Корпорация

Труба

Люди говорят: «Жизнь пройти – не поле перейти».

И они, разумеется, правы – жизнь человека, абсолютно любого, наполнена множеством самых разных препятствий, во время преодоления которых можно или стать сильнее, или сломаться, не дойдя до финала, логического завершения некой своей жизненной истории, совсем немного.

Жизнь людей Целого Мира, долгое время плававших в консерватизме, этой родной среде, в которой родились, выросли и умерли миллионы жителей многих страна, более всего напоминала проживание в тихой долине, со всех сторон окруженной Эверестами (Эверест, она же Джомолунгма – гора Целого Мира, самая высокая) – за пределы ограничений-гор не сунешься, нельзя, да и не надо было это делать, ведь все подходящие условия для хорошего существования в долине спокойствия и неизменяемости, этом «поле жизни для перехода, ограниченном со всех сторон», власть постаралась создать. Если эти условия и были чем-то хуже, чем в других странах, то никакой проблемы в этом не было – все равно люди бы никогда и не узнали, что всю жизнь они, на самом деле, были бедняками и жили в ужасной нищете, хотя в другой стране при тех же условиях давно бы заработали свой первый миллион и проводили бы свои дни в прекрасном особняке.

Жизнь людей Трубы в большей степени была похожа на вышеозначенное «поле» Целого Мира, исключение было лишь в том, что Леланд фактически убрал любые ограничения и запреты, дав людям полную свободу «от» (а не свободу «для» (для чего-либо) - многим жителям не очень-то хотелось вершить что-нибудь на благо своей страны). Жизнь прожить было легко, это «поле» можно было бы даже перебежать или переехать на машине, если бы хитрый Леланд не «вырыл» сотню волчьих ям по всей территории «поля» - принял коварные законы, ставя таким вот образом население Трубы в зависимость от себя, «добрых и отзывчивых» гвардейцев и других хранителей правопорядка. Людьми Целого Мира управляли долго, часто, во всех ситуациях; казалось, в конституциях тех стран было прописано даже то, что необходимо делать в случае насморка. Неудивительно, что за столько лет в крови жителей разрушившейся планеты образовались странные вещества наподобие гормонов, делающие существование приятным (и счастливым) только в том случае, если кто-то стоит за спинами этих людей с розгами, командуя, в какую сторону надо посмотреть и что сделать. И этот-то самый гормон мешал людям уходящего поколения, населяющим внутреннюю часть Трубы, спокойно жить, спокойно есть, спокойно спать, и так мешал, что каждый шаг без чьего-либо надзора по полю свободы был невероятно сложен, а из-за нежелания смотреть под ноги и самостоятельно разбираться в трудностях жизни - еще и опасен. Люди оступались, попадали в неприятности, впутывались в криминальные истории, что привело к тому, что после нескольких Циклов работы Всемирной Трубы народ дружно возненавидел «спасителя мира», не давшему всему неблагодарному человечеству умереть от голода или холода космоса, подарившему каждому свободу, о которой раньше все часто говорили, которую хотели, но которую очень и очень боялись, как смерти.

Почему же он не руководит нами? – недоуменно вопрошали многие. Почему же нам самим приходится думать за себя?

И неожиданно подвернулся повод все изменить. Народ схватился даже не за новость об издевательствах над детишками правителя мира, и не за «видео с реакцией» Хоупа на ту самую информацию, которое Богарт смог записать, но не сумел передать людям, но за один-единственный комментарий к новости, не подтвержденный никакими фактами, в пылу гнева написанный каким-то диванным недоброжелателем-экспертом во всех делах, коротающим дни и ночи у монитора компьютера, в котором было громко так заявлено, что Леланду Хоупу все равно на судьбу своих детей.

«Леланда надо свергнуть, да! – после этого закричали некоторые. – Леланд призывает нас к порядку, но на самом деле к порядку и к соблюдению конституции надо привлечь его!».

Масла в огонь подлил странный документальный фильм под названием «Вся правда о тайной Корпорации: киноиндустрия свергнутых монархов», показанный по всем телеканалам Трубы: некая Леда Хоуп, в прошлом – журналистка какой-то местной газетенки, а сейчас – настоящая звезда, раскрыла людям страшный секрет всех их неприятностей в жизни, то есть нападений неизвестных злодеев на города, снимающих свои деяния на видеокамеры. Этими злодеями были короли (понимание этого неприятного факта запоздало пришло во время просмотра фильма к тем, кто из названия никак не понял, о чем будет «правда»)! Этих монархов (таких хороших монархов с такой хорошей и правильной политикой, что люди поняли, опять же, слишком поздно – только тогда, когда все потеряли, поддержав революционера) Леланд почему-то не убил, но поместил в специальную Корпорацию, где сделал своими рабами, заставив работать на себя, снимать многочисленные фильмы, вовлекая в процесс съемки население Трубы. И хуже всего было не то, что он где-то там был для себя и еще для кого-то рабовладельцем, это не особо волновало людей (ведь их же в рабство не забирали, следовательно, переживать было незачем), но то, что он, поставив себя выше закона, выше конституции, нарушил множество всевозможных прав и свобод граждан, правил и законов, придуманных им же. Как же право людей на жизнь? А право на безопасное проживание в своих городах? А право на свободу? А строгие законы, регламентирующие деятельность любых организаций, когда дело доходит до взаимодействия с населением?

А если уж вспомнить все плохое, все нарушения правителя, то и детишки Леланду Хоупу, не выполняющему свои родительские обязанности, почему-то совсем не нужны, хотя ранее Хоуп только и делал, что призывал всех к созданию и сохранению семьи, правильному воспитанию детей, заботе о них?

Беспорядок в моральной стороне жизни породил хаос сначала в головах, а потом и на улицах. Демонстрации, спровоцированные новостью об издевательствах над детьми Леланда, переросли в массовые вооруженные выступления, которые гвардейские полки и отряды правоохранителей не успевали подавлять. Труба, детище Леланда Хоупа, пробудилась, взбунтовалась, стремясь исторгнуть из себя своего создателя, уничтожить его, как некий большой организм пытался бы справиться с тяжелой болезнью, исцелить себя – этой болезнью был Хоуп и его политика, а иммунитетом Трубы был народ, строгий, но слишком эмоциональный и порой безумный судья…

Но многочисленный народ искусственного мира, разношерстный, разноцветный - люди были разных наций, из разных стран, хотел покарать не только своего правителя, но и жителей Корпорации. Леда Хоуп и ее помощник Йохан Фромм (то ли отец, то ли дед), эти богатые люди, владеющие компрометирующей информацией (а, по сути, владеющие миром), как будто бы знали, что люди непременно захотят отправиться в крестовый поход за «Святым Граалем», основой привычного всем консерватизма – великим Спокойствием, и потому в своем документальном фильме подробно показали знакомые некоторым места – города, здания, памятники, иные достопримечательности, по которым можно было определить точное местоположение Корпорации.

И народ двинулся вперед. В одно мгновение у населения Трубы возрос интерес к спортивному инвентарю - многие купили бейсбольные биты - без тяги к занятию этим видом спорта вообще. Вооружившись кто чем мог (кто-то ножами, а иные достали из закромов коктейли Молотова, хранившиеся для возможного выражения своего несогласия с политикой Леланда), люди двинулись к Корпорации, намереваясь стереть ее с лица земли.

И никого не волновало то, что в той организации жили неплохие, в общем-то, интересные личности, и что их заставляли убивать население Трубы – разозленные люди зацепились лишь за одно то, что короли «когда-то и что-то там совершали», упустив из вида «ненужную информацию» - все остальное, не очень-то вязавшееся с образом злодейских свергнутых королей, жаждущих отомстить всем и вся. Никого не волновало то, что бывшие монархи не хотели жестокости, убийств, издевательств и прочих непременных атрибутов войны с кем-либо вообще – они тоже, как и все, мечтали о мирном спокойствии, потерянном вместе с уходом в прошлое эпохи их правления. Никого не волновало, что бывшие короли, если бы вышли в Трубу, могли бы многое, может быть, даже сделать что-нибудь во благо всего народа – для людей имели значение только недостатки свергнутых монархов, а не их какие-то там возможные достоинства. Никто, даже несмотря на кухонные разговоры о прелести ушедших времен, не хотел бы реставрировать монархию. Просто народу необходимо было пойти против чего-нибудь или кого-нибудь, чтобы их жизнь начали контролировать полностью, ужесточив после беспорядков законодательство, и ничего странного в этом не было – гормоны консерватизма играли в крови людей. Леланд был недоступен, далек, хорошо охраняем, следовательно, замахиваться на столь важную общемировую персону не имело смысла, а короли… Короли были куда ближе. Тем более, это гораздо целесообразнее – обвинять во всех своих бедах свергнутых монархов, а не Хоупа, который, может быть, еще изменит свою политику, сделает жизнь населения лучше. Тем более что Корпорацию народ Трубы мог разгромить, направив свой гнев на полезное дело, воплотив его в видимую и хорошо знакомую форму, а апартаменты Леланда, находящиеся непонятно где, нет…

Кому нужна такая свобода, когда на пути к своей цели можно ошибиться с направлением, упав в одну из жизненных волчьих ям, и никто тебя не спасет, но покажет на тебя пальцем и посмеется над твоей неудачей?

Никому!

«Хоуп! Ты должен выглянуть в окно и посмотреть, что творится с твоим миром! Как долго все это может продолжаться? Народ – это безмозглое стадо, которому нужен хороший погонщик, если необходимо, чтобы страна или мир в целом существовали дальше! Трубе снова требуешься ты! Когда ты уже начнешь контролировать каждого, как это было раньше, во время правления королей?

Твоя свобода никому не требуется, Хоуп. Она необходима была тебе, но не всем. Хороший политик – он на то и хороший политик, чтобы знать, что необходимо народу, и вовремя это ему дать, предотвратив нехорошие события, в том числе и восстания, революции. А ты?..».

Гаал страдал. И было у него на то несколько причин.

Во-первых, вокруг него бегали какие-то незнакомые люди, то ли реальные, то ли вымышленные, но явно пришедшие сюда откуда-то извне (что было делом неслыханным), в бессмысленной спешке неслись вперед, а вслед за ними падали, разбивались, взрывались предметы, некогда бывшие неотъемлемыми частями Корпорации, рассыпались пеплом личные вещи жителей организации, летели отрубленные головы бывших монархов… И Хоупу-младшему мало того, что ничего не объяснили, рассказав о причине хаоса, так еще и почему-то не предложили поучаствовать в этом веселье, хотя он имел полное право (теперь имел, после всех съемок) что-нибудь здесь разрушить. Вообще никто даже не догадался посмотреть в сторону клетки, стоящей возле разгромленной кем-то студии Богарта, а если кто-то все-таки и смотрел туда, случайно, может быть, то живого человека в ней никто не замечал – скорее, в ней видели лежащее бесчувственное, а может, и мертвое тело. Говоря иначе, и более прозаично, спасать Хоупа, а тем более давать ему шанс поучаствовать в грандиозной заварушке никто не собирался – все были заняты каким-то важным делом.

Во-вторых, Гаала все еще обижало безразличие Богарта к его персоне. Обыкновенно внутренний мир Хоупа был в центре внимания, а переживания «маленького мальчика» всегда требовали долгого обсуждения; одна лишь мысль о том, что о нем думает кто-то другой, приносила рыжему немыслимое наслаждение. Односторонняя доброта Богарта привязала мальчика к старому королю, хотя, если бы добрые слова были высказаны Хоупу другим человеком и в другое время, может быть, даже родителями, то, несомненно, рыжий парень полюбил бы и их. Когда Гроуберг, столкнувшийся с тем, что все обсуждения души Гаала, по сути, бесполезны, что все советы, даваемые парню, не воспринимаются им, попытался перенаправить фокус разговора на самого себя и свои проблемы, которые тоже требовалось когда-нибудь обсудить и решить, он получил яростное сопротивление Хоупа, не желающего отпускать от себя «единственного доброго человека, говорящего исключительно о нем», опять начиная возвращать все разговоры к самому себе. И Богарту все это надоело. Надоело бороться. Надоело шагать против сопротивления паренька. Надоело переубеждать Хоупа. Надоело вытягивать его из темных мыслей и следующей за ними депрессии. Надоело раздвигать границы мира Гаала, суженные до масштабов его тела, показывая, что за пределами его души тоже есть много чего интересного.

Гроуберг, уставший от общения с рыжим, на время оставил Гаала, надеясь, что через некоторое время понимание того, что нельзя быть таким эгоцентристом, придет к парню. Принялся ждать, совмещая необходимое с полезным, выполняя при этом задуманное, идя по своему сценарию, в котором «любимому мальчику» отводилась главная роль…

И оказался Хоуп как бы никому не нужен. Богарт был первым и последним, кто видел в Гаале не преступника, наркомана, злодея, но Человека, личность, кто питал к нему по-настоящему отеческие чувства, вероятно, предназначавшиеся кому-то другому, может, его сыну, с которым не было общего языка, может, его дочке, которая давно отвернулась от отца…

Гаалу было больно думать о том, как же он одинок в этом мире. Из глаз лились ненужные слезы, в горло мёртвой хваткой вцепилась жалость к себе, душившая парня, не дающая ему спокойно вздохнуть, а в голову лезли всякие нехорошие мысли. Пытаясь выбраться из мысленного лабиринта проблем, Хоуп то и дело сворачивал не туда, попадая в тупик, на стенах которого красным маркером было написано: «Тебе нет смысла жить. Если от тебя одни неприятности, а сам ты не умеешь общаться с людьми, постоянно превращая любые спокойные разговоры в конфликты, если дело заходит о собеседнике или о твоих недостатках, может, другим будет лучше без тебя?».

Выход из тупика был один, очень простой, но слишком пугающий – самоубийство.

Мысли об этом не раз посещали голову рыжего парня. Он думал о нем как о крайней мере, давая возможность людям, с которыми он взаимодействовал в последнее время, понять, как же им плохо живется без такого замечательного Гаала, понять, что Хоуп делал их серые жизни ярче, разнообразнее, и прибежать к парню, упав пред ним на колени, с просьбами, едва ли не с мольбами о том, чтобы он себя не убивал. Хоуп с радостью бы, например, повесился, коли это было бы явлением не смертельным, но, безусловно, ужасающим и заставляющим других задуматься о своем поведении: именно с помощью этой крайней меры он бы проверил, кому он действительно нужен, кто о нем думает и кто переживает. Но так как это было невозможно, и с того света он вряд ли бы уже вернулся, если бы поспешил с исполнением приговора над самим собой, то и тянул Хоуп до последнего, постоянно откладывая поиск веревки, мыла и подходящей балки.

Но никто к Хоупу на коленях не приползал. Богарт тоже не спешил со своими извинениями. Из-за этого, а еще из-за того, что организм настойчиво требовал наркотика, Гаал испытывал паршивое состояние, сопровождающееся плаксивостью, отвратительным настроением и болезненными ощущениями во всем теле, из-за которых Хоуп ощущал себя то всеми забытым стариком, то брошенным на произвол судьбы ребенком. Его сознание металось между неприятным настоящим и ужасным прошлым, одинаково запутываясь и в том, и в другом, и, после нескольких дней постоянного самобичевания в обнимку с воображаемой петлей, рыжий парень потерял ту самую нить, которая связывала его с реальностью. От Хоупа остались лишь какие-то определенные черты его личности, ярко выраженные, до сих пор поддерживавшие опустевшую духовную оболочку его тела.

Злость, ненависть, вспыльчивость, резкость…

«Неужели я такой плохой, что никому не нужен? Неужели во мне одном что-то не так, что-то, что автоматически делает меня самым нехорошим жителем этого мира? А ведь, если подумать, есть множество людей во всей Трубе, имеющих точно такие же недостатки, как и у меня, но их же почему-то не называют плохими, не избегают их…».

Спустя несколько дней у Гаала начались галлюцинации, из-за чего самочувствие его заметно ухудшилось. Парень практически всегда плавал в бреду, периодически из него выныривая, чтобы убедиться, что все по-прежнему, что возле клетки никто не стоит на коленях, громко упрашивая Гаала жить, и потом, не удовлетворившись увиденным, будучи обиженным и недовольным, снова утонуть в мыслях.

Сперва всё прибывающих в Корпорацию людей с улицы Гаал тоже принял за свою фантазию, но когда одна из этих фантазий все-таки соизволила подойти к клетке с валявшимся на грязном ее полу парнем, испытывавшим на тот момент странную, ничем не обоснованную зависть, забывшим при этом о других чувствах, и даже почему-то открыла дверь клетки, сорвав навесной замок ломом, к парню пришло понимание, что все-таки эти странные хулиганы, пришедшие разгромить Корпорацию, вполне реальны – это были Солнечные, люди, живущие на внутренней стороне Трубы. Во всяком случае, когда Гаал протянул сквозь прутья клетки руку, прикоснувшись к штанине спасителя, человек, чем-то неуловимо напоминающий самого Хоупа, не растворился, не рассыпался облаком белых искр, но ухмыльнулся и показал парню заткнутую за пояс с какими-то инструментами бутылку с коктейлем Молотова:

- А, я вижу, тебе не терпится устроить тут ад, да, еще одна жертва не до конца свергнутых монархов?

Гаал не сумел ответить. Сил не было даже на то, чтобы выползти из клетки.

- Да ты болен! – воскликнул спаситель, молодой человек лет двадцати, с взъерошенными темными волосами, веселыми глазами и безумной улыбкой, одетый в синий комбинезон с несколькими дырками на штанинах. – Ходить не можешь? Давай помогу, - кинулся на помощь человек, пытаясь за руки вытащить Хоупа из клетки. Спасителю запала хватило ненадолго: едва тот только увидел, что эти несколько дней Гаал, не будучи в состоянии двигаться, справлял свою нужду под себя, человек, содрогнувшись от отвращения, отпустил руки рыжего парня, отскочил от него на метр, будто бы тот страдал заразной болезнью, и, виновато улыбнувшись, как бы надеясь улыбкой сгладить неловкость момента, вытащил из-за пояса бутылку с красноватой маслянистой жидкостью и поставил на пол ее возле клетки: - Ты, это, возьми ее, когда… Хм… Когда помоешься. И непременно отомсти всем королям за нас. Не забудь только. Непременно.

И спаситель, будто краб, боком начал передвигаться в сторону выхода. Едва только он пересек порог, как внутри человека будто бы включился реактивный двигатель, и спаситель, громко крича что-то воинственное, но нечленораздельное, помчался в сторону ангаров свергнутых монархов.

Гаал остался один. Снова. Но уже будучи свободным и ни от кого не зависимым.

Рядом с ним были бутылка с зажигательной смесью и неограниченные возможности, до которых надо было только дотянуться рукой. Воспоминания хлынули в голову Гаала, потеснив бред, ярость затмила сознание, и захотелось парню кинуть этот самый коктейль Молотова в Богарта, показав тому, как же он ненавидит его за эти последние дни, наполненные сплошными издевательствами, ненавидит, хотя и до сих пор, даже несмотря на предательство Гроуберга, любит, не сумев выбросить образ доброжелателя из головы. Но так как сил не было даже на то, чтобы поднять голову, не то что мчаться куда-то по Корпорации, разыскивая Богарта, Гаал решил предназначить эту бутылку другим людям, а именно детям Леланда, находящимся в соседнем помещении в таких же клетках, в какой был Хоуп. До них доползти он бы сумел…

Нет, у парня не было какой-либо особой антипатии к людям, себе подобным. Парень милосердно хотел их убить не за какие-то их преступления, но за то, что они являются точной копией Леланда (не самого положительного персонажа в мире Трубы), а, соответственно, и Гаала. Сыновьям и дочкам правителя мира жилось крайне тяжело (по их словам), и дело тут было не в том, в каких условиях они существовали и в каком окружении росли, но в том, какими людьми они были. А мир они воспринимали с позиции Гаала: я центр всего, меня должны все окружить вниманием. Это, разумеется, не нравилось собеседникам, друзьям детишек, родителям, воспитателям и учителям, иным людям, и из-за этого происходило очень много самых разных конфликтов, которые всегда имели серьезные последствия для всех участников. Гаалу представилось, что все негативное в мире идет исключительно от рода Хоупов, берущих свое начало с какой-то особо злой обезьяны (по представлениям ученых Целого Мира) - то есть никаких ссор, споров, войн, революций и переворотов не было бы и в помине, если бы все Хоупы скромно сидели бы в своих пещерах, а не лезли бы в политику или управление кем-либо. А тут – редкая удача: всё зло этого мира, мира Трубы, собралось в одном месте, да еще и лишенное возможности передвигаться и оказывать сопротивление – так почему бы не воспользоваться шансом изменить мир к лучшему, кинув бутылку в то самое помещение, где находятся все дети Леланда, чтобы сжечь его и всех находящихся в нем, как прежде люди сжигали тех, кто умер от чумы, чтобы предотвратить ее распространение?

Гаал упрямо пополз вперед, резко ударяя бутылкой с зажигательной смесью по полу. До заветной двери оставалось всего ничего – пара метров, но как же, как же сложно было их преодолеть…

«Пап, это все ради тебя. Это все ради того, чтобы Труба стала самым прекрасным местом во вселенной. А прекрасной она может быть только в том случае, если число Хоупов в этом мире будет уменьшено, а монополия на власть, на изменения в Трубе будет принадлежать всего лишь двум людям из этого проклятого рода… А может быть, только одному».

Дата добавления: 2015-05-26