О зависимости модернизациоиных рисков от знания 4 страница

Существенно в этом плане симптоматичное и символическое «преодоление» рисков. Риски, так сказать, должны расти вместе с их преодолением. Их нельзя устранить вместе с причинами и источниками. Все должно происходить в рамках косметической обработки рисков: упаковка, показательное уменьшение вред­ных веществ, установка очистительных фильтров при сохране­нии источников загрязнения. Иными словами, проводится не превентивная, а символическая политика устранения рисков, на деле их умножающая. Создается соответствующая индустрия. «Делать вид» - вот что побеждает и становится программным. Для этого нужны «альтернативные крикуны», а также критичес­ки и технологически ориентированные ученые и антиученые. Все вместе они представляют собой частично самофинансируемые («самопомощь»), частично финансируемые обществом «забега­ющие вперед рекламные агентства», создающие новые рынки сбыта рисков.

Вы скажете, фикция? Полемический перегиб? Но тенденцию развития в этом направлении можно доказать уже сегодня. Если она претворится в жизнь, то это и будет пиррова победа, ибо риски, несмотря на всю косметику, будут расти и превратятся в глобаль­ную опасность для всех. Тогда возникнет общество, в котором взрывные силы рисков отобьют у каждого желание гнаться за при­былью, основательно отравят ему это удовольствие. Именно такая возможность иллюстрирует нашу главную мысль: индустриальное общество, как капиталистическое, так, кстати, и социалистичес­кое, систематически производит угрозу самому себе накоплени­ем и экономическим использованием рисков. Общественно-исто­рическая ситуация и ее динамика вполне сравнимы с ситуацией позднего феодализма в период перехода к индустриальному обще­ству: точно так же как феодальная знать жила за счет промышлен­ной буржуазии (сдача в аренду права на торговлю и на получение доходов, промысловые налоги) и в собственных интересах способ­ствовала ее развитию, невольно, но неизбежно создавая себе все более крепнущих наследников, все таки развитое индустриальное об­щество «кормится» рисками, которые оно производит, и таким образом создает опасные социальные ситуации и политические потенциалы, ставящие под сомнение основы проводившейся до сих пор модернизации.

2. Заблуждения, обманы, ошибки и истины:

о конкуренции рациональностей

Где избыток рисков оставляет далеко позади избыток богатств, там возрастает значение внешне безобидного различения между рисками и их восприятием; одновременно это различение утрачи­вает свою правомочность. На нем держится и благодаря ему ру­шится монополия рациональности научной дефиниции рисков. Ибо из-за него утрачивается возможность специализированного, авторитетного и объективного определения рисков. Наука «фик­сирует» риски, население их «воспринимает». Разница между тем и другим указывает на меру «иррационализма» и враждебности к технике. В делении мира на сведущих и невежественных отража­ется и образ общественности. «Иррационализм» «уклончивого» восприятия рисков обществом заключается в том, что в глазах тех­нарей большинство населения ведет себя как студенты первого курса инженерного факультета или и того хуже. Они невежествен­ны, но готовы к услугам, старательны, но ни о чем не подозрева­ют. В этом образном сравнении население сплошь состоит из тех, кто хотел бы стать инженером, но не обладает для этого достаточ­ными знаниями. Остается напичкать его техническими подробно­стями, и оно (население) присоединится к точке зрения и оцен­кам экспертов о технической управляемости и безопасности рисков. Протесты, страхи, критика, сопротивление общественно­сти — это всего лишь чисто информационная проблема. Если бы люди знали то, что знают технари, они успокоились бы — или впа­ли в безнадежный иррационализм.

Это ложная точка зрения. Даже в оформлении статистических данных, выведенных на основе высшей математики или изложен­ных технологическим языком, высказывания ученых являются вы­сказываниями типа: вот так мы хотели бы жить, т. е. это суждения, которые могут быть приняты только при перманентном нарушении границы между природой и техническими науками. Тем самым меняется тактика: неприятие научных определений риска — это совсем не то, что можно было бы поставить в упрек населению, пожурить его за «иррационализм», напротив, оно говорит о ложно­сти культурных предпосылок приятия, содержащихся в научно-технических высказываниях. Технические эксперты по рискам за­блуждаются относительно эмпирической достоверности своих имплицитных оценочных предпосылок, а именно относительно предпосылок того, что представляется населению приемлемым, а что нет. Разговоры о «ложном, иррациональном» восприятии рис­ков населением венчают это заблуждение: ученые заимствуют свои представления о культурной акцептации эмпирической критики, возводят эти свои заемные представления в догму и, сидя на этом шатком троне, объявляют себя судьями, выносящими приговор «иррационализму» населения, представления которого они заим­ствуют и кладут в основу своей работы.

Иными словами, занимаясь рисками, естественные науки не­заметно и невольно лишили себя части собственных полномочий, по необходимости демократизировались. В своих имплицитных ценностных представлениях о жизни, достойной человека, сужде­ния о рисках содержат некоторое право общества на выражение собственного мнения, против чего научно-техническое восприятие рисков хотя и защищается (подобно тому как феодалы защища­лись от введения всеобщего права голоса), но одновременно на это право и опирается, противореча собственным притязаниям на эмпирическую истинность своих гипотез.

Различение между (рациональной) научной констатацией рис­ков и (иррациональным) их восприятием ставит с ног на голову роль научной и социальной рациональности в осмыслении цивилизационных рисков. Оно содержит в себе фальсификацию исто­рии. Все то, что мы знаем сегодня о рисках и опасностях научно-технической цивилизации, утвердилось в борьбе с массированным отрицанием угрозы, с нередко ожесточенным сопротивлением «на­учно-технической рациональности», отмеченной самодовольно-ограниченной верой в прогресс. Научное исследование рисков

повсюду тащится следом за критикой социальной среды, прогрес­са и культуры индустриальной системы. В этом смысле в научно-технических занятиях цивилизационными рисками кроется сегод­ня изрядная толика непризнанного культурно-критического обращения в другую веру, и притязания технических наук на мо­нополию рационализма в восприятии рисков напоминают пре­тензии на непогрешимость папы Римского, перешедшего в еван­гелическую веру.

Осознание риска должно реконструироваться как борьба час­тью противоречивых, частью наслаивающихся друг на друга пре­тензий на рациональность. Нельзя подменять иерархию вероят­ности иерархией рациональности, следует задаться вопросом, каким образом на примере восприятия рисков «рациональность» обретает социальный характер, т. е. становится вероятной или спорной, определимой или неопределимой, достигнутой или ут­раченной. В этом направлении должны развиваться логика и ало­гичность, столкновение и взаимопроникновение научного и соци­ального восприятия и оценки цивилизационных рисков. При этом можно попытаться найти ответы на вопросы о том, какие система­тические ошибки и источники заблуждений заложены в научном осмыслении рисков, проявляющиеся только при их социальном восприятии? И наоборот: в какой мере социальное восприятие рисков зависит от научной рациональности даже там, где оно сис­тематически отрицается, критикуется и грозит возрождением доцивилизационных религиозных движений?

Мой тезис заключается в следующем: источник научно-техни­ческого скепсиса лежит не в «иррационализме» критиков, а в не­состоятельности научно-технической рациональности перед ли­цом растущих рисков и цивилизационных опасностей. Эта несостоятельность не есть нечто прошлое, она - актуальное насто­ящее и грозящее нам будущее. Постепенно она становится видна во всей своей масштабности. Это не несостоятельность отдельных уче­ных и дисциплин, она вытекает из системного институционально-методического подхода науки к рискам. Науки таковы, какими их делают. Ориентированные на узкую специализацию, отчужденно воздерживающиеся от проверки практикой, они совершенно не в состоянии адекватно реагировать на цивилизационные риски, поскольку в высшей степени причастны к их возникновению и росту. Скорее, они становятся - частью с не отягощенной совес­тью «чистой научностью», частью с угрызениями совести — легитимным прикрытием охватившего весь мир индустриального за­грязнения и отравления воздуха, воды, продуктов питания и т. д., а также связанных с этим болезней и умирания растений, живот­ных и человека.

Как это показать? Осознание рисков модернизации утверди­лось, преодолевая сопротивление научной рациональности. К нему ведет широкий след научных заблуждений, ложных оценок и по­пыток преуменьшить серьезность ситуации. История осознания и социального признания рисков совпадает с историей демистификации науки. Обратная сторона признания — преодоление на­учного «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не ощущаю, ничего не знаю».

Экономическая слепота по отношению к рискам

Главное заблуждение относительно технологического содержа­ния риска следует искать в беспримерном непонимании и пре­уменьшении опасности атомных рисков. Читатель сегодня не ве­рит своим глазам, когда читает, какие советы давались людям в одной официальной памятной записке федерального правитель­ства в случае «воздушного нападения»:

«Ослепительно яркая вспышка света — первый признак взрыва атом­ной бомбы. Его тепловое воздействие вызывает ожоги. Поэтому необхо­димо... как можно быстрее прикрыть чувствительные части тела — глаза, лицо, затылок и руки!

Как можно быстрее спрячьтесь в углублении, яме или канаве!

Если вы едете в автомобиле, мгновенно пригнитесь ниже стекол, остановитесь, лягте на пол и, съежившись, прикройте лицо и руки!

По возможности укройтесь под прочной столешницей, письменным столом, верстаком, кроватью или другим предметом мебели!

В подвале у вас больше шансов выжить, чем на верхних этажах.Некаждое подвальное перекрытие обрушивается!

При обнаружении химических и бактериологических отравляющих веществ немедленно наденьте предохраняющую маску!

Если такой маски нет, дышите неглубоко, предохраняйте дыхатель­ные пути, закрыв влажным платком нос и рот!

По возможности очистите себя от загрязнения радиоактивными эле­ментами или отравляющими веществами!

Не впадайте в панику, остерегайтесь бездумной спешки, но дей­ствуйте!»

Апокалипсическая катастрофа преуменьшается, подлаживает­ся под «приватное восприятие» человека. То, что при любой атом­ной угрозе приходит «конец всяким сравнениям», совершенно замалчивается, представляется безобидным. Советы невольно воспринимаются в духе юмористической логики ужаса:

«Когда ты умрешь — будь осторожен! Промедление опасно!»

Это грехопадение атомной физики и технологии неслучайно. Оно не результат индивидуальной ошибки или «единичной про­изводственной аварии» естественнонаучной дисциплины. Имен­но своим радикализмом оно указывает на основной источник заб­луждения: в стремлении поднять производительность труда не учитывались и не учитываются связанные с этим риски. Главный приоритет научно-технического интереса отдается производи­тельности, и только потом, часто даже не во вторую очередь, ду­мают о связанных с этим рисках.

Производство рисков и попытки не замечать их имеют своей ос­новной причиной «экономическую слепоту на один глаз» естественно­научной и технической рациональности. Ее здоровый глаз направ­лен только на достижение производственной выгоды. Вместе с тем она поражена системно обусловленной слепотой в отношении рисков. В то время как возможности экономической реализации заранее предусмотрены, испытаны, исследованы по всем правилам искусст­ва, при изучении рисков приходится все время блуждать в темноте и потом испуганно заявлять об их «непредвиденных» или даже вовсе «не поддающихся предвидению» последствиях. Противоположное мнение, будто производственные выгоды как скрытые побочные действия сознательного контроля за рисками «незаметно» и «неволь­но» осознаются позже вопреки сопротивлению ориентированных на риски естественных наук, представляется совершенно абсурдным. Это еще раз показывает степень самоочевидности, с которой в раз­витии техники под присмотром естественных наук исторически про­является, говоря словами Хабермаса, повышающий произ­водительность познавательный интерес, связанный с логикой производства богатств и являющийся ее частью.

Голоса «побочных воздействии»

То, что с одной стороны повышает производительность, с дру­гой несет с собой болезнь. Родители, дети которых страдают при­ступами ложного крупа, разбивают себе в кровь головы о стену невозможности научно объяснить существование модернизационных рисков. Все говорят о нескончаемом страхе, который они пережили, когда их ребенок заходился среди ночи лающим каш­лем, лежа с расширившимися от ужаса глазами в своей кроватке и задыхаясь от недостатка воздуха. С тех пор как им стало известно, что содержащиеся в воздухе вредные вещества поражают не только растения, почву и воду, но в первую очередь грудных и малолетних детей, они уже не воспринимают приступы кашля как удар судьбы. В 19 84 году по всей ФРГ появилось более ста иници­ативных групп. Их требование: «Не болтать вздор, а удалять из воздуха серу!».

Им больше не нужно пассивно размышлять о своих проблемах. То, что для науки «скрытые побочные воздействия» и «недоказан­ные взаимосвязи», для них — их страдающие лающим кашлем дети, которые в сырую погоду синеют и с хрипом ловят ртом воз­дух. По их сторону забора «побочные воздействия» имеют голоса, глаза, лица, слезы. Это расшатывает иррелевантные объяснения. Вопросы как бы сами собой адресуются другой стороне. И все же люди скоро узнают, что их собственные объяснения и их собствен­ный опыт вообще ничего не значат, пока они имеют дело с ни о чем не подозревающей официальной наукой. Кухня в доме крес­тьянина рядом с недавно построенным химическим предприяти­ем может пожелтеть, но о подлинной причине не может быть и речи, пока это не «доказано научно».

Им, следовательно, приходится самим быть антиэкспертами в деле модернизационных рисков. Риски для них не риски, а страдающие, жалобно кричащие, синеющие от удушья дети. Они борются за своих детей. Модернизационные риски в высокопро­фессиональной системе, где у каждого есть свой сектор ответ­ственности, но никто ни за что не отвечает, обретают своих ад­вокатов: родители начинают собирать факты и аргументы. «Белые пятна» модернизационных рисков, которые для научной общественности остаются «невидимыми» и «недоказанными», при заинтересованном содействии родителей очень быстро за­полняются. К примеру, именно родители обнаружили, что допус­тимые «потолки» для вредных веществ в ФРГ слишком высоки. Хотя исследования показали, что уже при кратковременном со­держании в кубическом метре воздуха 200 микрограммов диок­сида серы дети очень часто заболевают ложным крупом, в ФРГ допустимая величина в два раза выше и в четыре раза превыша­ет уровень, установленный Всемирной организацией здраво­охранения. Родители доказали, что результаты измерений толь­ко потому находятся в рамках «допустимого», что верхние показатели сильно загрязненных городских районов складыва­ются с показателями благополучных районов, и затем выводит­ся средняя величина. «Но наши дети, — говорят родители, — за­болевают не от средних величин».

Обнаруженная жульническая практика ученых указывает на категориальные различия в восприятии рисков научной и обще­ственной рациональностью.

Причины отрицания рисков

Прежде всего надо говорить о разной подверженности рискам. Мы находимся по разные стороны одного забора. Если ученый допустил ошибку, в худшем случае это скажется на его репутации (а если ошибка кому-то понравится, его могут даже повысить в должности). На стороне подверженных риску это же обстоятель­ство проявляется совершенно по-иному. Ошибка в определении верхней границы означает здесь непоправимый урон печени, опасность заболевания раком. Соответственно здесь другая не­отложность, другие временные горизонты и нормы, которыми из­меряется степень ошибочности ложного допущения.

Ученые настаивают на «добротности» своей работы, держат на высоком уровне теоретико-методические стандарты, чтобы обеспе­чить себе карьеру и материальное существование. Именно отсюда вытекает своеобразная антилогика обращения с рисками. Умение настаивать на недоказанности причинных взаимосвязей вполне приличествует ученому и даже достойно похвалы. Но для подвер­женных риску такой подход оборачивается своей противоположно­стью: он ведет к накоплению рисков. Ведь речь здесь идет об опасно­стях, которых нужно избегать, малейшая вероятность которых уже несет в себе угрозу. Если на основании «неясного» толкования фак­та отрицается само наличие риска, то это означает, что необходи­мые контрмеры не будут приняты и опасность возрастет. Взвинчи­вание стандартов научности сужает до минимума круг признанных, требующих активного вмешательства рисков, наука, таким образом, тайно выдает рискам охранную грамоту, обеспечивающую их накоп­ление. Настаивание на «чистоте» научного анализа ведет к загряз­нению и отравлению воздуха, продуктов питания, воды и почвы, растений, животных и человека. Получается, что точные науки вступают в тайный союз с разрешенными и стимулируемыми ими опасностями, угрожающими жизни.

Это не просто общая и потому абстрактная взаимосвязь. Для ее выяснения существуют конкретные познавательные инструмен­ты. При этом ключевое значение имеет констатация содержаще­гося в модернизационных рисках предположения о причинной связи, доказать которую вследствие научно-теоретического харак­тера трудно или почти невозможно. 1970). Здесь представляет интерес управляемость процессом при­знания рисков с помощью «рычага добротности», доказывающе­го наличие причинной связи: чем выше критерии доказательнос­ти, тем уже круг признанных и тем обширнее круг непризнанных рисков. Настаивание на «добротности», следовательно, - это уза­коненная высокоэффективная конструкция, необходимая для сдерживания и канализации напора модернизационных рисков, но в нее встроено глухое окно, которое в обратной пропорции к достигнутому «непризнанию» рисков способствует их росту.

Либерализация доказательств причинности была бы в этих ус­ловиях равнозначна прорыву дамбы и бурному потоку рисков и уг­роз, которые, распространяясь, потрясли бы все социальное и по­литическое устройство Федеративной Республики Германии. Как и прежде, у нас все еще используется — в тесном взаимодействии науки и права — так называемый «принцип причинности» как шлюз для признания или непризнания рисков, хотя известно, что модерни-зационные риски по своей структуре в целом не поддаются дос­товерной интерпретации на основе «принципа причинности». Чаще всего имеется не один источник загрязнения, вредные веще­ства попадают в воздух из многих труб и соотносятся с неспеци­фическими недугами, в возникновении которых виновато множе­ство «причин». Кто в этих условиях настаивает на точном причинном доказательстве, тот увеличивает до максимума не­признание и уменьшает до минимума признание обусловленных промышленной деятельностью цивилизационных болезней и за­ражения окружающей среды. Блюдя невинность «чистой» науки, исследователи рисков защищают «высокое искусство причинных доказательств», блокируют протесты общественности, душат их в зародыше, ссылаясь на «отсутствие» причинных доказательств; им кажется, что они избавляют промышленность от лишних расхо­дов и прикрывают политиков с тыла, но на деле они открывают шлюзы, несущие угрозу жизни в целом.

Одновременно это наглядный пример превращения «рацио­нальности» в «иррациональность» в зависимости оттого, как рас­сматривается один и тот же образ мыслей и действий: примени­тельно к производству богатств или к производству рисков. Настаивание на точном доказательстве причинности — ядро есте­ственнонаучной рациональности. Быть в этой сфере точным и ничего никому «не дарить» — одно из главных качеств естествен­нонаучного этоса. Вместе с тем этот принцип родился из другого кружка проблем и, вероятно, в эпоху иного мышления. Во всяком случае, для модернизационных рисков он принципиально неумес­тен. Там, где наносимый ядовитыми веществами ущерб можно понять и измерить только в международном масштабе и на базе соответствующих подсчетов, совершенно невозможно усматри­вать непосредственную причинную связь между отдельными про­изводителями отдельных веществ и вполне определенными болез­нями, возникновению которых нередко способствовали или играли в этом решающую роль и другие факторы. Это напомина­ет сравнение возможностей компьютера со счетом на пальцах. Кто на этом настаивает, тот отрицает реальность взаимосвязей, кото­рые тем не менее продолжают существовать. Только оттого, что ученые не могут определить отдельные причины отдельных вред­ных воздействий, содержание отравляющих веществ в воздухе и продуктах питания не уменьшается, опухоли дыхательных путей, вызванные действием смога, не исчезают, смертность не снижа­ется; если концентрация диоксида серы превышает 300 микро­граммов на кубический метр воздуха, она заметно повышается.

В других странах для доказательства причин действуют совсем другие нормы. Нередко их приходилось устанавливать, когда воз­никали социальные конфликты. В связи с охватившим весь мир переплетением модернизационных угроз судьи в Японии реши­ли больше не толковать факт невозможности строгого естествен­нонаучного доказательства причинности рисков в пользу их про­изводителей, т. е. в конечном счете в ущерб всем. Они признают причинную взаимосвязь только тогда, когда статистически дока­зана корреляция между содержанием вредных веществ и опреде­ленными заболеваниями. Те предприятия, которые выбрасывают в атмосферу отравляющие вещества в таком количестве, могут быть привлечены к судебной ответственности и приговорены к выплате соответствующего возмещения за причиненный ущерб. В Японии на этой основе целый ряд фирм был приговорен в по­казательных процессах к выплате пострадавшим громадных сумм. Отрицание причин ущерба и заболеваний в ФРГ представляется чистейшим издевательством. Блокируя собранные и озвученные пострадавшими аргументы, ученые встают перед фактом реальной утраты научной рациональности и научной практики, при этом всегда отчужденно и равнодушно реагируя на ими же производи­мые риски и опасности.

Сплошной обман: предельные величины

Существуют и другие «познавательные шлюзы» для ядовитых веществ, роль рычагов в которых играют специалисты в области рисков. В их распоряжении безотказное волшебное заклинание: «Трах-тибидох-тибидох-тохтох!» В определенных районах это фиксируется как «танец кислотного дождя». Говоря понятным языком: они определяют допустимые величины или предписыва­ют предельное количество. Что говорит о полном отсутствии у них понимания сути дела. Поскольку ученые всегда должны иметь представление о том, чем они занимаются, они маскируют свое не­знание множеством слов, методик и цифр. Главное слово для вы­ражения невежества в области рисков — «допустимая граница». Рассмотрим, что это значит.

Предельные уровни «допустимых» следов вредных и ядовитых веществ в воздухе, воде и продуктах питания имеют примерно то же значение для распределения рисков, что и принцип созидания для неравномерного распределения богатства. Они допускают выбро­сы яда и одновременно узаконивают их в ограниченном объеме. Кто ограничивает загрязнение, тот уже согласился с его наличием. То, что сегодня еще возможно, посредством социальной дефиниции объявляется «безвредным» — какой бы вред это ни приносило. Пре­дельные величины могут, правда, предотвратить наихудшее, но одновременно они являются разрешением на то, чтобы немножко отравить человека и природу. Все дело в том, как велико может быть это «немножко». При определении допустимых величин встает воп­рос, могут ли растения, животные или люди вынести маленькую или большую дозу яда, какова величина этой «дозы» и что значит «вынести». Такие вот восхитительно жуткие вопросы рождаются на цивилизационной кухне ядов и противоядий.

Не будем здесь разбираться по поводу того, что показатели, в том числе и допустимые, были когда-то делом этики, а не химии. Мы, таким образом, имеем дело с «предписанием о допустимых величинах средств защиты растений и других средств борьбы с вредителями в или на продуктах питания и изделиях из табака» (так это звучит на неуклюжем канцелярском языке), с биологичес­ки остаточной этикой развитой индустриальной цивилизации. Она, кстати, странным образом остается негативной. Она выража­ет некогда само собой разумевшийся принцип: не травить друг друга. Если точнее, то следовало бы сказать: не травить друг друга до смерти. Забавным образом именно она делает возможной зна­менитую и спорную «дозу». Речь, следовательно, в этом «предпи­сании» идет не о предотвращении отравления, а о допустимой мере отравления. Это предписание не оставляет сомнений в том, что отравление допустимо. Допустимые величины в этом смысле представляют собой линии отступления цивилизации, в изобилии

отравляющей себя вредными веществами и ядами. Напрашиваю­щееся требование запретить отравление этим предписанием от­брасывается как утопическое.

Благодаря допустимым величинам определенная доза отравле­ния становится нормой. «Немножко» яда просто исчезает за допус­тимыми величинами. Эти величины делают возможным долговре­менную дозу нормального коллективного отравления. Объявляя уже произошедшее отравление безвредным, они делают то, что сами же допустили, как бы несуществующим. Если допустимые величины выдержаны, значит, отравления не произошло, сколько бы ядови­тых веществ ни содержалось на самом деле в продуктах питания.

Если бы удалось достичь единства в отношении не совсем лож­ного принципа — вообще не травить, не было бы никаких проблем. Не было бы и нужды в «предписании о допустимых величинах». Проблемы, таким образом, заключаются в пораженческой уста­новке, в двойной морали, в да-нет «предписания о допустимых величинах». При этом речь идет уже не об этике, а о том, до какой границы можно нарушать даже минимальные правила совместной жизни, а именно не травить себя. В конечном итоге речь идет о том, как долго отравление не считать отравлением и с какого мо­мента его считать таковым. Это, без сомнения, важный вопрос, слишком важный, чтобы отдавать его на откуп одним только экс­пертам по ядовитым веществам. От ответа на него самым непо­средственным образом зависит жизнь на этой земле. Если вступить однажды на скользкую покатую плоскость «допустимого отравле­ния», вопрос о том, какое количество яда допустимо, приобрета­ет смысл, сведенный некогда юным Гамлетом к альтернативе — «быть или не быть». Такой исход заложен и в «предписании о допу­стимых величинах» — весьма необычном документе нашей эпо­хи. Но речь сейчас не об этом. Давайте сами вступим на почву определения допустимых величин и поинтересуемся его логикой или алогичностью, т. е. зададимся вопросом, может ли вообще это определение знать, на знание чего оно претендует.

Когда допускают отравление, возникает нужда в допустимых величинах. Тогда то, чего в этом предписании нет, становится важ­нее того, что в нем есть. Ибо то, чего в нем нет, им не охвачено, не считается ядом и может свободно и беспрепятственно вводиться в обращение. Молчание предписания, его «белые пятна» - вот самое опасное содержание этого документа. Больше всего нам угрожа­ет то, о чем в нем не говорится. Благодаря предписанию о допус­тимых величинах одним из первых направлений на пути к долго­срочному отравлению человека и природы становятся дефиниции пестицидов и то, что из этих дефиниций исключается. Спор о де­финициях, пусть даже он и ведется на внутриакадемическом уров­не, чреват ядовитыми последствиями для всех. Все, что противо­речит понятийной систематизации, поскольку феномены еще недостаточно исследованы или настолько сложны, что выходят за рамки понятийной системы и нуждаются в дальнейшем изучении, тем не менее охватывается претензиями на дефиницию и посред­ством неупоминания освобождается от подозрений на ядовитость. В основе «предписания о допустимых величинах», следовательно, лежит в высшей степени сомнительное, опасное и ложное техно­кратическое заключение: что еще не изучено или не поддается изу­чению, не ядовито. Эту мысль можно выразить и по-другому: по­жалуйста, оберегайте яд от способного нанести ему вред человека.

Волею случая (!?) получилось так, что предписание о допусти­мых величинах в ФРГ содержит в сравнении с другими странами огромные лакуны. В этом документе не названы целые семейства ядов, поскольку они не фигурируют в законе «о пестицидах». Про­должение списка вредных веществ по содержанию и по времени безнадежно отстает от производства и использования химических веществ. Американское ведомство по защите окружающей среды много лет назад предостерегало от переоценки изученных параметров вредных веществ относительно бесчисленного количества химикалиев, токсичность которых не выяснена, концентрация не определена и потенциальное действие которых не может быть уменьшено никакими предписаниями. Указывалось на целых че­тыре миллиона химических соединений, число которых постоян­но растет. «Мы очень мало знаем о возможных последствиях для здоровья, вызванных действием этих новых соединений... но их количество, многообразие их применения и уже проявившийся негативный эффект от использования некоторых из них с нарас­тающей очевидностью доказывают, что вредные химические ве­щества в окружающей среде — заметный фактор для здоровья и жизненных ожиданий человека».

Дата добавления: 2015-05-06