Наймичка

Прогулка с удовольствием и не без морали

У моей прекрасной кузины растет прекраснейшее дитя, девочка лет че­тырех или около этого, резвая, милая, настоящий херувим, слетевший с неба. И херувим этот, это прекраснейшее создание отдано в руки грязной деревен­ской бабы. А нежная мамаша шнуруется себе да припекает папильотки, даже не затылке, и знать больше ничего не хочет. Однажды привез я для Наташи (так называется дитя) азбуку и детскую естественную историю с картинками. Надо было видеть, с каким недетским восторгом она любова­лась моим подарком и с каким любопытством расспрашивала она свою красавицу-мамашу о назначении каждой картинки; но мамаша, увы! обраща­лась или ко мне, или просто посылала ее к няньке играть в куклы. Мне стало грустно, и я не совсем издалека повел речь об обязанностях матери; кузина сначала слушала меня, но когда я вошел поглубже в предмет и начал живо и рельефно рисовать перед ней эти священные обязанности, она вполголоса за­пела: "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан". — Хоть кол на голове теши, — подумал я и чуть-чуть было не выкинул штуки, т. е. хотел плюнуть и уйти, однако ж удержался и только закурил сигару и вышел в другую комнату.

Зачем они детей родят, эти амфибии, эти бездушные автоматы? С какой целью они выходят замуж, эти мертвые красавицы? Чтобы сделать карьеру, как выражается моя кузина; а дети — это уже необходимое следствие карь­еры, и ничего больше. Бедные бездушные матери! Вы свой долг, свою свя­щенную обязанность передаете наемнице гувернантке и, еще хуже, деревен­ской неграмотной бабе. И диво ли после этого, что порода хорошеньких кукол у нас не переводится? Да и будет ли когда-нибудь конец этой породе? Едва ли, — она страшно живуча на нашей тучной заматерелой почве.

Старики часто поговаривали, что пора Марка в школу отдать, но все дожи­дали, пока ему исполнится семь лет.

И вот ему исполнилося семь лет. Это случилося как раз на зеленых свят­ках, в воскресенье. Из церкви прямо на хутор привезли отца Нила, и отца диакона, и весь причет церковный. После молебствия и водоосвящения в саду вернулися в облачении в хату. Окропивши святою водою оселю, сины и коморы, вернулися снову в хату. Тогда отец Нил взял Марка за руку и, поста­вив его на колени перед святыми образами, а сам раскрыв псалтирь и перекрестяся трижды, прочитал псалом: "Боже, в помощь мою вонми". По про­чтении псалма, сложив с себя ризы, сел за стол и спросил у Якима букварь. Марта достала из скрыни букварь (он у нее хранился, потому что она его принесла из Киева) и подала Якиму, Яким уже отцу Нилу.

— Приступи ко мне, чадо мое, — сказал он Марку. Марко подошел.

— Говори за мною! — И Марко робко повторял: аз, буки, веди и т. д. По прочтении азбуки отец Нил закрыл букварь и сказал:

— Корень учения горек, плоды же его сладки суть. Сегодня пока довольно, а на будущее время и вящше потрудимся. А теперь пока, отдавши богово богови, отдаймо и кесарево кесареви!

Яким, как сам тоже человек грамотный, тотчас смекнул, к чему говорит отец из писания. Моргнул Марте и Лукии, а сам побежал в комору, сказавши:

— 3-за позволения вашего, прошу, батюшка, садовитесь за стол.

Через минуту стол был уставлен яствами и напоями, разными квасами фруктовыми и наливками, а кроме всего этого, Яким посередине стола поста­вил хитро сделанный стеклянный бочонок с выстоялкою. Отец Нил, прочи­тавши "Отче наш" и "Ядят убозии и насытятся", поблагословил ястие и пи­тие и сел за стол. Его примеру, перекрестясь, последовали и другие (окроме Марты и Лукии) и молча начали воздавать кесарево кесареви.

После обеда отец Нил и весь причет церковный вышли в сад и сели на траве под старою грушею около крыныци — и отец Нил отверз уста своя, в притчах глаголя. И чего он тут не глаголал? И о Симеоне Столпнике, и о Марии египетской, и о страшном суде. И только было начал "Отолсте сердце их", а тут явилася Лукия с ковром, а Марта со стеклянным бочоночком, только налитым уже не выстоялкою, а сливянкою. Отец Нил, увидя их, воскликнул:

— Хвалите, отроци, господа! И господыню, — прибавил он, ласково улыбаяся Марте.

Лукия между тем разостлала ковер, а Марта поставила на него барыльце с сливянкою и, поклонившись, просила: — Батюшка, благословить. — Батюшка, возвыся глас свой и осеняя барыло крестным знамением, возгласил:

— Изыди из тебе душе нечистый и вселися в тебе сила христова и яви чудеса мирови. В это время старый Яким подошел к ним, держа в руках на малеваной тарелке свежие большие яблоки.

Отец Нил, увидя яблоки, сказал:

— Благ муж щедряя и дая! Только скажите вы мне, бога ради, Якиме, каким образом вы их сохранили?

— А вот как покушаете, то тогда и скажу, — говорил Яким, ставя яблоки на ковер.

— Хорошо, и покушаемо. Да где ваш новый школяр? Пускай бы он нас хоть слывянкою попотчевал, — говорил отец Нил, протягивая руку к яблоку. В минуту Лукия привела в сад и Марка.

— А ну-ка, новый школяру, — говорил Яким, смеяся, — попотчуй батюш­ку слывянкою, а воны тебе когда-нибудь березового кашею попотчуют.

— Корень учения горек, — весьма кстати проговорил отец Нил.
Лукия взяла бочонок, а Марко рюмку и стали потчевать гостей. Когда поднес Марко рюмку отцу диакону, то тот, принимая рюмку, проговорил:

— Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд.

— Та блуд таки, блуд, — скороговоркою сказала Марта, а вы, отче Елисею, выпыйте еще одну рюмочку нашои слывяночки.

Что отец Елисей и исполнил.

Сидели они под грушею до самого вечера и слушали отца Нила. А отец Нил договорился до того, что начал выговаривать вместо "пророк Давид" — "пророк Демид". А потом все духовенство запело хором: "О всепетую мати", потом "Богом избранную мати, деву отроковицу", а потом "О, горе мне греш­нику сушу". Тут уже и Яким не утерпел, подтянул таки тихонько басом.

— Эх, если бы тимпан и органы, или хоч гусли доброгласны! — восклик­нул отец Нил. — О, тут бы мы воскликнули господеви. А что, не послать ли нам за гуслями?

— Послать! Послать! — закричали все в один голос.

— А послать, так и послать, — говорил Яким. — Лукие, скажи Сыдорови, нехай коней запрягае, я сам поеду. А тым часом, отче Ниле, прошу до госпо­ды. И вы, отець Елисей, и вы, и вы, — сказал он, обращаясь к причетникам. — На дворе и темно, и холодно.

И компания отправилась в хату, а что там было в хате, бог его знает. Знаю только, что Яким за гуслями не поехал.

Клечальное воскресенье продлилося до вторника. Во вторник, уже поски­давши, гости поехали домой, а Яким и Марта, провожая их, весь [час?] жалкувалы, что они не осталися еще на годыночку, т. е. еще на два дня.

В следующее воскресенье рано поутру одели Марка в самый лучший его жупан, засунули ему граматку за пазуху; посадили его на повозку и повезли в село, якобы до церквы. Обманули бедного Марка: они повезли его в школу.

Лукия хоть и не плакала при расставании с сыном, но ей все-таки жаль было расставаться с ним.

Грустно, неохотно расставалася Лукия со своим сыном, со своею единою утехой, но она не останавливала, не отговаривала, как это делала старая Мар­та. Марта сквозь слезы выговаривала Якиму:

— Ну, скажи! Скажи ты мне, где ты видел, чтоб из школы добро вышло? Так, выйдет какой-нибудь пьянычка, а может, еще и вор, боже обороны; от только дытыну испортят.

— Замолчи ты, пока я не рассердился! — говорил Яким, надевая на Марка сверх жупанка новую свитку.

— Ну, куда ты его кутаешь?

— Куда? В дорогу! Ведь он там останется, так не возыть же за ным свыту.
Так снаряжали Марка в далекую дорогу. Лукия молча смотрела на все это и, слушая доводы Марты, почти соглашалась с нею. Но когда Яким, помо­лясь богу и выходя с хаты, сказал: "Учение – свет, а неучение – тьма", то Лукия вполне с ним согласилась, говоря:

— По крайней мере, выучится хоть богу помолиться.

И, проводя их за ворота, долго стояла она и смотрела вслед удалявшейся повозке. А когда повозка скрылася, она перекрестила воздух в ту сторону, и возвращаяся в хату, говорила:

— Пошли тебе господи благодать святую.

Ввечеру Марта рассказывала Лукии про Марка, что он, бедный, плакал, когда прощался с ними, и что он будет жить у отца Нила, а в школу только учиться будет ходить, и что она нарочно заходила в школу, чтобы посмотреть, где он будет учиться.

— Пустка! Совершенная пустка! — говорила она. — Так что страшно од­ной зайти было. А школяры такие желтые, бледные, как будто с креста сняты, сердечные. А под лавою все розги, все розги, да такие колючие! Бог их знает, где они их и берут. Настоящая шипшина. А на стене, около самого образа, тройчатка, настоящая дротянка, да, я думаю, она таки из дроту и сплетена. А дьяк такой сердитый! аж страшно смотреть. Я, правда, дала ему копу, знаешь, чтобы он не очень силовал Марка, хоть на первые дни. Надо будет еще чего-нибудь послать ему, я думаю, хоть полотна на штаны та на сорочку, — а то замучит бедную дытыну. Чи не понесла б ты ему, Лукие, хоть даже завтра, а то я боюся: убье, занивечить сердечного Марочка.

— Добре, я понесу, — сказала Лукия, — та и сама посмотрю на ту школу.

— Посмотришь, посмотришь. Та вот еще что: учины к завтрему паляныци. Я думаю и паляныци зо дви послать Маркови, а то воно, бедное, хоть и обедает у попа, да какой у них там обед. Я думаю, всегда голодное.

Назавтра Лукия отправилась в село за паляныцями со свертком полотна. Она не зашла к отцу Нилу, а прямо пошла в школу. Дьяк встретил ее совсем не сердитый, и школа не была похожа на пустку: хата как хата, только что школяры сидят да читают, кто во што горазд. И Марко ее тут меж школяра­ми сидит и тоже читает. Она, когда увидела его читающего, то чуть было не заплакала. — Как оно, бедное, скоро научилося, — подумала она и посмотрела под лаву — под лавою ни одной розги не видно было. Посмотрела на обра­за — около образов тройчатки тоже не видать. Она, отдавши дьякови посиль­ное приношение, спросила его, можно ли ей повидаться с таким-то Марком?

— Можна, можна! Чому не можна? — говорил дьяк с важностию и, подойдя к новобранцу (как он называл Марка), сказал ему:

— Ты, Марку, сегодня учился хорошо, а посему и гулять остаток дня мо­жешь, иди с миром домой.

Марко сложил азбучку, положил ее за пазуху и встал со скамейки, обер­нулся, увидел свою наймичку и заплакал. Лукия тоже чуть не заплакала. Она взяла его за руку и, простясь с дьяком, вышла из школы. Вышедши из школы, она утерла слезы у Марка рукавом своим, потом сама заплакала, и пошли они тихонько к хате отца Нила.

Такие приношения делала она дьяку и Марку каждую неделю, а в воскре­сенье Марта само собою привозила дьячку и копу грошей, или меду, или кусок сала, или что-нибудь тому подобное. Месяца через два, с божиею помо-щию, Марко одолел букварь до самого "Иже хощет спастися". По обычаю древнему нужно бы кашу варить, о чем дано было знать заблаговременно на хутор. Варивши кашу, Марта положила в нее 6 пятаков, а Лукия, когда Марта отвернулася, бросила в кашу гривенник.

Когда каша было готова, Лукия понесла ее в село к отцу Нилу. А от отца Нила Марко понес ее в школу в ручнике, вышитом Лукиею. Принесши кашу в школу, он поставил ее доли, ручник преподнес учителю, а до каши попросил товарищей. Товарищи, разумеется, не заставили повторять просьбы, уселися вокруг горшка, а Марко взял тройчатку, стал над ними, и пошла потеха. Марко немилосердно был каждого, кто хоть крошку ронял дорогой каши на пол.

Кончивши кашу, Марко тройчаткою погнал товарищей до воды, а при­гнавши от воды, принялися громадою горшок бить. Разбили горшок, и учи­тель распустил всех по домам в знак торжественного сего события.

После описанной церемонии Марко был отпущен на родину, т. е. на хутор, отдохнуть недели две после граматки. Но вместо отдыха он встретил новые непредвиденные им труды: Яким, в присутствии Марты и Лукии, заставлял его прочитывать каждый день всю граматку, от доски до доски, и даже "Иже хощет спастися".

— Да для чего это уже "Иже хощет спастися" ты заставляешь его чи­тать? — говорила Марта. — Он его не учился, то и читать его не нужно.

— Ты, Марто, человек неграмотный, то и не мешалась бы не в свое дело, — говорил обыкновенно Яким. — Мы-то знаем, что делаем.

Марко под конец второй недели готов был бежать из родительского дома в школу. В школе ожидали его ровесники, товарищи, а дома кто ему товарищ? Правда, оно и в школе не тепло, но все-таки лучше, нежели дома.

По прошествии двух недель снабдили Марка всяким добром удобосъедаемым и, вдобавок, часословом, принесенным Мартою в то лето из Киева, и отправили в школу.

В великом посту, когда говели Яким и Марта, то Марко уже посередине церкви читал большое повечерие, к неописанному восторгу стариков. Выходя из церкви, Яким погладил по голове Марка и дал ему гривну меди на бубли­ки, сказавши:

— Учись, учися, Марку! Науку не носят за плечима.

А Марта дома Лукии чудеса про Марка рассказывала. Она говорила, что дьяк просто дурень в сравнении с Марком, что Марко вскоре и самого отца Нила за пояс заткне, разве только что на гуслях не будет играть, да ему это и не нужно.

— Да что же это он, как же это он там читает? — обыкновенно спрашивала Лукия.

— А так читает, что хоть бы и самому дьяку, так не стыдно. Да, я думаю,
дьяк и заставляет читать все такое, чего сам прочитать не в силах. Я думаю, что так.

Лукия с нетерпением ожидала шестой недели поста, в которую собиралася говеть. Наконец, дождалася и, наконец, услышала читающего Марка — и уже не одну "Нескверную, неблазную", а и "полунощницу", и даже "часы". Велика было ее сердечная радость, когда она, выходя из церкви, слышала такие слова:

— Какой хороший школяр! Да как он прекрасно читает, точно пташка какая щебечет. Наделил же господь добрых людей такою дытыною!

Такие и им подобные слова слушала Лукия всякий раз при выходе из церкви. Зато Марко и возмездие получал не малое: он в продолжение недели всю школу кормил бубликами.

Марко быстро двигался на поприще образования, так что к концу другого года, к удивлению всех, в особенности учителя, он прошел всю псалтирь, даже с молитвами. А чтением кафизм в церкви приобрел общую известность и похвалу всего села; так что уже на что Денис Посяда, который никого не хвалил, и тот, бывало, выходя из церкви, скажет:

— Ничего сказать, славный школяр, прекрасно читае.

Долго толковали между собою отец Нил с Якимом, учить ли Марка писать или так и кончить на псалтыре. С домашними Яким не входил в рассужде­ние по поводу этого предмета. Он знал наверное, что в Марте первой он встре­тил бы оппозицию, а потому и молчал благоразумно. А по зрелом рассужде­нии с отцом Нилом решил, чтобы Марка учить писать.

Хитрость книжная, можно сказать, далася нашему Марку, да и хитрость скорописца не отвернулася от него. В полгода с небольшим он постиг все тайны каллиграфии и так, бывало, выведет букву ферт, что сам учитель толь­ко плечами двинет, и больше ничего. Но кого он больше всех восхищал своею тростию скорописца, так это старого Якима. Он ему при всяком удобном случае писал послание, надписывая на конверте, что такой-то и такой губер­нии, такого-то и такого повета, на благополучный хутор такой-то, жителю Якиму Миронову сыну такому-то. Старик был в восторге, получа такое пись­мо от своего сына из школы.

О.В. ДУХНОВИЧ (1803-1865)

Дата добавления: 2015-05-24