Размышления о нравственных путях развития нашего общества

(«Нижегородские новости», 5 марта 1991 г.)

Активность лексикона – показатель активности общества. В последние недели, месяцы он пополняется новыми, то есть достаточно старыми, словами: Апокалипсис, Нострадамус, Армагеддон. Эти слова произносятся опасливо, вполголоса, но наполняют нашу жизнь еще большей тревогой, еще большим страхом перед днем завтрашним. Французский прорицатель Мишель Нострадамус с его мрачными предсказаниями четырехвековой давности, безусловно, становится фигурой года. Особенно в связи с войной в Персидском заливе, ведь его сценарий развития мировых событий удивительно напоминает разворачивающиеся здесь.. А если наложить на них еще и кальку с Откровением Иоанна-богослова, в котором речь ведется и о последней битве семи царей при Армагеддоне (север Палестины), и о гибели Вавилона (город вблизи современного Багдада), и о том, что последует за последней битвой конец света, то можно понять атеиста, рука которого невольно тянется к крестному знамению: свят, свят, свят, не попутай меня, черт.

Трудно, страшно жить в мире, где истребляется вера, а остаются только суеверия; невыносимо жить в мире, из которого изгоняются благочестие и трезвомыслие и который заселяется экстрасенсами, хилерами и летающими тарелками. Соотечественникам навязывается новая вера – в чудеса, а не в собственные возможности, в гороскопы, а не в детерминированный ход истории. «Миром правит сатана»,- истово утверждают идущие во храмы. А что остается делать не верящим в чудеса земные и небесные? К какому прибиться берегу тем, в чьих головах если не идет война между левым, настроенным радикально, и правым, настроенным консервативно, полушариями мозга, то царит полнейший плюрализм, то бишь абсолютный хаос? Совесть, воспитанность, любовь, скромность, доброта, ответственность, дружба – что случилось с этими понятиями? Куда и почему исчезают они из нашего лексикона? И исчезают ли?

Несть числа вопросам, рожденным нашим противоречивым временем, но я бы повторил главнейший вслед за Гоголем: «Русь, куда ж несешься ты! Дай ответ». И горестное: «Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». Вот русский Нострадамус! Вот пророчество, которому, не дай бог, суждено быть вечным. Летит мимо всё, и государства на Русь косятся недоуменно, а она, матушка, летит, летит… Камо, камо грядеши?

Есть ли у нас, русских, свой, особенный путь или нам суждено уныло следовать за Западом, заимствуя там ценности технического порядка и порядка духовного? Есть ли в нас сила идти впереди планеты всей, чтоб другие шли за нами? Ответ однозначен: есть. Можно было бы долго перечислять наши приоритеты, хотя бы и бывшие, отнюдь не исчерпывающиеся космосом и балетом, но обозначу шире: у русских есть материальный и духовный потенциал, каким не обладает ни одна нация в мире. И разве что пресловутый комплекс Святогора-богатыря не позволяет Руси развернуться во всю силушку: велика держава, и поднять ее возможно только мужику Микуле Селяниновичу, а не холеному богатырю с плеточкой.

Благие цели преследовала на начальном этапе перестройка: достичь экономического уровня развития передовых стран, и средство для этого избрала верное – раскрепощение народа. Но, увы, прорыв в новую область материальных ценностей не был подкреплен прорывом в область ценностей духовных. Дыхания хватило лишь на воскрешение похороненных было достижений культуры «неофициальной» и диссидентской. Шедевров перестроечного времени пока не создано. Перестройка развязала народу языки, но развяжешь ли только языком тугой узел проблем, накопившихся в годы сталинщины и брежневщины? Да и такое ли уж это чудо невиданное – гласность? Словно бы не было у нас ее в догорбачевские времена. Была, полулегальная, полуподвальная, но была. Хазанов, Петросян, Винокур – только верхушка айсберга, имя которому – народное провидение. Доперестроечная гласность жила в сотнях анекдотов на политическую тему, в разговорах в рабочих и студенческих курилках, в так любимых всеми песнях Владимира Высоцкого, в смешках у телевизора во время трансляции программы «Время», посвящаемой ежедневно незабвенному звездоносцу…

Правда, подпольная та гласность привнесла в общество существенные издержки в виде стремления опошлять всё и вся, всё осмеивать, всё подвергать сомнению. В литературе, в искусстве того времени утверждалось засилье остроумия при отсутствии особого ума. Сегодня, слава богу, мы, кажется, начинаем отдавать долги святым понятиям: любовь, милосердие, терпимость. Пытаемся отрешиться от потребительского отношения к искусству, когда и платье из ателье, и роман писателя, и картину художника мы называли одним словом «вещь».

Уже слышу возражения: «О ренессансе и речи нет, декаданс грядет, авангардизм заполнил все выставочные залы, а бульварная литература – книжные прилавки». Согласен, наши времена на удивление напоминают десятые годы нынешнего столетия. Разброд в умах, разброд в делах. Измы, измы, измы… Сугубый реализм где-то там, большей частью в подсобках. А завтра ситуация может поменяться. И это норма, если разуметь под ней компромисс крайностей. Сама жизнь человеческая – крайность крайностей: непонятно, из чего душа возникает, непонятно, куда за последним верстовым столбом девается. И мироздание - компромисс крайностей: для верящих земля – райский сад, в котором все мы садовники; для разуверившихся – огромная братская могила, летящая в пустоту, а мы при ней лишь гробокопатели.

Да возьмите проще: феномен восприятия того же Высоцкого. Его с одинаковым удовольствием слушает и отпетый ворюга-рецидивист и девица благородных кровей. Потому как всенародно любимый бард - воплощение крайностей. В нем всё: и великое, и смешное. Посему да здравствует норма, да здравствует наше нормальное время, время Горбачева и Ельцина, Нины Андреевой и Афанасьева, Иосифа Бродского и Петра Проскурина.

Но.

«Искусство в состоянии коллапса. Нет, хуже – комы. Нравственность рухнула, святые крижали уничтожены, народ не верит ни в бога, ни в черта, молодежь растлена»,- вновь слышу возмущенные голоса. Вынужден в некотором роде согласиться: сам свидетель – «Сексуальный гороскоп» продавался в свое время не где-нибудь, а в нижегородском «Детском мире».

Но.

Не выдаем ли болезнь роста за последнюю и смертельную болезнь человечества? Запад давно переболел тем, что сегодня так бесит ревнителей народной нравственности. А мы все сражаемся с мудрым библейским постулатом: «Всё испытывайте, а хорошее удерживайте». Да и что она такое – народная нравственность, кто объяснит? Неужели концентрат в виде «Морального кодекса»? Или свод аксиом вроде «насильно мил не будешь»? А может, наоборот, свод аксиом вроде «стерпится – слюбится»? Не отношусь к ниспровергателям «Морального кодекса», но и не принимаю слепо на веру десяток библейских заповедей. Христианство не изобрело законов нравственности, оно слишком молодо для этого. Христианству две тысячи лет, а человечеству – сотни тысяч. Христианство лишь закодексировало часть правил поведения человека в обществе, завизировало их святейшеством богочеловека. Однако так или иначе культовый характер заповедей предопределил характер развития европейской, а значит, и нашей с вами культуры.

Лично для меня кажется загадкой, отчего именно Владимира Святославича, развратнейшего из русских князей, сластолюбца и братоубийцу, судьба избрала отцом христианской реформы на Руси. Может, дала ему тем шанс искупить свои прегрешения перед историей?

Впрочем, чур, чур меня – зачем я противопоставляю двух Владимиров – князя и барда? Условимся – в человеке всего поровну: черного и белого, прекрасного и гадкого, возвышенного и низкого. Человек – сосуд добра и зла, и только одна лишняя молекула того или другого делает его в целом добрым или в целом злым. Видов красоты и то существует не менее двух – ангельская и дьявольская: представительниц первого вида избираем себе в жены, вторых – в пассии.

«И все равно нравственность в народе пала донельзя,- ни за что не соглашаются со мной ревнители,- раньше люди счастливей жили, дружней, и мы красивей, чище любили». И здесь вынужденно соглашусь. Счастливей люди были (казались) – это точно, ибо счастье не зависит от количества жизненных благ, счастьем может быть и одно-единственное благо, но самое желанное благо. Обладатель велосипеда в тридцатые годы и обладатель мотоцикла в пятидесятые был самый счастливый человек. В то же время дай человеку все мыслимые блага, но посели его на необитаемом острове, назовет ли он себя счастливым? Вот и была покупка самой простенькой вещи в прошлой, скупой на радости жизни счастьем, и в целом мир казался многообещающим.

Но ладно бы стремление людей к овеществленному счастью стимулировало только материальное накопительство. Все более среди нас стало появляться духовных гобсеков, не желающих поделиться богатством своей души с обществом и лишь потребляющих духовные ценности, накопленные этим обществом. Конечно, ценности духовные не превращаются в труху в отличие от всех прочих, но, заживо погребенные, нереализованные, не обращенные духовными гобсеками в добрые дела, обедняют нас, ухудшают нравственную ситуацию. И не найдется в мире сила, чтобы раскулачить этих гобсеков. Мир все более опирается на фанатизм отдельных подвижников, не расстающихся с хламидой Дон Кихота. Вообще рыцарь печального образа – символ той части человечества, которая не дает одержать во вселенской жизни верх чревоугодию, не дает нам оскотиниться, пасть до уровня достославного Санчо Пансы. Они, чудаки эти,- союз души и тела, гениально олицетворенный великим испанцем,- вечно будут путешествовать по неисповедимым путям человеческим, вызывая насмешки людей, насмешки над самими собой. И дай бог, чтоб ни комплекс Дон Кихота, ни комплекс Санчо не возобладал в человеке будущего.

Но пока человек настоящего, верую в это, живет в согласии с самим собой, он не стал хуже или лучше человека кроманьонского или человека из славного века девятнадцатого. Венец создания не претерпел изменений за тысячи лет, как не претерпели изменения формы его тела, и современник мой плачет теми же слезами, что и современник Гомера. Изменяется мир, и то лишь количественно: колесница правителя долины Нила бегает несколько медленнее, чем лимузин президента Соединенных Штатов. Наивное занятие – противопоставлять человека одной эпохи человеку другой, например, жителя древней Трои жителю Испании времен конкисты, называя первого перлом совершенства, а второго – мракобесом. Назовешь ли античность с бесконечной чередой цареубийств и апофеозом рабства золотым веком человечества, а Средневековье, утвердившее святость и человеколюбие через раритеты церкви,- потерянным веком? Стереотипы – опасная вещь. Наше время и пытается от них отказаться, поставить Анну Ахматову на свое место, а Федора Гладкова – на свое.

Впрочем, я как раз против такого «ставленничества» и выступаю в своих субъективных заметках. Всех по своим местам, в конечном счете, расставляет время, и покарай, боже, тех, кто это время пытается изнасиловать. Открой, боже, глаза на то, что век двадцатый вознес нас к горным высотам космоса, но и низверг в океаны крови, пущенной диктаторами двунадесяти стран. Дай, боже, понять нам: нет плохих времен, нет плохих народов. Безнравственными могут быть Иванов, трое Сидоровых, тысяча Петровых, но нация безнравственной быть не может, как человек нравственный уже не станет безнравственным, как его не развращай. Подобно и народ. Кто приведет пример разложившейся нации? Немцы, одураченные Гитлером. Арабы, одураченные Хусейном? Про русскую нацию уже и молчу. И потому воплей о падении нравственности не приемлю. Это миф, обслуживающий интересы определенной части общества, преследующей сиюминутные, преимущественно политические интересы. Если выгодно одной из партий раздувать угрозу агрессии бездуховности со стороны Запада, то она ее раздует. Если выгодно другой раздувать преимущество интеллектуальной модели с Востока, она сделает и это. Собака лает, караван идет… Духовность не зависит ни от каких ветров и веяний.

Петра Великого до сих пор русофилы в десятом поколении упрекают за то, что повел Россию по неправедному пути, навязав народу «не те ценности», но они ни за что не расстанутся с прелестями цивилизации, которые мы имеем благодаря реформаторству Петра. Мы тоже живем в эпоху реформ, в эпоху бешеной работы локомотива истории. Потребляемый им в огромных количествах энергоматериал дает и много шлака. Без издержек не бывает.

Камо грядеши? А может, уже и не идем, может, уже и мчимся, догоняя на перестраиваемом ходу локомотиве страны, которые вчера на нас косились? Куда же несешься ты, Русь? Дай ответ.

Я ЗА «УРЕНЬ-КРАЙ»

(«За коммунизм», 1991 г., г. Урень)

Вопрос о переименовании районной газеты ставился мной еще около полутора лет назад в выступлении на митинге по случаю открытия Дня города Урень. Я предложил для газеты название – «Урень-край». Реакция горожан была положительной.

Почему «Урень-край»? Мотивирую. Однако, прежде надо объясниться, почему не «За коммунизм». Вовсе не оттого, что «в коммунизм из книжки верим средне». Идея коммунизма не нами придумана, и даже не Марксом или Лениным. Родословная его, как учения, уходит в глубь веков. Потому и существовать ему бесконечно долго. Как ни верти, а коммунизм – это мечта человечества (достижимая ли, однако?).

Причина необходимости в замене названия, по моему разумению, в другом. Газета должна имеет «лица необщее выражение». Начиная с названия. И Урень-край – один, и в стране, и во всей Вселенной. Во всяком случае, не говорим же мы: Шаранга-край или Красные Баки-край. Именно край Уренский нашенский прочно занял место в архивах давних времен, в исторической литературе, да и в сознании ныне живущих уренцев.

Уже в XVIII веке в донесениях царских чиновников территория нынешнего Уренского района обозначается не иначе как Уренский край. Так же называлась земля наших предков в произведениях ряда известных русских писателей. В послереволюционные годы название это однозначно закрепилось за глухоманной стороной. Так что историческая справедливость взыскует быть восстановленной.

Не лишне будет посмотреть и на фонетическую оболочку словосочетания Урень-край. Оно весьма благозвучно, обтекаемо, упруго благодаря наличию звуков «р», и в то же время смягчено звуками мягкими и, что называется, само просится на язык, или точнее, с языка. Потому и призываю уренцев поддержать мое предложение. Сменим название, и дело останется за «малым» - сменить содержание газеты. Впрочем, это тема для отдельного разговора.

И в заключение о том, что в обращении редакции к читателям вызывает недоумение: рекомендации искать название газеты, состоящее из одного слова. Зачем эти искусственные шоры? Названия районных газет, как правило, состоят именно из двух слов. Взять хотя бы соседние: «Ленинское знамя», Знамя победы», «Тоншаевский колхозник», «Красное знамя» и т.д. А названия областных газет? Все из двух слов. «Нижегородская правда», «Ленинская смена», «Нижегородский рабочий», «Нижегородские новости». Так что давайте не будем мудрить.

Дата добавления: 2015-05-29