Служба охраны правопорядка и судебного разбирательства, город Примдиш, Крогр, Южная часть Трубы 1 страница

Труба

Труба

Бывшим королям непозволительно было иметь такую роскошь, как увлечения. Раньше каждый монарх мог похвастаться перед гостями своими коллекциями картин, статуй, чучел убитых им животных, книг, иных произведений и не-произведений искусства, и зачастую деньги на покупку/иной вид приобретения приходили от ничего не ведающих налогоплательщиков, которых эти короли довольно бессовестно эксплуатировали. Леланд, конечно, исправил подобную несправедливость, и теперь никто из стоящих у власти не имел права собирать что-либо, что особо дорого сердцу, делать что-то ради своего удовольствия, а деньги честных (и по-прежнему ничего не знающих) налогоплательщиков шли туда, куда надо – это можно было увидеть в регулярных отчетах Хоупа и его «надежных людей». Но ведь порой из таких маленьких мелочей, которые так любят собирать коллекционеры, которыми любят увлекаться люди различного возраста и пола со всего мира, и составляется жизнь человека, ведь появляются многочисленные цели, не дающие впасть в жесточайшую депрессию: лишённые последних радостей короли сначала ожесточились, а потом и упали духом, настолько, насколько позволил им это сделать Леланд. Однако увлечения и коллекции у королей все равно были, даже несмотря на жесточайшие запреты: чаще всего предметами (близкими сердцу) собственного изготовления, покупок и коллекционирования становились украшения. Тот же Джефф Джастин делал такие прекрасные серебряные украшения, что они пользовались популярностью среди обитателей Корпорации, и, наверное, почти что каждый собирал или кольца, или серьги, или что-нибудь более существенное.

А вот у Джозефа теперь коллекции не было. Украшения, эти маленькие побрякушки, ему не особо нравились, он не видел в них смысла и не считал их равноценной заменой того, чего его лишили (он собирал до своего свержения картины), и потому он, под влиянием и давлением Джеффа Джастина и его приспешников, позволял себе носить лишь одно кольцо в ухе – как символ того, что он в результате съемок своих фильмов облетел весь мир – символ его опытности. Зато увлечение Джозеф себе нашел, и какое увлечение: он отращивал себе бороду, после чего с помощью ножниц придавал ей какую-либо форму – это увлечение могло окончиться только тогда, когда все типы и стили бород уже будут по очереди воплощены в бороде Уильямса. Когда Джозеф очнулся на том самом чужом корабле, который он старательно переделывал в свой, король, будучи в неадекватном состоянии, именуемом жесточайшим похмельем после «веселого вечера», еще ничего не соображая, принялся придавать форму своей бороде, делая ее в форме клинышка, потому как считал, что сделать это необходимо именно здесь и сейчас (варианты типа «подождать, пока похмелье пройдет», не учитывались, они были отметены, как мусор).

Рука дрожала. Борода «клинышком», идеальная по задумке, из-за корявого исполнения превращалась в бороду «веником». Джозеф, конечно, злился, что получалось все гораздо хуже, чем планировалось, но сделать с собой ничего не мог, не мог и побороть в себе желание сделать задуманное немедленно, потому как ему очень, очень хотелось сейчас ощутить удовольствие, которое он получал от своего увлечения (это из-за депрессии, нападавшей на него каждый раз после приема алкоголя), плакал, страдал, но не останавливался, вспомнив про свое знаменитое упорство.

Борода окончательно и бесповоротно превратилась в веник.

- П-ха, - фыркнул кто-то за спиной, и Уильямс, этот все еще поверженный жизнь великан, обернулся назад. Гаал смотрел на короля сверху вниз, стоял, опираясь на деревянную стену, и мерзко улыбался. Гаал?

- Что за… - пробормотал Уильямс, глядя на парня с прищуром. Король все еще не верил, что перед ним настоящий парень, тот самый человек, с которым он расстался несколько часов назад, а не галлюцинация, вызванная отвратительным пойлом ужасного качества.

- А ты оригинал, - заметил Гаал, ухмыльнувшись. - И очень смелый человек. Сотворить с собой такое, в таком-то состоянии… А, знаешь, многие вещи делаются в состоянии опьянения. Вот однажды, когда я был в Гессельхедских Полях, мы с соседями по палате устроили коллективную пьянку. Все было хорошо, пока дело не дошло до развлечений. Кто-то припер тату-машинку, и, собственно, предложил сделать какой-нибудь рисунок на память. О, мы были пьяные, неадекватные и смелые. Этот «шедевр» до сих пор красуется у меня плече, видишь? – Гаал повернулся к Джозефу правым плечом, и король увидел на нем плохое, кривое, какое-то непонятное изображение какого-то странного существа – более всего это было похоже на довольного жизнью медведя-наркомана. – До сих пор не могу найти денег на то, чтобы закрыть сию «работу» иным рисунком.

- Вы…в Гессельхедских Полях...пьянку устроили? – не понял Джозеф, и его удивление было вполне объяснимо – эта лечебница для наркоманов славилась своей жесточайшей дисциплиной и строгим распорядком дня – ни о каких пьянках при нормальном положении дел речи и быть не могло.

- Угу. Под конец нашего заключения нам дали немного воли – а человек…он ведь только воли и ждет, да? Даже одного намека на волю, и все, он уже рвется с поводка. Ну, вот мы и сорвались, добравшись до запретных, но желанных вещей.

Уильямс принялся оглядывать парня с головы до ног более внимательно, нежели сделал это во время своей первой встречи с ним на корабле или во время ремонта судна, и не смог сосредоточиться ни на одном из его многочисленных рисунков на теле, кроме того, на который Гаал указал сам. Медведь-наркоман следил за Джозефом не без некоторой насмешки, взывал к стыду Уильямса, всем своим видом показывая, как же нехорошо делать что-либо не на трезвую голову, и король вновь почувствовал подступающие к горлу слезы. Ему захотелось, чтобы его кто-нибудь пожалел, но от Гаала явно не стоило ждать даже руки помощи, что уж говорить про большее.

- Ты что здесь вообще делаешь? – наконец спросил Уильямс, когда душевное волнение улеглось, а плакать расхотелось. – Разве ты не должен был быть в Полях?

Гаал скривился:

- Почему же вы все так хотите видеть меня в Гессельхедских Полях? Почему вы не видите меня, например, в шикарном особняке в окружении обнаженных девиц с аппетитными формами – неужели я недостоин большего?

- А, я понял! – глаза Джозефа расширись от внезапно посетившего его голову вселенского знания, так редко заглядывающего в гости к его личности. – Ты все-таки проникся моими речами, в особенности, про то, что все люди в глубине души хорошие, и ты пришел услышать мои новые рассуждения! – Тон фраз Уильямся повышался от возбуждения, пока не перерос в радостный и счастливый крик, вызванный каким-то внутренним умилением от самого себя и от осознания чего-то.

- Не обольщайся, - скинул Джозефа с вершин блаженства Гаал. – Ты мне не нужен.

- А почему ты тогда здесь? – упавшим голосом от нехорошего предчувствия, сулящему ему только разочарования, спросил Джозеф.

- Мне нужен твой корабль, но какая-то жуткая образина, вырубив меня, не дала мне не только его захватить, но и тебя прикончить. Ты недостоин жить.

Ты недостоин жить. Ты недостоин жить…

Фраза эхом отозвалась в сознании Джозефа, уничтожив его самооценку. Она с громким треском разрушилась, и осколки ее упали вниз острыми краями, врезались в сердце бывшего короля, отрезав от него кусочки разной величины.

Ты недостоин жить. Сколько раз Джозеф слышал эту фразу, сначала от Леланда, потом от своего компаньона Йохана… Уильямс последние годы только и пытался, что доказать всем, что он хороший человек, исполнительный, правильный, покорный, вот только это доказательство вызывало такое отторжение у людей, что становилось непонятным – а что вообще людям надо, если их не устраивает каждый твой шаг, каждое твое слово, весь ты, начиная от волос на голове, и заканчивая твоим дыханием?

Гаал тем временем отыскал где-то топор, удивившись своей находке так, будто бы он увидел такую вещь, как топор, впервые в жизни. Он попробовал подержать его на весу, заметив, что топорище слишком тяжелое и неудобное, и, подойдя к одной стене, со всего маху ударил по ней. Щепки полетели во все стороны. Ярость Джозефа, оставшаяся еще с прежних часов, уже закаменевшая, начала растрескиваться и разлетаться во все стороны, освобождая душу Уильямса, придавая ему сил для последнего (для Гаала, разумеется) рывка вперед. Джозеф практически взлетел с пола, ринувшись на парня с кулаками:

- Это мой, мой корабль! Как ты смеешь его ломать, сволочь!

- Я его не ломаю, - ответил Гаал, отойдя в сторону с дороги разогнавшегося Джозефа, грузного, неуклюжего, огромного, как старый паровоз. Уильямс, не сумев вовремя затормозить (инерцией понесло тяжелые, отчего-то неуправляемые конечности вперед), упал на пол, но все равно поехал дальше, руками пробив дыру в стене корабля – доделал то, что начал Гаал. И когда механические руки, оснащенные многочисленными сенсорами, почувствовали под собой прохладную пустоту, Джозеф, испугавшись, отлетел к противоположной стороне настолько быстро, что это удивило рыжего парня гораздо больше, чем оказавшаяся за бортом корабля бесконечность.

Внутренняя часть Трубы. Судя по темному воздуху, по его температуре, можно сказать, что его утро, раннее утро. В такие часы все обитатели Корпорации обычно спят, но то спят лишь люди, не имеющие никаких коварных замыслов. Богарт не спал. Он куда-то вел судно, имея на нем двух пленников – Гаала и Джозефа.

- Мы…летим? – спросил Джозеф очевидное только потому, что считал своим долгом в данной ситуации это спросить. Люди в состоянии шока обычно не могут тратить свое время на выдумывание оригинальных речевых оборотов, выражающих удивление, способных подчеркнуть нестандартность события, и потому пользуются уже проверенными клише, так часто появляющихся в фильмах и книгах. «А интересно, - подумал Гаал, - как же трудно было первым напугавшимся людям на этой земле выдумать фразы для подобных ситуаций? Или эти слова пришли к ним спонтанно, необдуманно, откуда-то из глубины души, так же, как и сейчас к Джозефу, и все по той причине, что они, как и врожденные инстинкты, есть в каждом человеке?».

- Летим, представь себе, - лениво заявил Гаал. – Правда, я об этом тоже узнал только сейчас. Эта образина ведет корабль действительно мастерски, если его не трясет в воздухе.

- Что за образина такая, расскажи мне? – потребовал Джозеф, пытаясь открыть дверь, ведущую в коридор, соединяющий все каюты и лестницу на палубу. Дверь, кажется, была завалена чем-то снаружи, потому как даже механическими руками, более мощными, чем простые конечности, ее нельзя было сдвинуть даже на миллиметр.

Гаал на мгновение задумался.

- Вот представь себе…рыбу, древнюю рыбу, ныне вымершую, ранее обитавшую на дне глубоких морских впадин. Она называлась глубоководным удильщиком. У них еще фонарик на голове, чтобы всякую добычу приманивать, знаешь? Вот если взять морду этой рыбы, слегка вытянуть ее, убрать фонарик с головы, поставить ей шесть маленьких глазок, а после прилепить эту голову к телу человека и покрыть сверху сие жуткое творение преисподней огромной треугольной шляпой – получишь этого демона. Правда, я таких не видел даже во время своих…кхм…полетов. Наркотических полетов в иные реальности.

- Знакомая рожа, однако, - растягивая слова, задумчиво промолвил Джозеф. – А что еще тебе показалось странным в поведении этого демона?

- Ну… - Гаал посмотрел на потолок, собираясь с мыслями, вспоминая необходимое, точно на потолке это необходимое могло быть написано. – Он во время движения постоянно ощупывал перед собой дорогу – ногами, руками… Так иногда делают дети, когда дурачатся. А еще он забыл в этой каюте топор, будто бы предоставляя нам шанс выбраться – это лишний раз подтверждает, что этот демон, хотя и выглядит страшно, на самом деле тупой. Идиот.

- Он не туп, но слеп, - исправил Джозеф, подходя к дыре в стене, выглядывая нее. Внизу проплывали знакомые созвездия городов – вот Критджерс, вот Бирсценд… Далековато от Корпорации – почти в противоположном крае Трубы, но недалеко от того места, где он обычно снимал фильмы. Здесь Джозеф находился в постоянной опасности – его могли узнать горожане и устроить над ним свои народный суд, бессмысленный, но беспощадный. Сердце сжалось от одного только вида знакомых мест, от приятного воспоминания о работе, некогда приносившей такие огромные деньги, что можно было бы купить себе особняков десять, но и от предчувствия, что здесь его может ждать отвратительный конец, не достойный ни одного короля. Даже такого поверженного жизнью, каким был Джозеф.

- Слеп? – неподдельно удивился Гаал, замахиваясь топором на ту стену, где была дверь. – То есть ты хочешь сказать, что корабль ведет слепой пилот?

Удар!

- Ты бы не стучал так громко, - предупредил Джозеф, осматривая фальшборт с внешней стороны, высунув голову в дыру. – Богарт, хотя и слеп, слышит прекрасно. Примчится сюда, а уж у него с врагами разговор один – нож в сердце, и довольно.

- Богарт? – нахмурился Гаал.

Что-то в голосе Гаала не понравилось Уильямсу, и он, засунув голову в каюту обратно, внимательно посмотрел на рыжего неформала, следя за изменениями его лица. А лицо того всё отображало, все внутренние перемены, которые вызвало одно лишь упоминание имени Гроуберга. Смятение, недоверие. Желание поскорее кинуться на капитанский мостик и проверить, кто же в самом деле управляет судном. Какой-то иррациональный страх перед тем, что его могло там ожидать.

- Ты боишься? – спросил Джозеф, садясь на ящик с пустыми бутылками из-под вина.

- Нет, я…все нормально. Просто кое-что вспомнилось. Да, все нормально. Все.

Джозеф видел, что парень врет. Нормально с душевным состоянием Гаала как раз-то и не было. Хоупу не сиделось на месте. Ноги сами несли его наверх, из кают, и если бы дверь не была заперта, он бы в одну минуту, секунду добежал до демона.

- Богарт Гроуберг – это мой проклятый конкурент, если выражаться более точно. Правда, я-то его таковым уже давно не считаю, но я вынужден так считать из-за того, что делю квартиру со своим компаньоном-сценаристом Йоханом, а он любит, когда придерживаются его мнения. Если с ним во всем соглашаться, он не орет. А это такая благодать…

- Богарт… один из вас… Он бывший король, да?

- Король… Да. Король, а еще мой родственник. Злой родственник, более того. А злой родственник, он, понимаешь, хуже дьявола. Ведь это он не просто так угнал именно мой корабль и вылетел именно из моего ангара, а чтобы меня подставить. Каждые энергоудерживающие ворота портала обладают датчиком, следящим, чтобы количество вылетающих из Корпорации людей соответствовало количеству возвращающихся обратно (это своеобразная защита от проникновения Солнечных в Корпорацию), чтобы все вылеты и возращения происходили вовремя и так далее. Если бы он постоянно выходил во внутреннюю часть Трубы через свои ворота, тогда, когда только ему заблагорассудится, сразу стало бы понятно, что он занимается какой-то незаконной деятельностью, и Леланд бы его наказал.

- А ведь когда мы попали на твой корабль и влетели через эти самые ворота, датчик должен был среагировать на нас... – осторожно заметил Гаал.

- Не должен, - улыбнулся Джозеф. Когда Гаал не злился, показывая свой нрав, он был вполне сносным собеседником – таким он показал себя во время ремонта корабля. – Я убрал этот датчик с ворот, потому как считал и до сих пор считаю, что Солнечных опасаться не стоит. Вы, жители внутренней части Трубы, не опасны. И, в принципе, если бы Солнечные проникли в Корпорацию через мой портал…никто бы не умер... А я бы хотел, да, втайне хотел, чтобы они попали туда, чтобы миф о вашей опасности был развенчан, чтобы короли получили нужную волю, «свободу» - ведь именно мифическая опасность Солнечных удерживала их от более активной деятельности…

Гаал, во время этого маленького разговора присевший на какой-то ящик, готовый слушать, вероятно, какие-то истины Уильясма, что-то очень важное для себя, что-то такое, в результате чего устоять на ногах будет трудно, понял, что более ничего для себя из разговора больше не подчерпнет, медленно поднялся и, снова, с печальным вздохом взяв в руки топор, подошел к Уильямсу с огоньком какого-то убийственного желания в глазах, как показалось Джозефу, и указал тонким, длинным пальцем вниз:

- Скажи, шлюпки – они там есть, да?

- Шлюпки находятся там, где обычно - на палубе, я их туда вернул, хотя изначально намеревался их выкинуть. А внизу находится парусный катер. Незаменимое суденышко во время передвижения в воздухе недалеко от корабля.

- Отлично ты подготовился, одобряю. Удерем? – весело предложил Гаал, со всей силы опуская топор едва ли не рядом с ногой короля – парень начал прорубать ход вниз. Джозеф едва успел отпрыгнуть в сторону, опасаясь, что топор парня мог попасть в какое-нибудь другое место, а не в дерево пола, например, в ногу Уильямса - ещё одну механическую конечность ему вряд ли кто-то дал. Даже у Леланда есть свой предел доброты.

- Да куда же мы удерем-то? – с некоторой долей отчаяния спросил Уильямс, тем не менее помогая освобождать пол для дальнейшего расширения дыры.

- В Корпорацию! – предложил Гаал, яростно опуская топор на пол. Несмотря на то, что с улицы в каюту проникал ледяной воздух, рыжему парню было настолько жарко, что он не знал, куда деваться. Его все начало раздражать, в том числе и одежда, и почти все то, что было надето на нем, было посчитано лишним, полетело вниз, пока не остался Гаал лишь в одном нижнем белье.

Джозеф еще раз с интересом оглядел украшенное рисунками тело паренька.

- Забавные картинки, - оценил Уильямс, указывая пальцем на особо понравившиеся ему творения.

- Еще какие забавные, - сквозь зубы процедил Гаал. Пот бежал с него ручьем. Дыра все увеличивалась; Гаалу вполне хватило бы отверстия диаметром где-то полметра, но Джозеф в маленьком «проходе» мог застрять – проходилось расширять дыру под размеры товарища по побегу. – Знал бы ты, как забавно их делать. Больно! Ну просто чертовски больно! Во время их создания мне хотелось выть и ругаться, да. За красоту надо платить, да. Утешает лишь, что боль эта – кратковременная.

- А за что в нашей жизни платить не надо? – неожиданно спросил Джозеф, чувствуя в себе тягу к философским рассуждениям. – За все надо. Жизнь – она такая, даром не дается. За веселье приходится платить здоровьем. За богатство – личной жизнью и нормальными человеческими отношениями. Ну, а если брать совсем уж прозаичный пример – за квартиру надо платить деньгами. Никто ведь не позволит тебе жить бесплатно…

Дыра была расширена настолько, что Джозеф сумел в нее без труда спуститься. Гаал мягко, точно кошка, спрыгнул вниз, на следующий уровень корабля, самый последний, и потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к кромешной темноте. Из нее постепенно выступили очертания каких-то странных предметов с многочисленными вертикальными штырями, ящиков, стоящих друг на друге, и, самое главное, накрытого брезентовым чехлом катера с высокой мачтой.

Гаал осторожно, но не без некой торжественности, подошел к катеру, и, ухватившись, за край тяжелого брезента, попытался его не менее торжественно снять, сдернуть, но чехол зацепился за мачту и никак не хотел сниматься. Парень дернул ткань несколько раз, пока не раздался страшный хруст – хрустела либо старая тяжелая ткань (интересно, сколько же ей было тогда лет?), либо мачта, и Джозеф, с испугом предположив второе, кинулся на помощь Гаалу.

- Почему не позвал меня на помощь? – змеей прошипел Джозеф.

- Да потому что я привык все делать сам! Если бы я всегда звал на помощь, я бы до старости не научился даже и шнурки завязывать! – в тон ему ответил Гаал, оскалившись.

- Ты бы переломал мачту, и все, накрылся бы наш побег! – Джозеф закинул брезент в дальний угол, за эти странные предметы с вертикальными штырями, и, случайно прикоснувшись к одному из них, понял, что это такое и что составляло основную часть всего груза в трюме.

Клетки!

Весь трюм был заставлен клетками разных размеров и форм, вот, правда, их необходимость Богарту, этому «законопослушному человеку», имеющему такие хорошие отношения с Леландом (Джозеф все еще не мог поверить, что у Гроуберга был какой-то план, выходящий за рамки допустимого, связанный с его кораблем), почему-то казалась какой-то странной. Ну не зверей же, редких, ныне живущих в многочисленных заповедниках, в них перевозить из одного края Трубы в другой, в самом деле! Джозеф вернулся к Гаалу, шарахаясь от каждой клетки, точно в какой-нибудь из них непременно мог жить жуткий тигр. От Гаала не укрылось странное передвижение Уильямса, и он, начал подшучивать над своим товарищем по побегу, получая от этого тонну удовольствия, с каждой минутой, пока шли необходимые приготовления для запуска катера и открытия люка корабля, употребляя все более колкие и обидные изречения.

- Ты не мог бы заткнуться? – вежливо попросил кипящий от ярости Джозеф рыжего паренька. - Я слышу шаги, сюда идет Богарт. Вот что ты натворил, громко обзывая меня и смеясь! Теперь сам справляйся с этим демоном!

Король спрятался за какой-то клеткой, напрасно полагая, что слепой Гроуберг его и так не найдет, но при этом возбужденно и громко сопя, как паровоз, совершенно забыв про то, что у Богарта невероятный слух. Вышло именно так, как и предполагал Гаал: едва только на пороге появился этот жуткий демон, этот злой родственник Уильясма («Ну и родственнички у тебя, Джозеф», - с отвращение подумал Гаал), он сразу же кинулся с ножом в сторону «спрятавшегося» короля. Рыжий парень стоял, не шевелясь и даже не дыша, зная наверняка, что любое движение его выдаст.

Демон двигался стремительно, но какими-то порывами, точно гонимый ветром сухой осенний лист. Он в одно мгновение оказывался в различных точках пространства, но его передвижение было настолько хаотичным, что предсказать что-либо было трудно, и это не могло не пугать. Демон был отвратительным, воплощением свирепости, его глаза светились в темноте, из глубины пасти вырывались пахнущие серой клубы пара, а его страшные завывания, в которых можно было различить лишь одно имя – «Джозеф», имя, произнесенное голосом мученика, которого сжигали на костре – так подавляюще действовали на сознание, что в человеке после подобного зрелища ничего человеческого не оставалось и остаться не могло, только звериное.

Хотелось бежать, а куда, и, самое главное, как это сделать безопасно для себя, Гаал не знал. Он оставался на месте, ожидая развязки этой истории, и она не заставила себя ждать.

Джозеф не выдержал первым, и бросился бежать, но не к лестнице, ведущей к свету, к Лучу Трубы, спасающему от всякой нечисти не хуже обыкновенного солнца, а к клеткам, стоящим аккуратными рядами. Богарт среагировал мгновенно, и кинулся вслед за орущим от страха Джозефом («Неужели он настолько боится своего родственника?»), но, со всего маху ударившись об неожиданно выросшую на пути клетку, выругавшись от души на вполне человеческом языке, остановился, далее двигаясь со всей возможной осторожностью.

- Джозеф! Не прячься, я тебя все равно найду, тварь, и я тебе тоже вырву глаза, как это со мной когда-то сделал Леланд! – завывал Богарт, медленно двигаясь вперед, ощупывая перед собой путь. - Найду, поиздеваюсь над тобой, убью, а потом и расчленю твой жалкий трупик! Ты, как крыса, бежишь с этого корабля, ты даже проделал в каюте дыру, чтобы убежать, а на самом деле тебе бы стоило потонуть, взорваться, разлететься вместе с этим судном, которое я впоследствии собирался уничтожить, чтобы стереть за собой все следы, ведь ты не только крыса, ты еще и капитан! Тебе бы стоило умереть в первые дни основания Корпорации, но ты жив, и ничего, это исправимо – Корпорация, этот полуживой труп, загнется в ближайшие дни, и ты сдохнешь вместе с ней. Ты не сможешь выжить в этом мире. Тебя убьют люди, убийца!

- А ты не убивал? – срывающимся голосом оглушительно крикнул Джозеф, колотя палкой по прутьям клетки, заманивая этим звуком Богарта вглубь стройных рядов. – Ты что, людям деньги раздавал? Еду?

Грохот стоял такой, что закладывало уши. Джозеф, уходя все дальше и дальше, предоставлял возможность Гаалу завершить начатое, завести катер, открыть люк и приготовиться лететь. Этот поступок Джозефа, этот душевный срыв с побегом к клеткам, который вроде бы произошел в результате воздействия жуткого голоса Богарта, Гаал теперь увидел в новом свете. Нет, Джозеф не был таким уж слабонервным, каким он показался сначала. У него тоже были какие-то свои планы, и эти планы порой нельзя было разгадать, до того они удачно вписывались в окружающий Уильясма мир, точно так и должно было быть.

Дело оставалось за малым – завести двигатель, старый, произведенный еще до Катастрофы, установленный в задней части катера, выглядящий как огромный вентилятор. Гаал с этим справился на удивление быстро, хотя подобную систему запуска он видел впервые – в этом мире большинство двигателей были электрическими или солнечными. Двигатель заревел, лопасти, похожие на самолетные, начали раскручиваться, и мощный, тугой поток воздуха наполнил это ставшее неожиданно маленьким помещение. Богарт, стоящий где-то в середине с любовью выстроенного им лабиринта, услышав звук запуска двигателя, дернулся, но врезался в угол одной из клеток, вскрикнул от боли, но Джозеф к основной боли добавил еще несколько капель другой, побочной – ударил Гроуберга палкой по спине, после его, оставив быстро схваченную демоном палку в руках у последнего, кинулся из лабиринта к Гаалу, во время бега задевая все прутья клеток.

- Быстрее! Гаал, рычаг!

Рыжий парень не сразу сообразил, где находился рычаг, открывающий люк, но это к тому моменту, когда Джозеф долетел до него, уже не потребовалось: король сам опустил его, включив какой-то механизм в полу и стенках трюма. Люк быстро раскрылся, и катер сразу же начал мягко и медленно опускаться вниз, точно дожидаясь своих пассажиров, и, когда товарищи по побегу погрузились на свое судно, падение катера заметно ускорилось. Судно уже почти оказалось на свободе (в помещении оставалась еще часть мачты), как вдруг из железного лабиринта выбрался пышущий злобой Богарт, жуткий демон, и неизвестно, откуда у него в руках взялся лазерный пистолет, но именно в его руках он мог наделать много бед для беглецов. Гроуберг не видел, куда стрелять, но слышал издаваемый своеобразным прицелом пушки неприятный звуковой сигнал, позволяющий ему направить пушку хотя бы примерно в ту сторону, в которую требовалось.

Вспышка, дополняемая грязными ругательствами Богарта, и мачта оказалась срезанной, как стебель сорняка. Она сразу же вывалилась из люка прямо на головы беглецов, и те, поймав ее, поспешили от нее избавиться, выкинув за борт. Из-за своеобразной гравитации этого мира она, не падая и не взлетая, медленно поплыла куда-то прочь, постоянно находясь на одном уровне с катером, притягиваемая какой-то из ближайших сторон Трубы.

- Джозеф, а если бы я сломал мачту раньше, то было бы куда проще, нет? – растягивая слова, спросил Гаал. Он сидел возле двигателя, готовясь переключить режим его работы на движение вперед: сейчас, даже включенный, он был в большей степени огромным вентилятором, нежели двигателем.

- Гаал, ты не мог сломать мачту – если бы это произошло, я бы сломал тебя, - особо напирая на это самое «не мог», отметил Джозеф. - Он, этот Богарт, непредвиденное обстоятельство нашего побега, а не ты.

«Непредвиденное обстоятельство» выглянуло из люка, целясь из жутко воющего пистолета в беглецов, но, видно, из-за того, что катер начал свое движение, а прицел дал неправильный сигнал, среагировав на что-то, находящееся на этом маленьком судне, Богарт выстрелил не в кого-нибудь из своих врагов, а в ту часть суденышка, в которой находился двигатель. Лазер отрезал от корабля самую важную часть катера – собственно, мотор, и он, будто бы на плоту, медленно поплыл прочь, вслед за мачтой. Выстрел придал лодке (теперь это было именно лодкой) которое ускорение, и она двинулась дальше, не давая Богарту нормально прицелиться. Пистолет то взвывал, то замолкал, и Гроуберг из-за этого не мог понять, где находятся враги, и, после нескольких минут безуспешных попыток прицелиться, бывший король бросил это занятие, плюнув в сторону беглецов и вернувшись на корабль.

- Ну, плывем? – усмехаясь, спросил Джозеф, глядя на закрывающийся в днище корабля люк.

- Плывем, - вздохнув, согласился Гаал.

До земли было далеко, несколько километров. В лодке не оказалось ничего, похожего на весла (еще бы, ведь это некогда было катером – зачем тут весла?), а притяжение какой-либо из частей Трубы здесь было минимальным, ведь, по сути, в этом месте лодку притягивали все стороны этого мира одновременно – Богарт вел корабль недалеко от Луча, рядом с так называемой мертвой зоной, где фактически была самая настоящая невесомость. Теперь оставалось только ждать, пока лодка куда-нибудь упадет.

И ждать надо было долго, очень долго.

- Никак не могу понять, - подал голос после затяжного молчания Джозеф. – Если ты пришел в Корпорацию, чтобы взорвать ее вместе с собой, то для чего тебе понадобился мой корабль, который ты хотел угнать и на котором улететь? Как это вообще возможно? Взорваться, но все равно спастись?

Гаал, понурый, уставший, голодный и злой, не проронивший после «чудесного спасения» ни слова, вдруг рассмеялся, но настолько несмело, что Уильямс почувствовал, как что-то изнутри, какой-то невидимый душевный камень, не дает рыжему неформалу расслабиться.

- А, вот оно что…подловил на лжи. Я выдал вам тогда свою Универсальную Легенду.

- Что это – Универсальная Легенда? – удивившись, спросил король.

- Ну, это… Вот ты же знаешь, что в различных верованиях, мифах, легендах герои обычно погибают за свои веру или мировоззрение, но никогда не оступаются от своего. Не изменяют себе. Многие боги и их сыновья и дочери погибли на кострах, крестах, в звериных пастях, от оружия обывателей, и это вызывало у верующих невольное сопереживание не только судьбе этого отдельно взятого бога или героя, но и их убеждениям. Если бы я попытался молча бросить бомбу в одном из ваших ангаров, меня бы просто назвали террористом, и начали бы на меня охотиться, потому как я по мысли простых людей беспощадный разрушитель без царя в голове: мол, эти взрывы доставляют мне удовольствие. А если я взорвусь вместе с требуемым объектом сам, выкрикнув до этого какие-то громкие торжественные слова, то люди уже подумают про меня иначе: этот человек умер за свои убеждения, причем даже не важно, какие. Вот что называется Универсальной Легендой. Заявление о том, что ты готов погибнуть, исполняя что-либо, борясь с чем-либо, призывая к чему-либо своим поступком, обращая на что-либо внимание. Легенда, переходящая от народа к народу, из века в век, но до сих пор популярная.

Дата добавления: 2015-05-26