Пророк и апостол

"Знамение" Царства Небесного, икона Того, Кто был "презрен и умален", юродивый, в-третьих, несет пророческое и апостольское служение. "Глуп прорицатель", – говорит Осия (Ос. 9:7), но это утверждение можно истолковать совершенно иначе: глупец (юродивый) – это прорицатель (пророк). Его юродство – это способ пробудить совесть окружающих. Притворяясь безумным, он занимается миссионерством, проповедует Благую Весть о спасении тем, до кого нельзя достучаться по-другому.

Вспомним, как Симеон объяснял своему сотаиннику Иоанну, почему он хочет вернуться в мир: "Нет больше нам, брат, нужды оставаться в пустыне. Но, послушай меня, пойдём, послужим спасению других"[45]. Для Симеона юродство было выражением любви к ближним. Он чувствовал себя "Боддхисатвой": ему недостаточно было ходатайствовать о мире, удалясь от него, но из любви к миру он должен вернуться в мир. В прологе Леонтий раскрывает смысл его жертвенной любви: "Быв столь возвышен и возвеличен Богом" как пустынник, Симеон счёл недолжным пренебрегать спасением ближних; но, следуя словам Христа: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" – и, памятуя, что Христос, оставаясь неизменным, не отвергся принять образ слуги для спасения слуг, он подражал своему Владыке, отдавая собственную душу и тело, чтобы спасти других"[46].

Симеон отдаёт свою жизнь. Юродивый, как и монах, – мученик. Но это не внешнее мученичество крови, а сокровенное мученичество совести и сердца[47]. Юродивый спасает ближних не столько тем, что он говорит, сколько самим способом своей жизни. Он – живая притча, и убеждает в спасении не высокими словами и не искусными доводами, а состраданием. Или же, как пишет о Симеоне Леонтий: "Он вернулся в мир, желая оказать сострадание гонимым и спасти их"[48]. Юродивому чужды увещевания и укоры – он избирает путь солидарности. Вот почему Симеон проводит время с блудницами и всеми, кого фарисей гнушается, как "отбросов" общества. Симеон делит участь униженных и нелюбимых, неудачников и убогих, "собратьев и товарищей по нужде", говоря словами другого юродивого, Андрея[49]. И своей солидарностью он дарует надежду и исцеление. Подобно Христу, юродивый отправляется на поиски заблудшей овцы и выносит ее на своих плечах. Он спускается в яму, чтобы вытащить оттуда ближних.

Но здесь возникает вопрос: не мог ли Симеон обращать грешников более простым и привычным способом, не притворяясь ради этого безумным? Скорее всего, нет. Приди он в таверну и начни читать проповеди, кто бы стал его слушать? Он трогал сердца блудниц и пьяниц своими кротостью, игривостью, смехом. Когда Сесил Коллинз говорит о "дикой, болезненной нежности юродивых к страданию всех существ, живущих во Вселенной"[50], его слова вполне можно отнести к Симеону: за глумлением и отвратительными выходками в нем скрывается нежность ко всем отверженным. Он любит грешников, не попустительствуя при этом греху, и избегает малейших намёков на своё моральное превосходство. "И Я не осуждаю тебя" (Ин. 8:11): подобно Христу, юродивый не судит и не проклинает, и в этом его притягательность. По словам Леонтия, апостольская миссия Симеонова юродства оказалась вполне успешной: "Шутками он часто приводил развратниц и блудниц к законному браку [... ]. Других примером своей чистоты он склонял к покаянию и принятию монашества"[51]. Шутками, – а не укорами и не праведным гневом.

Особую любовь проявлял Симеон к еще одной группе изгоев – к "бесноватым", к которым крайне жестоко относился позднеантичный мир:

Он сочувствовал страданию одержимых нечистыми духами более, чем страданиям других. Часто он ходил с ними и вёл себя, как один из них; и проводя среди них своё время, исцелял многих из них своими молитвами"[52].

Он соучаствовал в страданиях. Призвание юродивого – это путь со-страдания в полном смысле этого, не очень-то популярного нынче слова, "таинственное и всемирное сострадание", как пишет Коллинз[53]. Симеон не пытается помочь с безопасного, недосягаемого расстояния, но приходит к бесноватым и полностью разделяет их участь. Молитвы юродивого целительны, потому, что он сам переживает всю боль тех, о ком просит. Его путь – это то, что Чарльз Уильмс называет путем "обмена" и "заместительной любви".

Об этом замечательно пишет Юлия де Бособр. Вот только почему бы вместо "русское", не сказать "христианское"?

"Как русское сострадание побеждает зло, исцеляет рану, уничтожает разрыв? В глобальном масштабе это просто невозможно; это вообще невозможно без потери положения. Такое делается только от человека к человеку; без каких-либо организаций или материальных пожертвований, но лишь полным самоотвержением [... ].

Тот, кто испытывает жалость к другому, должен покинуть насиженное место под солнцем в добропорядочном обществе и отправиться на поиски ближнего, где бы тот ни был – во тьме, во зле – и быть готовым остаться с ним там; если же в конце концов и вернуться, то только вместе с ближним и с его согласия.

Зло может быть побеждено человеком только путём знания, знания зла; и русскому сознанию представляется, что человек может познать что-либо исключительно через соучастие...

Цель юродивого – в страдании взять на себя часть зла. Это становится делом его жизни, ибо для русского человека здесь, на земле, добро и зло причудливо переплетены. Для нас это великая тайна земной жизни. Там, где царствует зло, должно быть и величайшее добро. Для нас это даже не гипотеза. Это – аксиома"[54].

Такова аксиома юродивого: без причастности нет исцеления; без соучастия спастись невозможно. Ту же аксиому открывают нам Воплощение и Гефсиманский сад.

Хотя иногда юродивый пророчествует и поучает более ясным образом, он, как правило, прибегает не к словам, а к символическим действиям. Это очень древняя традиция. Ветхозаветные пророки часто совершали эксцентричные и даже шокирующие поступки, за которыми, однако, крылся глубокий смысл. Исайя ходил нагишом (20, 2), Иеремия, как вьючное животное, носил ярмо (27, 2), Иезекииль пёк лепёшки на человеческом кале (4, 12), а Осия взял в жёны блудницу (3, 1). События подобного рода происходили и в жизни Симеона. Однажды, накануне большого землетрясения, он носился по Эмесе, ударяя по колоннам зданий. Некоторым зданиям он приказывал: "Стой", – и они действительно устояли; другим же говорил: "Ни стой, ни падай", – и те расселись пополам. Незадолго до мора Симеон ходил по школам и целовал детей, говоря: "Счастливого пути, дорогой мой", – но поступал так не со всеми. Учителю же он сказал: "Не бей тех детей, которых я целую, потому что им предстоит дальний путь". И когда началась эпидемия, все, кого он поцеловал, умерли от чумы[55].

Поразительные символические поступки отличают также и русских юродивых. Прокопий Устюжский носил в левой руке три кочерги, и по тому, как он их держал, крестьяне могли предугадать, хорошим или плохим будет урожай. За странными поступками Василия Блаженного скрывались пророчества: он уничтожал лавки некоторых купцов, ибо они торговали нечестно; он швырял камни в дома добропорядочных людей, потому что бесы, изгнанные изнутри, льнули к внешним стенам; он целовал углы домов, в которых творились "богохульства", ибо ангелы, не имея возможности войти в такие дома, в слезах стояли вокруг. А более всего ужаснуло его современников то, что он разбил камнем чудотворную икону Богородицы на Варваринских воротах, потому что никому не видимый бес приблизился к доске за святым изображением[56].

Итак, за дикими, непоследовательными поступками юродивого кроется глубокий смысл: они предупреждают о грядущей опасности или обличают тайные грехи. Абсурдность юродивого целенаправлена, за внешним идиотизмом таится проницательность и прозорливость. Многие сюжеты из жития Симеона свидетельствуют о свойственном ему diakrisis – даре проницательности или различения. Он разбивает сосуд с вином, в которое незаметно для других попала ядовитая змея[57]; он ведает тайные помышления сердец[58]; он читает мысли на расстоянии[59]. Иными словами, юродивый – живая совесть общества. Он – зеркало, в котором человек видит свое подлинное лицо, тайное он делает явным, подсознательное заставляет выйти на поверхность. Он – катализатор: оставаясь как бы в стороне, он тем не менее, помогает меняться другим.

Смирение в юродивом сочетается с дерзостью; он обладает пророческой харизмой обличения сильных мира сего. Свободный, привыкший к страданиям и лишениям, чужак, которому нечего терять, говорит, не боясь мести. В житии Симеона примеров протеста против властей нет, зато их можно найти в жизнеописании св. Андрея Юродивого[60], но чаще всего они встречаются в рассказах о юродивих, живших в XVI веке, в правление Ивана Грозного. Так, Флетчер приводит случай, произошедший во время Великого Поста, когда царь приехал во Псков. Навстречу ему вышел юродивый Никола и протянул кусок свежего мяса. Иван с отвращением отпрянул:

"Ивашка думает, – сказал Никола, – что мясо скотины в Великий Пост есть нельзя, а жрать людей, как делает он, можно?" – И грозя императору пророчеством несчастий, которые падут на его голову, если он не прекратит убийства людей и не уедет из города, юродивый спас тогда множество человеческих жизней"[61].

Так что Николай Федоров вполне справедливо характеризовал российский строй как самодержавие, ограниченное Христа ради юродивыми[62].

Дата добавления: 2015-05-08