Часть 2 Чистилище 3 страница

— Но все равно ведь он — писатель, — уважительно констатирует Мэри. — Почти, как Клэр Куильти.

— Точно, Мэри, — оживляется Агнеса, и сандалия, наконец, падает в раскаленный песок.

— О да, — забавным баском смеется Лолита.

Некоторое время на зачарованной площадке слышен только конфиденциальный шепот и невнятный щебет. Впрочем, если прислушаться внимательней, можно разобрать, как Агнеса наставляет одноклассницу:

— Лолита, ты должна действовать. И немедленно. Иначе счастье возьмет и прошмыгнет мимо.

Долли лишь улыбается, легонько постукивая коленками.

— Что с ним? — спрашивает Первый Профессор.

— Он исписывал свою тетрадь с раннего утра вчерашнего дня и до пяти утра сегодняшнего. Почти не отрываясь, — докладывает Сиделка.

— Все ясно, — подытоживает Второй Профессор. — Эти литературные экзерсисы вредны ему. Тетрадь следует пока что изъять.

Он склоняется к уху коллеги и что-то шепчет. Тот кивает. Оба смотрят на кровать Гумберта. Сиделка подходит к столу, забирает тетрадь в черной обложке, молча передает ее Первому Профессору, а тот, повинуясь знаку, неохотно вручает ее Второму. Все трое глядят на Гумберта, который лежит с закрытыми глазами и бредит:

— Мягко!.. Очень мягко и эластично! Алая щель… маленькая алая щель… алая… Она способна муку… превратить в блаженство!.. Аннабелла… Лолита Ли… Мирандола! Мирандолита… Триста сорок два дня… Гумберт — слово-сорняк… Выполоть его… из книги мира!.. Алита, беги за кроликом! Разверни перо и не лови ворон!.. Мы спасемся… рано или поздно… Выбраться… выбраться из дьявольской пьесы... Боль… Мрак… Консервированные персики!.. вот, что такое… память.

Сам же Гумберт сейчас покинул клинику. Он находится на пороге рамздэльского дома, запорошенного снегом: окна погашены. Гумберту чертовски холодно — ведь на нем все тот же больничный халат и войлочные тапочки. Он, ежась от стужи, стоит у входа на веранду. На поседевшую землю тихонько ложится голубоватый снег. На Лоун Стрит поздний вечер, и улица освещена лишь редкими фонарями. В промозглом жухлом небе висит полная Луна, напоминающая глаз слепца. Никого нет вокруг — только далекие автомобильные гудки возвещают о том, что где-то вообще существует жизнь.

«Наверно, нужно войти в дом. Там будет теплее».

Гумберт подходит к двери, дергает ручку: заперто. Одновременно откуда-то сверху доносится смутно знакомый мужской голос:

— Погляди-ка наверх.

Гумберт выбегает обратно на заснеженную лужайку. Он устремляет взор на крышу Гейзовского дома. Там, на дымящейся кирпичной трубе (он мог бы поклясться, что минуту назад никакого дыма не было), свесив ноги в тяжелых зимних ботинках, сидит некто. Из-за дыма его практически невидно — можно различить разве что фалды длинного пальто, развевающиеся на ветру, — но Гумберт уже знает, кто это.

«Эта пьеса бесконечна. Как мне доиграть ее?»

Гумберт комично приплясывает на снегу — его ступни посинели от холода. Он не сводит взгляда с силуэта, обосновавшегося на крыше дома, подобно ворону из стихотворения По. Внезапно фигура полностью растворяется в дыму, а на ее месте проступает видение, от которого кровь Гумберта стынет в жилах.

В клубах сизоватого дыма стремительно проступает призрак Шарлотты Гейз, как бы висящий в воздухе. Ее голова полураздавлена и залита черной кровью, но скривившиеся губы покойницы явственно выкрикивают:

— Вам не удастся никогда больше увидеть эту негодную девчонку!

Гумберт хватается за голову и молит:

— Убери это, пожалуйста!.. Пожалуйста!

— Хорошо-хорошо, Гум, — успокаивает его голос Мак-Фатума. — Если тебя уже не радуют воспоминания…

Гумберт с опаской подымает лицо: на крыше снова мужская фигура, вольготно расположившаяся на теплой трубе.

— Не такие… — тяжело дыша, огрызается Гумберт. — Черт. Как же тут холодно.

— Вовсе нет.

— Тебе-то конечно… В доме кто-то есть? Откуда этот дым?

— Понятия не имею, — голос Мак-Фатума равнодушно вальяжен.

— Сколько можно меня мучить? — бормочет Гумберт, потирая немеющие щеки.

— Это всего лишь игра. Ты не умрешь от холода… Что ж. Поговорим?

— Ты не оставил мне выбора.

— Выбор есть всегда.

— Меня тошнит от твоих софистических уловок.

Правая нога Мак-Фатума размеренно покачивается: ботинок издает легкий стук.

— Разве ты не соскучился? — вопрошает он.

— Не думаю.

— Да не по мне… по Ло.

— А тебе что за дело? Что ты никак не уймешься?.. Тебя вообще нет, ты, жалкий Чеширский Кот.

Гумберт принимается мерить шагами лужайку, чтобы согреться.

— А ты, значит, есть? — Мак-Фатум посмеивается.

— Я есть.

— А ты не задумывался: почему?

— О чем ты?

— Почему ты еще жив? Зачем сохранена твоя абсурдная жизнь?

— Это данность. Паразиты — вообще крайне живучий вид, — с горькой улыбкой отвечает Гумберт. — Чего ты добиваешься от меня? В чем цель твоих игр?

— Игры бесцельны, друг мой. Они просто радуют душу.

— Я не верю тебе... Сначала ты сжег дом, чтобы я оказался там, где нужно. Потом устранил мою жену, совавшую нос, куда не следует. В номере 342 ты заставил Лолиту отдаться мне по собственному желанию.

— Вот именно: по собственному желанию — я тут вовсе не при чем. Сдается мне, что ты великий фантазер, Гум.

Мак-Фатум замолкает. Гумберт размышляет: не следует ли ему просто уйти отсюда, куда глаза глядят.

— Наивно думать, что можно вот так, запросто скрыться от собственного кошмара… — продолжает Мак-Фатум с убийственной интонацией. — Ты страдаешь?

— Мне вполне уютно. Я снова с моей Долли. И я могу запечатлеть это счастье на бумаге. Чего я еще могу желать?

— Свободы.

— Я свободен, — уверенно говорит Гумберт.

— В самом деле?

— По крайней мере, я гораздо свободней всех этих манекенов, обитающих в рамках сумасшествия, которое они считают реальной жизнью.

— Чушь, Гум, — парирует Мак-Фатум. — Хочешь, я скажу, что с тобой происходит?.. Ты окукливаешься. В данный момент ты всего лишь кокон. А кокон не может быть нормальным или ненормальным, заключенным или свободным. Он — воплощенная метаморфоза.

— И все это просто для того, чтобы — элегантно, в новой обертке — выпорхнуть из этого мира?

— Я не знаю. Никто не знает. Важна сама перемена. Сейчас ты в коконе. Так напиши о рождении бабочки. О полете в прошлое. О последнем рывке в будущее. Облеки безумие в плоть книги.

На глазах исходящего дрожью Гумберта Мак-Фатум медленно исчезает. Однако его голос все еще здесь. Он неторопливо и плавно декламирует:

Там, в окраине дымной,

Где я жил целый век,

Ничего не случалось —

Только смерть, свет и снег.

Но однажды явилась

Та, что даст мне ответ,

Что такое на самом

Деле смерть, снег и свет.

И теперь ожидаю,

Что разверзнется твердь.

Вот тогда я узнаю,

Что есть свет, снег и смерть.

Неожиданно — с долгим протяжным скрипом — распахивается дверь на веранде. Гумберт опрометью спешит к ней. Он пересекает порог дома 342…

Черные очки Гумберта дремлют на перилах белой деревянной веранды. Сам же он устроился в плетеном кресле с томиком Бодлера. Впрочем, содержание книги постоянно от него ускользает, поскольку глаза Гумберта — чуткие холодные глаза рептилии — постоянно следят за перемещениями Лолиты по лужайке перед домом.

Новоиспеченный жилец словно бы наблюдает череду ярких картин в духе импрессионизма, где Лола запечатлена в той или иной позе. Вот она расхлябанно движется пред его напряженным взором, как-то лениво и замедленно ступая босыми ногами, точно странная кукла на шарнирах, у которой вот-вот кончится завод. Ло несет в дом два письма и целый ворох рекламных брошюрок, добытых из почтового ящика. На ней короткое светло-зеленое платьице с узором из желтых цветов. Волосы распущены и посверкивают на палящем солнце рыжими искристыми огоньками. По пути Долли окидывает вальяжно расположившегося жильца случайным (или же, как ему представляется, якобы случайным) взглядом; Гумберт невольно отвечает ей смущенной улыбкой и, дабы не выдать себя с головой, прячется обратно в книгу.

"О, Шарль, помоги мне!" — стенает он, провожая алчущими зрачками Лолитин желто-зеленый задок, слегка виляющий в знойном мареве: влево-вправо, влево... вправо...

Вскоре из дома слышится занудное Шарлоттино:

— Сколько раз я просила тебя, Ло: выкидывай ты эту дребедень; не тащи в дом.

"Как же черствая стерва ненавидит дочь!.. А я... я баюкал бы тебя на руках, устилал твои маленькие легкие следы розами, вывернул бы наизнанку душу и сердце, и вручил тебе, мой сероглазый демон!"

Затишье. Никого. Вот уже полчаса. Придется возвращаться восвояси. Гумберт Преданный в сердцах захлопывает книгу и движется к дому. Он понуро заходит внутрь. Пока Гумберт шагает по дому, ему в голову приходит счастливая мысль продолжить свою охоту на Ло с другой стороны — там, где сад. По пути он оказывается в жаркой столовой, где г-жа Гейз что-то деятельно готовит. Постоялец продирается сквозь клубы пара, пытаясь остаться незамеченным. Напрасно.

— Мсье Гумберт, — оборачивается к нему Шарлота (на ней красочный кухонный передник), — все маетесь?

— Я…

— Вам любопытно, что я готовлю?

— Разумеется, — выдавливает из себя Гумберт.

— Суп по-нормандски! – гордо выпаливает г-жа Гейз. — Специально для вас. Думаю, через час все будет готово.

— Это так мило, — жилец бочком минует Шарлоттины телеса. — Жду не дождусь.

Гумберт оказывается в живописном Шарлоттином саду. Увы, сад пуст. Здесь его поджидает лишь кресло-качалка. Квартирант погружается в кресло, а уж потом — в грезы о Лолите. Что ж. Это тоже кое-что…

Явилась. В черном раздельном купальнике. Блистающая! Единственная!

Минуя лилии, Ло (нагруженная основательной поклажей) шлепает в самый центр сада — туда, где ровно подстриженный газон и нет тени. Лола бросает перед собой пыльную, видавшую виды подстилку. Долли кладет на нее бутыль с прохладной водой. Долорес прихватывает волосы резинкой, украдкой взглядывает на Гумберта (тот делает вид, что увлечен книгой). И лишь затем Лолита садится на подстилку и принимается натирать кремом свободные от купальника части и без того медового тела: сперва шею, плечи и руки, затем мягкий щенячий живот с аккуратною впадинкой пупка, золотистую спину… Гумберт не сводит с нее страдающего взора. На очереди девочкины ноги: Ло — с невыносимой медлительностью, для и для ту особую муку, что уготована сегодня пламенеющему изнутри квартиранту — поглаживает и массирует ладные бедра, тонкие лодыжки, даже верхнюю часть ступней. Всякое ее движение отзывается внутри наблюдателя долгим протяжным эхом, точно она — арфистка, а он — бесконечно послушная арфа. Музыка длится и нарастает, разрушая все вокруг, расшатывая саму основу жалкого, загнанного в рамки мира: вот уже летят в тартарары и сад с лилиями, и зыбкий дом, и раскачивающаяся веранда. Миг, и цветок тайного блаженства, сосредоточенный в Гумбертовском естестве, раскроет лепестки…

— Да вы маньяк… — голос г-жи Гейз врывается в его по крупинкам сотворенный Эдем; несносная особа только что выплыла на веранду с веером. — Право, мсье Гумберт, вы истинный литературный маньяк. Что же такого интересного в вашем Бодлере? Расскажите-ка американской провинциалочке.

— Если кратко… — тяжко закупорив книгу и пристроив ее несколько ниже живота, начинает Гумберт, но Шарлота сразу же прерывает его:

— А лучше пойдемте в столовую: ваш чудесный французский суп готов! Чувствуете аромат?

Гумберт Гумберт бросает быстрый взгляд мученика в сторону Лолиты: девочка тоже хитро посматривает на него сквозь солнечные очки.

Что это? Непонятный шум вклинивается между ним и предметом его обожания, разрушая все вокруг, кромсая полотно картины…

— Утренний обход!

Гумберта будит крик сиделки. Он озирается вокруг: с окружающим его миром явно произошла некая перемена. Однако какая именно? Пока неясно. Гумберт осматривает стол (лицо его бледнеет), лихорадочно заползает под стол, ощупывает стол трясущимися руками. Бросается на пол, шарит под кроватью. В этот момент в его палату входят оба профессора, все та же сиделка и адвокат.

— Где моя тетрадь?! — первым делом выпаливает Гумберт (в его глазах гнев). — Моя толстая черная тетрадь! Моя…

— Во-первых, доброе утро, — подчеркнуто торжественным тоном говорит профессор в круглых очечках. — Мы заглянули к вам, Гумберт, дабы поздравить вас. Решение вынесено: вы признаны вменяемым.

— Верните мою тетрадь!

Вслед за вошедшими в палату протискиваются три молодых человека в форменных халатах и два плечистых ассистента. Последние встают справа и слева от пустого дверного проема (все это уже где-то было).

— Вот видите: вы снова осознаете себя в реальном мире, — успокоительно протягивает кругленький коротышка-доктор. — Следовательно, терапия не прошла даром.

— А, кстати, что с его тетрадью? — хмурится адвокат, присаживаясь на стул.

— Тетрадь находится у меня, — поясняет розовощекий профессор. — Временно. С ней все в порядке. Можете, не волноваться.

Гумберт несколько успокаивается. Он садится на кровать и ждет, что будет дальше. Со всех сторон на него взирают лица, преисполненные деланной доброжелательности — она прямо-таки льется из них, грозя полностью заполнить палату.

— Мм да… — упитанный доктор пододвигается ближе к кровати. — Я полагаю, следует подвести некоторые итоги, ну… а затем уж и произвести проверочку… Итак. Мы, господа, сегодня заканчиваем грандиозную работу. Она потребовала немалых усилий от всех нас. Но мы справились. Кто-то может возразить, — он едва заметно взглядывает на коллегу, — что, мол, простая проверка рассудка преступника — суть рутинная процедура, и вовсе необязательно было заниматься еще и лечением пациента. Но… не будем забывать: мы врачи! А это кое к чему обязывает… Что можно констатировать?.. Состояние психики господина Гуминга явно стабилизировалось. Наш объект исследований способен адекватно воспринимать реальность. Совершенные им преступления и его опасность для общества вне нашей компетенции: это будет решать суд. Мы всего лишь выполнили возложенную на нас обществом задачу. А теперь…

— А теперь, дорогие коллеги, — вступает главный профессор, — мы проведем небольшую, но окончательную проверку. Ее суть…

— Прежде всего, — перебивает его адвокат, — хочу заявить, что мы с клиентом будем обжаловать решение вашей комиссии. Поскольку: во-первых, я, как адвокат обвиняемого, не был допущен ни на одну процедуру ваших исследований (исключая вот эту), а потому, не могу быть уверен, что на мистера Хуберда не оказывалось какое-либо давление; во-вторых, господами следователями не был составлен протокол о его ознакомлении с постановлением о назначении судебно-психиатрической экспертизы; и, в-третьих: состояние психики моего подзащитного весьма неустойчиво — в связи с чем данное улучшение можно считать временным. К тому же…

— Вы можете подать жалобу в любую инстанцию, — парирует профессор, хмуря свои густые брови. — А теперь позвольте нам закончить нашу работу... Как я уже говорил, маленькая проверка подведет некоторые итоги. Мы зададим Гумберту три-четыре вопроса, которые расставят все по своим местам.

Он подходит к кровати Гумберта, присаживается на второй стул (услужливо принесенный из коридора одним из ассистентов), вперив взгляд в пациента: тот, ритмично помаргивая сонными глазами, также взирает на профессора.

— Назовите мне… ваше имя, — проговаривает последний, не сводя глаз с Гумберта.

Пациент молчит. Капелька пота стекает по его высокому, изрезанному крупными морщинами лбу.

— Я повторю вопрос. Как вас зовут?

В палате становится невообразимо тихо. Слышно только, как еле-еле шуршат за окном тополиные листья. Наконец, мужчина с окладистою седой бородой, оказавшийся в центре всеобщего внимания, вопросительно проговаривает:

— Гумберт… Гумберт?..

— Ну вот и чудно! — розовые щеки профессора покрываются еще большим румянцем. — Вот видите, коллеги!.. — он нагибается еще ближе к пациенту и спрашивает: — А кто я?

Подумав, Гумберт с блаженной улыбкой выпевает:

— Профессор… Рэй…

— Прекрасно! — сияет профессор Рэй. — Как зовут моего коллегу? — он отстраняется в сторону, дабы Гумберту было лучше видно, и решительно указывает пальцем на коротышку.

— Это… это… доктор Журавский! — смеется Гумберт; его лицо преисполнено счастья.

— И, между прочим, тоже профессор, — улыбаясь, вставляет профессор Журавский.

Гумберт хохочет. Люди вокруг него тоже начинают одобрительно смеяться и галдеть.

— И последний вопрос… Кто этот хмурый господин? — профессор Рэй направляет перст в сторону адвоката.

— Мой адвокат… Мистер Биэль!

— Но я не… — пытается было возразить тот.

— Вот и славно, — перебивает его профессор Рэй. — Не беспокойтесь: конечно же, мы вернем вам, Гумберт, вашу драгоценнейшую тетрадь, и вы сможете продолжить свою покаянную исповедь. Правда, уже совсем в другом месте.

Все присутствующие радостно переглядываются.

— Все-таки передовая психиатрическая медицина творит чудеса. Даже немного жаль, что вы от нас съезжаете, — сокрушается доктор Журавский. — Мы уже так привыкли к историям о вашей Лолите.

В ответ Гумберт Гумберт лукаво хихикает и еле слышно произносит:

— А не было никакой Лолиты… Я ее выдумал. Да так выдумал, что мечта стала дороже яви. Понимаете?.. Ни черта вы не понимаете.

Солнечный (пожалуй, даже чересчур) городок Рамздэль. Часы на белой церкви показывают без 15-ти 9 утра. Старый скрипучий дом Гейзов готовится к новому дню, подставив облупившийся белый бок горячим лучам. За его окнами щебечут разноголосые птахи. Гумберта будит резкий, хотя и не лишенный кокетства, голос Шарлотты Гейз, доносящийся снизу — с лестницы:

— Гумберт, вы спите?!

— Уже нет! — не размыкая глаз, отвечает недовольный жилец (ему только что снилась удивительно покладистая Лолита).

— Вы не хотели бы сегодня поехать со мной в церковь?!

Гумберт размышляет: это грустное «со мной» означает, что обворожительная дочурка останется почивать в своей теплой постельке. Этот факт говорит ему о том, что: во-первых, поездка не принесет ему ни малейшей радости, и, во-вторых, оставшись тут — вдвоем, наедине с баснословной сонной Ло, он, Гумберт Властительный, в той или иной форме эту радость себе добудет. В том полусне, где все еще пребывает невозможный постоялец, такого рода мечты кажутся чем-то само собой разумеющимися.

— Нет! — выкрикивает Гумберт в сторону двери. — Я бы еще вздремнул, если вы не против!

Какое-то время в пространстве дома воцаряется, наконец, умиротворяющее затишье, и Гумберт погружается в покой, полный необыкновенных сладчайших предчувствий. Однако в планы деятельной Шарлотты покой постояльца явно не входит:

— Почему вы совсем не ходите на службу?! Это, знаете, странно…

Такой приятный редкий сон — запечатлевшийся как бы смутной проекцией на сетчатке глаз Гумберта да еще, быть может, неким остаточным жжением внизу живота — бесследно и необратимо растворяется в пространстве. И виной тому — этот несносный голос.

— Ничего странного! Мне немного нездоровится! Невралгия… — бормочет Гумберт, уткнувшись носом в подушку.

Чтобы избавиться от внешней препоны — в образе фарсовой дамочки, — он принимается воображать спящую Лолиту. Вот она лежит, разметавшись, в своей милой комнатке, наполненной разнокалиберными игрушками, увешанной глупыми плакатиками. На ней почти ничего нет, ибо ночная рубашка самого зачаточного рода…

— А на прошлой неделе... — врывается в голову Гумберта, искажая трепетно воссозданную картину, неумолимый Шарлоттин голос, — и на позапрошлой?!

Гумберт вздыхает и переворачивается на другой бок.

— Мм… Шарлотта, вы же прекрасно знаете, что Бог… он внутри!

Медленно и плавно двигаясь сквозь лучи света, Гумберт подступает к девочкиной кровати, которая словно бы плывет по реке его все более раскрепощающейся мысли. Прерывисто дыша (немного даже задыхаясь), он видит, как Ло во сне обезьяньим жестом почесывает одну ногу об другую — обе они выпростались из-под одеяла и сияют теперь ровным молодым загаром перед самым его вспотевшим носом…

— Я очень-очень надеюсь, Гумберт, что Он есть внутри вас! Нет ничего ужаснее безверия! — вся эта тирада сопровождается шумами сборов: дзинькают стеклянные флакончики, растворяются и затворяются дверцы шкафов, звякает ключ.

— Можно я еще немного посплю?!. — взывает Гумберт в нижние глубины дома. — Сейчас я не склонен спорить на теософские темы!

Рука Гумберта тянется к этим стройным, таким беззащитным…

— Какие-какие темы?!..

«Да что же это такое!»

Видение мгновенно исчезает. И Гумберт, с перекошенным от гнева лицом, вскакивает и ударяет кулаком в полотно ни в чем не повинной подушки.

— Счастливого пути, Шарлотта!

— Завтрак на подносе! — раздается напоследок.

— Чтоб вы провалились, миссис Клемм, — ворчит в подушку постоялец.

Хлопает дверь.

Одни.

Гумберт, крадучись, пробирается к окну. Он видит, как г-жа Гейз — вся напомаженная, в строгом, но элегантнейшем платье — усаживается в авто. Ее довольное (впрочем, не без оттенка легкой досады на упрямого жильца) лицо выражает решимость явить в церкви свою величественную персону в наивыгоднейшем свете. Меж тем, если взглянуть на лицо Гумберта, можно увидеть радость гораздо большую, неподдельную — оно прямо-таки сияет от предвкушения чудесного, нет, чудеснейшего утра.

Гумберт садится на свою кровать и прислушивается… Тихо. Все еще спит. Да, Лолита любит понежиться в кроватке. Гумберт глядит на свои руки — они дрожат. Он потирает подбородок: пожалуй, следует побриться. Но это нужно сделать быстро — дорога каждая бесценная минута. Он подхватывает бритвенные принадлежности, открывает дверь (чуть не опрокинув столик с подносом, на котором стынет хозяйский завтрак) и шагает в ванную. По дороге все же останавливается у Двери Ло. С той стороны двери не слышно ни звука. Что ж, тем лучше.

Пока Гумберт бреется, критически оглядывая в зеркале свое — несколько помятое с утра, но определенно выразительное и привлекательное — лицо (чем не мачо из глянцевого журнальчика?), ему в голову приходит невозможная мысль: а что если затеять с Лолитой игру в папу и маму?.. Ведь дети обожают ролевые игры («я просто покажу тебе, чем занимаются иногда муж с женой… это очень весело… вот, смотри…»). Орудуя зубной щеткой, Гумберт приходит к выводу, что это чересчур смело; гораздо лучше поиграть во что-нибудь более отвлеченное и просто положиться на удачу. С этой мыслью он и покидает ванную, снова заскакивает к себе в «полустудию», быстро переодевается: халат сменяют серые брюки и белая рубашка, ворот которой Гумберт оставляет полуоткрытым. Он собирается с духом и выходит на площадку лестницы. Теперь нужно всего лишь преодолеть несколько метров до Ее Двери, постучаться… Но не слишком ли это опрометчиво? Вдруг спросонья его поведение покажется девочке предосудительным?..

«Не трусить! Не для этого ты ждал столько лет».

Возможно, следует дождаться, когда она сама проснется и выйдет в поисках завтрака?..

«Боже! Как все это тяжело».

Гумберт делает шаг, еще один. Дверь Лолитиной комнатки призывно смотрит на него. Он мнется у порога. Он протягивает дрожащую руку, уже приготовив согнутые пальцы для тихого и ненавязчивого напоминания о себе («Лолита, твоя мама, знаешь ли, просила покормить тебя не слишком поздно…»).

Однако чем дольше Гумберт простаивает у двери, тем явственнее понимает, что войти внутрь ему никак невозможно. Деревянный индейский божок насмешливо взирает на него со стены. Понурившись, Гумберт разворачивается и бредет вниз по лестнице. В холодильнике его ждет ананасовый сок, в серванте — бутылка джина, а в ящике письменного стола — друг-дневничок.

Внизу бедолагу встречает кое-что еще — неряшливая записка на столе:

«Мам, я пошла на день рожденья к Розе. Буду после пяти. Может, с пирогами.

Ло».

Гумберт стремительно взлетает вверх по лестнице и с ходу распахивает дверь детской. На него глядит пустая (и как всегда, не заправленная) Лолитина постель.

Конец Второй Части

Дата добавления: 2015-03-29