Вопрос №50. Современная социокультурная ситуация: противоречивость тенденций

Современная ситуация в культуре достаточно противоречи­ва. Здесь нельзя не отметить позитивных изменений, кото­рые произошли в области культуры в последнее десятиле­тие:

♦ в пласт реально функционирующих произведений возвра­щены ценности и имена, ранее преданные забвению — И. Бабе­ля, М. Булгакова, А. Платонова, А. Бека, А. Рыбакова, Е. Замятина и многих других;

♦ социальная практика и наука фиксируют раскрепоще­ние сознания народа, что проявляется в расширении сферы художественного творчества и открытии новых театров, студий, ассоциаций ученых и исследователей;

♦ возвращается историческая память народа и вос­станавливается в законных правах религиозная культура страны;

♦ исчезает чувство культурной изоляции, Россия на равных входит в мировое сообщество.

В условиях перехода экономики в русло новых экономи­ческих отношений и возвращения демократических свобод

на путь самообновления встает и культура. Однако вопреки ожи­даниям современное российское общество отмечено кризисом, проявляющимся в таких формах, как:

♦ усиление нестабильности,

♦ криминализация общественных отношений,

♦ маргинализация большой части населения, его стратифи­кация,

♦ утрата общности культурной ориентации,

♦ понижение «психического уровня народа»,

♦ активизация различных форм отчуждения,

♦ формирование духовных элит, сознательно противопос­тавляющих себя массам,

♦ дискредитация традиционной системы ценностей,

♦ обострение глобальных проблем, причиной своей имею­щее его дезадаптацию, т.е. нарушение равновесия между обо­значенными адаптационными составляющими. Одним из прояв­лений подобного дисбаланса является и монополия массовой куль­туры в области воздействия на массовое сознание, осуществля­ющаяся параллельно с разрушением высокой элитарной культу­ры, не отвечающей новым требованиям.

По мнению экспертов, в данный период не появилось ни одного фундаментального произведения в области музыки, кино, литературы, более того — ушли в прошлое и те, кто представ­лял массовое направление культуры в 80-е гг.: ироничный и фи­лософичный А. Макаревич, интровертированный и интеллекту­альный Б. Гребенщиков, сегодняшнее творчество этих авторов почти ничем не выделяется среди прочих артефактов массовой культуры, а фигуры, альтернативные названным, эпохой пока не выдвинуты.

О кризисном состоянии культуры сегодня также сви­детельствуют следующие признаки:

♦ обострение демографической ситуации в стране, рез­кое падение рождаемости и отрицательный прирост населения;

♦ мифологизация и сакрализация сознания, где наряду с возвращенными православными ценностями наблюдается рас­цвет магии, ранних форм религии и их разновидностей в виде уфологии, сайентологии и т.п.;

♦ раскол общества изнутри и появление класса буржуа­зии (не так давно называемых «новыми русскими») и обслужи­вающей его маргинально-люмпенизированной прослойки;

♦ разрушение общественного-политического уклада и смена государственного способа планирования — рыночным, ча­стным;

♦ коллективного способа производства — индивидуальным;

♦ государственной системы образования — негосударствен­ной;

♦ многонациональной культуры — культурной изоляцией, когда после распадения СССР за пределами границ России ока­залось 25 млн. русских;

♦ приоритетного финансирования культуры (в 50-е гг. на образование тратилось 10% национального дохода) — финанси­рованием по остаточному принципу (в 90-е гг. — менее 1%).

Не может не вызывать тревоги состояние лингвистичес­кой культуры нашего народа, испытывающей все большее влияние англоамериканского культурного типа. Состояние языка является ярким показателем качества культуры, ее яр­кой характеристикой. Так, после революции процесс вторичного означивания, переименования был необычайно активен, а язы­ковые идеологические клише наполняли не только протоколы комсомольских и партийных собраний, но и тексты интимного содержания: личные дневники, любовные письма и далее пред­смертные записки¹.

При этом переживание и воспроизведение собственных био­графий людьми этого времени осуществлялось в таких категори­ях кодифицированного языка, как «революционный», «отсталый», «культурный», «прославленный герой труда», «ветеран войны», «перерожденец», «пережитки происхождения», «ячейка государ­ства» (о семье), «насущные проблемы момента», «проблемы вос­питания молодежи» и тд. и т.п. Здесь язык выступал в качестве социоисторического кода, системы правил высказывания о себе и об обществе, системы именования, почвы для «взаимопонима­ния между иначе разобщенными индивидами».

Эти коллективные представления, как отмечал Л. Леви-Брюль, не зависят в своем бытии от отдельных личностей, но передаются последним, «пробуждая в них сообразно обстоятель­ствам, чувства уважения, страха, поклонения и т.д. в отношении своих объектов», а сам язык «навязывает себя каждой из этих личностей, он предсуществует ей и переживает ее»¹. Сегодня наша психология и культура выдерживает испытание такими словами иностранного происхождения, как «мэрия», «презента­ция», «брокер», «менеджер», «ментальность», причем изменя­ется не только словарь русского языка, но и манера артику­ляции, озвучивания, характер структурирования фразы и текста, наконец, сама система мышления. Причем подоб­ная стандартизация языка происходит не только на низо­вом, бытовом уровне, но и на том уровне, где каждое слово опирается на многовековую традицию, — имеется в виду язык Библии, который в странах Европы и Америке уже подвергся модернизации и стандартизации.

Это, к примеру, перевод Библии в США, из которой под влиянием политкорректности исключено упоминание о том, что Христос распят иудеями. Чтобы удовлетворить феминистские амбиции, понятие Бог-Отец изменено на Бог-Отец-Мать. В Анг­лии приступают к изданию осовремененной Библии тиражом 10 млн. экземпляров, из которой изъяты понятия искупления и покаяния и осовременены, опрофанизированы понятия Благода­ти (заменено на «незаслуженные блага»), распятия (замененено словосочетанием «прибивание к кресту»). Как сказал архидьякон Йорка, теперь Библия стала похожа на телесериал, но утратила сокровенное содержание.

Именно поэтому каждая культура обладает собственным вер­бальным арсеналом, где понимание происходит в первую оче­редь на уровне интонации и всего комплекса выразитель­ных средств, а само слово функционирует наиболее оптималь­ным способом исключительно в определенном языковом кон­тексте, вскрывающем все оттенки его значений, и выступает как исторически обусловленное. Сегодня же язык перестает быть той почвой, которая способна объединять людей ощущением при­частности к своей истории, своим истокам.

Если обратиться к особенностям сознания человека со­временной российской культуры, то здесь можно отметить такое его качество, которое еще в 70-е гг. применительно к западному обществу Филипом Слейтером¹ было охарактеризова­но как рождение «нового мышления», исходящего из эконо­мики изобилия, сменяющего старое, базирующееся на эко­номике скудости. Внутреннюю логику прежней культурной парадигмы с ее высокой оценкой сдержанности и способности откладывать удовлетворение потребностей сменяет иная, где обилие потребностей и стремление их удовлетворения рассмат­ривается в качестве непременных атрибутов современного чело­века.

Основная задача современной культуры, как правило, об­служивающей элиту — политическую, а сегодня и экономичес­кую, — поставлять аудитории определенные стандарты пове­дения, духовных запросов, доказывать правомерность иденти­фикации на примерах «из жизни», формировать имиджи и сте­реотипы сознания, а также реабилитировать свое экономичес­кое превосходство внедрением мифов о равных возможностях всех перед всеми.

Но парадокс данной ситуации заключается в том, что но­вые ценности, усвоенные непрочно, наспех, сами становятся товаром, и теперь не только финансовая или политическая эли­та внедряет через культуру в общественное сознание стереоти­пы и ценностные императивы, а наоборот, потребитель посред­ством приносимой прибыли на заказчика. И спросом начинает пользоваться лишь то, что прочно укрепилось в массовом со­знании, лишь те имиджи и стереотипы, в которых потребитель бы увидел отражение его отношения к миру и его системы цен­ностей. Мобильная реакция на этот процесс приводит к появле­нию новых имиджей и моделей поведения, которые в боль­шей мере соответствуют изменившимся социальным условиям, а также колебаниям в шкале ценностей.

Недолговечности стереотипов поведения и сознания способ­ствует и престижное потребление, где вещи (поступки, стрем­ления) выступают символами принадлежности к социально­му слою, к которому индивид на самом деле может и не при­надлежать. Престижное потребление становится, таким обра­зом, наряду с продукцией массовой культуры средством иллю­зорного достижения стремлений и идеалов, выполняет эскейпи-стскую функцию, а возможно, служит средством психологичес­кой защиты индивида в условиях стремительно меняющейся среды обитания.

Это представляется важным, так как наряду с отмеченным стремлением к «психоделическому» восприятию жизни в созна­нии или подсознании любого индивида, выраженное ярче или слабее, существует стремление самоидентифицироваться с тем слоем, к которому он принадлежит или желал бы принадлежать. О стремительности процесса смены имиджей свидетельствует не столько продукция кинематографа и массовая литерату­ра, обновление которых требует известного времени, сколь­ко реклама и особенно мода. Характерно, что прежние циклы обновляемости моды, соответствующие двум-трем годам, смени­лись сезонными, и на глазах кичливые малиновые пиджаки — символ их внезапно разбогатевших хозяев — уступили место скромным, но дорогим эксклюзивным костюмам, символизиру­ющим прочное положение и неизменность доходов их владель­цев.

Дата добавления: 2015-04-23