Джозеф Уильямс 2 страница

Из складок его одежды (боже, там что, можно спрятать целый арсенал?) появился маленький нож с кривым лезвием, метнувшийся ко мне подобно маленькой молнии. Я не успел не только увернуться, но даже что-либо просто понять; Гаал, сияющий от самодовольства, уже отошел от меня, кровь с моей щеки уже начала капать на пол, а я все еще не ощущал боли.

- Зачем? – спросил я пустой, бесполезный в данной ситуации вопрос.

- Затем, чтобы и тебе было так же плохо, как и мне.

- Да мне и так плохо! – в отчаянии сказал я, слегка повысив голос (где же моя извечная вспыльчивость, когда она так нужна?). – Ты думаешь, что жить в Корпорации так уж замечательно? А чем эта жизнь, скажи мне тогда, лучше королевской?

- Тебе не плохо. Тобой управляют, за тебя все планируют. Тебя кормят, в конце концов. Тебе не надо беспокоиться о том, где добыть средства к существованию. Ты там являешься кем-то значимым…

- А вообще, знаешь, парень, - наконец-то разозлившись, начал я, - не надо было бы тебе тогда вообще принимать наркотики, если такая жизнь тебя ни в коей мере не устраивает! Думать надо было, прежде чем что-то делать!

- О, идиот, ты многого не знаешь, - лицо Гаала стало загадочным и одухотворенным. – Ведь наркотики мне нужны были не для удовольствия. А для того, чтобы найти этого чертова Богарта Гроуберга!

Богарта обычно ищут желающие умереть. Добровольно с ним встречаться не стал бы ни один из разумных людей в мире Трубы. Богарт славился своей жестокостью и чудовищной исполнительностью: было ощущение, что во время своих съемок он не по сценарию шел, не отклоняясь от задуманного кем-то ни на шаг, а выполнял какой-то особо секретный военный план.

Но я-то понял, что Гаал в Богарте не смерть свою видел, а кого-то иного, возможно, даже друга или родственника. И я осторожно спросил сопящего от раздражения и обиды Гаала:

- Это Богарт твой идол?

- Идол, бог, волшебник… Хороший человек. Во всяком случае, он раньше был таким. Честным. Справедливым. Добрым. Тактичным. Таким я его запомнил. Таким он остался жить в моем сердце. И именно таким я желал его увидеть в своём сознании при помощи этой и другой травы…

- А ведь он…и вправду был когда-то хорошим королем. И человеком тоже…наверное. Видишь ли, когда ты близок к власти, то есть находишься буквально в паре шагов (и претендентов) от трона, человечность, родственные связи и хорошие отношения как-то отступают на второй план. Главным становится умение плести интриги и подсыпать яд в кубки. Я не знал Богарта так хорошо, как узнал его ты. Мне в те годы, когда я боролся за престол, было не до его личности…

Вновь замолчали. Время медленно утекало в трещинки пола. Напряжение росло, сгущалось, горой нависало над нашими головами – оно было таким ощутимым, что его можно было резать ножом. Я, надеясь хоть как-то вернуть себе утраченные в разговоре позиции, а еще и восстановить свой авторитет, принялся рассматривать помещение с любопытством археолога, чтобы превратить окружающие нас предметы в хоть какую-нибудь тему для разговора, где Гаал не смог бы показаться столь умным, поспорить со мной, из-за недостатка (или избытка) аргументов, а может, и из-за недопонимания обозвать меня «идиотом». На глаза попалась картонная коробка, на которой стояли серебристые цилиндрические банки – тушенка.

Тушенка? Что?

Пригляделся еще раз – глаза меня не обманули. Это и в самом деле были знакомые цилиндрики с тушеным консервированным мясом. Рот от одной лишь мысли о еде наполнился слюной. Боже, я так давно не ел! Я в тот момент не сообразил даже, что, хотя мы с Мип искали еду во всех городах нашего острова, Гаал ее все же где-то сумел обнаружить, но делиться ею с нами, умирающими от голода, не стал, поставив множество коробок с тушенкой друг на друга в портальном зале, спрятав, таким образом, еду от чужих глаз, в том помещении, в которое наверняка никто не мог заглянуть. Чувство голода подавляло желание растерзать рыжего парня за его жадность. Надо же, мы одну-единственную рыбешку разделили на всех, отдавая лучшие куски рыжему парню – как молодому организму, которому требуются силы, а тут такие запасы еды – и никаких благородных порывов со стороны на самом деле всегда сытого Гаала, никакого желания спасти нас от смерти!

- Так ты, я вижу, возвращаться в Трубу не хочешь, но всерьез решил остаться здесь? – нахмурившись, спросил я. Моя слюна едва не капала на пол, а желудок призывно заурчал, требуя еды. Я решил оставить парня со своей совестью наедине, не принуждать ее мучать угрызениями бездушного Гаала, хотя мне очень, очень хотелось немного поучить его хотя бы некоторым основам человечности.

- Ага, - кивнул Гаал, заметивший направление моего взгляда. В нем явно взыграли чувства злого и жадного собственника, и он поспешил добавить: – А еще я всерьез намерен выпроводить тебя из моего нового жилища. Ты здесь нежеланный гость, запомни этот факт.

- О, я уйду, - улыбнулся я, придумав некий прекрасный план, как можно и еду заполучить, и Гаала к Мип притащить. – Только когда найду в этом городе скафандры. А то, знаешь, лететь в космосе без скафандра будет очень тяжко. И холодно, да. Поможешь мне их найти?

Гаал презрительно фыркнул, как конь, топнул ножкой (ударил копытом) и отвернулся, двинувшись к стене, размахивая руками. Он в тот момент казался колючим, колючим как еж; его энергетика ощущалась как миллиард холодных иголочек злобы, вонзающихся мне в тело.

- Ты идиот, точно. Здесь нет скафандров. Мы обыскали все кругом, но не нашли того, что нам требовалось. Мы с трудом-то отыскали двигатель для катера, что уж говорить про скафандры! Скажи, это место похоже на космодром? Нет? И как ты думаешь, могут здесь быть эти самые скафандры? Нет!

- Я спросил тебя не потому, что ты лучше всех знаешь город и можешь показать мне нужное место! – вспылил я. Мой гениальный план рушился на глазах, и мне срочно пришлось придумывать новый, план «б»; я утешал себя, что если не сработает и второй план, я могу попробовать придумать и воплотить что-нибудь снова еще 31 раз – по количеству остальных букв в алфавите (или 26, кому какой алфавит нравится). – Ты мог эти скафандры найти и где-нибудь спрятать, как спрятал эту тушенку – потому что ты до безобразия жадный гад!

Я, видимо, затронул священную для Гаала тему – тему его жадности. Ах да, и тему спрятанной им тушенки, что тоже очень важно. Рыжий свергнул глазами, метнул в мою персону молнию, напружинился, сжался и прыгнул вперед, метя ножом мне в шею. Далее все оказалось куда легче, чем я думал: против моих рук еще не изобрели действенной защиты. Удар механической конечностью по голове, и Гаал стал спокойным и кротким, как агнец. Мертвый агнец…

Гаала – на одно плечо, коробку тушенки – на другое, и в путь. Надо вернуться к Мип. Разузнать все про возможность полета в безвоздушном пространстве без скафандров – я после наглого и злого заявления Гаала почему-то передумал их искать... поверил ему, что скафандров нигде нет, что ли? Ну да. Людям ведь надо доверять…

50 день Тринадцатого Цикла работы Всемирной Трубы (и так всем понятно, что дата приблизительная).

Я искал в окружавшем меня пейзаже хоть какие-то детали, могущие мне намекнуть о возможном будущем, так же, как и люди в прошлом, жители Целого Мира, искали, например, приметы перед боем, могущие предсказать результат сражения. Меньше всего на свете сытого человека волнуют такие проблемы, как полеты в космос без скафандров, но я, даже будучи сытым человеком, все равно переживал насчет этого. Оказалось, Мип установила на катер атмосферный генератор – устройство наподобие того, которое было установлено на нашем острове (и внутри Трубы), позволяющее на определенном участке пространства образовывать кислород и поддерживать определенную температуру. Мне этот генератор сразу не понравился – было в нем что-то старое, что-то ненадежное, что-то, что вызывало опасение, и я в окружающем пейзаже видел нехорошие приметы, обозначающие крушение нашего маленького судна где-то на просторах вселенной. Впрочем, может, рассудок помутился у меня окончательно, ведь, я так полагаю, нормальному человеку, когда он улетает в холодный космос на маленьком парусном катере, не машут вслед привидения, выдуманные им же, прощаясь? Или нормальные люди вообще не летают в космосе на катере?

В общем, я всего боялся вплоть до того момента, когда судно пересекло границу атмосферного щита «убежища». Когда остров остался далеко внизу, скрывшись за многочисленными астероидами, осколками земной тверди, на которых все еще находились дома, магазины, парковки, кинотеатры, библиотеки, осколками, скопившимися над нашим островом за одну ночь, мне стало гораздо спокойнее, настолько, насколько спокойнее может быть человеку, который видит в каждом окне призраков. Мип умело маневрировала судном, обходя многочисленные препятствия (космос возле Трубы был буквально завален камнями) – ей не впервой было управлять таким катером; я, видя, что ни один астероид не стремится врезаться в наше суденышко, растерев нас, людей, потревоживших величественное спокойствие космоса, в порошок, что ни одна космическая рыба «черт-его-знает» не желает отобедать нами, разбивал все вбредшие мне в голову нехорошие приметы о крушении молотком здравомыслия и уверенности. Все будет хорошо! Остров невезения, прощай навсегда!

Призраки, наклонив головы, стали расходиться – уступая место образам светлого будущего…

Гаал валялся под лавкой – до сих пор без сознания, но, знаете, это ни меня, ни Мип нисколько не огорчало. Гаал пропустил такое замечательное зрелище, как путешествие через космос, но он сам был виноват в том, что сейчас, в то время как остальные впечатляются красотами звёздной и мусорной (то есть астероидной) бесконечности, он находится в бессознательном состоянии. Иногда я припоминал ему тушенку, какую он имел смелость пожадничать, пиная его (легонько, любя) в бок, изгоняя из него периодические появляющиеся искры сознания, приговаривая при этом громкие геройские фразы о справедливости и честности, хотя я сам иногда не верил в то, о чем говорил, не понимал, за что я, в общем-то, бил парня. Но Риэутт, кажется, было все равно, что я делаю с Гаалом. После того, как я принес ей весть о том, как жадность рыжего едва не сгубила нас, Мип стала по-другому относиться к Гаалу – это проявилось в некоем равнодушии к тому, что я делал с неформалом, в пренебрежении, ярко выраженном в словах, в ненависти, отвращении и злобе.

- Его нельзя изменить! – бросила в лицо мне Мип, когда я, принеся Гаала к месту старта, бросил его на борт нашего судна. – Все мои старания ни к чему не привели! То, что ты видишь – это ведь не прогресс, это регресс! Это возвращение в первобытное, если не животное состояние! Хватит. Я умываю руки.

Регрессирующий (по мысли Мип) Гаал очнулся спустя два часа. Он, никому не говоря ни слова, уселся на бушприте судна, подобно носовой фигуре, и стал смотреть вперед; на его лице, когда Гаал поворачивался к нам, я заметил такое скучающее выражение лица, которое означало только «Ну и что и мне ваш космос, я видал и покруче!». Вероятно, «путь звездочета» открывает сознанию такие картины, по сравнению с которыми вся реальная вселенная настолько плоска и уныла, что на ее исследование (да и просто на любование) не стоит тратить ни минуты своего времени.

Мип, отчаянно желающая сделать Гаалу несколько жестких замечаний по поводу поведения, молчала. Не говорила она и со мной, но тут была иная причина - у меня с Ризуэтт за эти дни установилось уже что-то вроде мысленной связи, когда ощущаешь самочувствие и желания собеседника раньше, чем он может об этом заявить. Не нужны были слова, чтобы понять чужие мысли. Да и все, что мы могли бы сказать, уже было сказано раньше, еще во время строительства судна. Теперь я чувствовал, что Мип стала мне кем-то другим, нежели просто знакомой – скорее всего, она перешла в разряд верных друзей. А может, я слишком оптимистично смотрю на сущность людей и их отношения, выстраиваемые со мной. Зачастую даже враги, желая откуда-нибудь выбраться, способны объединиться. Не была ли эта «дружба» тоже подробным «временным объединением»? Как знать... Моя сверхчувствительность не сообщала мне ничего плохого, что могло бы быть сокрыто в душах моих попутчиков, но если мое чутье молчало, то это вовсе не означало, что опасности для меня никакой и нигде не было. Волки иногда способным прикидываться овцами; женщины-гвардейцы иногда могут носить за пазухой нож для открывшейся им спины.

Зато моя чувствительность говорила: Мип устала, Мип сейчас свалится за борт от излишнего напряжения и усталости, накопившихся за несколько часов путешествия и маневрирования между астероидами. Конечно, взглянув на женщину, вы бы не заметили ничего странного – она, прямо держа спину, гордо задрав подбородок, сидела на лавочке возле двигателя и бодро управляла рычагом, двигающим заслонки пропеллера. Ее лицо было каменно-непроницаемым, серьезным, если не сказать суровым, губы вытянулись в одну ниточку (почти-то исчезли с лица!), но глаза выдавали ее внутреннее состояние – они были стеклянными и бессмысленными. Я, будучи хорошим человеком, несколько раз тактично предлагал свою помощь, но Мип ее отвергала, говоря, что она должна это сделать, как это сделал бы любой гвардеец на ее месте – то есть должна превозмочь себя и побороть усталость, довести попутчиков до конечного пункта назначения, спасти всех, не взирая ни на что, и в ответ на ее заявление я выразил сомнение по поводу того, что все гвардейцы без исключения так беспокоятся о своих попутчиках, как Мип.

Мип сломалась быстро. Ее решительный настрой вспыхнул и погас, фитилек упрямства отправил в небо струйку дыма, а сама Ризуэтт стала растаявшей, размякшей, деформированной от усталости настолько, что больше напоминала оплывшую бесформенную свечку, а не человека.

- Мип, давай я поведу… - начал я, пытаясь оттащить женщину от рычага управления.

Ответ полусонной Ризуэтт поставил меня в тупик:

- А почему же ты не предложил это раньше? Ведь ты видел, что я устала…

Хотелось громко ругаться и топать ногами, проклиная всех богов на свете. О, эти женщины! Я никогда не понимал их логику! Ну что, что мешало ей принять мою помощь раньше???

Но топать ногами и ругаться я не мог. Я ведь уважал право других людей на тишину и спокойствие. Не думаю, что кому-нибудь из них было бы приятно выслушивать мои нецензурные вопли.

Я слабо улыбнулся и поднял Мип с лавочки, дабы перенести ее в другое место, где она могла бы отдохнуть. Ризуэтт казалась такой маленькой и хрупкой в моих огромных руках – как стеклянная статуэтка изящной балерины. Я, прижимая женщину к своему сердцу, чувствовал ее особую энергетику – тщательно скрываемая Мип женственность желала вырваться из души гвардейца, человека, которому необходимо было всегда быть сильным, быть подобным мужчине. Возможно, Мип хотела бы признаться мне в своей слабости, в том, что и она может не все, но ее сущность, за годы проживания в гвардейской среде порядком огрубевшая, ставшая чрезмерно исполнительной, не позволяла ее устам произнести столь кощунственные для ее должности (теперь уже бывшей; у меня было ощущение, что Ризуэтт не до конца свыклась с мыслью о том, что теперь она никто) слова. Уложил женщину рядом с Гаалом, потребовав от того присматривать за Мип, выслушал множество непечатных выражений в свой адрес. Если выцепить все допустимые в обществе слова, эмоциональный крик Гаала, длительностью около двух минут, превратился в бы в шедевр лаконизма.

- Я не хочу это делать, - вот примерно так сказал Гаал.

- Тебе придется это сделать, парень, - оскалился я, придвигаясь к нему максимально близко. – А не то ты лишишься последнего, что тебе еще позволяется делать на этом корабле – сидеть, не будучи связанным. Выкину за борт нафиг, и ты не заметишь, как тобой пообедают проклятые «черт-его-знают». Ты ведь видел, что они следуют за нашим судном? Эти рыбы – разумны, и они умеют читать мысли; одного лишь моего намерения будет достаточно, чтобы эти создания тебя, поганца, сожрали, не трогая нас.

«Черт-его-знает» и в самом деле долгое время летели за катером «косяком» (или как еще можно охарактеризовать способ их передвижения – ну не «стаей» же или «толпой»?), полностью повторяя во время полета характерные движения своих водных собратьев – они шевелили плавниками, били хвостом, плавно извивались, будто бы омываемые космическими течениями. Я боялся этих рыб только в первые несколько часов – потом привык к ним и уже не обращал внимания. Однако Гаалу, похоже, до сих пор было как-то не по себе от одного лишь вида «черт-его-знает», видимо, и на острове пытавшихся отобедать пареньком, но Хоуп, похоже, для нас делал вид, что ему решительно все равно до того, кто и что его окружает. Равнодушие он изображал неумело. Глаза выдавали его страх.

-Вот так просто выбросишь? – спросил Гаал, смотря на меня подобно волчонку. – И тебя не будет воротить от одного лишь вида моих внутренностей, разлетающихся по всей галактике? А совесть твоя будет тактично стоять в сторонке, колупая носком ботинка землю?

Умелый выпад. Кажется, Гаал кое-чему научился от Мип – если знала бы женщина, что ее усилия не были напрасными, она обрадовалась бы сильно, вот только о том, что эффект от «воспитания» поменял свое направление на противоположное, упоминать в целях своей безопасности не стоило. Интересно, все хорошее, что проходит через душу Гаала, становится таким отвратительным и гнилым?

- Играешь на моих чувствах? – скептически ухмыльнувшись, я скрестил руки на груди. - Напрасно. – Далее, надеясь повлиять на Гаала, я решил использовать жесткие методы – сказать о его никчемности и ненужности. Да, это неправильно; психологи мира Трубы не во время конфликтов не рекомендуют говорить подобные слова, но по-иному в тот момент я не мог, рыжий меня доконал. - Я к тебе не привязывался; ты мне никто, я тебе никто, мы чужие люди! А чужих людей, тем более, таких бесполезных, иногда надо приносить в жертву. Хотя бы ради своего спокойствия. И твоего тоже. Ведь ты так не хочешь возвращаться в Трубу – что тебе будет, если тебя съедят рыбы?

- Мне будет больно, знаешь ли… - Гаал, этот непробиваемый равнодушный парень, после моего заявления смутился, что ли? Или мне и моему чутью показалось?

- Больно? – наигранно удивился я, желая в тот момент нанести Гаалу последний словесный удар - смертельный. – У человека, не дружащего со своим телом и разумом, боли не может быть по определению. Зато рыб мне, честно говоря, жалко. Они ведь отравятся, попробовав тебя на вкус – не только от твоей злости, но и от наркотических веществ, которыми ты наполнял свое тело.

Гаал сжал руки в кулаки. Обиделся. Он уже знал, что со мной препираться опасно для здоровья и потому сделал разумный выбор – помолчать. Я, удовлетворившись его выбором, кивнул головой в сторону спящей на лавке Мип, и Гаал, сопя от разрывающего его негодования, принялся «присматривать за женщиной», придерживая ее расслабленное тело, дабы оно не упало с лавки во время тряски из-за маневров.

Вернулся к рулю.

Весь последний отрезок пути мне фактически не надо было предпринимать каких-либо действий. Мусорная картина возле Трубы переменилась всего за несколько часов – астероиды, скопившиеся в нескольких местах, освободили некую площадку, то есть космическое пространство некоторого размера, такого, что там могли свободно пролететь все корабли гвардейцев – а таких судов было не так уж и много, всего-то около десяти на всю Трубу. Да, площадка была мала, но ее вполне хватало нашему катеру, и я, выжимая из двигателя всю возможную мощность, гнал катер вперед, к нашему теплому миру. В космосе мне было неуютно и холодно. Знаете, как я устал от этого постоянного холода, от которого не спасал даже атмосферный генератор? Нет! Я не просто ждал, пока мы достигнем Трубы, нет, я с волнением ЖДАЛ, забыв в тот момент про все остальное, «несущественное». Я забыл и о голоде, оставив без должного внимания коробку тушенки, до которой каким-то неведомым образом добрался Гаал (ведь это так сложно - добраться до коробки, если она находится в носовой части, и я ее из-за лавки не вижу): я слишком поздно спохватился, услышав звук пробиваемой ножом (черт, я его что, оставил на одной из лавок?) крышки. До Трубы оставалось совсем немного, пара десятков метров, и я позволил себе на несколько минут отпустить руль, дабы восстановить справедливость и наказать рыжего парня.

К нему я кинулся коршуном, громко крича:

- Крыса корабельная! Теперь ты точно окажешься за бортом!

К моему удивлению, Гаал, подождав несколько мгновений, сам выбросился за борт. В прямом смысле этого слова – оттолкнулся от борта катера и полетел в сторону Трубы, в несколько раз быстрее, чем двигался катер. До огромной, вблизи похожей на земную твердь (правда, находящуюся в наклонном, почти что в вертикальном положении) Трубы оставалось совсем немного, и рыжий парень, все точно рассчитав, долетел до внешней стороны мира и зацепился за одну из многочисленных щелей, из которых бил яркий свет. Гаал почти что растворился в ярком потоке, стал невидимым. Держась за уходящую вверх расщелину, он полупрозрачной тенью проворно полез наверх, до темной пещеры, находящейся выше.

- Э… - только и смог вымолвить я, следя за каждым движением парня.

И совершенно забыв при этом про катер! Он на полной скорости приближался к твердой и неприветливой поверхности Трубы, и возможности хотя бы как-то уйти от столкновения у нас не было! Корабельной крысой почувствовал себя я, когда, хватая все самое необходимое (Мип и тушенку), прыгал с борта своего судна, оставляя его на милость жестокой судьбы. Я коснулся поверхности Трубы, и, одновременно со мной, из пункта «А» («убежища») в пункт «Б» (Труба) прибыл катер с определенной скоростью – правда, в этой жизненной задачке ни слова не было про внезапно возникшую на пути стену – внешнюю сторону нашего мира.

Атмосферный генератор, по-прежнему вызывающий у меня опасения, медленно полетел прочь от Трубы и обломков катера, унося с собой кислород и относительно нормальную температуру. Ледяной безжалостный космос начал стремительно надвигаться на нас с Мип, но степень его воздействия на нас еще не была высокой – не дошла до границы убийственности. Меня охватил такой ужас, что на несколько секунд мое тело просто парализовало.

Как быть?

Я прекрасно понимал, что необходимо как можно скорее попасть во внутреннюю часть Трубы, но я совершенно не представлял, как это можно сделать с бесчувственной Ризуэтт, которую я держал одной рукой, прижав ее к себе так, будто бы она была мешком с сахаром. Я при помощи своих рук всегда мог быстро забраться в любое недоступное обычным людям место, мог и в одно мгновение долететь до какого-нибудь прохода вовнутрь, но я опасался, что сделаю это недостаточно быстро, и женщина задохнется или замерзнет, что фактически – очень глупо, это будет неоправданной смертью, а если посмотреть с моральной стороны – плохо для меня и моей совести. Я легонько похлопал Мип по лицу, приводя ее в чувство.

- М-м-м, что? Джозеф, зачем ты… Ох, как же холодно…

- Молчи, Мип. – Я впервые почувствовал к Мип что-то большее, нежели простое дружеское отношение. Я понял, что теперь мне надо приложить все усилия, чтобы Ризуэтт выжила, чтобы я еще раз услышал ее голос, и вряд ли эти душевные установки могли появиться, если бы я просто спасал своего друга. – Дыши пореже. Сейчас, заберусь повыше, а там мы попадем в Трубу, и все будет хорошо…

- Джозеф, что случилось?.. – спросила Мип с нотками истерики в голосе. – Почему мы здесь? А где катер?

- Пожалуйста, Мип, вопросы потом… Переберись мне на спину, и держись за меня как можно крепче. – Ризуэтт послушно сделала так, как я просил, ухватившись своими руками в грязных жёлтых перчатках за мои плечи. - Мы сейчас…

Прыжок! Невесомость подхватила меня, помогла преодолеть некоторое расстояние, и я смог зацепиться за выступ и осторожно придвинуться к той щели, по которой вверх забирался Гаал.

- …заберемся…

Прыжок! Щель была преодолена в одно мгновение; я, чувствуя себя едва ли не супергероем, вытянул вперед механические руки, намереваясь схватиться за что-нибудь наверху. Пещера, в которой укрылся рыжий парень, находилась совсем недалеко – рукой можно было подать…

- …в эту д***нную Трубу…

Холод забирался мне под одежду, замораживал кости и мышцы, замедлял мысли. Мип уже никак не реагировала на мои слова, не задавала каких-либо вопросов (да и не надо было это), но ее молчание можно было объяснить тем, что она всего лишь потеряла сознание, а не замерзла – ее теплое дыхание все еще опаляло мне шею. Мне же дышать становилось все труднее; силы покидали меня с каждым метром этого безумного скалолазания. Мое сознание, объединившись с ослабевшим телом, говорило мне – отпусти руки, отдайся на милость космоса – для чего тебе жить в Трубе, если там ты ничего не добьешься? Моя темная сторона, о которой я обычно предпочитаю никому не говорить, настоятельно советовала бросить Мип, чтобы самому быстрее забраться и спастись. Что мне эта Ризуэтт, в самом деле? Она гвардеец, она из тех людей, выстроившихся в очередь, кто хотел бы меня убить…

Отпустить?

Спастись?

Или умереть вместе с Мип?

- Не-е-е-е-е-ет!!! – заорал я на всю космическую пустоту, превозмогая себя, собирая последние силы для финального прыжка.

Все будем жить! Все…

…будет…

…хорошо…

Едва мое тело оказалось на уровне темного провала пещеры, как меня потянуло куда-то вниз – то есть внутрь этого самого провала. Я, порядком разогнавшись, больно ударился ногами о пол; неожиданно сказка об Алисе в Стране Чудес стала реальностью - пол оказался потолком, и я медленно полетел вниз, обратно, в космос, притягиваемый каким-то крупным объектом. Мне стоило больших трудов оттолкнуться от одной из стен, вдоль которой я падал обратно, и приземлиться вместе с Мип на крохотном пятачке земли, от которого шел проход, пробитый в стене каким-то отчаянных шахтером. В мои легкие хлынул обжигающий сухой воздух. Стало гораздо теплее.

Это место приняло нас. Мы были внутри Трубы, где-то глубоко под землей, под территорией какой-то страны…

Пронеся Мип несколько дальше в тоннель, постоянно шедший вверх, я опустил женщину на камни, чтобы дать ей время в спокойствии восстановиться, прийти в себя. Постоянно вспоминая о Гаале, которого я до этого пытался изгнать с нашего судна именно за попытку съесть что-нибудь из наших запасов без спросу, ставя себя на его место, прекрасно понимая его намерения (рыжий ведь тоже человек, хотящий есть), я решил открыть баночку тушенки, одну из тех, что я рассовал по карманам, и, уже продырявливая ножом, ранее принадлежавшим Гаалу, крышку, мое внимание привлекли маленькие золотистые звездочки, лежащие в пыли пещеры. Я, будучи любопытным существом, поднял одну из них, надеясь, что это окажется кусочком драгоценного металла, и я был приятно удивлен, когда оказался прав – это и в самом деле был драгоценный металл. Вот только он был не в виде самородка, нет. По всей пещере были рассыпаны маленькие круглые золотые монеты…

50 день – 51 день Тринадцатого Цикла работы Всемирной Трубы.

Дата добавления: 2015-05-26