Философия и социология права 29 страница

Все вышерассмотренные теории права, несомненно, свидетельствуют о том, что науку о праве можно ориентировать и на догматической юриспруденции, и на социологии, и на психологии. Но возможность ориентировки науки о праве на столь противоположных научных дисциплинах, как по их предмету исследования, так и по их методу, заставляет признать эту возможность лишь фактически

осуществляемой, а не научно оправдываемой. В самом деле, если эти ориентировки могут производиться на таких не похожих друг на друга областях знания, как, например, социология и психология, но ни одна из них не является правильной. Однако все-таки они осуществимы, и порознь каждая из них приводит к очень интересным научным результатам. Только все вместе они превращают науку о праве в собрание взаимно противоречащих и исключающих друг друга теорий и взглядов. Все эти факты заставляют нас придти к заключению, что ориентировка науки о праве на какой-нибудь одной специальной дисциплине гуманитарно-научного знания методологически неправильна; ввиду же того, что эта ориентировка на каждой из гуманитарных наук все-таки возможна и приводит к известным научным результатам, хотя лишь частично верным, естественно сделать предположение, что науку о праве следует ориентировать на всей совокупности гуманитарных наук. Очень важным доводом в пользу этого методологического требования может служить и то соображение, что право не может быть отнесено только к одной стороне культурной жизни человека, т.е. или к государственной организации, или к общественным отношениям, или к душевным переживаниям, так как оно одинаково связано со всеми ими.

Однако чрезвычайно легко выставить требование ориентировать науку о праве на всей совокупности гуманитарно-научного знания, но осуществить его очень трудно. Гуманитарные науки не представляют из себя единую и цельную область научного знания, а состоят из простой суммы наук о человеке и его культурной жизни. Если мы будем последовательно или попеременно ориентировать науку о праве на каждой отдельной дисциплине, относящейся к области гуманитарных наук, стремясь притом не оставить ни одной из них в стороне, то мы получим не синтетически цельный, а лишь эклектический, сборный результат. Действительно, элементы эклектизма довольно сильны в научной литературе о праве; особенно много их в теоретических построениях Н.М. Коркунова; присутствие их сказывается в некоторых уступках социологическому направлению в «Общей теории права» Г.Ф. Шершеневича; один Л.И. Петражицкий вполне последователен в проведении психологической точки зрения на право, что и приводит его часто к парадоксальным выводам. Но, помимо эклектизма, идя по пути ориентировки науки о праве на всех гуманитарных науках, мы натолкнемся на совершенно неразрешимое противоречие: ведь наука о праве является тоже одной из гуманитарных наук и в принципе должна быть признана равноправной со всеми ими; следовательно, если мы будем ориентировать науку о праве на каждой из гуманитарных наук, то и каждую из них мы в свою очередь должны ориентировать на науке о праве. Ясно, что такая взаимная ориентировка гуманитарных наук друг на друге не может составить прочного методологического фундамента ни для одной из них.

Все это заставляет нас придти к заключению, что мы не можем методологически правомерно ориентировать науку о праве непосредственно на совокупности гуманитарных наук. Эта задача ориентировки науки о праве на гуманитарно-научном знании в его целом осуществима только при посредстве как той аналитической и критической проверки, так и того объединяющего разрозненное научное знание синтеза, которые даются философией вообще и философией культуры в частности. Итак, для того, чтобы наука о праве была методологически правильно построена, она должна быть ориентирована не на той или иной гуманитарно-научной дисциплине и не на всей совокупности их, а прежде всего на философии культуры и только при посредстве ее – на всей сумме гуманитарных наук, объединенных при помощи философии в цельную систему научного знания.

Чрезвычайно интересную попытку построить научное знание о праве, исходя из философии, представляют труды Р. Штаммлера. По своим философским взглядам Р. Штаммлер – сторонник критической философии Канта, а в понимании последней он первоначально, несомненно, следовал за Г. Когеном, почему его часто и причисляют к марбургской философской школе, во главе которой стоит Г. Коген. Из целого ряда трудов Р. Штаммлера, вышедших на протяжении последней четверти столетия, для нас представляют особенный интерес три его сочинения. Сперва в сочинении «Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории», которое есть и в русском переводе, он изложил свою социально-философскую систему, затем он посвятил две книги – «Учение о правильном праве» и «Теория юриспруденции»[6], не переведенные пока на русский язык, – по преимуществу философии права. Надо признать, что исходная точка зрения, принятая Р. Штаммлером для построения познания права, именно ориентировка и обоснование этого познания на философии, обладает несомненным гно-сеолого-методологическим превосходством перед попытками обосновать научное знание о праве на какой-нибудь одной из специальных гуманитарно-научных дисциплин. Но, отвергнув методологическую правомерность самостоятельного обоснования отдельных гуманитарных наук и обратившись к философии, Р. Штаммлер ударился в противоположную крайность: он слил науку о праве с философией. Согласно идеям, изложенным в его первом сочинении, сущность права может быть познана только в социальной философии, в которой социальный мир познается лишь как целое, притом на основании одного только телеологического принципа, т.е. монистически в узком значении этого термина. Из последующих его трудов надо вывести заключение, что он признает самостоятельное значение в процессе познания права и за философией права, однако именно только потому, что и она, в его толковании, основывает свое познание на установленных им раньше философских критериях. Таким образом, если интересы Р. Штаммлера в постепенной обработке им своей философской системы, несомненно, передвинулись от социальной философии к философии права, то неизменным осталось его исходное убеждение, что единственным способом истинного познания права является философское его познание. С его точки зрения, научное знание о праве всецело растворяется в философии, и в частности в социальной философии и философии права. Даже чисто описательные юридические дисциплины, как догматическая и историческая юриспруденция, в своих формальных предпосылках, согласно его системе, не только всецело зависят, но и непосредственно созидаются благодаря чисто философским категориям мышления.

Еще дальше по пути растворения науки о праве в философии пошел первоначальный руководитель Р. Штаммлера в проблемах философии Г. Коген. Его взгляды на интересующий нас вопрос изложены во второй части его системы философии, посвященной «Этике чистой воли»[7]. В нашей научной литературе высказано мнение, что «Этика чистой воли» Г. Когена «представляет собою выдающееся явление в истории юридических теорий, так как она содержит в своих понятиях критику силы юридического суждения, т.е. юридическую теорию, базирующуюся в научной логике и научной этике»[8]. Но если мы обратимся к самой «Этике»

Г. Когена, то мы не найдем в ней «юридической теории» в точном смысле этого термина, т.е. систематического изложения научных знаний о праве. В своей «Этике чистой воли» Г. Коген делает попытку построить философию культуры, опираясь на то, что познано совокупностью гуманитарных наук, или, по немецкой терминологии, наук о духе. Философию культуры Г. Коген строит по аналогии с выработанной им в первой части его философской системы – «Логике чистого познания»[9] – философией природы, которую он созидает из научно познанного всею суммою теоретического и описательного естествознания. Как в философии чистого познания Г. Коген, ориентируясь на естественно-научном знании, показывает мир природы в его онтологической сущности, так в философии чистой воли он ставит своей задачей, основываясь на знании, добытом науками о духе, показать деонтологическую сущность мира культуры, взятого в его целом2. Направив свой интерес, с одной стороны, на мир природы в его целом, как он дан в естественнонаучном познании, с другой – на мир культуры, познанный как целое, в совокупности наук о духе, он не интересуется ни методологическими свойствами каждой отдельной естественной или гуманитарной науки, ни теми или иными путями познания, которыми пользуется та или другая наука, принадлежащая к одной из двух названных групп наук. Все внимание его обращено на познанный предмет или на уже готовое научное знание, добытое отдельными науками; притом последнее интересует его не в отрывочном и частичном виде, как оно дано специальными научными дисциплинами, а в связной целости его, создаваемой всей совокупностью наук, так как только цельное научное знание служит философскому постижению объекта всякого познания – мира природы и мира культуры. Поэтому, например, в «Логике чистого познания» Г. Когена совсем не интересует проблема чисто математического познания, ибо в системе его философии она растворяется в системе математического естествознания. Созидая дальше свою систему философии в «Этике чистой воли», он устанавливает аналогию между значением математики для наук о природе и знанием науки о праве для всей совокупности наук о духе. Установлением этой аналогии между наукой о праве и математикой он целиком определяет свое понимание методологической природы науки о праве. Для него наука о праве существует только как составная часть в познании социального целого, иными словами, он растворяет проблему познания сущности права в проблеме познания сущности оформленной правом общественной жизни. Принимая во внимание этот философско-систематический характер «Этики чистой воли» Г. Когена, в ней так же нельзя искать юридической теории, как в его «Логике чистого познания» нельзя искатб естественно-научных теорий. Как та, так и другая предполагают соответственное научное знание уже данным; с своей стороны они дают онтологическое и деонтологическое истолкование познанного предмета. Итак, в «Этике чистой воли» Г. Когена мы не познаем сущности права, как оно нам дано в эмпирической действительности. Из нее мы только узнаем, что представляет из себя право в деонтологическом ряду, если посмотрим на него с точки зрения философской системы самого Г. Когена.

Таким образом, ни философская система Р. Штаммлера, ни тем более философская система Г. Когена не могут дать нам правильных указаний относитель-

но методологической природы науки о праве и, в частности, относительно тех путей, по которым эта наука должна двигаться, чтобы достичь истинного познания своего предмета. Нельзя добыть руководящие методологические принципы, необходимые для построения науки о праве, ориентируя эту науку на тех системах философии, которые сосредоточивают все свое внимание на познанном предмете и берут научное знание о праве, а равно и о других областях культуры как уже данное для того, чтобы из этого знания строить или свою социальную философию, или свою философию культуры. Для этой цели надо обратиться к той философской системе, которая направляет свой интерес на научное знание в процессе его созидания. Такова критическая философия Канта в ее подлинном и наиболее существенном значении, а не в том своеобразном истолковании, которое придала ей марбургская философская школа в лице как ее главы Г. Когена, так и ее половинчатых последователей, представленных в философии права Р. Штаммлером.

Несомненно, принципы критической философии нуждаются в дальнейшей разработке для того, чтобы быть примененными к запросам современного научного знания и, в частности, к потребностям гуманитарных наук в их новейшей постановке. Задачу эту выполняет современное неокантианское движение, но представители его понимают эту задачу очень различно и достигают далеко не одинаковых результатов. По нашему глубокому убеждению, наиболее плодотворно для развития научного знания вообще и гуманитарных наук в частности то направление в этом движении, которое представлено В. Виндельбандом, Г. Риккертом, Э. Ласком и др., оно обращает главное внимание не на построение философских систем из научного знания, которое рассматривается как уже данное и научно познавшее свой предмет, а на созидание нового научного знания путем анализа приобретенных завоеваний науки и вскрытия тех методологических принципов, которые лежат в основании отдельных научных дисциплин. Согласно с этим пониманием задач философского критицизма, В. Виндельбандом и Г. Риккертом были разработаны вопросы, касающиеся методологической природы, своеобразного научного интереса и особой цели познания, свойственных историческим наукам. То широкое распространение, которое получили идеи Виндельбанда и Риккерта, относящиеся к этой области научного знания, тот живой отклик, который они встретили в кругах специалистов-историков, и, наконец, приобретенное ими очень большое число сторонников и последователей – все это, несомненно, свидетельствует о плодотворности методологической работы, произведенной этими философами. В том же направлении, в котором разработан методологический характер исторических дисциплин, представителями этого философского направления ведется разработка и методологических основ других гуманитарных наук[10]. Согласно с руководящими идеями философской школы В. Виндельбанда и Г. Риккерта, гносеолого-методологические принципы гуманитарно-научного знания могут быть вполне выяснены только в связи с основными началами философии культуры. Но философия культуры представителями этого направления не строится в виде готовой и законченной деонтологической системы, как это сделал Г. Коген. Здесь в соответствии с истинным духом философского критицизма она выявляется в своих основных предпосылках в виде системы ценностей.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[1] Впрочем, справедливость требует отметить, что у нас есть книга, которая одухотворена идеей о невозможности отделить право от нравственности. Это книга Н.И. Хлебникова «Право и государство в их обоюдных отношениях» (Варшава, 1874). Автор ее говорит: «Бесполезно отыскивать различие права от нравственности, т.е. от идей добра и справедливости... полное отделение их немыслимо, ибо доброе, справедливое и правовое находятся в постоянной связи, составляя элементы единого духа». То, что мы сознаем первоначально как доброе, т.е. как должное, но добровольно исполняемое, мы затем смотрим на это как на справедливое, и кончаем тем, что делаем его правовым» (С. 52).

[2] Такой взгляд на право отстаивает Г.Ф. Шершеневич. По его словам, «нельзя отрицать, что право, как динамит, – средство, при помощи которого можно сделать и добро, и зло» (Шершеневич Г.Ф. Курс гражданского права. Казань, 1901. Т. I. С. 48). В другом месте он говорит: «Право есть сильное орудие, опасное в одних руках, благодетельное в других. Топором можно срубить лес для постройки избы, но топором можно и человека убить. Все дело в том, чтобы право, как и топор, находилось в таких руках, в которых орудие оказалось бы полезным, а не опасным» (см.: Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. М., 1910—1912. С. 367; ср.: Он же. Оправдание права// Вопросы философии и психологии. Кн. 107. С. 125).

[3] Этот взгляд на отношение между правом и нравственностью впервые был формулирован Г. Еллинеком. См.: Jellinek G. Sozialethische Bedeutung von Recht, Unrecht und Strafe. Wien, 1878. S. 53 ff.; 2 Aufl. – 1908 (русск. пер. – Еллинек Г. Социально-этическое значение права, неправды и наказания. С пред. П. И. Новгородцева. М., 1910. С. 60 и сл.). Ср.: Соловьев В. С. Оправдание добра. Нравственная философия. Сочинения. Т. VII. С. 381.

[4] На этой точке зрения стояли защитники старого естественного права. См.: Trendelenburg Ad. Naturrecht auf dem Grundeder Ethik. 2 Aufl. Leipzig,1868. S. 83. В самое последнее время в защиту этой точки зрения на право у нас выступил К.А.Кузнецов (Очерки по теории права. Одесса, 1915. С. 55).

[5] Такой взгляд на отношение между правом и нравственностью отстаивают сторонники возрождения естественного права в его новой формулировке. См.: Новгородцев П.И. Нравственный идеализм в философии права// Проблемы идеализма. М., 1902. С. 236-294.

[6] Stammler R. Die Lehre von dem richtigen Rechte. Berlin, 1902; Stammler R. Theorie der Rechts-wissenschaft. Halle, 1911.

[7] Cohen H. Ethik des reinen Willens. 2 Aufl. Berlin, 1907.

[8] Это мнение высказал В.А. Савальский как вывод из своего исследования «Основы философии права в научном идеализме. Марбургская школа философии: Коген, Наторп, Штаммлер и др.». Ср.: Вопросы философии и психологии. Кн. 105 (1910). С. 370.

[9] Cohen H. System der Philosophie. Erster Tell: Logik der reinen Erkenntniss. Berlin, 1902. Задача онтологии выявить истинно сущее бытие, задача деонтологии показать истинно сущее долженствование. Долженствование рассматривается при этом как особый вид бытия, на чем особенно настаивает Г. Коген. Онтология и деонтология Г. Когена не трансцендентна и не догматична, а имманентна и строго гносеологична. Это и дает ему право противопоставлять свою философскую систему чисто метафизическим системам.

[10] Для ознакомления с постановкой вопроса о научном познании права особенно см.: Lask E. Rechtsphilosophie // Die Philosophic im Beginn des zwanzigsten Jahrhunderts. Festschrift fur Kuno Fischer. Heidelberg, 1905 (2 Aufl. – 1907). Bd. II. S. 1-50; Windelband W. Einleitung in die Philosophie. Tubingen, 1914. S. 301-332. II

Наш анализ современного состояния науки о праве привел нас к заключению, что ввиду связи этой науки со всей совокупностью гуманитарных наук для развития ее чрезвычайно важное значение имеет направление, темп и интенсивность философского мышления. В частности, не подлежит сомнению, что то возрождение философии, которое началось пятьдесят лет тому назад под лозунгом «назад к Канту», должно способствовать и более правильной постановке научного знания о праве. Правда, мы видели, что обращение к философии и поиски в ней руководящих идей могут приводить также к увлечениям и крайностям, грозящим лишить науку о праве всякого самостоятельного значения. Но в общем наука о праве постепенно пробивает свою собственную дорогу, создавая чисто научное знание о праве.

Лучше всего можно убедиться в том, что наука о праве приобрела самостоятельное значение, если рассмотреть, как складывались отношения между наукой о праве и философией за последние сто с лишним лет, начиная с «Критики чистого разума» Канта. В деталях прослеживать исторические судьбы этих взаимоотношений мы здесь, конечно, не можем. Но для нашей цели достаточно остановиться на важнейших моментах интересующего нас исторического развития.

В «Критике чистого разума» Кант высказал мнение: «дойти до определения очень приятно, однако нередко очень трудно. Юристы и до сих пор ищут определения для своего понятия права»[1]. Это мнение неоднократно цитировалось в научной юридической литературе в течение XIX столетия, но так как его приводили вне связи с контекстом, то ему придавали совсем не то значение, какое оно имеет в научно-философской системе Канта. Обыкновенно в этом мнении видят приговор Канта относительно низкого уровня, на котором стоит научное знание о праве. В действительности, однако, оно относится не к тому или иному состоянию науки о праве, а к предмету ее, т.е. к самому праву. Кант считал, что дать определение понятия права потому так трудно, что это понятие принадлежит, по его мнению, к философским понятиям. Этот взгляд на характер понятия права прямо высказан Кантом в том же отделе «Критики чистого разума». Он утверждает, что, «строго говоря, понятия, данные a priori, например, субстанция, причина, право, справедливость и т.п., не могут быть определены»[2].

Правда, через шестнадцать лет после выхода первого издания «Критики чистого разума» сам Кант дал свое определение понятия права. Оно дано им в первой части «Метафизики нравов», озаглавленной «Метафизические основоположения учения о праве». Это и есть хорошо известное определение понятия права Кантом, в основание которого положен принцип свободы. В современных терминах это определение выражают обыкновенно в формуле: право есть совокупность норм, устанавливающих и разграничивающих свободу лиц. Давая это определение, Кант, однако, не отказывался от взглядов, высказанных им на определение понятия права в «Критике чистого разума». В «Метафизике нравов», уже одно заглавие которой свидетельствует о том, что мы здесь имеем дело с чисто философским построением, он счел нужным еще особенно подчеркнуть, что даваемое им определение имеет философское, а не эмпирическое значение[3].

А согласно раньше высказанному им взгляду, «философские определения осуществляются только в форме экспозиции данных понятий»; это значит, что они «осуществляются лишь аналитически, путем разложения (полнота которого не обладает аподиктической достоверностью)»[4].

После Канта философское развитие приводило к тому, что зависимость науки о праве от философии не только не ослаблялась, а, наоборот, постепенно даже усиливалась. Благодаря этому в первые десятилетия XIX столетия юриспруденция, поскольку она является чисто теоретической наукой, а не технической дисциплиной, попала в полное подчинение и зависимость от философии. Проблемы чисто научного знания о праве разрабатывались в то время только под видом философии права. Другого пути к научному познанию права, кроме философского, тогда вообще не существовало. Особенно ярким и авторитетным выразителем этой идеи о полной зависимости науки о праве от философии являлся Гегель. В своих «Основных чертах философии права» он исходил из того положения, что «юриспруденция есть часть философии»[5]. Поэтому в его философии права мы находим не исследование о праве, а систему социальной философии, в которой, несомненно, занимает очень видное место и право.

Но философия существует только в виде отдельных систем. В них она живет и проявляет себя. Во все возрастающем ряде различных систем, в постоянной и последовательной смене их выражается подлинная сущность философии. Ведь в множественности систем обнаруживает себя плюрализм тех начал, выявить которые и представить в их целостной связи и составляет задачу философии. Отсюда и проистекает коренное формальное отличие философии от науки. Если философии присущи универсализм и целостность,-которые не свойственны науке, то, с другой стороны, ей чужды устойчивость и общезначимая убедительность, составляющие основную черту науки. Поэтому пока наука о праве шла по путям, указанным философией, она не обладала достоинствами, характеризующими научное знание. Но в то же время отсутствие этих достоинств не компенсировалось теми преимуществами, которые присущи философскому знанию. Это и приводило к тому, что в рассматриваемую нами эпоху в философии права только вскрывались интересные соотношения между идеями, но не создавались научные знания. Действительно, в появившихся в первую половину XIX столетия сочинениях, посвященных «философии права», не было выработано ничего незыблемого и устойчивого для научного познания права и эти сочинения не продвинули научную разработку права вперед, несмотря на то что их было довольно много.

Полный упадок философии в половине XIX столетия естественно привел с собой освобождение науки о праве от философии. С этим упадком философии совпало и очень значительное развитие позитивной юриспруденции. Эти обстоятельства, казалось, и давали повод думать, что наука о праве в состоянии стать самостоятельной. Провозвестником этого нового положения, которое было создано для науки о праве одновременно и философским, и научным развитием, явился А. Меркель. Его идеи о необходимости новой постановки науки о праве развиты в статье «Об отношении философии права к позитивной юриспруденции и к ее общей части»[6], которой открывалась первая книжка основанного в 1874г. венского «Журнала частного и публичного права современности», издаваемого

проф. Грюнгутом. В этой статье А. Меркель доказывает, что те основные принципы, которые разрабатываются в вводных частях отдельных юридических дисциплин, должны подвергнуться объединенной и общей разработке с точки зрения всей совокупности юридических дисциплин или права вообще. Таким образом и должно быть выработано общее учение о праве или общая теория его. Помимо этой общей теории права, по мнению А. Меркеля, нет и не может быть никакой философии права. «Если мы хотим, – говорит он, – сохранить за словами "философия права" связь с объективно определенной частью нашей науки и будем стремиться, чтобы эта связь до некоторой степени соответствовала тому, как слова "философия права" до сих пор употреблялись, то мы можем это осуществить только тем путем, что Тгеренесем это имя на много раз нами упоминавшуюся общую часть юриспруденции».

Эти идеи, которые были выработаны под влиянием, с одной стороны, упадка спекулятивной философии, с другой – развития позитизшой юриспруденции, в конце концов нашли себе поддержку и в новом повороте философской мысли. К этому времени начала приобретать все большее распространение и популярность позитивная философия. А позитивная философия видит задачу философии в обобщении результатов отдельных наук. Таким образом, то, что первоначально выдвигалось в качестве запросов чисто научной обработки теоретических проблем юриспруденции, теперь было признано согласным с требованиями позитивной философии, которую многие считают единственно правильной и даже единственно возможной философией.

Последние десятилетия были посвящены осуществлению программы, начертанной А. Меркелем, и мы можем теперь видеть, к чему это привело. Конечно, общая теория права не могла удержаться на позиции лишь обобщающей науки. С этой точки зрения, задачи науки о праве исчерпывались бы обобщением наших сведений о праве. Но сами по себе обобщения представляют из себя абстракции, т.е., в конце концов, пустые места. Они могут дать сводку эмпирически добытых знаний о явлениях, но не объяснить их. Следовательно, при таком ограничении задач науки о праве она была бы лишена своего существенного содержания. Фактически такое ограничение и не осуществимо. Действительно, выше мы видели, что различные представители общей теории права для того, чтобы придти к научному познанию права, должны искать опоры в отдельных специальных гуманитарных науках, т.е. или в социологии, или в психологии, или в юридической догматике. При посредстве их они сообщают науке о праве более существенное содержание, чем то, какое могут дать одни обобщения. По так как ни одна из этих наук не имеет никакого преимущества перед другой и перед самой наукой о праве и так как возможность ориентировать науку о праве на каждой из гуманитарных наук в отдельности создает не только возможность, но и методологическую обязанность ориентировать эту науку на всей совокупности гуманитарно-научного знания, то это и привело нас к убеждению, что мы должны искать опоры в философии.

Однако обращение за содействием к философии подвергает науку права новой опасности, так как она опять может попасть в то зависимое и несамостоятельное положение, в каком она была сто лет тому назад. Мы видели, что две современные более систематические обработки теоретических проблем права при помощи философских идей действительно растворяют научное познание права в философии. Но системы, в которые выливается философская мысль, подвержены смене, следовательно, и науке о праве грозит крайне неустойчивое положение, обуслов-

ленное сменой различных философских систем. Однако, с другой стороны, истекшие сто лет не прошли для науки о праве даром. В ней накопилось столько научных знаний, добытых эмпирическим путем, что даже те философы, которые как бы возвращают науку о праве к тому зависимому положению по отношению к философии, в каком она находилась сто лет назад, совершенно неожиданно должны склониться перед этими научными знаниями, приобретенными чисто юридической мыслью. Это сказалось вполне определенно на «Системе философии» Г. Когена.

В предисловий к «Этике чистой воли», первое издание которой случайно вышло в столетнюю годовщину смерти Канта, Г. Коген сам указал как на самую существенную особенность своей этики на то, что «в ней сделана попытка ориентировать этику на юриспруденции». Что область этики и область права родственны, это давно признано в философии; обе эти области всегда относят к одному общему отделу практической философии. Но в практической философии первенствующее значение признавалось до сих пор за этикой. Отсюда обыкновенно и следовала та подчиненная и зависимая роль, которая уделялась области права. Г. Коген также исходит, несомненно, из идеи о первенстве этики; и у него отдел сущего, создаваемый человеческими действиями, выливается в систему этики, в которую входит в качестве одного из элементов и право. Согласно его утверждению, «право коренится в этике».[7]

Но наряду с этим в его этике появляется и новое отношение к праву, так как при построении системы делается попытка ориентировать эту этику на юриспруденции. Следовательно, и право благодаря теоретической разработке, которой оно подверглось в юриспруденции, приобретает самостоятельное значение для этики.

Дата добавления: 2015-05-31