Как же тогда сегодня преподавать философию?

Не кажется ли вам, что именно в XX веке философия превратилась в гуманитарную дисциплину? В строгую гуманитарную лженауку, которую гуманитарии всех мастей используют по своему усмотрению – что-то заимствуют из философии, а что-то туда сваливают как в помойную кучу?..

– Ещё раз повторю, философия не была и не является только гуманитарной дисциплиной. Но поскольку она и гуманитарная дисциплина, то есть связана с Человеком, с выяснением его целей и предназначения, как говорил Кант, то она в большей степени ответственна за развитие условий человеческого существования и человеческого сообщества. У вас термин «гуманитарный» является синонимом термина «ненаучный», но это не так, хотя, безусловно, такие варианты возможны. Более того, последнее может сознательно культивироваться и поддерживаться обществом. Соответственно и строгость такой лженауки, если её кто-то выстраивает, представляет собой некую имитацию строгости, поскольку всегда существует критерий проверки – Истина. В то же время всё, что угодно, включая любые научные открытия (например, в физике и биологии), может быть использовано и используется, кому как заблагорассудится. Это совсем другая проблема. В одной из своих книг я обозначаю её как проблему попсы в науке и философии.

Преподавание же философии вообще очень сложная деятельность. Например, Гегель – несомненная величина в философии – часть своих лекций читал по Вольфу, чья фигура несравненно менее значительная, но зато систематичная. И вполне вероятно, что для освоения философии студентами это было лучше. Любое научение реализуется через освоение апробированного материала, а не через демонстрацию новейших идей, последнее необходимо чуть позже. Я всегда привожу студентам такой пример: «тройной тулуп» вы можете исполнить на коньках, если научились азам катания как такового, иначе последствия будут плачевны. Преподаватели, особенно только начинающие работать, этого не понимают и заваливают студентов новейшими философскими дискуссиями, что приводит не к освоению знания, а к «парению» между отрывочным знанием и незнанием. В чём парадокс системы образования? Вы не можете давать только вам или кому-то понравившееся, только новейшее, только популярное. А поэтому преподавателя всегда легко критиковать за отсталость и т. д. Своеобразная трагедия преподавателя как раз и заключается в том, что он обязан «наступать на горло собственной песне» и излагать то, что необходимо освоить как школу. Безусловно, что в некоторых случаях это позволяет недобросовестным преподавателям вообще халтурить и сводить всё лишь к учебнику. И тогда появляется опасность превращения философии в упоминаемую вами помойную кучу.

– Истории философии повезло больше – она идёт за конкретными персоналиями, тогда как перед кафедрами теоретического плана часто возникает проблема выбора литературы, выбора концепции, дабы студент не утонул в массе материала и океане плюрализма. Например, есть некое понимание предмета онтологии в философии. Студент должен его понять и освоить. Но «продвинутые» преподаватели сразу начинают с заявления о том, что онтология нынче в кризисе или же что онтологий множество. А поскольку формулировать определения не модно и нудно, да и простая подстановка определяющей части сразу бы подвергнула сомнению сам термин «множество онтологий», то выдумываются онтология стула, онтология тела, метафизика стола и т. д. Это страшно красиво, необычно, но столь же бессмысленно, хотя такое выдумывание проще, чем усвоение «скучного» материала. На недавних конференциях по этике и эстетике я выступал с докладами об онтологических основаниях этих дисциплин. Чем силён Кант в этом плане? Тем, что он выдвигает свои нравственные императивы не потому, что это хочется ему как Канту, а потому, что он пытается обосновать соответствующее устройство мира. Его категорический императив – часть бытия. Классическая философия пытается выстраивать Абсолют. Для чего он нужен? Он нужен для того, чтобы мы не потонули в плюрализме точек зрения. Обосновывая предельную онтологичность, мы показываем строение мира, которое не зависит от своеволия мнений. Я понимаю слабую сторону этой позиции. В частности, можно подвергнуть сомнению сами основы. Но, тем не менее, такая позиция конструктивна.

Именно из вышесказанного вытекает популярность постмодернизма. И это не упрёк его авторам, а констатация факта имитации последнего на русской почве. Выхватить нечто, фразу, мысль из контекста и упражняться, использую филологические возможности по данному поводу. Поэтому Деррида на несколько порядков выше наших имитаторов Деррида. Имитация постмодернизма на русской почве настолько вторична, что не заслуживает профессионального философского внимания. Например, когда я беру «Мифологии» Барта, то читаю именно текст Ролана Барта. Когда же я беру тексты популярного ныне питерского философа Секацкого, то мне бросается в глаза его вторичность. И таких примеров множество. Лучше уж быть академичным философом и честно исследовать мысли классиков, давать их интерпретации.

Ведь играть в философию очень легко. Приведу пример из области создания афоризмов. Чем нам запоминается афоризм? Конечно, это может быть глубина мысли, схватывание ситуации, описание её остроты. Но зачастую он становится весомым благодаря фамилии автора. Если вы просто скажете «В зимнюю стужу окна должны быть закрыты», это будет скучная констатация факта. Но если вы прочитаете в книге “«В зимнюю стужу окна должны быть закрыты» (Л. Н. Толстой)”, то согласитесь, что последнее воспринимается очень «глубоко». Систематический текст написать гораздо труднее, чем ярко афористичный, ибо в основе лежат разные способы воздействия на читателя. В первом случае мы воздействуем на разум, а во втором, благодаря форме, на восприятие. Конечно, в идеале было бы здорово это совмещать, но это не всегда удаётся.

Для русского менталитета характерно делать выводы даже о том, о чём недостаточно представления. Помнится, Гиренок написал текст о погромах в Париже и разместил его в интернете. Я его спрашиваю: «Фёдя, а ты был в Париже?». Он ответил: «Нет, а зачем?». В этом – типичная позиция русского философа. Человек ни разу не был в Париже, а в его тексте есть какая-то фраза о том, как он бредёт по одной из улиц города. Похожий случай был у меня в беседах с Александром Сергеевичем Панариным. Он противопоставлял отечественное евразийство идеологии единой Европы, на что я ему возражал, что единая Европа – клише, что нет никакой единой Европы и не будет. Есть швед, и есть итальянец. Их менталитеты разнятся больше, чем менталитет русского и итальянца. Я уже не говорю конкретно о Германии, где этническое различие между жителями страны ещё огромнее.

Дата добавления: 2015-05-10