Науки и политики 2 страница

Эта книга в разных вариациях отражает процесс самопознания и самообучения ее автора. В конце каждой главы я умнее, чем в на­чале. Велико было искушение переосмыслить и переписать эту книгу заново, начав с конца. Этому помешала не только нехватка времени. Задуманное вновь продемонстрировало бы лишь проме­жуточную стадию. Это еще раз подчеркивает подвижный харак­тер аргументации и ни в коем случае не должно быть понято как

бланковый чек для встречных претензий. Для читателя выгода в том, что он может обдумывать главы в другой последовательнос­ти или каждую в отдельности и воспринимать -их как сознатель­ный призыв к сотрудничеству, полемике и дальнейшей работе над темой.

Практически все близкие мне люди в то или иное время были активными разработчиками и комментаторами этого текста. Кое-кто делал это без особой радости, но всегда предлагал мно­жество новых вариантов. Все вошло в книгу. Ни в тексте, ни в этом предисловии я не могу в полной мере воздать должное со­трудничеству по большей части молодых ученых из моего науч­ного окружения. Для меня оно стало огромным ободряющим переживанием. Некоторые части этой книги представляют со­бой почти дословное изложение частных бесед и разговоров в течение совместной жизни. Не претендуя на полноту, выражаю благодарность Элизабет Бек-Гернсхайм за нашу неповседнев­ность в повседневной жизни, за вместе пережитые идеи и за не­сокрушимую непочтительность; Марии Реррих за многие сти­мулирующие идеи, беседы, обработку сложных материалов;

Ренате Шютц за необыкновенно заразительную философскую любознательность и за воодушевляющие видения; Вольфгангу Бонсуза полезные обсуждения почти всех частей книги; Петеру Бергеру за предоставленное в мое распоряжение письменное выражение его полезного для меня недовольства книгой; Кристофу Лауза помощь в осмыслении и уточнении не очень удач­ных аргументов; Герману Штумпфу и Петеру Зоппу за ценные советы и активную помощь в нахождении необходимой литера­туры и материалов; Ангелике Шахт и Герлинде Мюллер на на­дежность и усердие при перепечатке текста.

Великодушную коллегиальную поддержку мне оказали также Карл Мартин Больте, Хайнц Хартман и Леопольд Розенмайр. Встречающиеся в книге повторы и неудачные образы я отношу на счет сознаваемого мной несовершенства данной работы.

Не ошибется тот, кто заметит между строк блеск озера. Боль­шие куски текста писались на холме, возвышающемся над Штарнбергским озером, при живом участии природы. Удачная подсказка света, ветра и облаков немедленно использовалась в работе. Этим необычным местом работы — чаще всего под ясным сияющим небом — я мог воспользоваться благодаря гостеприим­ной заботе госпожи Рудорфер и всей ее семьи: чтобы не мешать мне, даже животные паслись и дети играли на достаточном уда­лении от меня.

Фонд «Фольксваген» предоставлением академической стипен­дии создал предпосылки для досуга, без чего я вряд ли решился бы на авантюру этой аргументации. Бамбергские коллеги Петер Гросс и Ласло Вашкович согласились ради меня на перенесение сроков своего свободного от занятий семестра, предназначенного для научной работы. Всем им выражаю сердечную благодарность — не призывая разделить со мной вину за мои ошибки и чересчур рискованные формулировки. Особо хочу поблагодарить тех, кто не тревожил мой покой и терпеливо сносил мое молчание.

Бамберг/Мюнхен, апрель 1986

Улърих Бек

НА ВУЛКАНЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ: КОНТУРЫ ОБЩЕСТВА РИСКА.

Глава I

О логике распределения богатства и распределения рисков

В развитых странах современного мира общественное произ­водство богатств постоянно сопровождается общественным про­изводством рисков. Соответственно проблемы и конфликты рас­пределения в отсталых странах усугубляются проблемами и конфликтами, которые вытекают из производства, определения и распределения рисков, возникающих в процессе научно-техни­ческой деятельности.

Эта смена логики распределения богатства в обществе, основан­ном на недостатке благ, логикой распределения риска в развитых странах модерна исторически связана (по крайней мере) с двумя обстоятельствами. Она, во-первых, наблюдается - сегодня это со­вершенно очевидно — там и в той мере, в какой благодаря достиг­нутому уровню человеческих и технолого-производительных сил, а также правовых и социально-государственных гарантий и регла­ментации становится возможным объективно уменьшить и соци­ально ограничить подлинную материальную нужду. Во-вторых, эта категориальная смена объясняется еще и тем, что вследствие стре­мительно растущих в процессе модернизации производительных сил риски и связанные с ними потенциалы самоуничтожения при­обретают невиданный доныне размах*.

По мере появления этих обстоятельств один исторический тип мышления и действия попадает в зависимость от другого или на­кладывается на него. Понятие «индустриального или классового общества» (как его — в широком смысле — толковали Маркс и Ве-

* Модернизация подразумевает технологические рационализаторские изменения в организации труда, а кроме того, охватывает и многое другое: смену социальных характеров и нормальных человеческих биографий, стилей жизни и форм люб­ви, структур влияния и власти, форм политического принуждения и политичес­кой активности, восприятия действительности и норм познания. Плуг пахаря, паровоз и микрочип с точки зрения научно понимаемой модернизации являют­ся видимыми индикаторами очень глубокого, охватывающего и преобразующе­го все общественное устройство процесса, в котором в конечном счете меняют­ся источники уверенности, питающие жизнь. Обычно различают модернизацию и индустриализацию. В на­шей работе мы простоты ради употребляем слово «модернизация» в широком смысле. — Здесь и далее прим. автора.

бер) вращалось вокруг вопроса о том, как в социальном отноше­нии неравномерно и в то же время «на законных основаниях» распределяется произведенное обществом богатство. Это пере­секается с новой парадигмой общества риска, которое в своей ос­нове базируется на решении сходной и все же совершенно иной проблемы. Каким образом предотвратить систематически возни­кающие в процессе прогрессивной модернизации риски и опас­ности, сделать их безопасными, канализировать, а там, где они уже появились на свет в виде «скрытых побочных воздействий», так от­граничить и отвести в сторону, чтобы они не вставали на пути про­цесса модернизации и в то же время не выходили за пределы (эко­логические, медицинские, психологические, социальные) «допустимого»?

Речь уже не идет почти исключительно об использовании природных богатств, об освобождении человека от традицион­ных зависимостей, речь по большей части идет о проблемах, яв­ляющихся следствием самого технико-экономического разви­тия. Процесс модернизации становится «рефлексивным», т. е. становится сам своей темой и проблемой. На вопросы развития и использования технологий (в сфере природы, общества или личности) накладываются вопросы политического и научного «обращения» (обнаружение, предотвращение, сокрытие, вовле­чение, управление) с рисками, которые несут ожидаемому буду­щему уже используемые или потенциальные технологии. Заве­рения в безопасности технологий, адресованные бдительной, критически настроенной общественности, снова и снова должны подкрепляться косметическим или подлинным вмешательством в технико-экономическое развитие.

Обе «парадигмы» социального неравенства постоянно соотно­сятся с определенными периодами модернизации. Распределение произведенного обществом продукта и возникающие в связи с этим конфликты находятся в центре внимания до тех пор, пока в странах и обществах (сегодня преимущественно в так называемом третьем мире) мыслями и поступками людей владеет чувство ма­териальной нужды, «диктатура нищеты». В обществе, основанном на недостатке благ, благодаря научно-техническому прогрессу модернизацию проводят под предлогом обнаружения скрытых источников общественного богатства. Обещания избавить людей от незаслуженной бедности и зависимости лежат в основе дей­ствия, мышления и исследования в категориях социального нера­венства — от классового общества через общество разных соци­альных прослоек до индивидуализированного общества.

В высокоразвитых богатых государствах Запада наблюдается двоякий процесс: с одной стороны, борьба за «хлеб насущный» в сравнении с обеспеченностью питанием вплоть до второй поло­вины XX века и с угрозой голода в странах третьего мира теряет свою актуальность как кардинальная проблема, отодвигающая на второй план все остальное. Многих людей волнует уже не пробле­ма голода, а проблема «толстого брюха» (о «новой бедности» см. с. 131 наст. изд.). Тем самым процесс модернизации лишается своего легитимного обоснования — преодоления очевидной не­хватки продуктов, ради чего люди были готовы примириться с не­которыми (теперь уже не вполне) непредвиденными побочными явлениями.

Параллельно распространяется сознание того, что источники богатства «загрязняются» растущей угрозой, исходящей от этих «побочных явлений». Все это отнюдь не ново, но долгое время оставалось незамеченным на фоне усилий по преодолению нище­ты. Благодаря чрезмерному развитию производительных сил эта оборотная сторона приобретает все большее значение. В процес­се модернизации все больше и больше высвобождаются такие де­структивные силы, которые просто недоступны человеческому воображению. Оба источника питают нарастающую критику мо­дернизации, которая определяет громкий и резкий характер пуб­личной полемики.

Если представить наши доказательства в систематическом виде, то дело выглядит так: социальные позиции и конфликты общества, «распределяющего богатства», рано или поздно в про­цессе непрерывной модернизации начинают пересекаться с пози­циями и конфликтами общества, «распределяющего риски». На­чало этого перехода у нас в ФРГ приходится, по моему убеждению, на 70-е годы. Это означает, что с тех пор оба вида тем и конфлик­тов напластовываются друг на друга. Мы еще не живем в обществе риска, но и больше не живем только в обществе распределения благ. По мере осуществления этого перехода мы действительно приближаемся к переменам в общественном устройстве, которые выводят нас из существовавших до сих пор категорий, образа мыс­лей и способов действия.

Несет ли в себе понятие риска то общественно-историческое значение, которое здесь ему придается? Не идет ли тут речь об изначальном феномене человеческой деятельности? Разве риски, которые здесь отделяются от индустриальной эпохи, не являются ее собственным признаком? Разумеется, риски не изобретение нового времени. Кто, как Колумб, пускался в путь, чтобы открывать новые страны и части света, тот мирился с неизбежностью риска. Но это был личный риск, а не глобальная угроза для всего человечества, которая возникает при расщеплении атомного ядра или складировании ядерных отходов. Слово «риск» в те времена имело оттенок мужества, приключения, а не возможное само­уничтожение жизни на Земле.

Леса тоже умирают уже в течение многих столетий — сначала в результате их превращения в пашню, а потом в результате беспо­щадных вырубок. Но умирание лесов сегодня происходит в гло­бальных масштабах, как скрытое следствие индустриализации — и с совершенно иными социальными и политическими последстви­ями. Им затронуты даже и прежде всего богатые лесами страны (Норвегия, Швеция), которые сами почти не обладают промыш­ленностью с ядовитыми отходами, но вынуждены расплачивать­ся умирающими лесами и растениями, вымирающими видами животных за ядовитое производство других индустриально разви­тых стран.

Рассказывают, что матросы, которые в XIX веке падали в Тем­зу, погибали не потому, что тонули, а потому, что задыхались от дурно пахнувших испарений и ядов этой лондонской клоаки. Про­гулка по узким улочкам средневекового города тоже была мучи­тельным испытанием для обоняния. «Экскременты скапливают­ся везде, у основания шлагбаумов, в дрожках... Фасады парижских домов разрушаются от мочи... Организованное обществом засоре­ние грозит увлечь весь Париж в процесс гниения и распада». И все же бросается в глаза, что тог­дашние опасности, в отличие от сегодняшних, раздражали глаза и нос, т. е. воспринимались органами чувств, тогда как сегодняш­ние риски, как правило, не поддаются восприятию и, скорее, ко­ренятся в химико-физических формулах (например, содержа­ние ядов в пище, радиоактивная опасность). С этим связано еще одно отличие. Тогда их можно было отнести к недостаточной обеспеченности гигиеническими технологиями. Сегодня их при­чина — в избыточности промышленной продукции. Нынешние риски и опасности существенно отличаются от внешне нередко сходных с ними средневековых глобальностью своей угрозы (че­ловеку, растительному и животному миру) и современными причинами своего возникновения. Они в общем и целом продукт передовых промышленных технологий и с их дальнейшим со­вершенствованием будут постоянно усиливаться.

Без сомнения, риски, связанные с развитием промышленнос­ти, так же стары, как и само это развитие. Обнищание значитель­ной части населения — «риск бедности» - держало XIX век в на­пряжении. «Риски квалификации» и «риски здоровья» давно уже являются темой рационализации и связанных с ней социальных конфликтов, гарантий (и исследований). И все же риски, о кото­рых пойдет речь в данной работе и которые вот уже несколько лет волнуют общественность, обладают новым качеством. Создавае­мую ими угрозу уже нельзя отнести только к месту их возникно­вения — предприятию. По своей сути они угрожают жизни на этой планете, причем во всех ее проявлениях. В сравнении с ними про­фессиональные риски первоначальной индустриализации при­надлежат совсем другому веку. Опасности высокоразвитых произ­водительных сил в области химии или атомной энергетики упраздняют основы и категории, в рамках которых мы до сих пор мыслили и действовали, — пространство и время, труд и досуг, предприятие и национальное государство, даже границы между военными блоками и континентами.

В центре нашего исследования — социальная архитектура и политическая динамика подобных цивилизационных угроз соб­ственному существованию. Аргументацию можно заранее сфор­мулировать в пяти тезисах:

(1) Риски, возникающие на самой высокой ступени развития производительных сил, — я имею в виду прежде всего полностью недоступную для непосредственного восприятия органами чувств радиоактивность, но также вредные и ядовитые вещества в возду­хе, воде, продуктах питания и связанные с этим кратковременные и долговременные последствия у растений, животных и челове­ка, — эти риски существенно отличаются от богатств. Они высво­бождают системно обусловленные, часто необратимые разруши­тельные силы, остаются, как правило, невидимыми, основываются на каузальных интерпретациях, т. е. проявляются только в знании (научном или антинаучном) о них, посредством этого знания мо­гут меняться, уменьшаться или увеличиваться, драматизировать­ся или недооцениваться; они, таким образом, в значительной мере открыты для социальных дефиниций. Следовательно, средства ин­формации и понимание степени риска становятся ключевыми об­щественно-политическими позициями.

(2) С распределением и нарастанием рисков возникают соци­ально опасные ситуации. В определенном смысле они являются следствием неравенства классов и социальных слоев, однако за­ставляют считаться с существенно иной логикой распределения:

риски модернизации рано или поздно затрагивают и тех, кто их производит или извлекает из них выгоду. Им присущ эффект бумеранга, взрывающий схему классового построения общества. Богатые и могущественные от них тоже не защищены. Имеются в виду опасности, угрожающие не только здоровью, но и легитимизации состояний и доходов: с социальным признанием модернизационных рисков связано обесценение и отчуждение экологии, систематически вступающее в противоречие с интересами обога­щения и наживы — движущей силой процесса индустриализации. В то же время риски производят неравенство на интернациональ­ном уровне, с одной стороны, между третьим миром и промышленно развитыми странами, с другой стороны - между самими развитыми странами. Они вторгаются в систему компетенции су­веренных государств. Перед лицом глобального, не признающе­го национальных границ перемещения ядовитых веществ жизнь травинки в баварском лесу зависит в конечном счете от заключе­ния и выполнения международных соглашений.

(3) Вместе с тем распространение и умножение рисков ни в коей мере не порывает с логикой развития капитализма, а, скорее, поднимает эту логику на новую ступень. Риски модернизации — это инедустрия, большой бизнес. Они являют собой то, чего ищут экономисты, — запросы, которые невозможно удовлетворить. Удовлетворить можно голод, другие потребности. Цивилизационные риски — это бездонная бочка потребностей, которая постоян­но, без конца самообновляется. С рисками экономика, если упот­ребить выражение Лумана, «ручается сама за себя», независимо от удовлетворения человеческих потребностей. Но это означает, что индустриальное общество, извлекая благодаря вы­пущенным на свободу рискам экономическую выгоду, одновре­менно создает опасные ситуации и политический потенциал об­щества риска.

(4) Богатствами можно владеть, риски нас настигают; нас на­деляет ими само развитие цивилизации. Говоря упрощенно: в классовых обществах бытие определяет сознание, в то время как в обществе риска сознание определяет бытие. Знание приобретает новое политическое значение. Соответственно политический по­тенциал общества риска должен раскрываться и анализироваться в социологии и теории возникновения и распространения знания орисках.

(5) Социально признанные риски, как это впервые четко про­явилось в полемике об умирании лесов, несут в себе своеобразный политический детонатор: то, что до сих пор считалось аполитич­ным, становится политикой — политикой устранения самих «при­чин» процесса индустриализации. Неожиданно общественность и

политика начинают вторгаться в заповедную сферу производ­ственного менеджмента — в планирование, техническое оснаще­ние производства и т. д. При этом становится абсолютно ясно, о чем идет речь в публичном споре об определении рисков: не толь­ко о побочных последствиях для здоровья природы и человека, но и о социальных, экономических и политических побочных последствиях этих побочных последствий. Это вторжение в рыночную эконо­мику, обесценение капитала, открытие новых рынков, гигантские расходы, судебные преследования, потеря репутации. Благодаря маленьким и большим сбоям (сигнал опасности по причине смога, утечки ядовитых веществ и т. д.) в обществе риска возникает политический потенциал катастроф. Защита от него, овладение им могут привести к реорганизации власти и компетенции. Общество риска есть общество, чреватое катастрофами. Его нормальным состоянием грозит стать чрезвычайное положение.

1. Естественнонаучное распределение вредных веществ и социальные ситуации риска

Дискуссия о содержании вредных и ядовитых веществ в возду­хе. воде и продуктах питания, а также о разрушении природы и окружающей среды в целом все еще ведется исключительно или по преимуществу в естественнонаучных категориях и формулах. При этом остается неизвестным, что естественнонаучные «форму­лы обнищания» имеют социальное, культурное и политическое значение. Соответственно возникает опасность, что ведущаяся в химико-биолого-технических категориях дискуссия об окружаю­щей среде невольно вызывает у людей представление о себе толь­ко как об органическом механизме. Тем самым ей грозит опасность превратить в свою противоположность ту ошибку, в какой она справедливо упрекала долгое время господствовавший оптимизм индустриального прогресса, — выродиться в дискуссию о приро­де без человека, без обсуждения социальной и культурной сторо­ны дела. Дискуссии последних десятилетий, в которых снова и снова разворачивался весь арсенал критических аргументов по адресу техники и промышленности, оставались по своей сути тех­нократическими и натуралистическими. Они с таким рвением и жаром ссылались на содержание вредных веществ в воздухе, воде и продуктах питания, на сравнительные величины роста населе­ния, потребления энергии, потребности в продуктах питания, де­фицит сырья и т. д., будто никогда и не было человека (например, Макса Вебера), который потратил немало времени, чтобы доказать: без учета социальных структур власти и распределения, роли бюрократии, господствующих норм и рациональных подходов это или бесполезно, или бессмысленно, или то и другое вместе. Не­заметно сложилось такое представление, при котором взаимоот­ношения между техникой и природой сводились к формуле «пре­ступник — жертва». С самого начала при таком подходе (и от политического движения в защиту окружающей среды) оставались скрыты социальные, политические и культурные реалии и послед­ствия модернизационных рисков.

Проиллюстрируем это на примере. Совет экспертов по пробле­мам окружающей среды констатирует в своем заключении, что «в материнском молоке нередко находят в опасных концентрациях бета-гексахлорциклогексан, гексахлорбензолин ДДТ» (1985, 8. 33). Эти ядовитые вещества содержатся в средствах защиты растений, которые уже изъяты из обращения. Их происхождение не выясне­но (там же). В другом месте говорится: «Воздействие свинца на население в среднем незначительно» (8.35). Что за этим кроется? Быть может, нечто аналогичное такому распределению: у двух человек есть два яблока. Один из них съел оба. Следовательно, в среднем каждый съел по одному. Применительно к распределению продуктов питания в мировом масштабе это высказывание звуча­ло бы так: «в среднем» все люди на Земле сыты. Цинизм такого утверждения очевиден. В одной части света люди умирают от го­лода, в другой первостепенным фактором издержек стали пробле­мы переедания. Вполне возможно, что применительно к вредным и ядовитым веществам это высказывание не цинично, что воздей­ствие в среднем является действительным воздействием на все груп­пы населения. Но знаем ли мы это? Разве для оправдания такого заявления не обязательно знать, какие еще яды вынуждены люди вдыхать и глотать? Поразительно, что о «средних» показателях спрашивают как о чем-то само собой разумеющемся. Кто спраши­вает о показателях «на душу населения», тот закрывает глаза на неодинаковые уровни опасности для разных слоев населения. Но именно их-то и невозможно определить. Может быть, существу­ют группы и условия жизни, для которых «в среднем незначитель­ное» содержание свинца опасно для жизни.

Следующая фраза экспертного заключения звучит так: «Лишь вблизи вредных производств у детей обнаруживают иногда опас­ные концентрации свинца». Показательно в этих и им подобных анализах состояния окружающей среды не только полное отсут­ствие какой бы то ни было социальной дифференциации. Пока­зательно и то, какая дифференциация проводится: по региональ­ному и возрастному принципу, т. е. по критериям, свойственным биологическому (или — шире — естественнонаучному) мышле­нию. Подобный подход нельзя ставить в вину экспертным ко­миссиям. Он лишь наглядно отражает общепринятую научную и общественную позицию по проблемам окружающей среды. Эти проблемы рассматриваются главным образом в плане природы и техники, экономики и медицины. Поразительно при этом, что разрушительная индустриальная нагрузка на окружающую сре­ду и ее многообразные воздействия на здоровье и жизнь людей в высокоразвитых обществах сопровождаются исчезновением обще­ственной мысли. К этому добавляется еще одно гротескное обстоя­тельство: исчезновения никто не замечает, даже сами социологи.

Исследуется распределение вредных веществ, ядов и рисков в воде, воздухе, почве, продуктах питания и т. д. Дифференцирован­ные результаты исследований предоставляются испуганной обще­ственности в многоцветных «картах состояния окружающей сре­ды». Ясно, что подобные способы рассмотрения и изображения уместны в той мере, в какой они дают представление об окружа­ющей среде. Но как только из них делаются выводы, касающиеся жизни людей, лежащий в их основе способ мышления оказывает­ся несостоятельным. В этом случае или допускается в общем и целом, что все люди, независимо от дохода, образования, профес­сии и связанных с этим возможностей и привычек питания, про­живания, использования свободного времени, в исследуемых ре­гионах одинаково подвержены воздействию вредных веществ (что еще требуется доказать), или же люди и масштаб нависшей над ними угрозы вообще выносятся за скобки, и разговор идет только о вредных веществах, их распределении и воздействии на регион.

Ведущаяся в естественнонаучных категориях дискуссия о вред­ных воздействиях, таким образом, исходит из ошибочного умо­заключения, что биологические факторы не связаны с социальны­ми, или из такого рассмотрения природы и окружающей среды, которое исключает из крута своих интересов избирательную угро­зу людям и связанные с ней социальные и культурные смыслы. Од­новременно вне поля зрения оказывается то, что одни и те же вредные вещества для разных людей — в зависимости от возраста, пола, привычек питания, характера работы, информированности, образования и т. д. — могут иметь совершенно разное значение.

Особая трудность заключается в том, что исследования отдель­ных вредных веществ не в состоянии выяснить их концентрации в человеке. То, что может показаться «безопасным» применитель­но к одному какому-либо продукту, будет крайне опасным в «ко нечном накопителе», каким стал человек на высокой стадии раз­вития рыночного хозяйства. Здесь налицо категориальная ошиб­ка: ориентированный на природу или продукт производства ана­лиз не в состоянии ответить на вопрос о безопасности, по крайней мере до тех пор, пока «опасность» или «безопасность» имеют дело с людьми, которые все это глотают или вдыхают (подробнее об этом см. с. 78 слл. наст. изд.). Известно, что вдыхание многих ле­карств может устранить или усилить воздействие каждого из них. Но человек, как известно, не живет (пока еще) одними только ле­карствами. Он вдыхает вредные вещества вместе с воздухом, пьет их с водой, съедает вместе с овощами и т. д. Другими словами: бе­зопасные величины имеют нехорошее свойство накапливаться. Становятся ли они от этого — как обычно бывает при сложении по правилам математики — все безопаснее?

Дата добавления: 2015-05-06