Йозеф Шумпетер. 14 страница

догадках. Как известно, для того, чтобы принять решение, требуется немного

подождать, чтобы проследить за тем, как будет вести себя вся цепь. Но новичку,

смотрящему со стороны, это выжидание может тем временем показаться попыткой

уду­шить нововведение для того, чтобы сохранить стоимость существующего

капитала. Однако самый терпеливый товарищ возмутился бы, если бы

социалистический управляющий был настолько глуп, чтобы послушаться теоретика,

предлагающего ему списывать все сооружения, машины и оборудование каждый год.

5. Большая часть этой главы посвящена фактам и проблемам, которые в обыденном

словоупотреблении связываются с монополией и монополистическим поведением.

Однако до сих пор я воздерживался от употребления этих терминов, предполагая

обсудить их в специальном пункте, в котором, впрочем, читатель не найдет ничего

такого, чего мы уже так или иначе не касались.

(а) Начнем с самого термина. Монополист означает "единствен­ный продавец".

Следовательно, монополистом по определению является всякий, кто продает нечто,

отличающееся по любому признаку (включая упаковку, расположение торговой точки и

способ обслуживания) от того, что продают другие: любой лавочник или продавец

мороженого, организационно не связанный с другими продавцами мороженого данного

сорта. Однако, говоря о монополистах, мы имеем в виду нечто иное, а именно таких

единствен­ных продавцов, чьи рынки закрыты для потенциальных продавцов того же

самого товара и имеющихся продавцов аналогичных товаров. Иными словами, речь

идет о таких единственных продавцах, кривая спроса на продукцию которых не

зависит ни от их собственных действий, ни от реакции на эти действия других

фирм. Традиционная теория монополии Курно-Маршалла, развитая и дополненная более

поздними авторами, справедлива только при данном определении. Называть же

монополией что-то другое, к чему эта теория неприменима, видимо, не имеет

смысла.

Но при таком определении становится очевидным, что чистые явления длительной

монополии крайне редки и даже приближенные к ней ситуации встречаются реже, чем

случаи совершенной конкуренции.

В условиях чистого капитализма возможность эксплуатировать по своему усмотрению

неизменный уровень спроса - или уровень, изменение которого не зависит от

действий монополиста и от реакции, которую они вызывают, - не может существовать

достаточно долго, чтобы оказать влияние на общий объем производства, за

исключением тех случаев, когда за такой монополией стоит государственная власть

(например, фискальной монополии).

Трудно найти или даже представить себе современный кон­церн, не пользующийся в

полной мере государственной поддерж­кой (даже если он защищен импортными

пошлинами или ограничениями), который обладал бы такой властью в течение

длительного времени. Даже железнодорожные и энергетические концерны должны были

вначале создать рынок для своих услуг, а затем за­щищать его от вторжения

конкурентов. Что же касается других отраслей, то быть единственным продавцом и

оставаться таковым в течение десятилетий можно лишь при условии, что не будешь

вес­ти себя как монополист. Что же касается краткосрочной монополии, то о ней

будет сказано ниже.

Откуда же взялись все эти разговоры о монополии? Ответ на этот вопрос

небезынтересен для тех, кто изучает психологию политических дебатов. Разумеется,

понятие монополии, как и любое другое понятие, часто употребляется не строго.

Иногда говорят, что у данной страны есть монополия на что-то [Эти так называемые

монополии недавно вышли на первый план в связи с предложениями не поставлять

государствам-агрессорам определенные виды материалов. Уроки этой дискуссии по

аналогии имеют некоторое отношение и к нашей проблеме. Сперва эффективность этих

санкций считалась высокой, но затем было установлено, что список запрещенных к

вывозу материалов сокращается, поскольку стало ясно, что лишь немногие из них не

могут быть произведены или заменены субститутами в странах, подвергшихся

санкциям. В конце концов возникло убеждение, что какое-либо воздействие может

быть только краткосрочным, а долгосрочные процессы практически всегда позволяют

обойти санкции.], даже если соответствующая отрасль является вполне конкурентной

и т.д. Но это еще не все. Экономисты, государственные служащие, журналисты и

политики в этой стране любят употреблять это слово как жупел, способный вызвать

неизменно враждебное отношение общественности.

В Англии и Америке монополию проклинали и связывали с бесплодной эксплуатацией

еще с XVI-XVII вв., когда английская администрация создавала большое количество

монополий, деятельность которых, с одной стороны, полностью соответствовала

теоретической модели монополистического поведения, а с дру­гой - по праву

вызывала всеобщее возмущение, которое производило впечатление даже на саму

великую Елизавету.

У народов хорошая память. В наши дни мы можем убедиться в этом и на других,

более важных примерах. Монополистическая деятельность елизаветинских времен

сформировала у англоговоря­щих пародов привычку приписывать этой зловещей силе

практи­чески все неприятное, что они находили в сфере бизнеса. Для ти­пичного

либерального буржуа монополия - прародительница всех пороков, его главный

супостат. Адам Смит, имевший дело с монополиями тюдоровского и стюартовского

типов, третировал их с позиций высокой морали [Это некритическое осуждение

монополий Адамом Смитом и другими классиками можно оправдать тем, что в их время

еще не существовало большого бизнеса в нашем смысле. Но и с учетом этого они

заходили слишком далеко. Отчасти причиной является то, что классики не

располагали удовлетворительной теорией монополии и использовали этот термин без

разбора (Адам Смит и даже Сениор считали, к примеру, земельную ренту монопольным

доходом). Они также считали, что власть монополиста практически безгранична,

что, разумеется, неверно даже для наиболее одиозных случаев.]. Сэр Роберт Пиль

[Пиль Р. (1788-1850) - премьер-министр Англии в 1834-1835, 1841-1846 гг. от

партии тори. В 1846 г. отменил протекционистские хлебные законы, что вызвало

раскол в его партии.], который, как и большинство консерваторов, иногда прибегал

к демагогии, в своей знаменитой последней речи, так обидевшей его коллег,

говорил о хлебной или пшеничной монополиях, хотя производство зерна в Англии,

несмотря на протекционизм, было отраслью, где господствовала совершенная

конкуренция [На этом примере заметно, как термин "монополия" используется

совершенно неуместным образом. Протекционистская политика в области импорта

сельскохозяйственных продуктов и монополия на их продажу - это совершенно разные

вещи. Борьба шла именно вокруг протекционизма, а не по поводу несуществующего

контроля земельных собственников или фермеров. Но чтобы победить протекционизм,

на­до было получить массовую поддержку, а для этого не было лучшего средства,

чем обозвать его сторонников монополистами.]. В США слово "монополия" стало

практически синонимом крупной фирмы.

(b) Теория учит нас, что за редким исключением монопольная цена должна быть выше

конкурентной, а объем производства при монополии меньше, чем при конкуренции.

Это верно в том случае, если способ производства, его организация и все

остальное в обоих случаях одинаковы. На самом деле в распоряжении монополиста

могут находиться способы производства, недоступные или труднодоступные для его

конкурентов. Дело в том, что существуют преимущества, которых в принципе можно

добиться и конкурентному предприятию, но гарантированы они только монополиям.

Напри­мер, монополизация может увеличить сферу действия более ум­ных людей и

уменьшить сферу действия менее умных [Отметим, что, хотя это преимущество в

принципе несомненно, менее умные управляющие, особенно если они не

контролируются собственниками, отрицают его, в чем их поддерживают

общественность и экономисты. Это, видимо, связано с недооценкой экономии на

издержках и улучшения качества, присущих квазимонополистическим комбинациям. Эта

недооценка столь же распространена сейчас, как завышенная оценка в период

создания этих комбинаций (ее обычно давали их организаторы).]. Монополия может

также иметь на порядок более устойчивое финансовое положение. Всюду, где

действуют эти преимущества, вышеупомянутый принцип не действует, иными словами,

данный аргумент в пользу конкуренции не работает, потому что при разных уровнях

производственной и организационной эффективности мононольные цены не обязательно

выше конкурентных, а объем производ­ства при монополии ниже, чем при

конкуренции.

Вряд ли можно сомневаться, что в наше время превосходство такого рода присуще

типичной крупной единице контроля, хотя сам по себе размер не является ни

необходимым, ни достаточным его условием. Эти единицы контроля не просто

возникают в процессе созидательного разрушения и функционируют способом,

совершенно не совпадающим со статической схемой: во многих важ­ных случаях они

создают предпосылки для достижений. Они часто сами создают преимущества, которые

эксплуатируют. Поэтому общепринятый вывод об их долгосрочном воздействии на

объем производства будет неверным, даже если они являются истинны­ми

монополистами в строгом смысле слова.

Мотивация здесь безразлична. Даже если единственной целью производителя является

возможность устанавливать монопольные цены, наличие усовершенствованных способов

производства и большого управленческого аппарата сдвигает оптимальную для

монополиста цену в сторону конкурентной цены в указанном выше смысле. Таким

образом монополии частично или полностью выполняют функцию конкуренции, даже

если объем производства ограничивается и налицо постоянный избыток

производственных мощностей, а иногда справляются с этой функцией лучше, чем сам

конкурентный механизм ["Американская алюминиевая компания" не является

монополией в строгом смысле слова хотя бы потому, что ей пришлось самой

создавать спрос на свою продукцию, а это никак не укладывается в модель

Курно-Маршалла. Однако большинство экономистов называют ее монополией, и мы за

недостатком примеров частной монополии поступим так же. С 1890 по 1929 г. цена

основного продукта, который прода­ет этот единственный продавец, упала примерно

на 12 % или, если сделать поправку на изменение общего уровня цен, на 8, 8 %.

При этом производство возросло с 30 до 103400 т. Срок патента истек в 1909 г.

Экономисты, критикующие эту "монополию за высокие издержки и большие прибыли,

молчаливо предполагают, что множество кон­курирующих фирм в данной отрасли

смогли бы добиться не меньших успехов в сокращении издержек, внедрении наиболее

экономичного производственного аппарата, исследовании новых областей применения

алюминия и избежать разорительных банкротств. Таким образом, эти критики

абстрагируются от основной движущей силы современного капиталистического

развития.].

Разумеется, если при монополизации не усовершенствуются способы производства и

его организации (как это обычно случается при образовании картелей),

классическая теорема о монопольной цене и монопольном объеме производства

вступает в свои права [См., однако, пункт 1 этой главы.]. То же самое можно

сказать и о другой популярной идее об "усыпляющем" воздействии монополизации.

Нетрудно найти соответствующие примеры, но построить на них общую теорию нельзя.

Монопольное положение, в особенности в обрабатывающей промышленности, - это не

подушка, на которой удобно спать. Как приобрести, так и сохранить его невозможно

без полной концентрации внимания и больших затрат энергии. Вялость современного

бизнеса объясняется совсем другой причиной, о которой будет ска­зано ниже.

(с) В краткосрочном аспекте мы гораздо чаще имеем дело с на­стоящими

монопольными ситуациями или близкими к ним. Ла­вочник из деревушки па реке Огайо

может быть истинным монополистом в течение нескольких часов или даже дней, когда

наводнение отрежет деревню от остального мира. Каждый удачливый спекулянт в

определенный момент является монополистом. Фирма, производящая бумажные этикетки

для пивных бутылок, может оказаться в таком положении, - предположим,

потенциальные конкуренты понимают, что если они войдут в отрасль, то при­быль

тут же исчезнет, - в котором она по своему выбору может свободно передвигаться

по некоторому конечному участку кривой спроса, по крайней мере до тех пор, пока

внедрение металлических этикеток не разнесет эту кривую вдребезги.

Новые способы производства и особенно новые товары сами но себе совсем не

обязательно ведут к монополии, даже если их применяет или производит одна

единственная фирма. Продукт, произведенный новым способом, должен конкурировать

с продуктом, изготовленным старыми способами, а новый товар надо еще продвинуть

на рынок, т.е. создать на него спрос. Как правило, ни вла­дения патентом, ни

монополистического поведения недостаточно, чтобы решить эти задачи. Исключениями

могут быть случаи, когда новая техника явно превосходит прежнюю (особенно если

ее можно арендовать, как, например, станки для изготовления обуви) или когда

устойчивый спрос на новый товар успевает сформироваться до того, как истечет

срок патента.

Таким образом, в предпринимательской прибыли, которую в капиталистическом

обществе получает удачливый новатор, содержится или может содержаться элемент

монопольного дохода. Од­нако количественная значимость этого элемента, его

кратковременный характер и специфическая функция заставляют выделить его в

особый класс. Основная ценность, которую представляет для концерна позиция

единственного продавца, обеспечиваемая патентом или монополистической

стратегией, состоит не столько в том, что концерн временно получает возможность

вести себя как монополист, сколько в том, что эти условия страхуют его от

возможной дезорганизации рынка и позволяют применить долгосрочное планирование.

Здесь, однако, в наших аргументах начина­ет повторяться то, что уже было

сказано.

6. Подводя итоги этой главы, мы должны сказать, что большая часть фактов и

доводов, в ней приведенных, развеивает ореол вок­руг совершенной конкуренции и

заставляет нас в более благопри­ятном свете рассматривать ее альтернативу -

монополию. Сейчас я переформулирую наши аргументы под этим углом зрения.

Даже сама традиционная теория в рамках избранного ею предмета - стационарного

состояния экономики или устойчивого рос­та - со времен Маршалла и Эджуорта

обнаружила растущее число исключений из старых правил, касающихся совершенной

конку­ренции и в некоторой степени свободной торговли. Это поколебало

безграничную веру в их достоинства, свойственную поколению экономистов от

Рикардо до Маршалла - грубо говоря, поколению Дж.С.Милля в Англии и Франческо

Феррары в континентальной Европе. В особенности ослабла прежняя вера в то, что

система совершенной конкуренции наиболее экономично расходует ресурсы и

распределяет их оптимальным при данном распределении дохода образом. Эта

предпосылка тесно связана с проблемой движения объема производства [Поскольку мы

не можем останавливаться на этом предмете более подробно, я отошлю читателя к

статье Р.Ф.Кана (Kahn R.F. Some Notes on Ideal Output // Economic Journal. 1935.

March).].

Более серьезную брешь пробили недавние работы в области динамической теории

(Фриш, Тинберген, Рус, Хикс и др.). Динами­ческий анализ - это анализ временных

последовательностей. Объясняя, почему некоторая экономическая величина, например

це­на, именно такова, как она есть, он учитывает не только уровень других

экономических величин в данный момент, как это делает статическая теория, по и

их прошлые, а также ожидаемые будущие значения. Исследуя взаимосвязи между

величинами, относящи­мися к различным моментам времени [Термин "динамика"

употребляется во многих значениях. Приведенное нами определение принадлежит

Рагнару Фришу.], мы первым делом убеждаемся, что, если равновесие по какой-либо

причине нарушено, процесс установления нового равновесия протекает не так

надежно, быстро и экономично, как утверждает старая теория совершенной

конкуренции. Более того, возможно, что сами попытки адапта­ции приведут систему

в еще более неравновесное состояние, чем раньше. Так произойдет в большинстве

случаев, если возмущающее воздействие достаточно велико. Во многих случаях

процесс адаптации с временным лагом неизбежно приведет к таким результатам.

Сказанное я могу проиллюстрировать хорошо известным простейшим примером.

Предположим, что на совершенном конку­рентном рынке пшеницы спрос и ожидаемое

предложение находятся в равновесии, но плохая погода сокращает урожай, а значит,

и предложение относительно уровня, запланированного фермерами. Если цена

повысится, а фермеры сочтут ее равновесной и увеличат производство, то в будущем

году на рынке произойдет резкое падение цен. Тогда фермеры сократят

производство, цена возрастет и может превысить уровень первого года. Это в свою

очередь вызовет рост производства больший, чем во второй год. И так далее до

бесконечности (по крайней мере, такова логика процесса). Вспомнив предпосылки

нашей модели, читатель, конечно, придет к выводу, что на практике все более

высокие цены и все более возрастающие объемы производства вряд ли будут

чередоваться до судного дня. Но тем не менее сама возможность такого явления

обнажает слабости в механизме совершенной конкуренции. И как только мы убедимся

в их наличии, наш оптимизм по поводу практической реализации этой теории начнет

улетучиваться.

Но мы должны идти дальше [Следует заметить, что характер динамической теории не

имеет ничего общего с характером экономической реальности, к которой она

применяется. Это не изучение конкретного процесса, а общий метод анализа. Мы

можем использовать динамическую теорию и для анализа стационарной экономики, так

же как изменяющуюся экономику можно исследовать с помощью статического метода

("сравнительная ста­тика"). Поэтому динамическая теория вовсе не обязана

заниматься процессом созида­тельного разрушения, который мы признали сущностью

капитализма (и, действительно, им еще не занималась). Разумеется, она лучше, чем

статическая теория, подготовлена к рассмотрению многих вопросов, которые

возникают при анализе этого процесса. Но сама по себе она анализом этого

процесса не является и трактует возникающие в результате него изменения

существующих ситуаций и структур как обычные возбуждения. Таким образом,

оценивать функционирование совершенной конкурен­ции с точки зрения

капиталистической эволюции и с точки зрения динамической теории - это разные

вещи.].

Если мы попробуем представить себе, как функционирует или могла бы

функционировать совершенная конкуренция в рамках процесса созидательного

разрушения, мы получим еще менее утешительные результаты. Это вряд ли может нас

удивить, поскольку в модели экономической жизни, соответствующей предпосылкам

совершенной конкуренции, отсутствуют все основные моменты этого процесса. Рискуя

повториться, я все же еще раз проиллюстрирую этот тезис.

Совершенная конкуренция предполагает свободный вход в каждую отрасль. В рамках

этой модели свобода входа действительно является условием оптимального

размещения ресурсов и, сле­довательно, максимизации производства. Если бы наша

экономика состояла из постоянного набора отраслей, производящих одинаковый

ассортимент товаров в принципе неизменными способами, и если бы единственное

изменение в ней состояло в том, что новые люди, привлекая дополнительные

сбережения, создавали новые фирмы традиционного образца, то барьеры на вход в ту

или иную отрасль действительно причиняли бы обществу убыток. Но совершенно

свободный вход в новую отрасль невозможен. Внедрение новых способов производства

и новых товаров с самого начала несовместимо с совершенной (и мгновенной)

конкуренцией. Но это означает, что с ними несовместимо то, что мы, собственно

говоря, называем экономическим прогрессом. И действительно совершен­ная

конкуренция - автоматически или в результате специальных мер - временно

разрушается и всегда разрушалась всюду, где появлялось что-либо новое, даже если

все остальные предпосылки совершенной конкуренции были налицо.

Аналогично в рамках традиционной системы обвинительный приговор жестким ценам

вполне справедлив. Жесткость цен препятствует быстрой адаптации, которую

предусматривает совершенная конкуренция. Для тех условий и для того типа

адаптации, которые фигурируют в традиционной теории, это опять-таки ведет к

потерям и сокращению производства. Но мы уже видели, что для переменчивого,

прерывистого процесса созидательного разруше­ния справедливо обратное:

совершенная гибкость может, напротив, вести к катастрофам. К тому же выводу

приходит и общая динамическая теория, которая, как упоминалось выше, показывает,

что некоторые попытки адаптации лишь усугубляют неравновесие.

Далее, в рамках своих предпосылок традиционная теория спра­ведливо утверждает,

что превышение прибылью уровня, достаточ­ного, чтобы привлечь равновесные

количества средств производства (включая предпринимательские способности),

свидетельствует о потерях для общества, а стратегия, направленная на удержание

этих прибылей, препятствует росту объемов производства. Совершенная конкуренция

предотвращает или мгновенно устраняет эту избыточную прибыль и не оставляет

возможности для названной стратегии. Но поскольку в процессе капиталистической

эволюции эти прибыли выполняют новые органичные функции, - я не буду повторять,

в чем они состоят, - это факт и его влияние на рост совокупного продукта уже

нельзя оценивать, исходя из модели совершенной конкуренции.

Наконец, можно показать, что при тех же предпосылках, исключающих наиболее

характерные черты капиталистической действи­тельности, экономика, в которой

господствует совершенная конку­ренция, не является расточительной в отличие от

своей противоположности. Но это еще ничего не говорит нам о том, как с этим

обстоит дело в процессе созидательного разрушения.

С другой стороны, в этом процессе не может считаться бесцельной растратой

ресурсов многое из того, что в иных условиях таковой считается. Например,

излишние мощности, создающиеся для того, чтобы "опередить спрос" или иметь запас

в момент циклического максимума спроса, при совершенной конкуренции были бы

намного сокращены. Но приняв во внимание все обстоятельства, уже нельзя сказать,

что совершенная конкуренция в данном случае предпочтительна. Хотя концерн,

который не может определять цену, а воспринимает ее как данность, действительно

использует все свои мощности, если при этом существующая цена покрывает

предельные издержки, он никогда не смог бы создать мощности такого размера и

качества, как большой бизнес, который может использовать их как стратегический

резерв. Избыточные мощности такого рода в некоторых случаях, хотя далеко не во

всех, могут быть преимуществом социалистической экономики. Но, во всяком случае,

они никак не могут подтвердить превосходство совершенной конкуренции над

"монополоидными" разновидностями капи­талистической экономики.

С другой стороны, в условиях капиталистической эволюции механизм совершенной

конкуренции порождает свои собственные растраты. Фирмы того типа, который

согласуется с предпосылками совершенной конкуренции, во многих случаях менее

эффективны с внутрифирменной, в особенности технологической, точки зре­ния. При

этом они растрачивают лучшие возможности. Кроме того, в попытках

усовершенствовать технологию они могут неэффективно использовать капитал,

поскольку в их положении труднее оценить и использовать новые возможности.

Наконец, как мы уже видели, отрасль, в которой условия при­ближаются к

совершенной конкуренции, гораздо более, чем большой бизнес, подвержена кризисам

под влиянием прогресса или внешних возмущений и может распространять бациллы

депрессии. В конечном счете американское сельское хозяйство, английские угольные

шахты и текстильные фабрики стоят потребителям гораздо больше и влияют на

совокупное производство гораздо хуже, чем в том случае, если бы каждая из этих

отраслей контролирова­лась дюжиной умных людей.

Таким образом, недостаточно утверждать, что, поскольку совершенная конкуренция в

условиях современного индустриального общества невозможна, - или всегда была

невозможна, - мы должны примириться с крупным предприятием как с неизбежным

злом, неотделимым от экономического прогресса. Мы должны признать, что крупное

предприятие стало наиболее мощным дви­гателем этого прогресса и в особенности

долговременного наращи­вания объемов производства не только вопреки, но и

благодаря той стратегии, которая в каждом индивидуальном случае и в каждый

момент времени выглядит ограничительной.

В этом отношении совершенная конкуренция не только невозможна, но и нежелательна

и никак не может считаться образцом идеальной эффективности.

Следовательно, ошибочно строить теорию государственной промышленной политики

исходя из принципа, что большой бизнес надо заставить работать так, как работала

бы данная отрасль в условиях совершенной конкуренции. А социалистам следовало бы

в своей критике современного капитализма опираться не на конку­рентную модель, а

на достоинства социалистической экономики.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава девятая. Передышка

для пролетариата

Достигло ли наше исследование поставленных перед ним за­дач - решать читателю.

Экономическая наука основана на наблюдении и интерпретации и применительно к

проблемам, которые мы здесь обсуждаем, разница точек зрения может уменьшиться,

но уж никак не исчезнуть. По той же причине решение первой нашей проблемы только

подводит нас к порогу следующей: ситуация, не­свойственная экспериментальным

наукам.

Первая проблема состояла в том, чтобы выяснить, существует ли связь между

структурными характеристиками капитализма, от­раженными в различных

аналитических "моделях", и показателем экономического развития, которым для

эпохи свободного, ничем не ограниченного капитализма является индекс совокупного

общественного продукта. Мой утвердительный ответ на этот вопрос ос­новывался на

аргументации, с которой согласились бы большинство экономистов до того момента,

когда на сцену выступила так называемая современная тенденция к

монополистическому контролю. После этого мой анализ отклонился от проторенных

путей в попытке показать, что свойства, единогласно приписываемые капитализму

совершенной конкуренции (понимаемому либо как теоретическая схема, либо как

историческая реальность, существовавшая когда-то в прошлом), присущи, причем

едва ли не в большей степени, капитализму большого бизнеса. Однако, поскольку мы

лишены возможности поместить двигатель капиталистического развития в установку

для экспериментов и провести его испыта­ния при строго контролируемых условиях,

мы не можем строго доказать, что результатом эксперимента явился бы именно

фактический темп роста совокупного продукта. Все, что мы можем, - это.

констатировать, что этот темп был весьма впечатляющим, а капи­талистическая

среда этому способствовала. И именно поэтому мы не можем остановиться здесь и

должны рассмотреть следующую проблему.

A priori все еще возможно объяснить наблюдавшийся экономи­ческий рост

чрезвычайными обстоятельствами, влияние которых сказалось бы в любой

институциональной среде. Единственный, способ исключить эту возможность -

рассмотреть экономическую и политическую историю данного периода и

Дата добавления: 2015-05-22