Работает ли категория диалога в вашей концепции развития философии, которая называется «сциентизм – антисциентизм»?

Или устраивать дискуссии на основе книги-визитки..?

Как вы думаете, почему у нас в стране отсутствуют публичные философские дискуссии?

– Очень хороший вопрос. Отвечая на него, я затрону два аспекта. Первый связан с определённым вакуумом деятельности того или иного философа. Поэтому критика в его адрес часто может восприниматься болезненно. Другой аспект непосредственно связан с предшествующим советским опытом. Что в этом опыте самое удивительное? То, что в советское время философских дискуссий было на порядок выше. Философский факультет представлял собой постоянно бурлящий котёл мнений. В них принимали участие и студенты, и аспиранты, и преподаватели. С чем это было связано? Первое объяснение банальное – было больше свободного времени. Сейчас я веду кафедру 2 часа. Раньше заседание могло продлиться 5-6 часов. Место работы было вторым домом. Второе объяснение связано с существовавшим дефицитом литературы. Литература дозировалась, и мы все одновременно её читали. Обмен мнениями был на уровне отменного знания текстов. Сегодня всё выглядит по-другому. Книг навалом. Один прочитал Деррида, другой – Барта, третий – не дочитал того же Барта или Деррида. Все перебрасываются готовыми цитатами из наскоро прочитанных текстов. Отсюда – компилятивность и фрагментарность всех возможных дискуссий. Помнится, Гегель, рассуждая о том, как изучать философию, определил царский путь – читать оглавление и два-три отзыва о книге. Тогда в каждом салоне вы будете выглядеть хорошо знающим современную философию.

– Да, текст позволяет равноценно отнестись к его автору. Пока мы дискутируем, мы можем снять часть вещей за счёт симпатий и антипатий, за счёт погружённости в проблемное поле обсуждаемой книги. Текст заставляет нас быть честными, потому что вы в тексте – или правы, или ошибаетесь. Если текст есть – он начинает жить собственной жизнью, независимой от личности автора.

– Сегодня я уже пересмотрел часть своей концепции. Сухая схема всегда оказывается далека от эмпирического материала. Конкретные философские фигуры всегда богаче. Например, у меня Витгенштейн однозначно отнесён к основоположникам сциентизма. Сегодня я бы уже так не сказал. Поздний Витгенштейн не вмещается в данную схему. На меня очень сильно повлияло то, что последние пять лет я работаю в тесном контакте с представителями точных областей знания. Если ранее я почти автоматически считал, что они представляют собой в основном сциентистский лагерь, а гуманитарии ближе к антисциентизму, то сейчас я думаю по-другому. Среди гуманитариев сциентистов оказывается больше, чем в естественнонаучной среде. С чем это связано? Дело в том, что мировоззренческие установки (а обе противоположности я обозначал именно как мировоззренческие типы) формируются не только на основе профессиональной деятельности, но и тем, что лежит за её пределами. У естественников за этим пределом лежит именно гуманитарная сфера, и они на досуге пишут стихи и музицируют, занимаются свободным творчеством, а у гуманитариев – свободное творчество – часть их профессиональной рефлексии. Не случайно, что барды учились на физических факультетах. Тем не менее, диспозиция «сциентизм – антисциентизм» существует, но деление здесь более сложное и не всегда напрямую связано со сферой профессиональной деятельности.

Дата добавления: 2015-05-10