Философия и Социология права 37 страница

крывалась метафизическая сущность и отдельного человека, и совместно живущей совокупности людей, т.е. общества.

Но общественное состояние порождает такие явления, которые не свойственны человеку, живущему в одиночку. С одной стороны, живя в обществе, человек приобретает известные права, которые возможны только при совместной жизни, с другой, – и само общество, поскольку оно организовано, т.е. в качестве государства, оказывается тоже наделенным особыми правами. Мыслители XVIII столетия не могли не считаться с этими бесспорными фактами, и объяснение для них они искали и находили также в теории общественного договора. Само по себе общество или государство, по их учению, не может иметь никаких прав, но члены общества, заключая общественный договор, переуступают часть своих прав государству. Взамен этого государство благодаря своей организации создает для своих граждан новые права, обеспечивая им безопасность и устанавливая новые формы свободы. Это права на защиту со стороны государства и на участие в организации и управлении государством. Правда, некоторые мыслители, оперировавшие с теорией общественного договора, как, например, в XVII столетии Гоббс, учили, что отдельный человек, вступая в общественный договор, должен в возмещение гарантированной ему безопасности отказаться решительно от всех своих публичных прав [Согласно Гоббсу, «второй естественный закон» гласит: «В случае согласия на то других человек должен согласиться отказаться от права на все вещи в той мере, в какой это необходимо в интересах мира и самозащиты, и довольствоваться такой степенью свободы по отношению к другим людям, которую он допустил бы у других людей по отношению к себе». «Отказаться от человеческого права на что-нибудь – значит лишиться свободы препятствовать другому пользоваться выгодой от права на то же самое. Ибо тот, кто отрекается или отступается от своего права, не дает этим ни одному человеку права, которым последний не обладал бы ранее, так как от природы все люди имеют право на все. Отказаться от своего права означает лишь устраниться с пути другого, с тем чтобы не препятствовать ему в использовании его первоначального права, но не с тем, чтобы никто другой не препятствовал ему. Таким образом, выгода, получаемая одним человеком от уменьшения права другого человека, состоит лишь в уменьшении препятствий к использованию своего собственного первоначального права» (Гоббс Т. Сочинения в 2-х тт. М., 1991. Т. 2. С. 99—100).]. Но и они считали, что государство приобретает свои права благодаря добровольной переуступке ему таковых отдельными лицами, а не обладает ими само по себе и самостоятельно.

Эта последовательная и стройная система политических идей и была теоретической предпосылкой декларации прав человека и гражданина 1789 года. Согласно ей, самое провозглашение декларации прав в качестве основного государственного закона должно было привести к ее осуществлению. Ведь если устройство и организация общества и государства определяются исключительно волею составляющих его членов, то достаточно им сознать, в чем заключается подлинно справедливая организация совместной жизни людей, и захотеть ее, для того чтобы эти справедливые отношения превратились в действительность. Но при соприкосновении с практической жизнью эта теоретическая система идей не выдержала испытания. Сила идей декларации прав оказалась на деле, как мы видели, менее реальной, чем были убеждены те, кто впервые их провозглашал. Непреложная моральная ценность и предполагаемая безусловная истинность этих идей не приводили непосредственно к их осуществлению. Несмотря на безусловную справедливость и истинность их, они не реализовались лишь в силу присущего им внутреннего значения и достоинства.

Несомненная неудача, постигшая декларацию прав человека и гражданина, была не только временным поражением известных политических стремлений, но и полным крушением целой социально-научной и философско-правовой системы. После нее идеи старой школы естественного права не могли уже претендовать на былую теоретическую достоверность; их влияние и убедительность были совершенно подорваны и умалены. Теперь они уже были осуждены на постепенное разложение и в конце концов на утрату всякого интеллектуального и морального авторитета и престижа. Вместе с тем эпоха великой французской революции более, чем какие-либо другие события, раскрыла перед сознанием культурного человечества самобытную природу общества как такового и стихийный характер всякой общественной жизни. Отныне стало совершенно ясно, что общество представляет из себя нечто особенное, отнюдь не совпадающее с простой арифметической суммой составляющих его индивидуумов, и что его жизнь и развитие управляются не благими пожеланиями его членов, а своими собственными самостоятельными законами. При рассмотрении и анализе этих новых фактов осо-

бенно поражала, во-первых, сила инерции, присущая некоторым социальным формам и учреждениям, а во-вторых, чрезвычайное своеобразие тех путей, которые часто прокладывала себе общественная и государственная жизнь, не считаясь со стремлениями сознательных элементов общества. Это крушение старого мировоззрения и проникновение в сознание культурного человечества новых взглядов на общественные явления и привело к полному перевороту в области социально-научных и философско-правовых идей в XIX столетии.

Подобно тому как в XVII и XVIII столетиях все социально-научные и философско-правовые системы так или иначе отправлялись от отдельного человека и его природы, так в XIX столетии исходным моментом социально-научных и философско-правовых построений сделалось общество с его чисто стихийными свойствами. Правда, благодаря более тщательным исследованиям по истории политических учений теперь установлено, что и в предшествующие века своеобразие социальных явлений от времени до времени обращало на себя внимание ученых, а вместе с тем уже давно зарождались идеи о необходимости особой науки об обществе. Так, эти идеи пробивались в стремлениях отдельных мыслителей XVII столетия создать так называемую социальную физику[8], более определенно они проявились в XVIII столетии в политико-экономических и социальных теориях физиократов[9]. Но зарождение этих новых научных задач не нарушало общего индивидуалистического характера социально-научных и философско-правовых построений этой эпохи[10]. Только когда в XIX столетии всеобщее внимание было пристально устремлено на стихийную природу социальных процессов, их противоположность миру чисто индивидуальных явлений была вполне осознана, а вместе с тем и задача создать особую науку об обществе приобрела более определенные очертания. Ведь если в предшествующие века признавалось бесспорной истиной, что общество является произведением отдельных лиц и что оно механически составляется из их совокупности, то теперь, наоборот, самодовлеющая природа общества стала настолько очевидной, что индивидуум и личность были признаны лишь продуктом общества и социальной среды. Итак, в XVIII столетии первичным элементом во всех теоретических построениях, касающихся общества, государства и права, был индивидуум, напротив, в XIX столетии теоретическая мысль упорно останавливалась на обществе как на первичном элементе в жизни человека.

Переворот в социально-научных и философско-правовых идеях в XIX столетии по сравнению с предыдущим столетием наиболее ярко выразился в том, что теперь общество признавалось единственным движущим и определяющим элементом человеческой жизни. Преимущественная и даже исключительная роль общества особенно была выдвинута О. Контом в намеченной им новой науке – социологии. В дальнейшем своем развитии социология благодаря учению о социальном организме сделалась даже проводником идеи о полном поглощении индивидуума обществом. Но не только в чисто научных построениях систематически доказывалось подавляющее значение общественных условий в жизни отдельного человека, айв социальных учениях, преследовавших практические цели.

Все социальные реформаторы в первые три четверти XIX столетия довольно согласно учили, что отдельный индивидуум совершенно бессилен изменить исторически сложившиеся социальные отношения и что только общественные группы могут преобразовать и устроить на справедливых началах жизнь человека. Наиболее радикальные социально-реформаторские системы, именно социалистические учения, начиная от «утопических» и заканчивая «научными», оказывались и в этом отношении самыми передовыми и проповедовали наиболее крайние взгляды. Высшего пункта своего развития эти идеи достигли в так называемом научном социализме, или марксизме, согласно которому вся жизнь человека определяется с естественной необходимостью социальными условиями, движущимися и развивающимися лишь по закону причинности. Даже сознательные стремления, по этому учению, представляют из себя только отражение назревающих новых социальных условий, а потому и социальный идеал должен в конце концов осуществиться в силу социальной необходимости[11].

Вместе с тем общество теперь было объявлено единственным источником всего права. Если отдельное лицо представлялось лишь продуктом социальных условий, то тем более и свои права оно получало только от общества. Но в таком случае эти права не были неотъемлемыми и неприкосновенными. То общество или государство, которое даровало эти права, наделив ими отдельных лиц, очевидно, может в любой момент и отнять их. Здесь, таким образом, подрывались прочность и устойчивость самого основания права, а это лишало последнее наиболее существенной доли его значения и смысла. Отсюда не труден был переход к полному отрицанию субъективных прав, да и права вообще. Ярким выразителем этой идеи всепоглощающей роли общества по отношению к праву явился О. Конт. Он учил, что идея субъективного права есть продукт метафизической философии; напротив, при организации общества на позитивно-научных началах отдельному лицу должны быть присвоены обязанности, а не права[12].

Конечно, здесь мы наметили наиболее выдающиеся и типичные черты социально-философского мировоззрения первых трех четвертей XIX столетия. Наряду с этим нельзя отрицать того, что даже в момент наибольшего процветания охарактеризованной нами социоцентрической системы идей не было недостатка в отдельных учениях, исходивших из индивидуальных интересов и настаивавших на индивидуальных правах. Само собой понятно, что некоторые теоретические и практические положения из системы идей XVIII столетия не могли быть вытеснены без остатка из сознания культурного человечества, хотя доверие к этой системе в целом было совершенно уничтожено. В первую половину XIX столетия индивидуализм нашел себе пристанище, главным образом, в учении так называемого экономического либерализма. Требование предоставить полную и неограниченную свободу индивидуальной инициативе и деятельности в экономической области находило себе горячих защитников, которые даже доказывали, что благодаря гармонии экономических интересов осуществление этого требования ведет к всеобщему благополучию. Но хотя этот экономический либерализм в известный период времени, несомненно, оказывал содействие экономическому развитию самому по себе, требования его менее всего были согласны с социальной справедливостью и истинными принципами права. Поэтому сторонники его в конце концов оказывали плохую услугу индивидуализму. Не менее неудачно

индивидуализм отстаивался в некоторых социологических системах прошлого столетия. Мыслители этой эпохи не были в состоянии развернуть знамя индивидуализма во всей полноте и во всю ширь, а потому они и не могли принципиально его обосновать. Они ограничивались лишь робкими указаниями на то, что и у отдельной личности есть свои права и ей все-таки принадлежит роль в социальном процессе[13]. Но идея индивидуализма по самому своему существу не допускает половинчатости; она должна быть обоснована не частично, а целиком.

Предыдущий | Оглавление | Следующий

[1] Содержание этого очерка не совпадает с содержанием статьи автора под тем же заглавием, напечатанной в журнале «Вопросы жизни» (1905. Кн. 1), но в нем более полно и обстоятельно развиты те же идеи.

[2] Ср.: Michel H. L'ldee de 1'Etat. Essai critique sur 1'histoire des theories sociales et politiques en France depuis la Revolution. 3 edit. Paris. 1898. P. 42 (русск. пер. – M., 1909. С. 51); Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. М., 1909. С. 250 и сл.

[3] Ср.: Фатеев А.Н. Очерк развития индивидуалистического направления в истории философии государства. Идея политического индивида. Ч. I. Харьков, 1904. С. 110.

[4] Jelllnek G. Die Erklarung der Menschen – und Burgerrechte. Bin Beitrag zur modernen Verfas-sungsgeschichte. Leipzig,1895. S. 7 ff. (русск. пер. под ред. А. Э. Бориса. 3-е изд. М.,1907. С. 9 и сл.). Ср.: Ковалевский М. От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму. М., 1906. Т. III. С. 3-73.

[5] Иногда эти границы называют фактическими. Но особенность правового государства в том и заключается, что существовавшее в этой области раньше фактическое ограничение превращается в нормативное. Вместе с тем оно в дальнейшем уже и регулируется, и расширяется в правовых формах. Ср.: Фатеев А.Н. 1) Развитие индивидуализма в истории политических учений. Харьков, 1904. С. 10, 20; 2) Очерк развития индивидуалистического направления в истории философии государства. С. 21, 47.

[6] Ср.: Ковалевский М. Происхождение современной демократии. М., 1895. С. 56 и сл.

[7] Ср.: Aulard A. Histoire politique de la Revolution frangaise. Paris, 1901. P. 45 et suiv.

[8] Ср.: Спекторский Е.В. 1) Очерки по философии общественных наук. Варшава, 1907. С. 141 и сл.; 2) Проблема социальной физики в XVII столетии. Варшава, 1910. С. 338 и сл.

[9] См.: Guntzberg В. Die Gesellschafts und Staatslehre der Physiokraten. Leipzig,1907. S. 32 ff.

[10] С другой стороны, даже в эпоху господства самого крайнего индивидуализма не могли быть вполне заглушены идеи античной философии, законченно выраженные Платоном и Аристотелем, о том, что приоритет в жизни человека принадлежит социальному целому, а не отдельному индивидууму13*.

[11] См. выше очерк «Категории необходимости и справедливости при исследовании социальных явлений», особ. с. 84-116.

[12] См.: ComteAug. Systeme de Politique positive. Paris, 1851 (Discours preliminaire). T. I. P. 361. Conf.: Comte Aug. Cours de philosophie positive. 3 edit. Paris, 1870. T. IV. P. 108 et suiv.

[13] Как на типичный образец половинчатого индивидуализма можно сослаться на русский индивидуализм шестидесятых и семидесятых годов прошлого столетия. Русское общественное развитие может служить в этом случае особенно ярким примером потому, что с конца пятидесятых годов прошлого столетия в русском образованном обществе началось то пробуждение самосознания личности, которое соответствовало такому же настроению умов во второй половине XVIII столетия у опередивших нас западно-европейских народов. Несмотря на это, только в русской художественной литературе и критике индивидуалистические тенденции были заявлены с некоторой решительностью и определенностью. Напротив, так как наша теоретическая мысль находилась в значительной мере под влиянием социальных теорий, господствовавших в то время в Западной Европе, у нас не было создано ни сколько-нибудь определенного теоретического обоснования индивидуализма, ни широкого идейного течения в пользу него. В теоретической области наш индивидуализм заявил о себе очень скромным и по существу противоречивым учением о субъективном методе русской социологической школы. Ср. выше очерк «Русская социологическая школа и категория возможности при решении социально-этических проблем», с. 25-76. В наиболее полном и систематическом виде индивидуалистические идеи русской социологической школы выступают в трудах Н.И. Кареева. Посвятив специальное исследование «Сущности исторического процесса и роли личности в истории», он думает, что возвысился до «синтеза между противоположными теориями безличной эволюции и личного действия в истории». В действительности, однако, в его научном построении обнаруживается полное теоретическое бессилие обосновать личное начало в истории, a поэтому и отсутствуют предпосылки для такого синтеза. См.: Кареев Н. Сущность исторического процеса и роль личности в истории. 2-е изд. СПб., 1914 (1-е изд. – 1889). С. 552. Ср. с. 335 и сл., 629 и сл. Вместе с ниспровержением всей системы идей XVIII столетия подверглась опровержению и теория школы естественного права об изначально присущих каждой личности субъективных правах. Критика, направленная против теорий этой школы, велась представителями двух различных наук – истории и социологии, с одной стороны, и юриспруденции – с другой. Замечательно, что в то время как историки и социологи в общей массе примыкают к прогрессивным течениям, а юристы большей части являются консерваторами, те и другие вполне сходятся в результатах своей критики. Главный пункт критики заключается в том, что публичные и политические права вовсе не являются субъективными правами подобно частным правам, например, имущественным или праву на доброе имя. Если признавать за личностью такие права как свободу совести, свободу слова, свободу профессий, свободу передвижения и т.п., то отчего, говорят противники естественно-правовой школы, не провозглашать права свободно ходить гулять, права молиться, права посещать театр, права обедать в любое время, одним словом, не конструировать все естественные проявления человеческой жизни в виде каких-то субъективных прав? Чем отличается свобода передвижения и свобода профессий от права ходить гулять и от права ездить на лошадях и по железной дороге?

Историки и социологи видят в провозглашении личных общественных свобод, как субъективных публичных прав, чисто историческое явление. Они считают это провозглашение обусловленным всецело известным историческим и социально-политическим моментом и видят в нем отражение государственных и политических запросов определенной эпохи. Так как, говорят они, абсолютно-монархическое государство отрицало и ограничивало свободу личности и общества, простирая чрезмерно далеко свою опеку над ними, то правовое государство

считало нужным провозгласить эти свободы в качестве субъективных публичных прав. Когда, однако, забудутся все ограничения свободы, созданные абсолютно-монархическим государством, когда опека государства над личностью и обществом отойдет в глубь истории и сделается лишь преданием, то все эти так называемые права перестанут быть правами и превратятся как бы в естественное проявление человеческой личности вроде права ходить гулять. В самом деле, требование таких свобод как свобода передвижения и свобода профессий объясняется существованием податных сословий и паспортной системы. Когда деление на сословия и особенно выделение особой категории податных и вообще низших сословий, а также паспортная система отойдут совершенно в область исторического предания, тогда право на свободу передвижения и свободу профессий не будет даже ощущаться и сознаваться теми, кто будет их осуществлять.

К этой историко-социологической теории, отрицающей за правами человека и гражданина значение субъективных прав, т.е. прав личности, и видящей в них результат и стадию известного исторического и социального развития, присоединяется еще соответствующая юридическая теория. Некоторые юристы считают личные свободы, вытекающие из прав человека и гражданина, не субъективным правом граждан, а лишь результатом объективного права, т.е. следствием общего государственного правопорядка, установленного в современных конституционных государствах. Эту теорию выдвинул немецкий юрист Гербер, первый исследователь юридической природы прав человека и гражданина, а вместе с тем и основатель юридической школы государственного права. В своем сочинении «О публичных правах», вышедшем еще в 1852 г., он утверждает, что «государственно-правовое положение подданного есть положение подвластного государству: оно совершенно определяется этим понятием»[1]. Дальше он говорит, что «при ближайшем анализе убеждаешься, что понятие гражданства есть чисто политическое, а не юридическое понятие; оно определяет политическое положение индивидуума при свободомыслящем и конституционном правительстве»[2]. По его мнению, «общее объяснение так называемых гражданских прав (политических свобод) может быть найдено только в чем-то отрицательном, именно в том, что государство при господстве над индивидуумом и подчинении его удерживается в пределах своих естественных границ и оставляет свободной от своего влияния и от круга своих функций ту часть проявлений человеческой личности, которая, согласно идее индоевропейской народной жизни, не может быть подчинена принудительному воздействию всеобщей воли. Следовательно, народные права – это исключительно отрицательные права, это права на признание свободной, т.е. не подчиненной государству, стороны личности». Развивая свою мысль дальше, он говорит, что «эти права всегда остаются лишь отрицанием и отстранением государственной власти к границам ее компетенции; они лишь предел власти монарха, рассматриваемой с точки зрения подданных. Поэтому юридическая конструкция может заключаться только в том, чтобы превратить эти отрицания в положительные определения прав самой государственной власти»[3]. К этому пониманию гарантий личной свободы в конституционном государстве присоединяется целый ряд немецких государствоведов, как, например, Г. А. Захариэ,

Л. Ф. Рённе и др.[4] Но особенно энергично в защиту его выступает известный юрист П. Лабанд. Он утверждает, что «права свободы или основные права – это нормы для государственной власти, которые она сама для себя устанавливает; они создают пределы для правомочий должностных лиц; они обеспечивают каждому его естественную свободу действий в определенном объеме, но они не обосновывают субъективных прав граждан. Они – не права, так как у них нет объекта»[5]. Таким образом, по мнению юристов, личные свободы – вовсе не права в субъективном смысле, а лишь следствие общего правопорядка и прежде всего известного правового принципа: все, что не запрещено, дозволено.

Однако для всякого ясно, что гражданские свободы содержат в себе нечто большее, чем простое следствие объективного права. Это какое-то добавочное содержание гражданских свобод юристы, отрицающие за ними характер субъективного права, стремятся объяснить как рефлекс объективного права. Полного формального определения рефлекса нет, и навряд ли оно может быть дано[6], но отдельные признаки рефлективного права, отличающие его от права субъективного, юристы обыкновенно намечают. В рефлективном праве можно было бы видеть нечто промежуточное между объективным и субъективным правом, как бы подготовительную стадию к субъективному праву, если бы эти явления допускали переходные стадии. Во всяком случае исторически рефлексы права часто превращаются в субъективные права, и наоборот.

Что представляет из себя рефлекс права, лучше всего пояснить на примерах. Впервые это явление было установлено Иерингом в области гражданского права[7]. Здесь рефлективное право выступает в качестве рефлекса субъективного права. Иеринг приводит следующий чрезвычайно яркий пример частного рефлективного права: когда в многоэтажном доме квартирант второго этажа кладет на лестницу, ведущую в его квартиру, ковер, то и квартиранты третьего, четвертого, пятого и т.д. этажей, пользуясь общей лестницей, приобретают право ходить по ковру. Но квартиранты третьего, четвертого, пятого и т.д. этажей не приобретают субъективного права на пользование этим ковром. У них есть только субъективное право пользоваться лестницей, и рефлексом этого права является отраженное право пользования ковром. То же явление мы постоянно встречаем и в области публичного права. Так, например, государство в своих фискальных интересах, или желая покровительствовать какой-нибудь отрасли промышленности, устанавливает известные пошлины. Благодаря им цена на обложенные продукты возрастает внутри страны, и промышленники, производящие эти продукты, получают добавочную прибыль. Но у них нет субъективного права на обеспечение путем пошлин высоких цен на предметы их производства, так как это обеспечение есть

только рефлекс права. Так же точно, когда, например, городское самоуправление устраивает рынок на какой-нибудь из городских площадей, то домовладельцы окружающих эту площадь домов приобретают известные выгоды, так как плата за сдачу помещений естественно возрастает, а вместе с возрастанием прибыли увеличивается и денежная ценность домов. Но у домовладельцев нет никакого субъективного права на то, чтобы рынок оставался на их площади; городская дума, соображаясь с интересами всего городского населения, может всегда перенести его в другое место без возмещения домовладельцам их убытков, происшедших от этого переноса. Таким образом, преимущественное положение домовладельцев в данном случае есть лишь рефлекс права.

Это своеобразное явление рефлективных прав и использовано некоторыми юристами для объяснения той независимости, которая в известной области, несомненно, присвоена гражданам по отношению к государству. Юристы, не признающие гражданских свобод субъективными правами, приравнивают их к рефлексам права. Государство, по их учению, устанавливает в своих собственных интересах известный публично-правовой порядок. В своих законах оно определяет, что известные дела и отношения подданных или граждан не касаются его, и оно в них не вмешивается. Как результат этих законодательных постановлений получается определенная сфера свободы личности и общества. Однако полномочия, вытекающие из этой сферы свободы, будучи простым следствием объективного права, представляют из себя, по мнению этих юристов, лишь право рефлективное, но отнюдь не субъективное публичное право.

Несмотря на все остроумие этих теорий, отрицающих за личными свободами характер субъективных прав, они по существу неправильны. Как историко-соци-ологическая, так и юридическая теория страдает одним и тем же недостатком: они так заняты обществом и государством, что совершенно упускают из виду самостоятельное значение личности. В самом деле историки и социологи, сводя все к эволюции общественных отношений, не обращают внимания на то, что в этой эволюции, кроме общества, есть еще и другой постоянный элемент – отдельные лица, из которых состоит общество. Выводить все из свойств общества и сводить все к различным стадиям общественного развития крайне неправильно, так как, кроме свойств общества, есть еще и постоянные свойства составляющих его индивидуумов. Но историки и социологи, сосредоточив весь свой теоретический интерес на обществе, не замечают того, что и составным частям или членам общества, т.е. отдельным лицам, присуща подлинная самобытность. Таким образом, под влиянием своего теоретического интереса к обществу они переоценивают его и практически.

Ту же ошибку повторяют по-своему юристы, отрицающие за гражданскими и политическими свободами характер субъективных публичных прав. Для них источником и носителем права является исключительно государство. Поэтому отдельные лица, с их точки зрения, имеют права только по милости государства, причем публичные права граждан являются лишь отражением и следствием государственных установлений. Согласно этому, государство сосредоточивает в себе всю совокупность и полноту прав, представляя в государственно-правовом смысле не только самоцель, но и единственно возможную цель; напротив, отдельное лицо, с этой точки зрения, есть лишь подчиненное средство для достижения государственно-правовых задач. Одним словом, юридическое мировоззрение этого типа в своих конечных выводах есть все, а отдельные граждане, приобретая свое гражданство или свои качества граждан только в силу государственно-правового порядка, представляют собою перед лицом государства как бы правовое ничто. Но достаточно сделать эти заключительные выводы из принятых посы-

лок и тотчас же станет ясно, что юристы, отрицающие за правами человека и гражданина характер субъективных прав, переоценивают государство и недооценивают личность.

В частности, надо признать безусловно ошибочным взгляд на гражданскую свободу лица как на рефлективное, а не субъективное право. В современных развитых конституционных государствах гражданская свобода лица обставлена такими гарантиями, которые, несомненно, превращают ее в субъективное право. Тот признак, который отличает, с юридико-догматической точки зрения, субъективное право от права рефлективного – возможность индивидуального правонарушения и предоставление индивидууму юридических средств для восстановления нарушаемого права[8], в настоящее время полностью присвоен гарантируемой современными конституциями свободе лица[9]. Только на первых стадиях конституционного развития, когда личные свободы уже провозглашены, но еще не созданы правовые формы их защиты, они бывают больше похожи на рефлексы права, чем на субъективные права. Принимая эти исторические обстоятельства во внимание, Г. Еллинек указывает на то, что Гербер для своего времени и своего отечества был совершенно прав, когда он доказывал, что личные свободы основаны лишь на объективном праве и не заключают в себе права субъективного. Однако эти исторические обстоятельства, с точки зрения существа личных свобод, имеют временный и случайный характер. Напротив, по своему существу личные свободы всегда являются субъективными публичными правами; им по преимуществу присущи та индивидуализация, та связь с личностью, которые составляют основной признак всякого субъективного права[10].

Дата добавления: 2015-05-31