О зависимости модернизациоиных рисков от знания 2 страница

4. Глобализация цнвилизационных рисков

Выражаясь короче: нужда иерархична, смог демократичен. Вместе с экспансией модернизационных рисков - с угрозой при­роде, здоровью, питанию — социальные различия и границы ста­новятся относительными. Отсюда все еще делают очень разные выводы. Объективно риски все же вызывают в пределах их дося­гаемости и среди попавших под их влияние уравнительный эф­фект. Именно в этом и заключается их своеобразная политичес­кая сила. В этом смысле общества риска не классовые общества;

возникающие в них опасные ситуации не могут воспринимать­ся как ситуации классовые, их противоречия — не классовые про­тиворечия.

Это становится еще яснее, если иметь в виду особый покрой, особый образец распределения модернизационных рисков: им свойственна имманентная тенденция к глобализации. Вместе с промышленным производством идет процесс универсализации угроз, вне зависимости от того, где эти угрозы возникают: цепи продуктов питания связывают на земле практически каждого с каждым. Они не признают границ. Содержание кислот в воздухе разрушает не только скульптуры и сокровища искусства, оно уже давно упразднило современные таможенные барьеры. Озера в Канаде тоже содержат кислоту, на северных оконечностях Скан­динавии тоже умирают леса.

Эта тенденция к глобализации порождает проблемы, опять-таки не специфические в их всеобщности. Когда все вокруг гро­зит опасностью, тогда уже как бы не существует никакой опасно­сти. Когда больше нет спасения, можно об этом больше не думать. Экологический фатализм конца света позволяет маятнику част­ных и политических настроений качаться в любом направлении. Действовать так или иначе надо было еще вчера. Быть может, с распространившимися повсеместно пестицидами можно спра­виться с помощью насекомых? Или брызг шампанского?

Эффект бумеранга

Глобализация содержит в себе образец распределения рисков, не совпадающего с ней самой, распределения, в котором таится значительная взрывная политическая сила. Риски раньше или позже настигают и тех, кто их производит или извлекает из них выгоду. Риски, распространяясь, несут в себе социальный эффект бумеранга: имеющие богатство и власть тоже от них не застрахо­ваны. Скрытые до поры до времени «побочные воздействия» на­чинают поражать и центры их производства. Агенты модерниза­ции сами основательно и очень конкретно попадают в водоворот опасностей, которые они же породили и из которых извлекали выгоду. Это происходит в самых разных формах.

Обратимся еще раз к сельскому хозяйству. В период с 1951 по 1983 год расход удобрений вырос с 143 до 378 кг на гектар, а рас­ход сельскохозяйственных химикатов с 1975 по 1983 год вырос в ФРГ с 25 тысяч до 35 тысяч тонн. Урожайность тоже повышалась, но не так быстро, как расход удобрений и пестицидов. Урожай­ность зерновых удвоилась, урожайность картофеля поднялась на 20%. Непропорционально малое повышение урожайности отно­сительно применения удобрений и химикатов сопровождается непропорционально высоким ростом наносимого природе ущер­ба, что видят и болезненно ощущают сами крестьяне. Бросаю­щаяся в глаза примета этого опасного развития — значительное сокращение многих видов растений и животных. «Красные спис­ки», фиксирующие в качестве «официальных свидетельств о смерти» угрозу существованию растительного и животного мира, становятся все длиннее. «Из 680 видов луговых растений в опас­ности находятся 519. Стремительно сокращается количество обитающих на лугах птиц, таких, как белый аист, кроншнеп или чекан луговой; в Баварии, например, последние популяции этих птиц пытаются спасти с помощью специальных «луговых» про­грамм... Пострадали животные, которые выводят птенцов на зем­ле, важнейшие звенья пищевых цепей — хищные птицы, совы, стрекозы, а также представители животного мира, питающиеся все реже встречающейся в природе пищей, например большими насекомыми, или же нуждающиеся в течение всего вегетацион­ного периода в цветочном нектаре» (Ои1асЫеп 5.20). Ранее «не­заметные побочные воздействия» превращаются, следовательно, в основные воздействия, которые наносят ущерб даже породив­шим их производственным центрам. Производство модернизационных рисков сродни траектории бумеранга. Интенсивное сельское хозяйство, поддержанное миллиардными инвестиция­ми, не только драматическим образом повышает в отдаленных городах содержание свинца в материнском молоке и у детей. Раз­ными способами оно подрывает и природный базис самого сель­скохозяйственного производства: разрушается плодородный слой почвы, исчезают жизненно необходимые животные и рас­тения, нарастает угроза эрозии почвы.

Этот кругообразный социальный эффект риска можно обоб­щить: модернизационные опасности раньше или позже приводят к единству преступника и жертвы. В худшем, непредставимом слу­чае — при атомном взрыве - очевидно, что он уничтожает и напа­дающего. Становится ясно, что земля превратилась в пусковую площадку, не признающую различий между богатыми и бедными, белыми и черными, Югом и Севером, Востоком и Западом. Но эффект проявляется только тогда, когда он возникает, а когда он возникает, то тут же и исчезает, ибо исчезает все вокруг. Эта апо­калипсическая угроза не оставляет видимых следов в момент са­мой угрозы. По-другому обстоит дело с экологическим кризисом. Он подрывает естественные и эконо­мические основы сельского хозяйства и тем самым снабжение на­селения в целом. Здесь проявляются воздействия, которые нано­сят урон не только природе, но и кошелькам богачей, здоровью власть имущих. Из сведущих уст раздаются пронзительные апока­липсические предостережения, которые нельзя делить по прин­ципу партийно-политической принадлежности.

Экологическое обесценение и отчуждение

Эффект бумеранга, таким образом, проявляется не только в непосредственной угрозе жизни, он дает о себе знать и в сфере денег, собственности, узаконения. Он обрушивается не только на непосредственного виновника. Обладая обобщающим и уравни­тельным свойством, он вынуждает страдать всех: из-за умирания лесов не только исчезают целые виды птиц, но и снижается эко­номическая ценность лесных и земельных угодий. Там, где стро­ится или планируется атомная (или работающая на каменном угле) электростанция, падают цены на земельные участки. Город­ские и промышленные районы, автобаны и основные автомобиль­ные магистрали наносят ущерб ближайшим окрестностям. Даже если еще не доказано, по этой ли причине уже сегодня 7% феде­ральных земель настолько обременены (или будут обременены в обозримом будущем), что на них без угрызений совести нельзя заниматься никаким сельскохозяйственным производством, принцип остается неизменным: собственность обесценивается, медленно «экологически отчуждается».

Это воздействие поддается обобщению. Разрушение природы и окружающей среды, нанесение им ущерба, сообщения о содер­жании ядовитых веществ в продуктах питания и предметах повсе­дневного обихода, грозящие или, тем более, уже произошедшие аварии на химических предприятиях или ядерных реакторах дей­ствуют как ползучее или галопирующее обесценение и отчуждение прав собственности. Из-за ничем не сдерживаемого производства модернизационных рисков будет и впредь — последовательно или рывками, иногда в форме катастрофических обострений — про­водиться политика необитаемой земли. То, что отвергалось как «коммунистическая опасность», происходит в результате наших собственных действий в другой форме — окольными путями за­ражения природы. Независимо от местоположения идеологичес­кого противостояния на арене рыночной борьбы каждый против каждого проводит политику «выжженной земли» — с решающим, но редко долговременным успехом. То, что заражено или счита­ется зараженным — с точки зрения социальных и экономических ценностей это едва ли существенно, — может принадлежать тому, кому принадлежит, или любому желающему это приобрести. При сохранении правовых норм собственности все это становит­ся бесполезным или не имеющим ценности. Таким образом, в случае с «экологическим отчуждением» мы имеем дело с соци­альным и экономическим отчуждением при сохраняющемся пра­ве на владение. К продуктам питания это относится в той же мере, как и к воздуху, почве и воде. Это касается всего, что в них живет, но прежде всего тех, кто живет тем, что в них содержит­ся. Разговоры о «квартирных ядах» показывают: все, что состав­ляет нашу цивилизованную повседневность, может быть втяну­то в этот процесс.

Главный вывод из сказанного предельно прост: все, что угро­жает жизни на этой земле, угрожает тем самым интересам соб­ственности тех, кто живет торговлей и превращением в товар про­дуктов питания и самой жизни. Таким образом возникает глубокое, систематически обостряющееся противоречие между желанием получать прибыль и интересами собственности, кото­рые двигают процесс индустриализации, с одной стороны, и многообразными грозными последствиями этого процесса, на­носящими ущерб прибыли и собственности (не говоря уже об ущербе самой жизни), с другой.

При аварии на атомном реакторе или химическом предприя­тии в эпоху высокого развития цивилизации на карте Земли сно­ва возникают «белые пятна» — памятники тому, что несет в себе угрозу. Выбросы ядовитых веществ, неожиданно обнаруженные скопления ядовитых веществ на свалках превращают жилые се­ления в «отравленные», а земельные участки в пустыри, непри­годные для использования. Вдобавок к тому имеются еще и мно­гообразные предварительные стадии и ползучие формы. Рыба из зараженных морей несет угрозу не только людям, употребляю­щим ее в пищу, но и многим из тех, кто живет ловлей и перера­боткой рыбы. При опасности смога на время замирает жизнь страны. Целые промышленные районы превращаются в города-призраки. Эффект бумеранга требует, чтобы остановились про­мышленные предприятия, породившие смог. И не только они. Смогу нет дела до принципа виновности. Он уравнивает и поражает всех, независимо от степени участия в его производстве. Рекла­ме курортов для легочных больных смог, конечно же, тоже не способствует, он отпугивает клиентов. Если бы информация об опасном уровне загрязнения воздуха (а также воды) была за­креплена законом, она могла бы очень скоро сделать курортные управления и индустрию отдыха решительными сторонниками

эффективной политики борьбы с вредными воздействиями на природу.

Ситуации риска - это не классовые ситуации

Таким образом, вместе с генерализацией модернизационных рисков освобождается динамика, которую уже нельзя постичь и осмыслить в классовых категориях. Владение заключает в себе не­владение и тем самым предполагает социальную напряженность и конфликты, в которых на протяжении длительного времени воз­никают и закрепляются взаимные социальные идентичности - «те там наверху, мы здесь внизу». Совершенно по-иному складывается ситуация при угрозе риска. Кто попал в зону риска, тому прихо­дится туго, но он ничего не отнимает у тех, кому повезло больше. Подверженность и неподверженность риску не распределяется по полюсам, как богатство и бедность. Пользуясь этой аналогией, можно сказать, что «классу» подверженных риску не противосто­ит «класс» неподверженных. Галопирующая плата за здоровый образ жизни уже завтра загонит «богатых» (в смысле здоровья и самочувствия) в очередь к больничным кассам, а послезавтра в разряд париев — инвалидов и увечных. Беспомощность властей перед лицом выбросов отравляющих веществ и скандалов с ядо­витыми свалками, а также лавина периодически возникающих правовых, компетентных и компенсационных вопросов говорят сами за себя. Это значит, что свобода от рисков обернется завтра необратимой подверженностью им. Конфликты, связанные с мо-дернизационными рисками, возникают по причинам системного характера, которые совпадают с движущей силой прогресса и при­были. Они соотнесены с размахом и распространением опаснос­тей и возникающих вследствие этого притязаний на возмещение и/или на принципиальную смену курса. Речь в них идет о том, будем ли мы и дальше хищнически относиться к природе (вклю­чая нашу собственную, человеческую), и, следовательно, о том, все ли в порядке с нашими понятиями «прогресса», «благососто­яния», «экономического роста», «научной рациональности» и т. д. В этом смысле вспыхивающие у нас конфликты принимают харак­тер цивилизационной борьбы за правильный путь в будущее. Во многом они напоминают скорее религиозные войны средневеко­вья, чем классовые конфликты XIX и начала XX века.

Индустриальные риски и разрушения не останавливаются пе­ред государственными границами. Они связывают жизнь травин­ки в баварском лесу с действенным соглашением о международной борьбе с вредными воздействиями. Отдельно взятой нации нечего делать с наднациональным распространением вредных ве­ществ. Промышленно развитые страны отныне должны делать различие между «национальными балансами впуска и выпуска». Иными словами, возникает неравенство на международном уров­не между странами с «активным», «уравновешенным» и «пассив­ным» балансом загрязнения; говоря яснее, нужно различать стра­ны, загрязняющие окружающую среду, и страны, вынужденные расхлебывать, вдыхать эту грязь и расплачиваться повышенной смертностью, экологическим отчуждением и обесценением. Это отличие и лежащий в его основе конфликтный материал должны будут вскоре учитывать и «братские страны социалистического со­общества».

Ситуация риска существования под угрозой

Наднациональной неуловимости модернизационных рисков соответствует способ их распространения. Их невидимость прак­тически не дает потребителям возможности выбора. Они — «про­дукты, которые носят на спине», их проглатывают и вдыхают вме­сте с другими продуктами. Они — «безбилетные пассажиры» нормального потребления. Они путешествуют с ветром и водой. Они таятся в каждом предмете и в каждом человеке, они мину­ют все обычно очень строго контролируемые охранные зоны мо­дерна с самым необходимым для жизни - с воздухом, которым мы дышим, с пищей, одеждой, предметами домашней обстанов­ки и т. п. В отличие от богатства, которое притягивает, но может и отталкивать, в отношении которого всегда необходим и возмо­жен выбор, риск и вредные воздействия прокрадываются повсю­ду имплицитно, не признавая свободного (!) выбора. В этом пла­не они открывают возможность для возникновения новой предопределенности, своего рода «цивилизационной аскриптив-ости» риска. В известном смысле это напоминает борьбу сосло­вий в средние века. Сегодня можно говорить о сопряженной с рис­ком судьбе человека в эпоху развитой цивилизации, с этой судьбой рождаются, от нее невозможно избавиться никакими усилиями, в отличие от средних веков все мы в одинаковой степени предо­ставлены этой судьбе («маленькая разница», но воздействие ее огромно).

В эпоху развитой цивилизации, которая пришла, чтобы снять предопределенность, дать людям свободу выбора, избавить их от зависимости от природы, возникает новая, глобальная, охватыва­ющая весь мир зависимость от рисков, перед лицом которой ин­дивидуальные возможности выбора не имеют силы хотя бы уже потому, что вредные и ядовитые вещества в индустриальном мире вплетены в элементарный процесс жизни. Ощущение этой ли­шенной выбора подверженности риску делает понятным шок, бессильную ярость и чувство, жизни без будущего, с которым многие противоречиво, но не без пользы для себя реаги­руют на новейшие достижения технической цивилизации. Мож­но ли вообще критически относиться к тому, чего нельзя избе­жать? Нужно ли отказываться от критической дистанции только потому, что этого нельзя избежать, и идти в неизбежное с насмеш­кой или цинизмом, с равнодушием или ликованием?

Новое международное неравенство

Охватившее весь мир равномерное распространение опасных ситуаций не должно, однако, скрывать социальное неравенство внутри зон, подверженных риску. Оно возникает в первую очередь там, где — тоже в международном масштабе - классовые ситуации и ситуации риска наслаиваются друг на друга. Пролетариат все­мирного общества риска селится рядом с дымовыми трубами, неф­теперегонными заводами и химическими фабриками в индустри­альных центрах третьего мира. «Крупнейшая промышленная катастрофа в истории», авария в индийском Бхопале довела это до сознания мировой общественности. Производства, сопряженные с риском, выводятся в страны с дешевой рабочей силой. Это не случайно. Существует постоянное взаимное «при­тяжение» между крайней бедностью и крайним риском. На сор­тировочной станции по распределению рисков особым предпоч­тением пользуются «слаборазвитые провинциальные захолустья». И только наивный глупец может думать, что облеченные ответ­ственностью стрелочники не ведают, что творят. Об этом свиде­тельствует и «более высокая занятость» безработного населения провинций по сравнению с «новыми» технологиями, создающи­ми рабочие места.

Материальная нужда идет рука об руку с пренебрежением рис­ком — это особенно хорошо видно в международном масштабе. О беспечном обращении с пестицидами, например, в Шри-Лан­ке немецкий эксперт по третьему миру сообщает: «ДДТ там раз­брасывают руками, люди покрыты белой пылью». На антильском острове Тринидад (1,2 миллиона жителей) в 1983 году отмечено 120 смертельных случаев отравления пестицидами. «Когда после опрыскивания не чувствуешь себя больным, значит, опрыски­вал недостаточно, говорит один фермер». Для этих людей престижными символами успеха являют­ся комплексные сооружения химических фабрик с их внуши­тельными трубами и резервуарами. Таящаяся в них смертельная угроза остается невидимой. Удобрения, средства для уничтоже­ния насекомых и сорняков, которые производят эти фабрики, воспринимаются прежде всего как знаки освобождения от мате­риальной нужды. Они — предпосылки «зеленой революции», которая — пользуясь постоянной поддержкой индустриально развитых западных государств — подняла в прошедшие годы про­изводство продуктов питания на 3 0%, а в некоторых странах Азии и Африки даже на 40%. Перед лицом этих очевидных успехов на задний план отступает тот факт, что при этом ежегодно на хлоп­ковые и рисовые поля, табачные и овощные плантации распы­ляются... многие сотни тысяч тонн пестицидов». В конкуренции между явной угрозой голодной смерти и невиди­мой смертельной угрозой отравления ядами побеждает необхо­димость борьбы с материальной нуждой. Без массового приме­нения химикатов снизилась бы урожайность полей, свою долю сожрали бы насекомые и плесень. С помощью химии бедные пе­риферийные страны могут создавать собственные запасы продо­вольствия и обретать хоть какую-то независимость от мощных метрополий индустриального мира. Химические фабрики на их территории усиливают ощущение независимости от дорогого им­порта. Борьба с голодом и за автономию создает защитный заслон, за которым вытесняется, преуменьшается серьезность и без того не воспринимаемых органами чувств опасностей; тем самым, накапливаясь и распространяясь, они в конце концов через пи­щевые цепи возвращаются в богатые промышленные страны.

Защитные, гарантирующие безопасность предписания разра­ботаны недостаточно, а там, где они существуют, они остаются на бумаге. «Промышленная наивность» сельского населения, часто не умеющего ни читать, ни писать, не говоря уже о приобретении защитной одежды, открывает перед менеджментом огромные, в развитых странах давно утерянные возможности узаконенного обращения с рисками: можно издавать предписания и настаивать на их выполнении, зная, что их претворение в жизнь все равно не­реально. Таким образом, сохраняется «незапятнанная репута­ция» и можно с чистой совестью и материальной выгодой свалить ответственность за аварии и смертельные случаи на невежество и бескультурье населения. Когда случаются аварии, всеобщая нераз­бериха в сфере компетенции и интересы бедных стран открыва­ют широкие возможности для политики сокрытия истины и при­нижения серьезности опустошительных воздействий. Выгодные, свободные от законодательных ограничений условия производства как магнитом притягивают промышленные концерны и сопрягают­ся с собственными интересами стран в преодолении материальной нужды, а также достижении государственной автономии, образуя в полном смысле слова взрывоопасную смесь: дьявола голода пытаются победить с помощью Вельзевула накопления рисков. Особо опасные производства выводятся на периферию бедных стран. К. бедности третьего мира добавляется ужас перед раскрепощен­ными разрушительными силами развитой индустрии, чреватой риском. Снимки и сообщения из Бхопала и Латинской Америки говорят сами за себя.

Вилла-Паризи

«Самое грязное химическое производство в мире находится в Брази­лии. Обитатели трущоб ежегодно должны менять жестяные крыши сво­их лачуг, так как их разъедают кислотные дожди. Кто долго живет в них, наживает волдыри, «крокодилью кожу», как говорят бразильцы.

Хуже всего приходится обитателям Вилла-Паризи, трущоб с населе­нием в 15 тысяч человек, большинство из которых построили себе скром­ные домики из серого камня. Газовые маски здесь уже продаются в су­пермаркетах. У большинства детей астма, бронхит, болезни горла и носа, сыпь на коже.

В Вилла-Паризи легко ориентироваться по запаху. На одном краю клокочет открытая клоака, на другом течет ручей зеленоватой клейкой жидкости. Запах жженых куриных перьев говорит о близости стале­литейного завода, запах тухлых яиц свидетельствует о близости химичес­кой фабрики.

Прибор для измерения выбросов вредных веществ, установленный властями, отказал в 1977 году, прослужив всего полтора года. Судя по всему, уровень загрязнения оказался ему не по плечу.

История самого грязного поселка в мире началась в 1954 году, когда бразильская нефтяная фирма «Пегропрас» выбрала заболоченную окра­ину местом для своего нефтеперегонного завода. Вскоре здесь появился крупнейший сталелитейный концерн Косипа, к нему присоединились американо-бразильский концерн по производству удобрений, мультинациональные концерны «Фиат», «Дау Кемикл» и «Юниен Карпид». Это был период бума бразильского капитализма. Военное правительство пригласило зарубежных предпринимателей производить у себя вредные для окружающей среды продукты. «Бразилия еще может импортировать загрязнение», — хвастался в 1972 году министр планирования Пауло Ве-льоза. Это был год проведения в Стокгольме конференции по защите окружающей среды. «Единственное, что угрожает экологии Бразилии, — говорил он, — это бедность».

Основной причиной болезней являются недоедание, алкоголь и сигареты, говорит представитель фирмы «Пегропрас». «Люди прихо­дят к нам из Копатао уже больными, — вторит ему Паулу Фугейредо, шеф «Юниен Карпид», — и если болезнь усугубляется, они обвиняют в этом нас. Это просто лишено логики». Губернатор Сан-Паулу уже два года пытается внести свежую струю в зачумленный Копатао. Он усилил вяло работающую природоохранную службу 13 новыми сотруд­никами, установил компьютерное наблюдение за выбросами в атмо­сферу. Но ничтожно малые штрафы в несколько тысяч долларов отра-вителям природы не помеха. Катастрофа произошла 25 февраля этого года. Из-за небрежности в работе фирмы «Пегропрас» в болото, на котором стоят свайные по­стройки Вилла-Соку, вылилось 700 тысяч литров нефти. В течение двух минут над фавелой пронесся огненный смерч. В огне погибло более 500 человек. Трупов маленьких детей не обнаружили. «В этой жаре они просто сгорели дотла», — утверждает бразильский чиновник».

Бхопал

«Птицы падали с неба. Индийские водяные буйволы валились за­мертво на улицах и полях и спустя несколько часов вздувались от цен-тральноазиатской жары. И повсюду умершие от удушья люди, с пеной у рта, с судорожно сжатыми руками вцепились в землю. В конце про­шлой недели их было три тысячи, и количество жертв растет, власти сбились со счета. Около двадцати тысяч человек, по всей вероятнос­ти, ослепнут. В городе Бхопал в ночь с воскресенья на понедельник произошел не имеющий аналогов в истории индустриальный апока­липсис. На одной из химических фабрик произошла утечка газа, ядо­витое облако точно саваном покрыло густонаселенный район площа­дью в шестьдесят пять квадратных километров. Когда оно наконец рассеялось, вокруг распространился сладковатый запах разложения. Город превратился в поле сражения, хотя не было никакой войны. Ин­дусы сжигали мертвецов на кострах, по двадцать пять человек сразу. Скоро стало не хватать дров для ритуальной кремации — тогда трупы стали обливать керосином и поджигать. На мусульманском кладбище оказалось мало места, пришлось вскрывать старые могилы, нарушая

священные заповеди ислама. «Я знаю, — жалуется один из могильщи­ков, — грех класть в одну могилу двух человек. Аллах да простит нас — мы хоронили в одной могиле трех, четырех и больше»

В отличие от бедности вызванное рисками обнищание третье­го мира не щадит и богатых. Нарастание рисков сужает мировое сообщество до размеров подверженной опасностям общины. Эф­фект бумеранга затрагивает в первую очередь те богатые страны, которые избавились от чреватых рисками производств, но продол­жают с выгодой для себя импортировать продукты питания. С фруктами, бобами, какао, кормом для скота, чайными листьями и т. д. пестициды возвращаются на свою высокоиндустриализиро­ванную родину. Крайнее неравенство мирового сообщества и эко­номическая интеграция сближают бедные кварталы в периферий­ных странах с богатыми жилищами в индустриальных центрах. Эти кварталы становятся источниками заражения, которое — по­добно заразным болезням бедняков, возникавшим в тесноте сред­невековых городов, — не обходит стороной и комфортабельные места обитания богачей.

5. Две эпохи, две культуры: о соотношении восприятия и производства рисков

Неравенство классового общества и неравенство общества рис­ка могут, следовательно, наслаиваться, обусловливать друг друга, одно может порождать другое. Неравномерное распределение об­щественного богатства представляет практически неустранимые лазейки и оправдания для производства рисков. При этом необхо­димо делать строгое различие между культурным и политическим вниманием к проблеме и действительным распространением рисков.

Классовые общества суть такие общества, в которых, если не считать классовых перегородок, главное заключается в удовлетво­рении материальных потребностей. В них голод противостоит изобилию, власть — бессилию. Нужда не требует доказательств. Она существует — и все тут. Ее непосредственности и очевиднос­ти соответствует материальное наличие богатства и власти. В этом смысле не вызывающие сомнения данности классового общества суть данности видимой культуры: костлявый голод контрастирует с заплывшей жиром сытостью, дворцы с хижинами, роскошь с лохмотьями.

В обществе риска эти явные очевидности уже не действуют. Видимое оказывается в тени невидимых опасностей. То, что не воспринимается органами чувств, больше не совпадает с нереальным, даже если оно обладает повышенным уровнем опасно­сти. Непосредственная опасность конкурирует с сознаваемым содержанием риска. Мир видимой нужды или видимого изоби­лия оттесняется на задний план подавляющим превосходством риска.

Невидимые риски не могут выиграть состязание с восприни­маемым органами чувств богатством. Видимое не может соревно­ваться с невидимым. Парадокс в том, что именно поэтому невидимые риски берут верх.

Игнорирование и без того невидимых рисков, которое ищет — и действительно находит (см. ситуацию в третьем мире) — все но­вые и новые оправдания в устранении бросающейся в глаза бед­ности, и есть та политическая и культурная почва, на которой про­израстают и процветают риски и опасные ситуации. Во взаимном наслоении и конкуренции проблемных ситуаций классового, ин­дустриального и рыночного общества, с одной стороны, и ситуа­ций общества риска, с другой, в сложившихся условиях и масш­табах релевантности побеждает логика производства богатства — и именно поэтому в конце концов побеждает общество риска. Оче­видность нищеты вытесняет восприятие рисков; но только вос­приятие, а не их наличие и воздействие: риски, которых не хотят замечать, растут особенно хорошо и быстро. На определенной сту­пени общественного производства, характеризуемой развитием химической промышленности, а также технологии строительства реакторов, микроэлектроники, генной инженерии, преобладание логики и конфликтов производства богатства, а также социальная неосязаемость общества риска не являются доказательством его нереальности, наоборот, они являются движущей силой, ведущей к возникновению этого общества, и, следовательно, доказатель­ством его реальности.

Об этом свидетельствует наслоение и обострение классовых ситуаций и ситуаций риска в третьем мире; но не в меньшей мере также образ мыслей и действий в богатых индустриальных стра­нах, где главным приоритетом пользуется неуклонная поддержка экономического подъема и роста. Чтобы четко не определять верх­них границ выброса вредных веществ и ослабить контроль за ними или вообще не исследовать (не искать) наличие вредных веществ в продуктах питания, грозят сокращением рабочих мест. В инте­ресах производства не подвергаются изучению (не регистрируют­ся) целые группы ядовитых веществ; они как бы не существуют и поэтому могут свободно распространяться. При этом замалчива­ется, что борьба с загрязнением окружающей среды уже сама ста­ла процветающей отраслью промышленности, которая многим миллионам людей в ФРГ гарантирует надежные (даже слишком надежные) рабочие места.

Одновременно оттачиваются инструменты определительного «подавления» рисков и раздаются угрозы в адрес тех, кто риски не скрывает; на них клевещут, обзывают «нытиками» и производи­телями рисков. Их трактовку рисков считают «бездоказательной», а воздействие на человека и природу — «чрезмерно преувеличен­ным». Чтобы знать, что происходит, и принять соответствующие меры, необходимо, мол, больше заниматься исследованиями. Только быстро растущий социальный продукт может создать ус­ловия для совершенствования охраны окружающей среды. Надо, говорят эти люди, доверять науке и результатам исследований. До сих пор наука находила решение всех проблем. Критику нау­ки и тревогу за будущее клеймят как «иррационализм». Они-де и есть истинная причина всех бед. Риск — неотъемлемая принад­лежность прогресса, как волна, поднимаемая носом отправивше­гося в дальнее плавание корабля. Риск — не изобретение новей­шего времени. К нему терпимо относятся во многих областях общественной жизни. Взять, к примеру, смертность в автоката­строфах. От нее каждый год, так сказать, бесследно исчезает средний немецкий город. Но даже к этому привыкли. До всего этого еще далеко авариям на химических фабриках и маленьким (а если иметь в виду надежную немецкую технологию, то и вов­се невероятным) катастрофам с радиоактивными материалами, хранением отходов и т. д.

Дата добавления: 2015-05-06