Служба охраны правопорядка и судебного разбирательства, город Примдиш, Крогр, Южная часть Трубы 2 страница

- Всего-то? Так я же это всегда знал… - Джозеф, откинувшись на спину, посмотрел наверх, на какой-то город, названия которого он не знал, зажмурился, прикрыл лицо рукой, ощущая нестерпимый жар Луча. – Блин, со вчерашнего дня капли во рту не было. Я бы выпил чего-нибудь крепенького. Думаю, сейчас прекрасно подошла бы водка. Она бы скрасила мое одиночество, она бы придала моей жизни смысл… Но, черт возьми, на этой посудине нет ни одного ящика с алкоголем!

- Воздержание, Джозеф, еще никого не погубило, - заметил Гаал, принимая горизонтальное положение тела. – В том числе и от алкоголя, и от женщин, и от денег. Не имея чего-то или имея это в ограниченном количестве, наряду с постоянной жаждой большего привыкаешь к экономии или постоянному отсутствию этого. Во время воздержания ты из раба желания превращаешься в рабовладельца, то есть делаешь своими рабами эти самые прихоти, без которых ранее не мог жить.

- А еще, Гаал, можно воздерживаться от наркотиков, - Джозеф привстал и выдернул из рук рыжего парня недавно зажжённую сигарету, распространяющую вокруг себя сладковатый дым – явно не табачный. Гаал серьезно посмотрел на Уильямса, но это ничего, кроме смеха, у Джозефа не вызвало. - Разве это плохое воздержание? Гаал, ты достаточно умный человек, и у тебя есть интерес к жизни, что весьма неожиданно, ведь обычно люди-наркоманы, даже бывшие, подобные тебе, а тем более побывавшие в Гессельхедских Полях…

- Что, тупо дохнут под забором, как свиньи? Называй вещи своими именами.

- Верно, и это тоже. А еще они вряд ли отличаются большим умом. У них нет будущего. Но у тебя оно есть, оно должно быть, потому как твоя личность, по сути, уникальна. Ты очень образованный человек, это видно из твоих мыслей. Ты мог бы… ну…я не знаю…

- Умным в этом мире не место. В наше время особо ценится тот, кто умеет приспосабливаться, а, знаешь, иной раз, чтобы приспособиться, ум не нужен.

- Ты прав, конечно. Но все же я бы тебе настоятельно советовал не курить больше эту отвратительную фигню. Подумай не только о будущем, но и о настоящем. Ты разрушаешь свое тело. Боюсь, что в свое будущее ты сможешь войти уже в состоянии полутрупа.

Наркотик полетел за борт маленького судна, и Гаал проводил его грустным взглядом, испытывая отчаянное желание броситься вперед и схватить его. Он только-только начал оказывать на Хоупа свое «приятное» воздействие, а тут этот Джозеф…черт бы его побрал…

- А что за такое воспоминание у тебя, связанное с Богартом? – неожиданно спросил Уильямс, вспомнив, как изменился в лице рыжий парень, когда услышал это имя впервые, и Гаал почувствовал себя загнанным в ловушку. Вот он, момент, когда придется делиться своим сокровенным, своей мечтой, определившей всю его жизнь, но в одночасье рухнувшей после сцены побега с корабля… Богарт… Тогда, на судне, когда бывший король, будучи весьма проворным, все равно являлся беспомощным, Гроуберг был куда более реальным, нежели казался Гаалу тогда, когда появлялся из стены, зовя с собой на прогулку по Целому Миру. Волшебник превратился сначала в злого колдуна, а потом и в дьявола, на самом деле снимающего фильмы, во время которых он уничтожал население, города, его дом, в конце-то концов! И это был тот, кого он так долго искал, кого любил, кого уважал! Гаал, разозлившись на Богарта окончательно, полез трясущимися руками в карман за новой дозой, но Джозеф с силой схватил паренька за запястье, выворачивая руку.

Гаал закричал, кулаком ударив металлическую конечность Уильямса.

- Больно!

- Ты мне так не ответил, - дружелюбно улыбнувшись, ответил поверженный жизнью великан, возвращая Гаала на разговор, от которого тот готовился уйти, погрузившись в молчание и нервное курение.

- А если я не хочу отвечать? – огрызнулся Гаал, и, сам не ожидая, провалился в картины прошлого, вызванные подействовавшим наркотиком, который Гаал начинал курить. Глаза парня начали стекленеть, пока не стали такими бессмысленно-отчужденными, что Джозефу невольно стало страшно.

Куда ты унесся, Хоуп? В какие дали своего отравленного сознания? Что ты видишь?..

«…Мир встретил Гаала холодно. Без распростертых объятий, что было вполне предсказуемо. Если раньше мир был теплым, маленьким и понятным, запертым в четыре стены дома семьи мальчика, где были свои правила и законы, то теперь границы вселенной Хоупа заметно раздвинулись, и, самое главное, вместе с раздвижением границ пришли и свои понятия о том, как жить надо, а как нежелательно. Этот мир требовалось исследовать, сопоставить с картинками из своих «снов», чтобы понять, где искать Богарта Гроуберга, но никто не хотел быть для маленького мальчика проводником по огромным землям разных стран. Более того – кому бы мальчик ни рассказывал о своем желании, о своей цели, все его высмеивали, считая, что этот Богарт – явно из области детских фантазий.

- Детка, здесь тебе не твоя комнатка в теплом домике, - насмехался Пес Баркли, подросток, коему было на вид около четырнадцати, но, судя по его словам, в душе он был уже стариком. - Здесь Злой и Прозаичный Мир Рано Взрослеющих Людей. Здесь никакие твои фантазии не действуют. Здесь надо думать только о том, чтобы выжить. Вот посмотрим на тебя вечером, как ты захочешь есть и спать, как запросишься к мамочке домой… – И Пес загоготал вместе со всеми своими прихвостнями, беспризорниками, сплотившихся в стаю с одной только целью – выжить. Они имели свободу, но для чего она им нужна была, если смысл существования сводился лишь к удовлетворению низменных потребностей? Кто мог вырасти из них, живущих без детства, рано взрослеющих, рано стареющих, погруженных в дикий мир беззакония и постоянных лишений? Кто мог вырасти из них, людей, не имеющих никакой мечты, облагораживающей жизни?

Смех, смех несся вслед обиженному, но целеустремленному, никогда не сдающемуся мальчику, шагавшего через этот мир с упорством скалолаза, решившего взобраться на самую высокую гору. Он шагал к мечте, преодолевая расстояние, и никогда не забывал, ни на минуту, что он – человек, а не зверь. Несколько месяцев существования с Псом Баркли не ожесточили его, но сделали сильнее, показав, что даже в таком состоянии, приближенном к животному, не стоит забывать о своей истинной сущности, о том, ради чего люди некогда поднялись выше остального животного мира, оставив многие звериные черты в прошлом.

Временами Гаал сильно замерзал. Несколько раз оказывался на краю гибели – от голода и болезней. Но он всегда выживал, потому что у него был тот человек, ради которого можно (и нужно) было жить.

Богарт! Я иду к тебе!

Время шло. Про такого волшебника, как Гроуберг, никто не знал, никто вообще не верил в возможность существования человека, проходящего сквозь пространство ради прогулок с каким-то мальчиком из бедной семьи. Страны оставались позади, люди, завидующие, что Гаалу удалось повидать мир – сначала во сне, а потом и наяву, уходили в прошлое, но Хоуп, несмотря ни на что, хода не сбавлял, все равно продвигаясь навстречу новым землям, все равно раз за разом окунаясь в многочисленные человеческие пороки, которые частенько на него выплескивали, точно помои. Жадность, гнев, гордыня, зависть – по Гаалу проскакали на конях почти все семь смертных грехов.

В том, что картина мира, показанная Богартом, и реальный мир заметно отличались друг от друга, было что-то странное. Конечно, Гаал уже тогда заметил, что нигде в этом мире нет идеальной жизни, но то, что с каждым днем своего настоящего путешествия он попадал во все более абсурдные ситуации, показывающие, что дом для душевнобольных неожиданно разросся до размеров целой планеты, как бы намекало Хоупу, что тогда, во время своих «снов», ему была показана какая-то неправдивая постановка того, что его вообще могло ждать. А, может, и не было никакого Богарта, а он и в самом деле был порождением фантазии? И все то, что он видел ранее, было искаженными образами, воспринятыми из познавательных телепередач и книг?

Вот тут-то и началось отчаяние. Пришло, нахлынуло на мальчика, как водопад, потопив в нем любые чувства. И вот тогда-то добрый человек, имени которого никто не знал, одно лишь прозвище - Конь – подарил Гаалу его первый наркотик. Легкий, но призванный увести сознание Хоупа к таким неведомым далям, что он сможет не только найти ответы на все мучающие его вопросы и восстановить целостную картину правильного мира, но и с Богартом увидеться, каким бы мифическим тот не был.

- В этом, - сказал Конь, обнажая в улыбке свои огромные желтые зубы, указывая тощим пальцем на наркотик, - нет ничего страшного. К тебе тоже явятся все древние боги, как они приходят ко мне, а мне это, как историку, необходимо регулярно. Зависимости нет, но сколько же это доставляет удовольствия, насколько же это полезно мне для моих проектов! Ох, парень, как я тебя понимаю! – засмеялся человек, обнимая мальчика за плечи, создавая иллюзию защиты и некоторой заботы, вставая у него за спиной и наклоняясь головой к уху Гаала, чтобы шептать туда самые разные «приятные» слова «нехорошей» рекламы, соблазняя Хоупа совершить что-либо, как это когда-то повелось со времен райского змея-искусителя. - Я когда-то верил, что у меня в комнате жил монстр, под кроватью. Но потом, стремясь с ним разобраться, узнать его сущность, чтобы подготовиться к возможной битве с ним, я с помощью этого лёгкого и приятного вещества переместился в его пространство, в его параллельный мир. Монстр под кроватью рассказал мне даже больше, чем иные люди. Я узнал, что существуют различные боги, создавшие этот мир, и целенаправленно двинулся к ним, к новым знаниям, каких еще не знал человек, лишь иногда немного увеличивая дозу. Но зависимости как не было, так и нет… Не бойся.

Гаал увидел мир опять – правильный мир, красивый, но не идеальный, такой, каким он и запомнился. Увидел путешествия через свет и пространство в компании с волшебником. Вновь всколыхнулось слабое чувство забытого счастья, желание обрести его вновь, и Гаал, фактически поселившись в жилище Коня, человека, обеспечивающего его наркотиками в обмен на исполнение некоторых заданий, которые Гаал принялся с рвением и прилежанием делать, приостановил свои поиски в реальности, полностью уйдя в мир, порожденный его фантазиями и кошмарами. Богарт… Он снова был там, он снова выходил из стены, и снова он брал за руку маленького мальчика, чтобы вести его за собой. Через испепеляющий свет к истине.

Конь заставлял Гаала не только делать за него всю работу по дому, но и учиться, ведь весь мир этого человека держался именно на вере в силу и невероятные возможности образования. Именно во время проживания у Коня Гаал и прочитал, принудительно и по собственному желанию, множество книг самых разных жанров, знания из которых использовал в разговорах с собеседниками. Именно Конь сделал Хоупа таким, каким его видел Джозеф – человеком, имеющим будущее. Сам студент считал, что в наркотиках не было ничего зазорного: он объяснял это тем, что многие известные личности не создали бы свои произведения и не написали бы столь необыкновенные научные труды, если бы не принимали что-либо запрещенное. Гаал тоже начал придерживаться такой точки зрения, ведь было в ней некоторое рациональное (по его мнению) зерно – в самом деле, чем еще можно было объяснить такую гениальность творений, будто бы вытащенных из мира снов, заведомого идеального, если не приемом наркотиков?

Богарт являлся Гаалу во сне, где путешествия по миру продолжались, и Гроуберг все чаще говорил, утешая Хоупа, что все, что он видел в реальной жизни, не более чем кошмар. Наяву Хоупу тоже жилось неплохо – здесь его мирок был таким же уютным и ограниченным, как и его комната в доме его семьи. Зависимость, несмотря на уверения Коня, росла вместе с невероятными знаниями, наполняющими сознание Гаала, пока не стала такой сильной, что разорвать этот замкнутый круг «ты мне наркотик – я тебе что-нибудь делаю» оказалось невозможно. Коня это тоже вполне устраивало: в мире, где люди жили и работали только ради себя, студент, полностью погрузившийся в учебу, не мог «работать и жить», обеспечивая свое будущее благосостояние, и потому иметь с собой рядом бесплатного раба, который мог делать все, что угодно (стоило лишь помахать наркотиком перед лицом Гаала, как перед ослом машут морковкой, заставляя его ехать), и даже сложные задания, любые, но приносящие деньги, было выгодно. Подобный симбиоз был для людей какой-то своеобразной гарантией стабильной жизни, и так продолжалось бы и дальше, либо до смерти одного из двух наркоманов, либо до появления у Коня нового раба, если бы в один прекрасный день Богарт, вызываемый искусственным расширением сознания, по какой-то причине все-таки не пришел к Гаалу.

Не появился Гроуберг и на следующий день. Гаал испытал стойкое ощущение дежавю, правда, на сей раз довольно просто было обвинить в том, что вымышленный Богарт не пришел, не себя, но малую дозу, которую ему ежедневно давал Конь.

- История повторяется! – жаловался Гаал Коню, смотря в его стеклянные от наркотиков глаза, смотря на его сгорбленную над столом изломанную, гротескную фигуру, на его резкие, порывистые движения рук во время сортировки различных порошков и травяных смесей по пакетикам с обозначением степени воздействия вещества на сознание. – Мне нужно увеличить дозу! – капризно потребовал Гаал, ударив кулаком по столу. Хоуп за время жизни у Коня сильно вырос, не только в физическом, но и в душевном плане, но зависимость обычно стирала все границы – возрастные, половые, прочие, возвращая человека в детство, в такое состояние, когда понятия о морали куда-то улетучиваются, а вседозволенность (или, скорее, ощущение куда-то пропавших некоторых ограничений) и смелость появляется. Так же, с такими же капризами, мог требовать конфет ребенок, надеясь такой грубой манипуляцией добиться своего, и, хотя Гаал уже вышел из этого возраста, он все равно вел себя именно таким образом.

- Нет! – грубо возразил Конь, стирая с лица свою самодовольную улыбочку. – Вообще-то, если я увеличу дозу, риск смерти повысится! А что уж говорить про зависимость?

- Зависимость? – проскрипел Гаал, проводя острием ножа по некрашеному столу. – А ты не думал, что ты уже зависим, несмотря на все «меры предосторожности»? Или я? О, одна женщина сказал мне, что я «наркоман проклятый» – значит, это уже настолько сильно заметно, что скрывать более нечего, это бессмысленно! Дай мне дозу! Быстро!

Гаал чувствовал, как с каждой минутой все больше начинают болеть кости – верный признак того, что необходимо вновь принять нужное вещество, давно включившееся в обмен веществ, ставшее неотъемлемой частью организма. Откуда-то пришла тяжелая усталость, невыносимая, склеивающая веки, тянущая в горизонтальное положение, уничтожающая все силы в организме, и Гаалу пришлось совершить над собой настоящее издевательство, чтобы не упасть на пол здесь же, и оно, то есть это самое издевательство, должно было быть как-то вознаграждено. Например, новой дозой… Она была так близко, лежала, уже завернутая в газетку, приготовленная для курения, но в то же время она была очень далеко, она была поистине недосягаема, в неведомых далях, которые охранял злобный тролль по прозвищу Конь. Конь, ты что, не видишь, что со мной творится? – хотелось крикнуть Гаалу, но он не смог бы в ту минуту связать и два слова, не то что составить большое предложение.

- Не дам, - отрезал Конь. – Если хочешь большего – иди и ищи дозу сам. Я не собираюсь превращать тебя в наркомана.

- А сам-то ты кто? – прошептал Гаал еле слышно, ощущая себя в тот момент едва ли не героем – он все-таки сумел задать такой простой короткий вопрос, хотя думал, что сил на это не найдёт. – Г..го…говорящий от имени богов? – Сухие губы плохо слушались, а язык, казалось, с минуты на минуту отвалится. - И все равно не наркоман?

- Я не зависим от наркоты! – взревел Конь, вставая со стула, стремясь казаться грозным.

- О… Я, кажется, нашел себе дозу, - улыбнулся Гаал настолько неприятно, что Коню, в общем-то, сейчас безразличному ко всему, что не касалось приема наркотического вещества (организм считал, что время этого уже пришло), стало не по себе.

Конь, читалось в жутком взгляде Гаала… А ведь ты же в тайне от меня повысил себе дозу, да? Я видел, что окурков, остающихся после тебя в пепельнице, стало слишком много. Я знаю о тебе теперь гораздо больше, чем ты обо мне, и даже то, что ты, известный борец за справедливость, почему-то окружил себя справедливостью большей, чем ее полагается другим людям, в том числе и твоему товарищу-рабу. Неужели это так деньги, заработанные мною, на тебя повлияли? Неужели ты изменил свое мировоззрение, превратившись из консервативного, но доброго коммуниста-наркомана, бедного студента, думающего о благе других, в бездушного капиталиста, думающего только о себе? Или, может, это не богатство, а жизнь заставила тебя увеличить дозу? Нет, я не вижу, чтобы что-то ухудшилось, например... Что же такое с тобой случилось, что, Конь?..

Хоуп, во время выдвижения своих требований играющийся с ножом, копящий в себе силы для последнего рывка, когда понял, что настал момент для «достижения своей цели», сжал рукоятку ножа как можно сильнее, до боли в пальцах, и коршуном кинулся вперед, лезвием метя в горло противнику. Лишь один удар – и чужая жизнь оборвалась.

Как же легко отнимать жизнь – раз, и все, но как же это приятно – чувствовать, как твоя внутренняя сущность-вошь начинает перерастать в нечто большее – и более приятное!.. Неужели именно поэтому многие кровавые тираны, даже после того, как запугали свой народ, продолжали устраивать показательные казни – не для устрашения масс, но больше для своего удовольствия, для поднятия своей самооценки устраивая в своей стране настоящий геноцид?

Кровь, пульсируя, вытекала на пол. Последнее препятствие на пути к Богарту было устранено.

Это уже потом, буквально через несколько часов, пришло осознание совершенного. Потом были и слезы, и ползанье на коленях перед Конем с просьбами, обращенными ко всем богам на свете, в том числе и к тем, с которыми наркоман общался регулярно, о чуде, об оживлении мертвеца, это потом был суд над Гаалом и его лечение в Гессельхедских Полях. Это – потом. А тогда было одно лишь удовольствие. И на мгновение появившийся из-за тумана грустный лик Богарта, произнесший одно лишь имя. Его имя.

Гаал. Неточное сокращение имени Галахад (Леланд любил давать детям громкие имена), имени священного, имени, связанного с легендами древних людей Целого Мира о каком-то короле Артуре и его рыцарях. Имени того человека, которому (единственному из всех!) Грааль дался в руки. Имени того человека, которому покровительствовал Бог, который мог многое, почти все, и даже больше…

Гаал».

- Пхе! Фу, Гаал, что это за дрянь-то такая?

Из туманных далей прошлого рыжего паренька выдернул надсадный кашель Джозефа. Уильямс силился вдохнуть в себя воздух, вот, правда, спазм не хотел давать ему это делать, цепкой хваткой держа Джозефа за горло. После вдыхания дыма странной сигареты, найденной со скуки в карманах Гаала, лёгкие короля, в общем-то, уже основательно испорченные курением (но обычным) сжались до такого состояния, что в его организм вообще не мог проникнуть воздух, могущий спасти Джозефа от удушья. Короля охватил самый настоящий ужас; он упал на колени, простирая руки к почему-то медлящему Гаалу, проливая слезы, силясь что-то сказать, и пока до рыжего парня дошло, что же именно Джозеф от него хочет, организм поверженного жизнью великана находился на грани смерти от кислородного голодания. Вот только король не мог знать, что Гаал сразу понял, что Джозеф просит помощи; рыжему было настолько приятно немного помедлить, поиграть с чужой жизнью, что он позволил себе еще несколько мгновений понаблюдать за королем, ощущая себя при этом всемогущим…

Рыжий неформал, получив немало удовольствия от картины чужих страданий, с силой постучал по спине Джозефа. Король, вероятно, получивший возможность вздохнуть, сделал это слишком громко для этой хрустальной тишины, обволакивающей их суденышко этим жарким днем, и она разбилась, и крик радости от такого простого рефлекторного действия, как дыхание, быстро разнесся внутри всей Трубы, залетев в каждый город.

После этого король, свесившись за борт, еще долго оставлял в воздухе частички еды, поглощенной им много дней назад, слезы, чистые, прозрачные, как стеклянные шарики, ругательства, растворяемые в бесконечности. Гаал наблюдал за Джозефом с улыбкой. Когда-то давно, когда он впервые попробовал наркотик, предложенный Конем, у его организма была похожая реакция – единственная разница, пожалуй, была в том, что подобные муки он претерпевал, находясь в уединении – в туалете. И это было не так унизительно, как здесь и сейчас, в воздухе, на обозрении всех жителей городов, могущих поднять свои головы вверх и без труда увидеть безобразие, которое происходит с Уильямсом.

Наконец король сумел спросить:

- Скажи мне, что это, что это было?

- Эта трава, обычно произрастающая в промышленных зонах, называется поэтично – путь звездочета. Говорят, что если курить ее регулярно, можно увидеть космос.

- А ты видел его, этот космос, да? Видел? Мне кажется, такой травой можно только тараканов травить…

- Видел. Более того: я убил человека именно за то, что он пытался ограничить мне доступ к вселенной… Я ж космонавт со стажем, и без полетов в космос я не могу прожить и дня…

С самого раннего детства на Мип Ризуэтт была возложена большая ответственность: сначала за своего питомца, потом за всеми животными домочадцев (в то время как остальные или работали, или болели), потом и за самими домочадцами (кто-то утверждал, что всю семью Ризуэтт свалила Солнечная зараза), а потом, незаметно так, на Мип стал держаться весь дом. Он никогда не жаловалась на свою судьбу, потому как понимала, что иного выхода из той ситуации не было, и исполняла все возложенные на нее обязанности покорно и прилежно. Постепенно дом Мип, наполненный больными членами семьи, по какой-то неведомой причине (вероятно, сказалась зависть людей к внешнему благополучию дома) превратился в дом образцово-показательный, удостоился таблички с этим званием, получил немалую премию, и к Мип потянулись люди, стремящиеся выведать секрет хорошего житья-бытья и, возможно, стать друзьями этой девушки в надежде, что им перепадет часть выданной ей некогда премии. Ризуэтт окружали лицемеры, бедняки, хамы, но она всем помогала, все равно, ведь она постепенно стала чувствовать ответственность и за всех тех людей, что решили к ней обратиться. Она была для всех мамой, папой, братом и сестрой, была защитником, охотником и добытчиком, была хранителем очага, и это удивительное ощущение всемогущества со знаком «плюс» никуда не исчезло, когда она устроилась на работу в Службу охраны правопорядка. Теперь, правда, сфера ответственности расширилась еще больше, но ее это вполне устраивало, ведь она еще тогда, давно, много лет назад, когда ее семья полегла от заразы, твердо решила, что создаст порядок во всем государстве по примеру того, как устроила его в своем разваливающемся доме, как устроила его для соседей. Она была уверена в том, что не допустит того, чтобы кто-то страдал, болел, умирал (над эликсиром бессмертия она, конечно, не работала, но пыталась создать всем людям приемлемые условия для жизни, продляющие срок существования на этой земле)…

С рвением приняла на себя она новые обязанности, и все было бы хорошо, и был бы огромный дом ее страны полной чашей, если бы на ее государство не нападали постоянно какие-то странные личности, записывающие страдания других людей на пленку. Расследование всех этих нападений началось достаточно давно, может, десять лет назад, и уже тогда Мип выяснила, кто стоял за всем этим. Короли! Свергнутые короли всех стран, по какой-то причине выжившие (хотя Леланд, как хорошо помнили все, устроил множество казней по всей Трубе, уничтожая частички старой власти), но теперь нападающие под видом разбойников от кинематографа на ее города, ее народ, нападающие на ее порядок, но ничего не дающие взамен.

Тогда же Ризуэтт повадилась регулярно наведываться в кинотеатры, причем не только в ее стране, но и в других странах, чтобы, прикрываясь именем Леланда, изымать оттуда все фильмы, имеющие хоть какой-то намек на королей, их производящие. Оказалось, что эта «королевская» напасть была и в других странах, притом что там устроили свою «съемочную студию» иные монархи, например, ранее, до Катастрофы, живущие на другом континенте. Конечно, Мип не хотелось думать, что тогда, много лет назад, Леланд обманул не только ее народ, но и всех в Трубе, вместо казни показав умело сделанную постановку, конечно, Ризуэтт проще было бы списать сходство отдельных «актеров», а на деле настоящих преступников, не имеющих к монархам никакого отношения, но желающих почему-то показать королей в плохом свете, на мастерство специалистов по гриму, но было что-то во всех этих нападениях общее, что-то мелькало перед глазами, но в руки не давалось. Все нападения, а, соответственно, и фильмы, строились по одной схеме: в городе полный порядок – приход в город злых злодеев с их коварными планами – отчаяние народа, находящегося под гнетом – приход в город добрых полицейских и гвардейцев Леланда (специальный войск, выражающих волю негласного правителя Трубы в отдельных странах) – победа последних. Фильмы были зрелищными, но до безобразия однообразными, и ладно, если бы их снимали в специальных студиях, однако здесь же страдали реальные люди, случайно оказавшиеся недалеко от киношных (и таких настоящих) злодеев-королей, и Мип это не давало покоя. Расследование обрастало новыми деталями, которые еще требовалось связать воедино, но пока все эти детали были не более чем выводами самой Ризуэтт, подкрепленные некоторыми изъятыми записями, и для того, чтобы продвинуться в этом деле вперед, необходим был живой монарх, и, желательно, пойманный на месте преступления.

И такой монарх, неожиданно для самой Мип, нашелся. Сам. И не только он, но еще и его помощник, рыжий паренек, покрытый какими-то страшными татуировками, имеющий под глазом шрам, свидетельствующий о том, что когда-то он познакомился с Гессельхедскими Полями, непосредственно побывав в этой лечебнице. Монархом оказался тот самый водитель пассажирского дирижабля, который подвозил ее до города. И звали его…

- Джозеф Уильямс, верно?

- Да что вы, я Джек Хольт…

С самых первых минут допроса Уильямс, дороживший своей свободой, хотя и не понимавший, для чего она ему нужна, решил, что необходимо вести себя как можно вежливее. Правду Джозеф не хотел говорить до самого последнего момента, до возможных пыток (мало ли как гвардейцы любят развлекаться со своими пленниками), а неправду подавать в таком красивом виде, что ее можно было бы скушать, не задумываясь, как абсолютную истину.

Гаал же придерживался иной точки зрения относительно того, как же себя необходимо вести на допросе. Если бы он показывал свое спокойствие и покорность, говоря только правду, то его, с больше вероятностью, отпустили бы прочь, чего нельзя было сказать о его товарище, Джозефе – у того любые слова могут быть использованы против последнего. Ну и отпустили бы Гаала бы в этом городе, ну и куда бы он пошел? В свою страну, на свое родное пепелище, устроенное Богартом во время съемок своего фильма? Или, может быть, попытался бы куда-либо устроиться на работу? Человека, побывавшего в Гессельхедских Полях, можно было считать призраком – его не видели нормальные люди, для них он словно бы находился в ином измерении. Зато мир, в котором есть простые и понятные законы, обязательные для всех, мир, ограниченный четырьмя сырыми бетонными стенами камеры, мир, в котором ты можешь чего-то добиться, ничего особо за себя не решая, не думая о том, как выжить, вполне устраивал Гаала. Что бы там не говорили люди о свободе, для рыжего парня она была не более чем пустым звуком. Зачем жить на свободе, если, во-первых, там ты никто и добиться ничего не можешь, а, во-вторых, нет никакого смысла существовать ни для чего, просто удовлетворяя свои физиологические потребности? Поэтому у Гаала в голове сразу выработалась определенная стратегия того, как попасть обратно в Гессельхедские Поля, да-да, именно туда, в место, которое он всем сердцем ненавидел, но куда стремился от безысходности. Именно поэтому рыжий перед приземлением в этом городе много курил, наполняя организм некоторыми наркотическими веществами (словно бы от предчувствия того, что их могло ждать), именно поэтому рыжий с первых минут этого допроса (то есть разговора, как его назвала Мип) вел себя развязно, ругаясь, говоря грубости, складывая ноги на стол Ризуэтт, прямо перед ее лицом. Но то ли Мип была в хорошем настроении, то ли Гаал не мог ее разозлить достаточно - женщина все позволяла, со снисходительной улыбкой терпя его выходки.

- А еще лучше было бы говорить исключительно правду, не так ли? – заметила Ризуэтт, кладя руки в новых желтых перчатках на стол.

Джозеф решил отвоевать себе свободу комплиментами, зная, что в душе у этого гвардейца дремлет женщина.

- А, знаете, эти перчатки прекрасно подходят к вашей гвардейской форме, - краснея от стыда, от собственной наглости и чрезмерной смелости, сказал Уильямс.

- О, спасибо, - зажмурилась от удовольствия, точно кошка на солнышке, Мип. – А эта борода, о, знаете, она и в самом деле лучше той, которая была у вас до этого.

Вот это выпад! Джозеф почувствовал, как острое словечко, коснувшись больной темы, пронзило ее насквозь, несмотря на все мольбы души.

- А теперь я попрошу вас отвечать только на мои вопросы. Вас зовут Джозеф Уильямс?

Во избежание следующих болезненных выпадов и предотвращения словесных баталий пришлось говорить правду.

- Да. Имя, данное от рождения. С таким именем взошел на трон, с таким именем был свергнут.

Дата добавления: 2015-05-26