Философия и социология права 30 страница

Правда, попытка Г. Когена ориентировать этику на юриспруденции не встретила сочувствия в среде большинства наших юристов и философов права. Первый высказался по этому вопросу Е.В. Спекторский; он следующим образом формулирует проблему, выдвинутую Г. Когеном, и дает на нее ответ. «Итак, – говорит он, – правоведение, по Когену, аналогично математике и в нем этика должна быть ориентирована, чтобы стать аналогичною логике. Можно ли согласиться с таким взглядом? Иными словами, может ли фактическое нынешнее правоведение притязать на математическую достоверность? Нам кажется, что безусловно нет»[8]. Соглашаясь с Е.В. Спекторским, кн. Е.Н. Трубецкой особенно настаивает на «невозможности ориентировать этику в юриспруденции, т.е. в самом учении о праве». Он отрицает эту возможность «ввиду расхождения права и нравственности, той пропасти, которая их разделяет». Поэтому, по его мнению, «для того, кто попытается ориентировать этику в юриспруденции, лучше избегать точных определений; есть мысли, для которых неясность – единственное спасение»[9]. Наконец, П.И. Новгородцев утверждает, что «мысль об ориентировании этики в юриспруденции совершенно неудачна» [10]. Эти мнения и те аргументы,

которые были приведены в пользу них, заставляют отнестись с недоверием к идее Г. Когена. Если же эта идея нашла у нас и последователей, то с их стороны не было представлено существенных разъяснений ее или новых доказательств в защиту ее[11].

Однако вопрос об ориентировке этики на юриспруденции касается не только юристов, разрабатывающих философию права, но и философов, избравших своей специальностью этику. А у последних мы найдем совсем другую оценку попытки Г. Когена ввести новый элемент в построение этики. Особенно интересно мнение историка новой этики, недавно умершего профессора философии в Венском университете Фр. Йодля. Он горячо приветствует мысль Г. Когена, выражая свое сочувствие ей в словах: «эту ориентировку этики на основных понятиях юриспруденции я считаю счастливейшей и методологически важнейшей чертой работы Г. Когена»[12]. С авторитетностью этого мнения, конечно, не может идти в сравнение мнение, высказанное молодым ученым Йог. Вейзе в его диссертации «Обоснование этики у Г. Когена». Но эта диссертация была одобрена и допущена к защите заслуженным работником в области этики – профессором философии в Эрлангенском университете П. Гензелем[13]. При таких условиях не лишено значения и мнение Йог. Вейзе, вполне совпадающее с мнением Фр. Йодля. Он признает «основную мысль ориентировки этики на юриспруденции счастливейшим и плодотворнейшим шагом вперед в когеновской этике»[14].

Итак, мы наталкиваемся на полную противоположность мнений при оценке одного из основных моментов в построении этики Г. Когеном. Было бы неправильно объяснять эти разногласия различием научных интересов и симпатий тех авторов, которые высказались в таком противоположном смысле. Ведь именно представители этики выразили сочувствие идее Г. Когена, а они являются естественными охранителями чистоты и независимости этики. Скорее следует объяснить эти разногласия тем, что Г. Коген оставил неясными некоторые стороны своей мысли об ориентировании этики на юриспруденции и что она требует некоторых ограничительных пояснений. Усвоенный Г. Когеном способ выражения путем афоризмов (что он, впрочем, удачно сочетает с логической связностью речи) позволяет ему, намечая выпуклые места своей мысли, не вполне договаривать ее. Конечно, как философ и не специалист по отдельным частным наукам, он и не

может входить в детали. Но в интересующем нас вопросе он обязан был быть гораздо более точным и ясным. Ведь из его формул не вполне ясно, на какой юриспруденции он ориентирует этику.

При решении вопроса о том, на чем ориентирует Г. Коген свою этику, у некоторых философов права естественно явилось предположение, что в первую очередь и главным образом он должен ее ориентировать на общей теории права, так как последняя представляет собою дисциплину, наиболее близкую к этике. Но на основании косвенных данных мы должны придти к заключению, что Г. Коген не мог иметь в виду общей теории права при построении своей этики. Более внимательное ознакомление с этикой Г. Когена должно убедить каждого, что в ней общая теория права и ее основные проблемы по большей части обойдены молчанием. Так, вполне справедливо было указано на то, что для этики Г. Когена не существует вопроса о понятии права[15]. Поэтому и вопросы об оправдании и цели права как такового оставлены в ней в стороне. Так же точно мы ничего не найдем в этике Г. Когена по вопросу об объективном и субъективном праве и их взаимоотношении. Напротив, другие явления и понятия правовой жизни, как, например, правоотношение, субъект и объект права, взяты в этике Г. Когена совсем не в том разрезе, в каком они интересуют общую теорию права. Только одно обстоятельство может дать повод подумать, что Г. Коген имеет в виду и общую теорию права; именно, он принимает во внимание учения школы естественного права и исторической школы юристов. Но эти учения уже издавна стали достоянием всей области практической философии; в этом общем социально-философском их значении Г. Коген и считается с ними. Таким образом, в этике Г. Когена совершенно отсутствует все то, что составляет существенное содержание общей теории права. Следовательно, он и не может ориентировать свою этику на общей теории права.

Если в противоположность этому мы присмотримся к тем понятиям, которые Г. Коген берет из области права, то мы должны будем признать, что его этика ориентирована на догматической юриспруденции, а не на общей теории права. Так, уже в предисловии к своей «Этике чистой воли» Г. Коген говорит, что «этика должна для своих проблем личности и действия критически подслушать методику точных понятий юриспруденции». Но вполне точные юридические понятия вырабатываются пока только в догматической юриспруденции. Здесь в силу практических потребностей выше всего ставится методика точности; перед нею часто должна отступать на задний план методика теоретической достоверности. Однако еще яснее видно, что Г. Коген стремится ориентировать этику на догматической юриспруденции из того решающего все направление его этики места, где он показывает, почему юриспруденция, с его точки зрения, имеет определяющее значение для построения этики. Указывая на то, что этика не может взять понятия «действия» из истории, что там оно лишено определенности, так как в него вплетена масса психических элементов, он затем говорит: «иначе обстоит дело в юриспруденции. В ней прежде всего идет вопрос о действиях. Поэтому, конечно, не случайность, что слово "действие" сделалось основным словом юридической техники: actio есть действие и иск. Право, которое не защищено иском, не есть право. Поэтому также понятие "действия" юридически связано

с понятием "защиты иском". Констатирование права осуществляется в процессе. Поэтому, с другой стороны, и понятие права связано также с понятием действия. Действие как actio означает хотя и не правовое притязание, но притязание судебное. Таким образом, право вложено в действие, как в свое возникновение и свое подлинное содержание. Ибо форма права не есть лишь внешняя форма, а также не только важный символ; она – методическое средство для того, чтобы найти, открыть и создать право. Это двойное значение имеет действие как actio: оно есть вместе действие и содействие (Handlung und Behandlung). Итак, мы познаем внутреннее значение, которое присуще юридической технике; а отсюда мы учимся познавать методическую ценность юриспруденции. Эту методическую ценность нельзя относить лишь к социальным наукам; напротив, она распространяется на науки о духе вообще, следовательно, также и на этику»[16]. Из этих рассуждений Г. Когена мы видим, что его интересуют чисто догматические понятия юриспруденции. Особенно характерно, что он придает громадное значение юридической технике ввиду методической точности ее приемов. Но как философ, стремящийся выявить и развернуть подлинную сущность или, если можно так выразиться, должно-бытие культурной общественности, он рассматривает юридические понятия не в том по преимуществу формальном значении, в каком они важны для юриста-догматика, а берет их как деятельную силу, творящую самую общественность. Если мы и дальше проследим, что извлекает «Этика чистой воли» из юриспруденции, то мы найдем в ней все основные понятия юридической догматики претворенными в созидательные категории общественного существования людей. Таковы, например, субъект и объект права, юридическое лицо, корпорация и государство, правовое отношение и правовой институт, правовая сделка и договор, правонарушение, преступление и проступок, умысел и неосторожность и т.д., и т.д. Коротко говоря, в «Этике чистой воли» можно найти до семидесяти терминов, выработанных догматической юриспруденцией. Между прочим, автор ее очень любит пользоваться латинскими терминами из Corpus juris civilis [Свод гражданских законов (лат.) — собрание римских законов, известное под наименованием «Кодекс Юстиниана».], получившими широкое распространение благодаря пандектным курсам. Ввиду всех этих обстоятельств не может быть никакого сомнения в том, что Г. Коген ориентирует свою этику именно на догматической юриспруденции.

Впрочем, сама мысль об ориентировании этики на общей теории права была бы несостоятельна. Ведь выше мы убедились, что в общей теории права по основным вопросам отстаиваются исключающие друг друга теории. Следовательно, в ней еще не созданы те предпосылки, которые превращали бы ее в науку, могущую послужить целям ориентировки. Большинство возражений, приведенных против ориентирования этики на юриспруденции, имеют в виду именно ориентирование ее на общей теории права, и постольку они совершенно правильны.

Напротив, достаточно вдуматься в саму задачу ориентирования этики на юриспруденции, чтобы признать, что такая задача при современном состоянии юриспруденции осуществима только в смысле ориентирования этики на догматической юриспруденции. Ибо только догматическая юриспруденция создает полноту разработки своих понятий, точность и устойчивость их. Правда, укажут на то, что догматическая юриспруденция зависит от общей теории права, она ищет у нее поучений и руководства, а так как общей теории права присущи свойства, противоположные тем, которые характеризуют юридическую догматику, то ее недостатки должны отражаться и на догматической юриспруденции. Теоретически это совершенно верно. Но не надо упускать из виду, что догматическая

юриспруденция только тогда принуждена обращаться к общей теории права, когда под влиянием перемен, назревающих в правовой жизни самого общества, возникает сомнение в теоретической достоверности ее понятий, в правильности и совершенстве ее формул и справедливости ее решений. К тому же и здесь догматик не может ждать, пока будет произведена необходимая теоретическая работа и будет установлено научно вполне достоверное решение. Для него важнее, чтобы был определенный ответ, чем чтобы этот ответ был правильным с общенаучной точки зрения. Высшее благо для юриста-догматика – устойчивость правопорядка, а эта устойчивость требует, чтобы на все возникающие вопросы были уже готовые, вполне однообразные ответы. Ведь догматическая юриспруденция существует для практических, а не для чисто научных целей. Только при ее посредстве правовая жизнь неукоснительно и однообразно определяется и регулируется правовыми нормами. Поэтому и постулаты у догматической юриспруденции совсем иные, чем у общей теории права. Догматическая юриспруденция должна рассматривать всякое действующее право как замкнутую систему, свободную от пробелов и обладающую постоянством, устойчивостью и законченностью. Напротив, общая теория права должна считаться с тем, что право есть историческое явление, изменяющееся вместе с общественными отношениями, и что ни одна система действующего права не может обладать законченностью и не свободна от пробелов. Следовательно, догматическая юриспруденция как таковая сохраняет свои преимущества, даже несмотря на то, что при решении общих и чисто теоретических вопросов она уступает первенство общей теории права[17].

Практический характер догматической юриспруденции приводит к тому, что она отражает и выражает в себе действующее право и самый правопорядок. Таким образом, когда Г. Коген ориентирует свою этику на догматической юриспруденции, он вместе с тем ориентирует ее и на самом праве, действующем, осуществляющемся и определяющем жизнь современных обществ. Последнее для Г. Когена самое важное. Ведь его интересует не система абстрактных понятий, и он отнюдь не стремится их определять, разъяснять и излагать подобно юристам-догматикам. Задача его состоит в том, чтобы показать эти понятия в их творческой деятельности и этим путем выявить деонтологическую [Этическая теория «деонтологического» типа рассматривает проблемы долга и должного. Термин «деонтология» (от греч. deontos — нужное, должное nlogos — слово, понятие, учение) введен в научный оборот И. Бентамом, который употреблял его для обозначения теории нравственности в целим (название его сочинения: Deontology or The science of morality, v. 1-2, 1834 — «Деонтология, или наука о морали»).] сущность культурной общественности.

Попытка Г. Когена ориентировать этику на юриспруденции представляет знаменательнейший факт в истории науки о праве. Здесь впервые научное знание, вырабатываемое одним из отделов юриспруденции, послужило материалом для построения части философской системы. За этой попыткой сохраняется важное принципиальное значение, несмотря даже на то, что ее осуществление

далеко нельзя признать удачным[18]. Ведь до сих пор только наука о праве стремилась опираться на философию, теперь и философия почувствовала потребность искать опоры в научном знании, вырабатываемом одною из отраслей науки о праве. Сочувственное отношение к начинанию Г. Когена других философов, хотя бы Фр. Йодля, П. Гензеля, Йог. Вейзе, служит свидетельством в пользу целесообразности его. Не подлежит сомнению, что здесь мы имеем бесспорный показатель того, что наука о праве начинает эмансипироваться от философии. Она стремится стать в то же относительно независимое положение, в какое в свое время стало естествознание. Конечно, это освобождение далеко еще не окончательно совершившийся факт. Мы видели, что та же «Этика чистой воли» заключает в себе и отрицание истинной самостоятельности науки о праве, когда она приравнивает юриспруденцию к математике и рассматривает право лишь как форму общественной жизни[19]. Теперь для нас должна быть ясна и причина такого умаления значения науки о праве со стороны Г. Когена. Она заключается в том, что Г. Коген проглядел общую теорию права и почти отождествил науку о праве с догматической юриспруденцией. Но это не упраздняет принципиального значения попытки Г. Когена по-новому определить взаимоотношение юриспруденции и философии. Во всяком случае, какие бы покушения на самостоятельность науки о праве еще ни совершались в будущем со стороны философии, факт ориентировки «Этики чистой воли» на юриспруденции навсегда сохранит значение как момент в освобождении науки о праве от философии.

Но может возникнуть предположение, что кантонская философия уже в силу своих исходных принципов необходимо должна приводить к поглощению науки о праве философией. Ведь согласно вышеприведенному суждению Канта, само понятие права отнесено к философским понятиям. Следовательно, достаточно признать необходимость обращения за руководством хотя бы к наиболее передовому течению современной новокантовской философии, как это сделано выше, чтобы осудить науку о праве на подчиненное положение по отношению к философии. Однако такой вывод не соответствовал бы даже подлинному смыслу суждения Канта о понятии права. Но еще более он не согласуется с развитием науки о праве в истекшее столетие.

Правильно понять мысль Канта о том, что понятие права есть философское понятие, можно только если обратить внимание на то, что он сопоставлял это понятие не с чисто философскими понятиями, как душа, мир и Бог, которые не имеют отношения к научному познанию, а с такими понятиями, как субстанция и причина. Понятия субстанции и причины он считал категориями, лежащими в основании всего эмпирического естествознания, благодаря которому мы осознаем их. Следовательно, и понятие права он должен был признать как бы категорией, лежащей в основании эмпирической науки о праве и проникающей в наше сознание при посредстве ее. Именно такой взгляд на понятие права вытекает из того места «Метафизики нравов» Канта, где он определяет это понятие. К этому надо прибавить, что для Канта, как вообще для мыслителей его эпохи, понятие права было понятием естественного права. Однако это понятие он не отделял всецело и не противопоставлял безусловно эмпирическому или позитивному праву, создавая этим непримиримый дуализм между идеальным и реальным правом. Напротив, скорее надо заключить, что понятие естественного права для него было в практической области регулятивной идеей, а в области теоретической – познавательным принципом для позитивного и эмпирического права. Но в то время как в эпоху Канта уже существовало эмпирическое естествознание, так что он мог дать его философское обоснование, эмпирическая наука о праве в ее подлинном значении была еще только в зачаточном состоянии. Поэтому в эпоху Канта еще нельзя было дать философское обоснование науки о праве, и его попытка в этом направлении не удалась.

Но за последнее полустолетие превращение науки о праве в эмпирическую науку стало совершившимся фактом. Если философское развитие после Канта могло привести к отрицанию эмпирического характера науки о праве, то теперь такое предприятие не имеет шансов на успех. Кого в этом не убеждает современное состояние общей теории права, того должно убедить поразительное развитие догматической юриспруденции, ибо она уже может доставить материал и для построения известной части философской системы. Но теперь, когда эмпирический характер предмета науки о праве не может подлежать сомнению[20], должны быть критически проверены и ее методологические предпосылки.

Такая проверка требует совершенно исключительной по своей сложности работы. С одной стороны, для этого надо использовать богатый научный опыт, добытый при попытках чисто эмпирического построения науки о праве, причем нельзя забывать, что эти попытки, как мы видели, далеко не увенчались полным успехом. С другой, если мы теперь уже не считаем, подобно Канту, понятие права лишь этической и познавательной категорией, то и не можем сомневаться в том, что в нем есть элементы трансцендентальной первичности, о чем свидетельствует хотя бы движение в пользу возрождения естественного права[21]. Разнообразие элементов, входящих в научное познание права, еще увеличивается благодаря тому, что право в своем эмпирическом бытии связано с самыми различными областями явлений. Однако задача теперь не в том, чтобы слить эти элементы воедино, объединив создаваемое позитивистическим эмпиризмом с выявляемым проверенным и очищенным неокантианством, а в том, чтобы более строго, тща-

тельно и детально расчленить различные составные части и направления научного познания права. Только этим путем можно подготовить почву для заключительного синтеза, который должен привести к цельному и полному знанию о праве. Эта задача может быть разрешена только коллективными усилиями нашего поколения.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[1] Kant Im. Kritik der reinen Vernunft. Sammtliche Werke, herausg. v. G. Hartenstein. Bd. III. S. 488, Anm. (русск. пер. Н. Лосского, с. 408, прим.).

[2] Ibid. S. 486 (Там же. С. 407) [Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 431.].

[3] Kant Im. Metaphysik der Sitten. Erster Teil. Metaphysische Anfangsgrunde der Rechtslehre. Werke, herausg. v. Hartenstein. Bd. VII. S. 2713*.

[4] Ibid. Bd. III. S. 487 (русск. пер. – с. 407) [Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 431.].

[5] «Die Rechtswissenschaft 1st ein Teil der Philosophie»:Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. Werke. Bd. VIII. 3 Aufl. S. 22) [Наука о праве есть часть философии. (Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 60. § 2).].

[6] См.: Merkel Ad. Gesammelte Abhandlungen aus dem Gebiete der allgemeiien Rechtslehre und des Strafrechts. Strassburg, 1899. Bd. I. S. 291 ff.

[7] Cohen Я. Ethik. S. 227.

[8] Спекторский Е. В. Из области чистой этики// Вопросы философии и психологии. Кн. 78. С. 401.

[9] Трубецкой Е.Н., кн. Панметодизм в этике. К характеристике учения Г. Когена// Вопросы философии и психологии. Кн. 97 (1909). С. 141, 143.

[10] Новгородцев П.И. Русский последователь Германа Когена // Вопросы философии и психологии. Кн. 99 (1909). С. 657. Все вышеназванные авторы соединяют глагол «ориентировать» с предлогом «в». Конечно, такое сочетание слов более соответствует общеупотребительному смыслу слова «ориентировать». Но Г. Коген и немецкие авторы употребляют в данном случае предлог «auf», а не «in». К тому же слово «ориентировать» в применении к науке является синонимом слова «обосновать». Поэтому в данном случае правильнее говорить— ориентировать на чем-нибудь.

[11] Всецело примкнул в этом вопросе к Г. Когену В.А. Савальский в вышеназванной книге.

[12] Jodl Fr. Cohens «Ethik des reinen Willens» // Neue Fr. Presse. D. 10. Sept. 1905. № 14745. Literaturbeilage. S. 35.

[13] У нас П. Гензель известен как автор книги о Карлейле, которая вышла в серии «Frommanns Klassiker der Philosophie» (Bd. XI; русск. пер. – Петр., 1903). Кроне этой книги, вышли две его работы по этике: Hensel P. Ethisches Wissen und Ethisches Handeln. Ein Beitrag zur Methodenlehre der Ethik. Freiburg, 1888; Hensel P. Hautproblemeder Ethik. Leipzig," 903. По своему общему философскому направлению П. Гензель всецело примыкает к В. Виндель(>анду и Г. Риккерту.

[14] Weise Joh. Die Begnindung der Ethik bei Hermann Cohen. Erlangen, 1911. S. 11. Vergl. S. 16-17, 18, 19, 58-59. Особенно интересна заключительная оценка «Этики чистой воли», даваемая Йог. Вейзе. Резюмируя свой анализ в общем выводе, он говорит: «Wahrend uns also die Cohensche Ethik in der Fragestellung nach der Begrundung gegenuber der Kantischen Position keinen Fortschritt, sondern eher einen Ruckschritt bedeutet, mussen wir in dem Hinweis auf die Verbindung der Ethik mit Rechtswissenschaft einen sehr wertvollen Beitrag fur die Wissenschaft der Ethik anerkennen» [Итак, хотя, по нашему мнению, когеновская этика в постановке проблемы основания по сравнению с кантовской позицией означает скорее регресс, чем прогресс, в указании на связь этики с юриспруденцией мы должны признать большой вклад в науку (нем.).]. Отметив затем те пункты, в которых ориентирование этики на юриспруденции, по его мнению, выполнено Г. Когеном неправильно, он продолжает: «Doch hatte Cohens Ethik in den Teilen, wo die Forderung der Orientierung erfullt wurde wie z. B. in dem Kapitel uber das Selbstbewusstsein oder in dem uber die Selbstverantwortung, eine solche Fulle neuer Anregungen undiiberraschcnder Resultate ergeben, dass es uns zweifellos erscheint, dass hier eine Zukunftsaufgabe der wissenschaftlichen Ethik Height. Zum mindesten erwarten wir durch die Durchfuhrung dieser Forderung eine tiefgehende Umgestaltung der Freiheitsfrage, eine Befreiung der Ethik aus der Abhangigkeit von psychologischen Problemen» [Тем не менее, когеновская этика, особенно те ее разделы, где сделана попытка решить поставленные перед ней задачи, как например, глава о самосознании и глава о личной ответственности поднимает так много проблем и дает столь нетривиальные результаты, что, очевидно, именно здесь и лежит будущая задача этики. Меньшего результата ожидаем мы от замысла глубокого преобразования проблемы свободы, намерения освободить этику от психологии (нем.).] (Ibid. S. 58-59).

[15] По поводу этого кн. Е.Н. Трубецкой говорит: «Замечательно, что Коген не выполнил той основной и элементарной обязанности, которую налагала на него его теория; он не сделал даже попытки определить право; поэтому остается неизвестным, в чем, собственно, он хочет ориентировать свою этику; в чем же заключается то явление, которое рассматривается в юриспруденции, и как широка область последней» (Там же. С. 142).

[16] Cohen H. Ethik. 2 Aufl. S. 64-65.

[17] Из названных выше философов права, отнесшихся отрицательно к попытке Г. Когена ориентировать этику на юриспруденции, один Е.В. Спекторский обратил внимание на то, что Г. Коген стремится ориентировать этику на догматической юриспруденции. Но при оценке этой попытки Е.В. Спекторский придал первостепенное значение проводимой Г. Когеном аналогии между юриспруденцией и математикой, которая несостоятельна во многих отношениях. Именно с этой точки зрения он критикует и опровергает попытку ориентировать этику на юриспруденции. Проследив для этого главнейшие фазисы в историческом развитии юриспруденции, он совершенно правильно доказывает, что «чистой этике нечего ожидать математической достоверности от современного факта догматического правоведения» (Там же. С. 408). К сожалению, он не обратил внимания на то, что не только современной, но и вообще всякой догматической юриспруденции по существу чужда математическая достоверность, так как она служит по преимуществу практическим целям. Но это служение практическим целям сообщает догматической юриспруденции указанные в тексте черты, благодаря которым идея об ориентировании этики на юриспруденции становится приемлемой.

[18] Выполнение Г. Когеном поставленной им себе задачи – ориентировать этику на юриспруденции – не может быть признано удачным потому, что он, во-первых, не определил отношение этики к общей теории права и ее проблемам, а во-вторых, припутал к вопросу об ориентировании этики на юриспруденции аналогию между юриспруденцией и математикой. Наоборот, мы не можем признать справедливым упрек, который делает Г. Когену Йог. Вейзе за то, что он при основоположении чистой воли не опирался на юриспруденцию. Йог. Вейзе утверждает: «Man hat wohl em Recht sich zu wundern, dass derseble Mann, der die Forderung aufgestellt hat, dass aus der Rechtswessenschaft die Ethik entwickelt und in ihr begnindet werden muss, in seiner Grundlegung des reinen Willens auf diese Forderung selbst keine Rucksicht nimmt. Diese innere Inkonsequenz kommt darum mehrmals zum deutlichen Ausdruck» [Кажется невероятным, что автор, настаивающий на том, что этика основывается на юриспруденции и из нее вырастает, забывает об этом утверждении, когда речь заходит об основании чистой воли. Эта внутренняя непоследовательность неоднократно и явно проявляется (нем.).] (Ibid. S. 15-16). Если бы Г. Коген действительно поступил так, как предлагает Йог. Вейзе, то он отказался бы от принципа первенства этики. Однако чрезвычайно характерно, что такой упрек вообще может быть сделан Г. Когену. Он лишний раз показывает, что Г. Коген оставил невыясненными даже основные стороны отношений между юриспруденцией и этикой.

[19] Если относиться к «Этике чистой воли» Г. Когена совсем некритически, то ее можно понять как призыв к полному подчинению науки о праве философии. Этому призыву и следует, с нашей точки зрения, В.А. Савальский, который в названной выше книге пытается из «Этики чистой воли» дедуцировать основные принципы науки о праве. Однако такая задача оказывается совершенно неосуществимой, и В. А. Савальскому приходится в конце концов выяснять когеновскую точку зрения на основные проблемы научного познания права под видом «воображаемого спора с Л.И. Петражицким» (Там же. С. 266 и сл.), который навязан Г. Когену без всякого основания.

[20] Ср.: Radbruch G. Grundzuge der Rechtsphilosophie. Leipzig,1914. S. 186,206.

[21] См.: Новгородцев П. И. 1) Современное положение проблемы естественного права // Юридический вестник. 1913. Кн. I. С. 18-15; 2) Психологическая теория права и философия естественного права // Там же. Кн. III. С. 5-35. Ср.: Radbruch G. Op. cit. S. 30 ff. и выше, с. 114 и сл., с. 149 и сл. ОТДЕЛ ТРЕТИЙ. ГОСУДАРСТВО

IX. СУЩНОСТЬ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ[1]

Государство получает свое наиболее яркое выражение во власти. Вместе с тем власть является основным признаком государства. Только государство обладает всей полнотой власти и располагает всеми ее формами. Все остальные социальные организации обладают лишь частичною властью или какою-нибудь одной из ее форм. Притом власть всех остальных социальных организаций нуждается для своего осуществления в санкции и в поддержке со стороны государственной власти.

Чтобы уяснить себе эту господствующую и обусловливающую роль государственной власти, рассмотрим ее отношение к наиболее обыденной форме негосударственной власти, рассмотрим ее отношение к власти родительской. Не подлежит сомнению, что власть родителей над детьми, возникающая в силу физиологических причин, предшествует государственной власти и существует как бы независимо от нее. Но в современных цивилизованных государствах она, с одной стороны, ограничивается государственною властью, а с другой – охраняется ею. Ограничение родительской власти со стороны государства заключается в том, что государство требует, чтобы родительская власть была направлена на разумные цели: на физическое, умственное и нравственное воспитание детей, на их рост и развитие, а не на истязание, извращение и калечение детей. Государство ограничивает родительскую власть также известными возрастными пределами; оно точно определяет момент совершеннолетия детей, по наступлении которого родительская власть прекращается. С другой стороны, государство охраняет родительскую власть, не допуская постороннего вмешательства в ее разумные проявления[2].

Дата добавления: 2015-05-31