (чаще частично, чем полностью) существенность элементов социальности, фиксируемых разными теоретическими концепциями, представитель постсоветской конкретной социологии в итоге вынужден довольствоваться наличием двух возможных путей: или работать строго «в рамках» одной из концепций, или принять соломоново решение измерить то, что кажется существенным для понимания того, что кажется злободневным, не слишком заботясь о терминологической и концептуальной безупречности. Первый путь у нас в силу недостаточной известности новых концепций (да и их детализации и конкретизации) непопулярен. Остается второй, требующий высокой квалификации социомет-риста.

Таким образом, нельзя взять готовую модель социальной стратификации из осуществленных ранее социологических ис-

следований по причине неполноты такой картины, связанной с непрозрачностью нынешних элит и маргиналов, а также вследствие плюралистической размытости ее теоретических оснований, из-за которой в понятия то и дело вкрадывается нестрогость, а в рассуждения — парадоксальность.

Тем не менее строгая и полная модель социальности для целей заявленного исследования избыточна, хотя и желательна. Необходимо же и достаточно иметь эффективную работающую гипотезу относительно связи специфики энергии активности личности с ее местом в скорее намеченной, чем четко прочерченной стратификационной иерархии. Последующее изучение форм и методов самодетерминации активности личности, социальной направленности энергии активности, возможно, позволит эту намеченную стратификацию уточнить.

Такая гипотеза и такие наметки в литературе вполне просматриваются, явно или имплицитно содержатся.

Резонно полагать, что энергия активности личности переходного общества направлена на (а) инициативу перемен, (б) адаптацию к переменам и (в) фрустрацию жертв перемен. Как уже упоминалось, инициаторами перемен в нашем обществе (резких ли скачков, остановок или попятных движений), реальными акторами политики и движителями экономики в настоящее время является элита, составляющая верхний уровень социальной стратификации. Жертвы перемен, у которых энергия активности сублимирована во фрустрацию и социальную пассивность, напротив, составляют низший уровень. Между ними в иерархии расположены мощный, включающий большинство населения, базовый уровень социальности и постыдно неразвитый, эмбриональный средний. В них энергия активности в значительной мере расходуется на попытки адаптации к переменам.

Понятно, что попытки адаптации далеко не всегда успешны, и зачастую приводят к фрустрации, когда личность ощущает себя жертвой перемен. Но даже малоуспешное «барахтанье» и связанное с ним недовольство на базовом уровне стратификации существенно отлично, скажем, от мироощущения обитателя богадельни, непрофессионального нищего или полуголодного пенсионера с сыном-алкоголиком, которые входят в низший уровень

336

иерархии. Отличает их ответ на вопрос: «Могу ли я жить завтра?» Ощущение хотя бы возможной не пустоты будущего — это та грань, за которой начинается неизбежная деструкция личности, а земля обетованная становится мусорной свалкой. Развитие же личности как субъекта инноваций — атрибутивная черта гражданского общества. В этом тезисе заключена главенствующая интенция предложенного исследования.

Выделенные три формы направленности энергии активности личности, конечно, отнюдь не исключают их какого-либо сочетания в отдельном конкретном человеке. Редкостью, напротив, являются их проявления в чистом виде. И олигарху бывает свойственна фрустрация или насущна проблема адаптации, но все же основная энергия представителя элиты направлена на инициативу перемен. Нормальный вектор энергии адаптации мелкого предпринимателя способен резко измениться на фрустрацион-ный в случае банкротства или на инициативный в случае коммерческой удачи. Житель мусорной свалки может быть вполне адаптированным и даже политически инициативным, но скорее оправданы ожидания психолога обнаружить здесь скрытый невроз и подавленную фрустрацию. Направленность, сочетание слагаемых и уровень инновационного потенциала нужно всякий раз конкретно измерять, что и составляет одну из центральных задач исследователя.

В связи с нынешней значительной консервацией макроструктуры социальности, практически полной закрытости элит от пополнения извне мера социальной мобильности стабилизируется на минимальном уровне, а значит измерения могут показать, что адаптационный потенциал общества иссякает, тогда как протест-ный — скрыто растет.

Резонно предположить также сильную зависимость попадания личности на. тот или иной уровень стратификационной иерархии не столько от реального дохода в чистом виде, а от его сопоставления с представлением этого человека, какой доход он считает нормальным для себя, достаточным для достойной жизни. Разумное, не чрезмерное их расхождение стимулирует позитивную активность. Слишком большой разрыв — деструкцию и

пассивность. Особенно необходим учет этого обстоятельства для идентификации представителей базового и низшего уровней.

В связи с ясно прослеживаемой тенденцией изменения структуры доходов в переходных обществах важно также в конструировании выборки учесть, что до 25% ее должны составлять люди, доходы которых в основном складываются социальным трансфертом (пенсиями, пособиями и т. п.), а остальные — из большинства, живущего на зарплату, и из тех, кто извлекает средства для жизни предпринимательством. Интересны сопоставление детерминации активности работающих на государственных и негосударственных предприятиях, а также особенности социальной ориентации в группах, характерных смешанным доходом (зарплата плюс бизнес, или трансфер плюс зарплата или бизнес).

По возрастному составу на начальной стадии исследования целесообразно ограничиться выделением трех групп: молодежной, пенсионной и респондентами средних лет (от 23—25 до 55-60).

Строгая же тендерная презентация в настоящем исследовании несущественна. Ранее изученная специфика мужского и женского вариантов самоактуализации заведомо поглощает и нивелирует искомые особенности самодетерминации активности личности, характерные недавно изменившемуся, переходному обществу. Тендерное различие в своей основе очень инерционно. Оно не отменяется исторически краткосрочными социальными коллизиями'. За истекшее десятилетие изменилось не оно, а более подвижные общественные институты и структуры. Конечно, в итоге они скажутся и на тендерных отношениях, но надеяться найти здесь перемены преждевременно, пока новации фундаментально не укоренятся и не проявятся в своей полноте.

Как известно, традиционна одновременно и высокая, и «изнаночная» роль женщины в жизни общества. Она выполняет две трети всей существующей в мире работы за одну десятую часть непосредственно распределяемого вознаграждения и владеет сотыми долями собственности. Статистика также констатирует несколько более высокую (в сравнении с мужской) адаптивность

Бовуар С. де. Второй пол. — М; СПб., 1997.

338

женской психики, ее большую устойчивость к стрессам, относительно менее катастрофические формы и последствия фрустраций. Вероятно, женщинам чуть яснее и чувствительнее дана реальность перемен. Действительно, мужчины более активны, но последствия этой активности, прежде всего, ощущают на себе женщины. В этой связи мнения и переживания женщин относительно новых социальных реалий приобретают особую ценность. Чем больше женщин будет опрошено, тем меньше риска исказить или занизить адаптационный уровень и инновационный потенциал общества.

Одним из существенных вариантов осуществляемого личностью синтеза оценки ожиданий, переживания динамики уровня жизни и восприятия поведения элит является отношение личности к той или иной модели развития страны. Это отношение, зачастую скорее эмоциональное, чем рациональное, констеллирует данную синтетическую реакцию в немногих образах. Обыденная ментальность оперирует, как правило, патер-налистско-эгалитарной и либеральной моделями, а также промежуточной между ними социал-демократической. Различны они в основном желаемой ролью государства. Его роль максимальна в первой из моделей, к которой ныне склоняются, вероятно, до трех четвертей населения и что с очевидностью не способствует развитию активности и гражданской самодетерминации. Во всяком случае, это рабочее предположение, как и все другие, сформулированные в связи с предложенной рабочей моделью социальной стратификации и иерархии, может служить предметом других исследований.

Таким образом, в качестве постулата предложенного исследования принято совпадение сути гражданского общества с развитием личности как субьекта инноваций. Соответственно, социальная стратификационная иерархия выстраивается от инициаторов перемен — через адаптирующихся, и далее — к фру-стрированным пассивным жертвам, или от верхнего класса элит — к нижнему уровню, к социальному дну через эмбриональный средний «класс» и разросшийся базовый.

7.3. Гражданское общество как особый тип обществ

В современной литературе господствует трактовка «гражданского общества» как сети объединений граждан по частным и корпоративным интересам, независимо отстоящих от политической структуры, параллельных государству. Трактовка эта сложилась с Нового времени и выражает бесспорный факт наличия подобных объединений во все времена и во всех странах. На Руси издавна были «общины», а потом -— «земства», в Германии — «марки». Посредством «пополо» в Северной Италии утверждали реальное самоуправление цехи и гильдии позднего средневековья. Подобные ассоциации («университеты», «ложи», «общества», «клубы», «сословия», «студии», «ордена» и прочие социальные формы), естественно, в культурной истории были и остаются многочисленными и разнообразными. Поэтому в рамках данной традиции вопрос о наличии где-либо гражданского общества (разумеется, после появления государства) вырождается в пустую риторику. Оно есть, и его не может не быть.

Научный интерес в рамках такого подхода распространен на эмпирическую область исторических спёцифик ассоциаций, проблем их развития, а в сфере теории сосредоточен на принципиальной стратегической оценке социальной конструктивности гражданского общества. Именно через этот фокус оценки негосударственных объединений Ж.-Ж. Руссо заложил парадигму «эта-тизации» общества, господства общей воли над частным интересом и рассматривал ассоциации в качестве угрозы общественной целостности. А. де Токвиль или Т. Пейн (с его принципом минимизации государства) конституировали противоположную, называемую ныне «либеральной», парадигму. Для К. Маркса и его немногочисленных ныне последователей ставка на развитие гражданского общества оценивается как стратегически неприемлемая уловка сокрытия закономерной перспективы его уничтожения пролетариатом, ибо понятие гражданского общества лишь скрывает фундаментальный факт и историко-социальное значение классового строения общества. Явно преобладающие в настоящее

340

время сторонники либерализма, напротив, усматривают социальную перспективу именно в развитии гражданского общества.

Но что означает «развивать» гражданское общество, если оно повсеместно и неизбежно уже наличествует? Современные бюрократы зачастую критерием его развития полагают количество негосударственных объединений (НГО): чем их больше, тем лучше. Сегодня можно говорить об их приумножении. Остается открытым вопрос, вызван их беспрецедентно бурный рост какими-то внутренними конструктивными причинами, или на самом деле превалируют попытки культурной экспансии извне, опасные для имеющейся стабильности и сложившейся целостности? Но, разве уместно ограничиваться примитивом вопроса, сколько должно быть НГО, каких типов, и ориентироваться как на показатель развития на некоторые цифры? Простая очевидность свидетельствует, что в разных культурных регионах существеннейшим образом, вплоть до уникальности, различны не только виды НГО, но, что не менее важно, также их конфигурации. Достаточно, например, сравнить Японию и США, или, скажем, Францию и Англию, гражданские общества которых считаются достаточно развитыми. Оставим же универсальные модели и арифметические доводы чиновникам и неофитам. Существенно другое — некое определенное качество общества, которое оно вовсе не обязательно и не всегда обретает при каждый раз особенном, релевантном для данного случая наборе, распространении и конфигурации НГО.

Собственно, данное качество, о котором пойдет речь ниже, и позволяет квалифицировать общество как «гражданское». Иными словами, понятие «гражданское общество» не сводится к изначально и автоматически наличествующему фрагменту социальности, а обозначает ее целостность, выражает определенный тип. Похожим образом в античные времена называли «гражданским» общества полисов. Это ключевое обстоятельство стало предметом научной рефлексии лишь в последние десятилетия и, естественно, довольно резко ограничило традиционный (от Пейна и Гегеля), но пока еще превалирующий подход к исследованию гражданского общества. В фокусе теоретического научного дискурса, таким образом, ныне оказался вопрос, ранее снятый как ненужная риторика: что именно позволяет считать данное общество

достигшим уровня, на котором его тип справедливо квалифицировать как гражданское общество?

Такой новый подход к середине 90-х годов актуализировал Эрнест Геллнер, подыскивая место гражданского общества среди «основных типов общественного строя» и тщательно разграничивая «узкий смысл» понятия гражданского общества (составляющего часть социальности, «содержащегося в обществе») от его обозначения «общества в целом»'. Какие же именно качественные особенности общества делают его гражданским?

Означает ли подъем гражданского общества упадок государства или, наоборот, способствует укреплению его потенциала. Эти вопросы с необходимостью выводят исследователя на проблему отношений гражданского общества и государства. Общество становится гражданским только тогда, когда набор, развитие и конфигурация НГО способны усмирить государство, заставить его стать активным защитником интересов граждан, принудить стать правовым государством.

Достичь этого качественного уровня социальности, конечно, непросто. Начиная от архаики и до наших дней для установления и поддержания порядка кроме принуждения и предрассудков иных средств не придумали. Не является исключением и гражданский порядок: «мед» правового государства, защитника интересов граждан попросту недостижим без «жала» принуждения государства со стороны общества. Усмирить «левиафана» государства, обладающего полнотой силы и власти, огромными ресурсами каким-то НГО удается далеко не всегда. Гораздо чаще они остаются маломощными, лишенными энергии противопоставления государству, «карманными» для него. Но именно те страны, в которых это получилось, заняли доминирующее положение в мировой экономике, достигли наиболее высокого уровня жизни и контролируют ныне баланс глобалистских стратегий.

Однако и для них задача усмирения государства, как еще с начала XX в. показали Г. Моска, В. Парето или М. Вебер, остается перманентной. Некоторые представители западной политиче-

¹ Геллнер Э. Условия свободы: гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995. С. 198,208.

342

ской науки конца XX в. (Р. Даль) даже полагают неадекватным именовать способ осуществления власти «демократическим». На самом деле народ никогда (и в том числе в Западных странах) не управляет, а лишь имеет и отстаивает некоторые возможности контроля власти; фактической альтернативой тоталитаризму является не демократия, а «полиархия».

Вероятные отношения государства и гражданского общества можно проиллюстрировать в форме схемы 1.

Из нее очевидно, что государство способно развиваться и набирать силу как в случае развитого гражданского общества, так и при его инфантильности. Но в первом случае усилиться способно только правовое государство, тогда как неразвитая сеть НГО блокирует этот путь и стимулирует властный авторитаризм и тоталитаризм. Правовое государство и гражданское общество являются социальными структурами с сильнейшими обратными взаимосвязями: наличие правового государства без гражданского общества — такая же абсурдная утопия, как иллюзорно становление последнего вне и помимо создания правового государства.

Не останавливаясь специально на деталях, экзотических средствах и известных механизмах обуздания власти обществом, еще раз подчеркнем принципиальную необходимость этих процессов в становлении гражданского общества. Государство, с либеральной точки зрения, есть специально созданный обществом

механизм, на который возложены четко определенные функции и который ему строго подотчетен. Власть есть полезный инструмент общества, и ничего более. Укрощенная власть не может работать на себя, только ради собственного укрепления или обогащения власть имущих. Гражданин способен увеличивать свой социальный престиж, богатеть, не имея дела с властью. Государство обязано, прежде всего, обеспечить граждан защитой от внешних и внутренних посягательств на достоинство их нормальной жизни, конституировать и поддерживать нормирующий порядок. Для этого граждане и платят налоги, содержат государство. За пределами четко очерченных конституционных полномочий защиты равных прав и свобод власти не должны вмешиваться в этнические или иные культурные проблемы, в частную жизнь граждан. Гражданин оказывается активным субъектом формирования государственной власти, тогда как подданный остается только объектом ее воздействия.

Таковы некоторые из либеральных банальностей, за которыми, однако, стоит не только первостатейной важности задача усмирения власти, но также скрыты многие реальные сложности. На деле ни одно государство не свободно ни от коррупции, ни от идеологического доктринерства. Власть имущие упорно «тянут одеяло на себя», а бюрократия размножается как дрозофилы и способна выхолостить и обессмыслить самую нужную и уместную идею или программу.

Главным средством общественного контроля над своеволием и косностью власти, бесспорно, призваны служить средства массовой информации. Конструктивная роль независимой от государства прессы в становлении свободы и гражданского общества была описана и понята уже А. де Токвилем, а позже Р. Дарендорф обоснованно включает «независимые СМИ» в число важнейших элементов гражданского общества. Конечно, журналисты (как и все прочие люди) остаются в той или иной степени ангажированными — если не цензурой и начальством, то, например, деньгами или предубеждениями. Но они могут при этом выражать интересы и оценки разных общественных групп. Информационный плюрализм, принципиальная открытость информационного пространства, широкое распространение средств массовой информа-

ции за пределами государственного влияния, таким образом, составляют необходимое условие бытия гражданского общества.

Другой его существенный признак следует извлечь из факта, что взаимосвязанные структуры гражданского общества и правового государства отнюдь не составляют бинарного отношения: оно тернарно, и его третий неизбежный элемент — рыночная экономика.

Схема 2 визуально демонстрирует взаимозависимость рыночной экономики, гражданского общества и правового государства. Без рыночной экономики, доказывают Ф. фон Хайек, Л. Эр-хард или М. Фридмен, невозможны ни свобода, ни равенство. Уничтожение рынка, по Хайеку, — открывает «прямую дорогу к рабству». На основе математического моделирования и строгой статистики можно выстроить, например, социальные траектории развития социализма, демократии и фашизма в трехмерном пространстве, заданном измерениями «индекса экономической свободы», «продуктивности общественного труда» и «уровнем жизни». Как и следовало ожидать, топология этих траекторий такова, что именно демократический путь сопряжен с наиболее высокими показателями уровня жизни и лучшей перспективой его роста. Или, доказывает другой автор, «уровень среднедушевого валового внутреннего продукта хорошо коррелирует с индексом человеческого развития и индексом экономической свободы, с развитием процессов политического развития»'.

Важно, однако, понять, что «чисто рыночная», не регулируемая властью экономика, характерная раннему капитализму, вовсе не присуща современной экономике гражданских обществ. В ны-

рыночная ___ __ гражданское

экономика ^< * общество

правовое государство

Схема 2

May В. Интеллигенция, история, революция //Новый мир. 2000. № 5. С. 147.

нешних условиях ее мощь приводит к тому, что побочные следствия экономических (закономерно и жестко ориентируемых на прибыль) операций, разрушают и окружающую среду, и культурное наследие, и человеческие взаимоотношения. С другой стороны, несостоятельна и экономика, которая диктуется государством — антирыночная. Отделение экономических отношений от социальных и политических, их освобождение от диктата политико-социальной сферы Э. Геллнер называет «вещью исключительной» и заслуживающей особого внимания. Гражданское общество добивается такой оптимальной ситуации, когда экономика подконтрольна государству, но не зависима от него. В этом и состоит его второй существенный признак.

Над независимой современной экономикой в гражданских обществах осуществляется политический контроль. Этот властный контроль публичен, подотчетен обществу, но ни в коем случае не является тотальным. Главными его инструментом служат налоговая и кредитная политика, выстраиваемая в соответствии с социальными приоритетами. Национальные интересы общества и его безопасность отстаиваются также тем, что государство сохраняет за собой право собственности в отдельных отраслях экономики. Однако в целом политический контроль над экономикой уравновешен независимостью подавляющего большинства производственных предприятий.

Становление и развитие рыночной экономики в условиях слабого гражданского общества неизбежно сопровождается ослаблением государства, вплоть до его практического исчезновения, превращения в некий фасад и декорацию, за которыми скрыты истинные экономические властители и финансовые хозяева страны. В этих же условиях слабосильных, «карманных» НТО, антирыночные тенденции, напротив, способствуют усилению государства. Сильное гражданское общество, естественно, коррелирует сильному правовому государству и независимой, но подконтрольной экономике.

Это можно изобразить в виде схемы 3, где достаточно четко просматривается взаимосвязь и взаимодействие государства, гражданского общества и экономики. Центр схемы, ее перекре-

346

стье в терминологии синергетики является зоной «бифуркации» — ветвления основных «аттракторов», путей или траекторий развития. В отличие от устойчивости аттракторных состояний, бифуркации свойственна неустойчивость, легкая подверженность случайным и маломощным факторам. Ее время — это время выбора, влекущего за собой долговременные и существенные последствия, время решающих перемен. Острота дискуссий о гражданском обществе сопряжена именно с этим, важнейшим для страны выбором.

Третий из признаков гражданского общества — антропологического свойства и состоит в распространенности определенных личностных качеств и межличнрстных отношений. В отечественной традиции они чаще именуются «индивидуализмом»; западные исследователи (от Дюркгейма до Геллнера) для их обозначения используют также понятия «аномии», «атомизации» или «модульности».

Наши соотечественники, как правило, в значительной мере тяготеют (сознательно или безотчетно) к соборности, к общинному сознанию. Западное же гражданское общество гораздо менее коммунально, оно, напротив, большей частью состоит из самодеятельных индивидов, открыто преследующих частные интере-

34?

сы. В этом граждане этого общества прежде всего находят и отстаивают свою свободу.

Она дана всякому члену гражданского общества для его самореализации, и никакие моральные, правовые или этнические предписания и ориентации для него не имеют абсолютного значения. Другое дело, что лояльный член гражданского общества убежден в его условной легитимности, характерен высокой ответственностью за личный нравственный выбор, за свою профессиональную деятельность и иные, добровольно взятые на себя социальные роли. Иными словами, он скептичен и не ха-ризматичен. Но он соблюдает законы, даже если хочет их изменить. Он вовсе не трепещет перед теми, кто имеет власть, и его лояльность далека от доверчивости. Благоразумная вера легко соединяется в нем со свободным сомнением. Смена убеждений не является в гражданском обществе грехом или отступничеством, а «безродный космополитизм» — бранным словом. Его модульность — это способность эффективно приспосабливаться к необычным условиям, встраиваться в непривычные системы. Чтобы достичь успеха, он не может не быть толерантным и «себе на уме».

Во всем этом, однако, отечественная ментальность немедленно усмотрит наряду с некоторыми плюсами негативы холодного равнодушия, расчетливого цинизма, внутренней пустоты и «по-фигизма». Но уж таков человек западного, прежде всего, американского гражданского общества. Несомненно все же, что индивидуализм варьируется множеством оттенков уже внутри одного и того же общества, обретает заметные различия в разных странах Запада, и, наконец, существенно трансформируется в гражданских обществах Востока. К тому же и в нашем обществе индивидуализм имеет прочные традиции. Так как же, с учетом этого, более аутентично сформулировать антропологическую презумпцию гражданского общества?

Похоже, ключ к ответу обнаруживается в принципиальной разнице между своеволием и свободой. Гражданин тяготеет к свободе, подданный жаждет своеволия. Код своеволия — «что хочу, то ворочу» — прямо противоположен свободе, оборотной стороной которой является, как это хорошо показано в экзистенциа-

лизме и персонализме, ответственность за свободно сделанный выбор. Своеволие воплощено в деспотии или разрушительном бунте, свобода — в созидании и творчестве. Кроме того, своеволие (как и глупость) безгранично, в то время как свобода личности всегда имеет твердым пределом свободу других людей. Я свободен постольку, поскольку не ущемляю свободы Другого, тогда как своеволие — это всегда ущемление интересов Другого.

Смешение понятий свободы и своеволия в обыденной ментальное™ может служить ясным свидетельством неразвитости гражданского общества. И его третий существенный признак заключается в признании того, что вовсе не своеволие, а свобода есть основа бытия личности гражданского общества.

Одним из решающих факторов построения гражданского общества является, таким образом, самосознание личности как личности свободной. Достанет ли нам необходимого множества граждан, ощущающих себя свободными и ответственными настолько, чтобы принудить государство к порядку, сделать его эффективным инструментом, действующим ради человека, способного трудиться в условиях открытой экономики? От этого исторического вызова зависит наша судьба.

Дата добавления: 2015-05-06