Философия и Социология права 34 страница

Эти две идеи – идея национального суверенитета и идея существования трех обособленных властей – и до сих пор господствуют над большинством государственно-правовых теорий во Франции. Так, например, Эсмен в своих «Общих основаниях конституционного права» оперирует исключительно с этими двумя идеями[9]. Как ни странно, во Франции совершенно не выработано общее понятие о государственной власти. Здесь мы не можем останавливаться на вопросе о том, как неверно эти две идеи определяют характер современной государственной власти и насколько они противоречивы[10]. Для нашей задачи достаточно отметить, что обе эти идеи: и идея народного суверенитета, и идея разделения властей не затрагивают самой сущности власти, самой проблемы, что такое власть. Франция так далека от постановки и решения этой проблемы, что не выработала даже в своем языке термина «государственная власть» или «Staatsgewalt», как говорят немцы. Выражение «puissance politique» [Букв.: политическая власть (фр.).], которое особенно часто употребляют теперь для замены термина «государственная власть», значит нечто другое и не вполне ему соответствует. Последствия этой невыработанности понятий особенно резко сказываются у новейших теоретиков государственного права во Франции.

В этом отношении особенный интерес представляют взгляды Дюги. Основательно изучив немецкую литературу государственного права, он относится критически к французским теориям разделения власти и народного суверенитета. Он признает лишь относительное историческое значение их, но отрицает их правильность и требует более общего и всеобъемлющего определения государственной власти. Однако те определения, которые он дает сам, крайне неудовлетворительны. Так, государство он определяет как «всякое общество, в котором существует политическая дифференциация между правящими и управляемыми, одним словом, политическая власть». По его мнению, «политическая власть есть факт, чуждый какой бы то ни было законности или незаконности». «Правящими всегда были, есть и будут наиболее сильные фактически»[11]. Таким образом, Дюги сводит всякую власть к личному господству правителей над управляемыми. Он не видит в организации власти идейного фактора, создаваемого правовыми нормами, и считает, что даже в современном государстве власть принадлежит тому, у кого сила и кто умеет пользоваться ею. Тем не менее со свойственной ему непоследовательностью он требует, чтобы власть, основанная на силе, осуществляла право. Так, он говорит: «Государство основано на силе, но эта сила законна только тогда, когда она применяется согласно праву». «Политическая власть есть сила, отданная на служение праву»[12].

Эта теория совершенно не отражает действительную организацию власти в современном правовом государстве. Наиболее характерные черты современной государственной власти заставляют прямо противопоставлять ее личному господству. Теоретики государственного права различным образом определяют это свойство ее. Так, Г. Еллинек считает нужным энергично настаивать на том, что в современном государстве власть принадлежит не правителям и не правительству, а самому государству. Наш русский ученый А. С. Алексеев очень удачно сформулировал и обосновал положение, согласно которому современное государство есть организация не личного, а общественного господства[13]. Далее, современное конституционное государство является по преимуществу государством правовым; ведь власть в нем и организуется, и осуществляет свои полномочия в силу правовых норм. Если же рассматривать государство как организацию, основанную на господстве права, то наиболее типичным признаком власти надо признать ее безличность. В современном правовом государстве господствуют не лица, а общие правила или правовые нормы[14].

Эта безличность власти и есть самая характерная черта современного правового или конституционного государства. В научной юридической литературе это

свойство государственной власти особенно выдвинул Краббе в своей книге «Учение о суверенитете права»[15]. Безличность современной власти отражается даже в официальной терминологии, принятой в некоторых государствах для высших законодательных и правительственных актов. Так, во Франции со времени революции установлены две формулы для повелений, исходящих от государственной власти; они издаются или «во имя закона», или «во имя народа». В Германской империи 11 и 17 статьи конституции устанавливают, что император ведет международные сношения, вступает в союзы и другие договоры, объявляет войну и заключает мир, а также издает распоряжения и приказы не от своего имени, а «от имени государства (империи)» или «во имя государства (империи)», «im Namen des Reaches».

Но если французские теории власти неудовлетворительны, то нельзя также признать, что немецкие государствоведы вполне правильно решают этот вопрос. В немецкой науке государственного права с шестидесятых годов XIX столетия завоевало себе преобладающее положение чисто юридическое направление. Представители его обращают внимание исключительно на формальную юридическую сторону власти. Однако если современная власть есть по преимуществу государственное явление и потому она имеет строго правовой характер, то не подлежит сомнению, что первоначально власть создается и вырастает благодаря экономическим, социальным и историко-политическим причинам. Происхождение современной государственной власти часто бросает тень и на ее существо. Поэтому, с другой стороны, некоторые немецкие теоретики государственного права, в противоположность юридическому направлению, совсем не признают власть правовым явлением. По виду эта точка зрения может показаться свободной от влияния на нее юридико-догматических построений. В действительности, однако, она всецело ими обусловлена в силу контраста. Влияет на нее также чрезвычайно узкое отмежевание области права. Наиболее определенно на этой точке зрения стоит А. Аффольтер. Он утверждает, что «власть или господство не есть правовое или юридическое понятие, но просто естественное явление, как следствие организации»[16]. Поэтому, по его мнению, «рассмотрение понятия власти <или> господства в государственном праве составляет ошибку, вызывающую много невыгодных последствий». Подобные идеи проскальзывают и у тех государственников, которых причисляют к реалистической школе и которые настаивают на том, что государство основано на факте властвования. Так, М. Зейдель считает, что «власть есть только факт господства над государством, – факт, из которого лишь возникает право»[17]. У нас к этому направлению можно причислить проф. В.В. Ивановского. С его точки зрения, «власть господствует не по собственному праву, но по собственной силе. Никто сам для себя право создать не может. Право всегда устанавливается кем-либо для других». «Для самой государственной власти право юридически не обязательно, здесь можно говорить только об обязанности нравственной»[18]. Некоторую вариацию понимания государственной власти как лишь фактического отношения представляет из себя воззрение на государственную власть Г.Ф. Шершеневича. По его мнению, «построить понятие о государствен-

ной власти на одной силе так же трудно, как и на одной воле». Поэтому, согласно его определению, «государственная власть есть основанная на самостоятельной силе воля одних (властвующих) подчинять себе волю других (подвластных)». Придерживаясь такого взгляда на государственную власть и понимая под правом совокупность норм, осуществляемых принудительно в силу угрозы, Г. Ф. Шершеневич отрицает возможность правовой обусловленности и правового ограничения государственной власти. Он утверждает, что «только два обстоятельства фактически ограничивают государственную власть: нравственное сознание и благоразумие властвующих, с одной стороны, возможность противодействия подданных – с другой»[19].

Однако большинство современных немецких государственников признает власть правовым явлением и стремится дать ей определение с формально-юридической точки зрения. С этой точки зрения вопрос решается очень просто. По своим формальным признакам власть есть способность приказывать и заставлять выполнять приказания. По выражению Еллинека, «властвовать – значит отдавать безусловные приказания»[20]. Всякое приказание есть выражение воли, и современные государствоведы видят у государства волю, которая проявляется в приказаниях, заключающихся в законодательных и правительственных актах. Но, будучи довольно единодушны в признании государственной власти проявлением воли, современные немецкие государствоведы очень расходятся в определениях этой воли. При решении вопроса, какая это воля и кому она принадлежит, резко расходятся две школы – реалистов и идеалистов. Самый видный представитель реалистического направления – М. Зейдель утверждает, что «государство ни в каком случае не есть господствующая воля; оно и не обладает господствующей волей». «Абстракция "государство" не может хотеть, а только конкретное государство может подлежать господству». «Господствующая воля находится над государством и подчиненность ей придает стране и людям государственный характер». Таким образом, «господствующая воля есть всегда воля над государством, а не воля государства»[21]. Из этих определений ясно, что М. Зейдель отождествляет волю государства с волей правителя или государя. Одинаковых с ним воззрений на этот вопрос придерживаются Э. Линг и К. Борнгак; но они ставят господствующую волю не над государством, а вдвигают ее в государство[22]. А в таком случае им справедливо ставят в упрек отождествление государства с правительством или государем.

Напротив, представители идеалистического направления приписывают волю, заключающуюся в государственной власти, самому государству. Так, по мнению Ад. Лассона, «государство следует понимать как существо, одаренное волею наподобие человека»; он утверждает, что «государство – это не народ, не страна, не власть, а отличное от всего этого существо, одаренное волей»[23]. Придерживаясь такого же взгляда на государство, Гербер считает, что «государственная власть есть волевая сила персонифицированного нравственного организма. Она не есть искусственное и механическое объединение многих единичных воль, а нравственная совокупная сила сознательного народа», иначе говоря, «государственная власть

есть общая воля народа как этического целого для целей государства, в средствах и формах государства»[24]. Эта теория государственной власти, как воли государства, получила наиболее полное развитие в трудах П. Лабанда и особенно Г. Еллинека. Г. Еллинек настаивал на волевом значении государственной власти во всех своих основных сочинениях, начиная с более ранних из них, как, например, «Учение о государственных соединениях» и «Закон и указ». В этом последнем сочинении он определяет государство как «объединенную полновластной волей господствующую организацию оседлого народа»[25]. Эта же идея проведена в качестве основного построения через все его «Общее учение о государстве». Здесь он утверждает, что «организация возможна лишь в силу общепризнанных положений о юридическом образовании единой воли, объединяющей множество в единое целое». По его мнению, «всякое состоящее из людей целевое единство нуждается в руководстве единою волею. Волю, имеющую попечение об общих целях союза, повелевающую и руководящую исполнением ее велений, представляет союзная власть»[26].

Чтобы правильно оценивать эти теории немецких государствоведов, надо не забывать, что они преследуют задачу дать чисто юридическое объяснение государственной власти. В них сознательно выделяется и рассматривается только правовая сторона государственной власти. Такое ограничение поставленной ими себе научной задачи предписывает и применение соответственного метода. Государствоведы, придерживающиеся этого направления, не идут и не могут идти дальше разработки исследуемого ими вопроса при помощи юридико-догматического метода, который они, однако, часто применяют не в чистом виде, а с теми или иными осложнениями и добавлениями. Поэтому вырабатываемое ими определение понятия государственной власти имеет по преимуществу формально-юридическое значение. А так как право регулирует внешние отношения между людьми, то формально-юридическое определение государственной власти по необходимости должно быть не только формальным, но и выдвигающим и подчеркивающим по преимуществу внешние проявления государственной власти. Оно не может касаться сущности государственной власти, т.е. того фактического отношения господства и подчинения, которое обусловлено, с одной стороны, социально-психическими и историко-политическими причинами, а с другой – идейным смыслом власти. Но зато оно объясняет чисто юридическую сторону властвования, и в этом его ценность. Рассматриваемая с внешней стороны власть, как мы уже сказали, есть способность повелевать и вынуждать исполнение своих повелений. Властвовать в государственном смысле значит повелевать безусловно и быть в состоянии принуждать к исполнению. Следовательно, анализируя деятельность государственной власти с формально-юридической точки зрения, мы можем разложить ее на ряд велений и исполнений этих велений. Но веления могут исходить только от воли и могут быть обращены только к сознательной воле, так как только ею они могут исполняться. Итак, с формально-юридической стороны власть заключается в отношении между волей, выражающейся в велениях государственной власти, и волями исполнителей этой власти, т.е. подданных и должностных лиц, состоящих на службе у государства. Тем не менее мы не имеем никакого основания приписывать государству личную волю, подобную воле отдельного че-

ловека. В этом отношении критика представителей реалистического направления в науке государственного права, настаивающих на том, что коллективное существо – государство – не может иметь воли, совершенно правильна. Но, с другой стороны, надо признать, что государство имеет безличную волю, так как деятельность его выражается в установлении общих правовых норм, содержащих в себе повеления, и в применении этих норм к конкретным случаям – в правительственных распоряжениях и судебных решениях. Иной воли, кроме воли, выражающейся в правовых нормах и в их применении, у государства нет.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[1] Gerber C.F. v. Grundzuge eines Systems des Deutschen Staatsrechts. 2 Aufl. Leipzig, 1869. S. 3.

[2] MengerAnton. Neue Staatslehre. Jena, 1903. S. 240 ff., bes. S. 245. Vrgl. S. 290 ff. bes. S. 296 (русск. пер.: МенгерА. Новое учение о государстве. СПб., 1905. С. 253 и сл., особ. 259, ср. с. 304, особ. 310).

[3] Engels Fr, Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staats. 14 Aufl. Stuttgart, 1913. S. 182: «Die Gesellschaft, die die Produktion auf Grundlage freier und gleicher Association der Produzenten neu organisirt, versetzt die ganze Staatsmaschine dahin, vohin sie dann gehoren wird: in's Museum der Altertumer, neben das Spinnrad und die bronzene Axt» [«Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором» (Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1985. С. 329).].

[4] Engels Fr. Die Entwicklung des Sozialismus von der Utopie zur Wissenschaft. 6 Aufl. Berlin, 1911. S. 48-49: «Das Proletariat ergreift die Staatsgewalt und verwandelt die Produktionsmittel zuna'chst in Staatseigentum. Aber damit hebt es sich selbst als Proletariat, damit hebt es alle Klassenunterschiede und Klassengegensatze auf, und damit auch den Staat als Staat»... «Der erste Akt, worin der Staat wirklich als Reprasentant der ganzen Gesellschaft auftritt – die Besitzergreifung der Produktionsmittel im Namen der Gesellschaft – ist zugleich sein letzter selbstandiger Akt als Staat. Das Eingreifen einer Staatsgewalt in gesellschaftliche Verhaltnisse wird auf einem Gebiete nach dem anderen uberflussig und schlaft dann von selbst ein. An die Stelle der Regierung uber Personen tritt die Verwaltung von Sachen und die Leitung von Produktionsprozessen Der Staat wird nicht "abgeschafft", er stirbt ab» [«Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство... Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества — взятие во владение средств производства от имени общества, — является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не "отменяется", оно отмирает» (Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1988. С. 284—285).]. Vrgl.: Engels Fr. Ludwig Feuerbach und der Ausgang der klassischen deutschen Philosophie. 2 Aufl. Stuttgart, 1895. S. 48-52.

[5] Ср.: Stammler R. Die Theorie des Anarchismus. 1894. S. 24 ff. (русск. пер.: Штаммлер Р. Теория анархизма. М., 1906. С. 33 и сл.).

[6] Cp.:EltzbacherP. Der Anarchismus. Berlin, 1900 (Эльцбахер П. Анархизм. Пер. с нем. Н. Н.Вокач и И.А. Ильина. М., 1906. С. 300 и сл.)

[7] Кропоткин П. А. Взаимопомощь среди животных и людей. СПб., 1904. Ср.: Жид Ш. История экономических учений. Пер. с фр. под ред. В. Ф. Тотомианца. М., 1915. С. 367 и сл.

[8] Ср.: Merkel Ad. Juristische EncyklopSdie. 2 Aufl. Berlin, 1900. S. 308 (русск. пер. под ред. В. М. Грибовского. СПб., 1902. С. 251).

[9] Esmein A. Elements de droit constitutionnel. 5-me Ed. Paris, 1909. P. 225 et suiv., 392 et suiv. (русск. пер. – 2-е изд. СПб., 1909. С. 174 и сл., 316 сл.).

[10] Противоречия, заключающиеся в идее народного суверенитета, превосходно выяснены в книге П.И. Новгородцева «Кризис современного правосознания» (М., 1909. Гл. I). В современной французской научной литературе несостоятельность традиционного учения о народном суверенитете блестяще выяснена Дюги и Ориу. Ср.: Duguit L. L'Etat, le droit objectif et la loi positive. Paris, 1901. P. 320 et suiv.; Duguit L. Traite de droit constitutionnel. Paris, 1911. T. I. P. 117 et suiv.; Hauriou M. Principes dedroit public. Paris,1910. P. 10et suiv.,17,128,134,247,316 et suiv.,417 et suiv.; Hauriou M. La souverainite nationale. Paris, 1912. P. 86 et suiv., 124 et suiv., 147 et suiv.

[11] Дюги Л. Конституционное право. Общая теория государства. М., 1908. С. 25, 48—49. Ср.: Duguit L. L'etat, le droit objectif et la loi positive. P. 19, 246 et suiv., 261 et suiv., 350.

[12] Там же. С. 56 и сл., 672 и сл.

[13] Алексеев А. С. К учению о юридической природе государства и государственной власти. М., 1894. С. 32 и сл. Ср.: Он же. К вопросу о юридической природе власти монарха в конституционном государстве. Ярославль, 1910. С. 39 и сл.

[14] Безусловно отвергает безличный характер современной государственной власти Г. Ф. Шершеневич. По его словам, «представление о безличной власти не есть продукт высшей культуры, а просто плод мистицизма» (Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. М., 1910. С. 302). Но здесь Г. Ф. Шершеневич употребляет термин «мистицизм», подобно тому, как выше термин «интуитивизм» (ср. с. 113 прим.), в обывательском значении, не соответствующем его истинному философскому смыслу. В действительности не надо быть мистиком для того, чтобы признать государственную власть безличной. Для этого достаточно не считать основой права принуждение. Ведь нет ничего мистического в том, что все действия носителей государственной власти являются лишь осуществлением предписаний правовых норм.

[15] Кrаbbе Н. Die Lehre der Rechtssouverenitat. Beitrag zur Staatslehre. Groningen, 1906. S. 31, 47, 245.

[16] Аффольтер А, Основные черты общего государственного права. Пер. с нем. В. Ивановского. Казань, 1895. С. 21.

[17] Seydel M. Grundzuge einer allgemeinen Staatslehre. Wursburg, 1873. S. 13.

[18] Ивановский В.В. Учебник государственного права. Казань, 1908. С. 85.

[19] Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. С. 224, 218.

[20] Jellinek G. Gesetz und Verordnung. Freiburg, i. Br., 1887. S. 190. Ср.: Еллинек Г. Общее учение о государстве. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 313.

[21] Seydel M. Op. cit. S. 7.

[22] LmggE. Empirische Untersuchungen zur allgemeinen Staatslehre. Wien, 1890. S. 19 ff.; Bornhak C. Allgemeine Staatslehre. 2 Aufl. Berlin, 1909. S. 31 ff.

[23] Lasson Ad. System der Rechtsphilosophie. Leipzig,1882. S. 283.

[24] Gerber С. F. v. Op. cit. S. 19 ff.

[25] Jellinek G. Die Lehre von den Staatenverbindungen. Wien, 1882. S. 34; Jellinek G. Gesetz und Verordnung. S. 190.

[26] Еллинек Г. Общее учение о государстве. С. 311. Ср.: Кокошкин Ф.Ф. Лекции по общему государственному праву. М., 1912. С. 192.

В немецкой научной литературе по государственному праву изложенная выше волевая теория государственной власти отстаивается самыми видными представителями государственно-правовой науки и является наиболее распространенной. Но она далеко не признана бесспорной. Напротив, она в то же время подвергается жестоким нападкам. Конечно, большинство попыток опровергнуть эту теорию объясняется тем, что опровергающие ее не принимают той или иной из ее предпосылок, например, волевой теории права, с которой она связана, хотя и не неразрывно. Нас, однако, здесь более всего интересует то обстоятельство, что, несмотря на стремление опровергающих ее оставаться строго в сфере чисто юридических проблем, в действительности они часто покидают ту почву, на которой вопрос о государственной власти решается юридически, и неожиданно докапываются до самой сущности государственной власти. В этом отношении в высшей степени интересную, оригинальную и меткую критику этой теории дал Н. М. Коркунов. В своем курсе «Русского государственного права» он приходит к выводу, что «власть это только условное выражение для обозначения причины явления государственного властвования. Что такое власть, это можно вывести только путем выяснения общих свойств этих явлений, и наукой может быть принята только гипотеза, объясняющая все разнообразие явлений властвования. Волевая теория не удовлетворяет этому основному условию. Она не дает объяснения всех явлений государственного властвования, с некоторыми из них она находится в прямом противоречии, и потому она должна быть отвергнута»[1]. Ведь «не всякая воля властвует. Воля бывает бессильная, безвластная. Власть приходит к воле извне, придается ей чем-то другим, в самой воле не заключающимся. Воля стремится к власти, получает и теряет ее. Власть – не воля, а объект воли». «Таким образом, – заключает он, – понятие власти ни в чем не совпадает с понятием воли». Отвергнув волевую теорию власти, Н.М. Коркунов затем доказывает, что властвование не предполагает непременно властвующую волю. «Властвование предполагает сознание не со стороны властвующего, а только со стороны подвластного. Все, от чего человек сознает себя зависимым, властвует над ним, все равно, имеет ли это властвующее волю или не имеет ее, и даже независимо от того, существует ли это властвующее или нет. Для властвования требуется только сознание зависимости, а не реальности ее». Но в таком случае власть есть сила, обусловленная сознанием зависимости подвластного. «При таком понимании власти нет надобности олицетворять государство, наделять его волей. Если власть – сила, обусловленная сознанием зависимости подвластного, то государство может властвовать, не обладая ни волей, ни сознанием, лишь бы люди, его составляющие, сознавали себя зависимыми от него». Таким образом, Н.М. Коркунов видит

сущность властвования не в самой государственной власти, а в подданных и их подчинении этой власти[2].

Несмотря на кажущуюся проницательность и правильность как критики Н.М. Коркунова, направленной против волевой теории, так и его собственных взглядов на власть, они основаны на грубой методологической ошибке и потому по существу неверны[3]. Н.М. Коркунов, не отдавая себе в этом отчета, переносит спор в совсем другую плоскость. Немецкие юристы исследуют государственную власть и стремятся дать юридическое определение ее. Н.М. Коркунов же возбуждает вопрос о сущности властвования вообще. Не подлежит сомнению, что если поставить общий вопрос о сущности власти, то придется признать, что причина властвования заключается не столько в повелевающей воле, сколько в воле повинующейся или покоряющейся, т.е. в том, что Н.М. Коркунов, избегающий употребления термина «воля», называет сознанием или чувством зависимости. Но при такой постановке вопроса мы будем исследовать социально-психическое, а не государственно-правовое явление властвования[4]. Критикуя теорию власти немецких юристов, Н.М. Коркунов докопался до этого чрезвычайно важного социально-психического явления; но он сделал непростительную методологическую ошибку, когда заменил юридическую конструкцию власти социально-психологическим понятием ее.

Коркунов – не единственный теоретик государственного права, который при исследовании вопроса о государственной власти направляет свое внимание на те элементы властвования, которые не имеют юридического характера. В этом отношении особенный интерес представляет небольшой этюд – «Авторитет и государственная власть» – профессора государственного права в Вюрцбургском университете Р. Пилоти. Он доказывает, что может произойти «отделение авторитета от государственной власти», так как «у обладателей власти может исчезнуть авторитет без всякого изменения в государственном строе и при полном сохранении формальной государственной власти. Это разделение может произойти настолько постепенно и незаметно, что оно может ускользнуть даже от самого внимательного наблюдателя, и возникшее зло обнаружится только тогда, когда предполагаемый авторитет власти при каком-нибудь неожиданном испытании своей силы окажется несуществующим»[5]. На целом ряде примеров Р. Пилоти показывает, что этот процесс может произойти одинаково в развитии как абсолютно монархического государства, так и конституционной монархии и республики. Так, в античном Риме при полном расцвете республики сенат обладал авторитетом, но не властью, которая принадлежала народу. Со времени Суллы сенат оказался обладателем государственной власти, но лишился авторитета; «он имел право приказывать, но его приказания не имели силы». Ему были противо-

поставлены авторитеты или заговорщиков и революционеров, как Катилина и Спартак, или новых повелителей, как Красе, Помпеи и Юлий Цезарь. Наконец, после возникновения принципата римский сенат утратил и авторитет, и власть, которые перешли к императорам. Но в правление неспособных императоров к сенату снова возвращалась тень былого авторитета. Так же точно в Средние века во Франкском королевстве майордомы, состоявшие при королях из Меровингов, сначала создали себе авторитет, а затем приобрели и власть, чем и положили основание новой династии Каролингов. Особенно замечателен аналогичный процесс, происшедший в магометанском мире, где калифы были постепенно отодвинуты эмирами. Первоначальные обладатели всей полноты власти, как духовной, так и светской, калифы превратились постепенно лишь в духовных глав магометанского мира, а вся светская власть перешла к эмирам, принявшим впоследствии титул султанов. Наконец, сравнительно недавние события в Японии показывают, что власть может подвергнуться также обратной эволюции и возвратиться к ее первоначальным носителям. Так, в течение более двух с половиной столетий, с 1603 по 1868 гг., японские императоры, носящие титул микадо, находились в плену у регентов-тайкунов, которые фактически управляли страной от их имени. Но в 1868 г. новому микадо, представителю царствующей династии, удалось освободиться из плена и, свергнув тайкунат, возвратить себе первоначальную власть. Одновременно установлением конституции микадо устранил возможность повторения таких захватов власти.

Далее Р. Пилоти показывает, что аналогичные явления передвижения власти с одного носителя на другого наблюдаются и в современных государствах – конституционных монархиях и республиках. Для этого он останавливается на некоторых событиях из истории Франции в XIX столетии, на конституционной истории СЛ-А. Соединенных Штатов и даже Германской империи. Наиболее бесспорно этот факт может быть установлен в конституционном развитии Англии. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о книге Беджота, который в шестидесятые годы прошлого столетия вскрыл, что в верховенстве английского парламента произошло изменение, так как палата общин получила перевес над палатой лордов и короной, и о книге С. Лоу, который уже в начале XX столетия установил, что теперь в Англии решающее значение имеют кабинет министров и избиратели. Тем не менее нам кажется, что Р. Пилоти делает ошибку, когда чрезмерно сближает перемещение власти в современных конституционных государствах с перемещениями власти, происходившими в абсолютно-монархических государствах. Он не принимает при этом во внимание, что в современных государствах благодаря конституции законодательным путем устанавливается нормальное распределение функций между определенной совокупностью органов государственной власти. Поэтому в них вырабатывается нормальный тип государственной власти и ее носителя. Только внутри известной совокупности органов, остающейся постоянной, пока не изменяется конституция, тот или другой орган получает больший или меньший перевес. Несмотря на это, создаваемая современным правопорядком нормальная организация власти имеет, несомненно, принципиальное значение.

Дата добавления: 2015-05-31