А возвращение

Не инновация...

Солнечное счастье versus цель человека

Повышение ценности земли означает одновременно обесценивание солнца и, следовательно, всего того, что находится на небе. Уже первая фраза Заратустры, с которой начинает он свои пророчества и которая строится как провоцирующее переворачивание платоновской притчи о пещере – уже в этой первой фразе он возвещает грядущую переоценку: на горе, перед своей пещерой, он «предстает перед солнцем» и говорит:

Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь? (ЗА I, «Предисловие Заратустры», 1: Ницше, т. 2, с. б)[541].

Здесь человек составляет смысл солнца. Насколько преходяще, однако, это счастье солнца, показано в первой речи Заратустры, с которой он обращается к людям в первом же городе, куда он попадает, спустившись с гор:

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!

Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли! (ЗА I, «Предисловие Заратустры», 3: Ницше, т. 2, с. 8.)

Эта проповедь Заратустры отчетливо показывает, что предстоит двойная замена: речь идет не только о солнце, которое через человека теряет свой смысл земли, но и о человеке, который должен преодолеть себя. Он должен освободиться от самого себя, чтобы стать сверхчеловеком. Ницше, который, где только возможно, насмехается над категорическим императивом, не боится вложить в уста своему Заратустре [395] форму долженствования: «Человек есть нечто, что должно превзойти» (там же).

То, что возникает в этом самопреодолении человека, и составляет «смысл земли». Это означает, что у человека есть цель, с осуществлением которой происходит исполнение назначения земли. Предпосылкой этого является освобождение человека от «небесного ничто», о котором говорит Заратустра в своих последующих речах:

Новой гордости научило меня мое Я, которой учу я людей: не прятать больше головы в песок небесных вещей, а гордо держать ее, земную голову, которая создает смысл земли! (ЗА I, «О потусторонниках»: Ницше, т. 2, с. 23.)

Поразительный в своей простоте поворот в истолковании того, что составляет интегральный смысл земли. Этот смысл должен быть сотворен самим человеком. Смысл земли есть продукт смысла человека. Только потому, что человек сообщает земле смысл, существует нечто, что может быть понято как смысл земли. За смыслом земли, который ей сообщает человек, стоит, таким образом, собственное целеполагание человека[542]. Это и составляет его добродетель:

Приводите, как я, улетевшую добродетель обратно к земле, - да, обратно к телу и жизни: чтобы дала она свой смысл земле, смысл человеческий! (ЗА I, «О дарящей добродетели», 2: Ницше, т. 2, с. 55.)

Если смысл земли должен быть создан прежде человеком, то что нового тогда в этой формуле Ницше? Не повторяет ли она то, что можно обнаружить уже у Сократа, то, что позднее, начиная с эпохи Возрождения, с все большей [396] отчетливостью постепенно обретало себя как наделенная самосознанием форма? В чем состоит философская новизна этой формулы в сравнении с Монтенем или Вольтером, Кантом или Фихте, Фейербахом или Штирнером? Все это не пустые риторические вопросы, за которыми должна последовать демонстрация уникальности ницшевского гения. Напротив, я убежден в том, что на самом деле за радикальным отрицанием всей философской традиции Ницше скрывает свое эпигонство в отношении великих умов, и прежде всего в отношении к Сократу, Платону и Канту[543]. В отличие от них, однако, единственное, к чему он приходит, — это экзистенциальное углубление своей исходной позиции, которое дает ему более острое видение, высокодраматичное и порой сенсационное, но одновременно и лишающее иллюзий, и которое в конечном счете подводит его к осознанию того, что его собственные посылки оказываются недостаточными.

В итоге вся вторая и третья книги Заратустры превращаются в бунт против принципа собственного хотения, — бунт, который буквально затмевает ему разум, исполняет его априорным чувством протеста против всего, и в первую очередь против «это было» (ЗА II, «Об избавлении»: Ницше, т. 2, с. 101), и заставляет кричать «Отвращение! отвращение! отвращение!», после чего он падает без сил, теряет сознание и не приходит в себя в течение семи дней (ЗА III, «Выздоравливающий», 1: Ницше, т. 2, с. 157). Когда он приходит в себя, собравшиеся вокруг него преданные звери преподносят ему в утешение учение о вечном возвращении. И после всего того, что предшествовало этой сцене, ясно и значение этого учения: это вынесенное противоречие собственного существования.

Вечное возвращение оказывается весьма привлекательной мыслью, которая может быть приложима к самым разным естественным и культурным феноменам с открытием широких критических и углубляющих перспектив. Если же подойти [397] к ней со всей серьезностью метафизики, как подходит к ней Заратустра, то эта идея есть не более и не менее, чем распространяющийся на все абсурд, который переносится легче, если для него находится одно, единое понятие, приписывающее всему и вся, всем и каждому одинаковую судьбу. Только тогда, в хорошие минуты жизни, можно набраться мужества и, несмотря ни на что, провозгласить amor fаti.

Дата добавления: 2015-05-29