Космологический демонтаж Бога

Тело и земля в их взаимосвязи

Этим, однако, не исчерпывается смысл земли. Ибо, несмотря на свою очевидную связь с классическим пафосом самоутверждения, эта формула так или иначе требует близости к земным и телесным условиям, из которых, собственно говоря, и происходит данный этос. Не случайно Заратустра, прежде чем использовать немыслимую формулу «великий разум» тела[544], советует человеку довериться тем условиям, в которых он живет:

Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! (ЗА I, «Предисловие Заратустры», 3: Ницше, т. 2, с. 8.)

И немного ниже:

Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю — самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли! (Там же.)

Попробуем отрешиться от этой несколько искусственной альтернативы небу, с помощью которой Заратустра риторически усиливает акцентирование земли; не будем также задаваться вопросом о том, как можно сочетать верность земле с призывом к преодолению себя; не станем говорить о том, что хулители от смерти Бога только выигрывают; и главное, [398] не дадим себя ввести в заблуждение деструктивной ненавистью к самому себе, из которой в конечном счете произрастает учение о вечном возвращении и которая также примешивается к декларируемой любви к земле[545], — если отрешиться от всех этих несообразностей, вполне объяснимых с учетом биографии автора, то эмфатическое выделение земли и тела у Ницше мы должны воспринимать скорее как серьезный совет начать систематическое осмысление условий жизни духа [546].

При этом его феноменологический гений преподносит нам немало поучительного, того, что мы не обнаружим ни у Платона, ни у Аристотеля, ни у Канта, ни у Гегеля. Достаточно вспомнить в этой связи его новаторскую идею о том, что наше сознание не замкнуто в глубинах нашей субъективности и должно пониматься прежде всего и главным образом как «поверхность» ориентированного на сообщение «социального животного»[547].

Перенеся акцент на тело и землю, Ницше, сам не зная того, свел воедино два дисциплинарных направления, введенных в науку Кантом, — антропологию и физическую географию. В XX веке было предпринято лишь несколько попыток связать эти две дисциплины[548]. Благодаря достижениям в области биологии, этологии, экологии сегодня мы находимся [399] в более благоприятных условиях для дальнейшей разработки этого аспекта с точки зрения философии. Но это уже другая тема.

С обособлением земли небо оказывается как будто бы преданным забвению. По отношению ко всему, что связано с порядком в небе, Ницше демонстрирует только иронию и насмешку. Он не боится даже откровенной безвкусицы, когда использует сравнение с «потрохами» (ЗА I, «Предисловие Заратустры», 3). Он хотел бы довести коперниковский «переворот» до уровня физиологии. Так, по его логике, «неисследованное» остается таковым в силу того малодушного страха, который располагается «в брюхе».

В среде интеллигенции так говорят и по сей день. Хотелось бы лишь напомнить тем многочисленным интерпретаторам Ницше, которые предпочитают «голос брюха», что Ницше в том, что касается вопросов веры, держался по большей части «партии головы». Правда, справедливости ради замечу, что не всегда у него это получалось последовательно.

Критика религии Ницше тоже страдает эпигонством. Острота этой критики — в противоречии между пасторской узостью и романтическим притязанием на гениальность в самореализации; ее ценность — в том понимании веры и любви, которое отчетливо просматривается за враждебным отношением к христианству. Не случайно некоторым современным благонамеренным интерпретаторам Ницше удается даже в «Антихристе» обнаружить зачатки нового истинного христианства, развивающего в высокоиндивидуализированной форме наследие Иисуса[549].

Как бы то ни было, тезис о смерти Бога находит опору в естественнонаучных аргументах и укрепляется в процессе накопления знаний, получаемых в ходе естественнонаучного освоения мира. Именно поэтому «безумный человек» вполне может иллюстрировать свои речи космологическими [400] примерами. По существу, он постоянно варьирует одни и те же мысли о том, что наша Вселенная безгранична, что у нее нет центра, что она состоит из материи, которая точечно распределяется с различной плотностью в пустом пространстве, и что в этом пространстве можно проводить разыскания и исследования где только заблагорассудится и при этом не обнаружить ничего, что могло бы быть названо «Богом».

Но это было известно уже Аристотелю: его «неподвижный двигатель» сконструирован не по принципу действия каузальной (и потому самодвижущейся) физической причины, но по принципу целевой причины [550].Именно поэтому божественное невозможно обнаружить по какому-нибудь центральному светилу – или по какой-то световой оболочке. Бог проявляется только в целях и целевых установках, его значимость определяется смыслом, который доступен только тому, кто сам является распорядителем смысла. Ницшевская критика Бога только в том случае могла бы отвечать хотя бы формальным требованиям, если бы он в своей критике Бога вообще отказался бы от любой telos и не приписывал бы никакого смысла ни человеку, ни земле.

Дата добавления: 2015-05-29