Доктор и Душа 13 страница

рами. Голод и недостаток сна способствовали ей (как это бывает также и в нормальной жизни), а также появлению общей раздражительности — другой особенности психического состояния узников. Недостаток сна частично был связан с тем, что переполненные бараки кишели паразитами из-за полного отсутствия санитарии и гигиены. Тот факт, что у нас не было ни кофеина, ни никотина, также способствовал состоянию апатии и раздражительности. Помимо этих физических причин были также психические, представленные различными комплексами. Большинство узников страдало от некоторого рода комплекса неполноценности. Мы все когда-то были «кем-то», или, по крайней мере, считали себя «кем-то». Здесь же с нами обращались так, как если бы мы представляли собой абсолютное ничто. (Осознание собственной внутренней ценности коренится в более высоких, более духовт ных слоях и не может быть разрушено лагерной жизнью. Но многие ли свободные люди, не говоря уже о заключенных, обладают им?) Не думая осознанно об этом, в то же самое время рядовой заключенный чувствует себя крайне деградированным. Это становится очевидным при наблюдении контраста в отношении обособленной социологической структуры лагеря. Наиболее «выдающиеся» узники, Капо, повара, кладовщики и лагерные полицейские вовсе не чувствовали себя неполноценными, как большинство узников, но,напротив, испытывали чувство достигнутого успеха. У некоторых из них даже развивалась мания величия в миниатюре. Психические реакции зависти и злос-. ти у большинства по отношению к этому привилегированному меньшинству выражались различными способами, иногда посредством анекдотов. Например, я слышал, как один узник/говорит другому об одном из Капо: «Представь себе! Я знал его, когда он был всего лишь президентом одного из крупных банков. А теперь посмотри, как высоко он поднялся». 212

Всякий раз, когда деградированное большинство и привилегированное меньшинство сталкивались в конфликте (а для этого возможностей было больше чем достаточно, начиная с распределения пищи), результаты были взрывоподобны. Следовательно, общая раздражительность (физические причины которой обсуждались выше) усиливалась в результате этого психического напряжения. Неудивительно, что это напряжение часто разряжалось общей дракой. Поскольку узники постоянно были свидетелями сцен избиения, импульсы к насилию усиливались. Я сам чувствовал, как сжимаются мои кулаки, когда меня охватывал гнев, в то время как я был голодным и усталым. Обычно я был крайне уставшим, так как нам приходилось всю ночь поддерживать огонь в печке, которую нам разрешили топить в нашем бараке для тифозных больных. Однако некоторыми из моих наиболее идиллических часов были часы в середине ночи, когда все другие были в бреду или спали. Я мог лежать перед печкой и поджаривать несколько украденных картофелин на огне от горящего украденного угля. Но на следующий день я чувствовал себя еще более уставшим, бесчувственным и раздражительным. Выполняя свои обязанности доктора в тифозном блоке, я также замещал старшего надзирателя блока, который был болен. Таким образом я был ответственным перед лагерным начальством за поддержание чистоты в бараке, если слово «чистота» может быть применимо для описания таких условий. Инспекции, которым часто подвергались бараки, имели целью скорее доставить дополнительные мучения, нежели поддерживать гигиену. Побольше еды и немного лекарств было бы полезнее, но единственной заботой инспекторов было проверить, не осталось ли пучка соломы посреди коридора, или посмотреть, аккуратно ли подвернуты грязные, рваные, кишащие вшами одеяла под ногами у пациентов. Что касается состояния пациентов, то это их не интересовало ни в малейшей степени. Если я, сдернув тюремную 213

шапку с моей стриженой головы и щелкнув каблуками, бойко докладывал: «Барак номер VI/9: пятьдесять два пациента, два санитара и один врач», они были удовлетворены. После чего они уходили. Но перед их приходом — часто они приходили намного позже, чем было объявлено, а иногда и вообще не приходили — я вынужден был расправлять одеяла, вытаскивать пучки соломы, падающие с нар, и кричать на бедняг, которые метались на своих нарах, угрожая свести на нет все мои усилия по наведению чистоты и порядка. Апатия была особенно сильна у лихорадящих больных, которые, если на них не кричать, вообще ни на что не реагировали. Временами даже и крик не помогал, и тогда требовалось огромное самообладание, чтобы не ударить их, так как собственная раздражительность достигала чрезвычайной интенсивности при виде апатии других и особенно перед лицом приближающейся опасности (т. е. приходом инспекции). Пытаясь дать психологическое описание и психопатологическую трактовку типичных характеристик узников концентрационного лагеря, можно создать впечатление, будто бы человек оказывался под полным и неизбежным влиянием его окружения. (В данном случае окружением являлась уникальная структура лагерной жизни, вынуждавшая узника приспосабливать свое поведение к определенному набору моделей). Но что же сказать о человеческой свободе? Разве не существует духовной свободы в отношении поведения и реакций на любое окружение? Разве соответствует истине теория, которая считает человека не более чем продуктом многих обусловливающих факторов среды — будь то биологической, психологической или социологической природы. Является ли человек всего лишь случайным продуктом этих факторов? И самый важный вопрос: доказывают ли реакции узников на своеобразный мир концентрационного лагеря, что человек не может избежать влияний окружающей среды? Что человек не имеет выбора действий в подобных обстоятельствах?

Мы можем ответить на эти вопросы как исходя из опыта, так и опираясь на теоретические соображения. Опыт лагерной жизни показал, что у человека имеется возможность выбора действий. Там было достаточно примеров, часто героического плана, доказывающих, что апатия может быть преодолена, раздражительность подавлена. Человек может сохранить частицу духовной свободы, независимости разума даже в таких ужасных условиях психического и физического стресса. Мы, бывшие узники концлагерей, можем вспомнить тех людей, которые поддерживали других узников, делились с ними последним куском хлеба. Их могло быть немного, но они являют собой достаточное доказательство того, что все можно отнять у человека, за исключением одного: последней частицы человеческой свободы — свободы выбирать свою установку в любых данных условиях, выбирать свой собственный путь. И там всегда можно было сделать выбор. Каждый день, каждый час давал возможность принять решение, которое определяло, подчинишься ты или нет тем силам, которые грозили лишить тебя твоей самости, твоей внутренней свободы, которое определяло, станешь ты или нет игрушкой обстоятельств, отказавшись от свободы и достоинства, с тем чтобы стать сформированным по образцу типичного узника. Рассматриваемые с этой точки зрения психические реакции узников концентрационных лагерей представляют собой нечто большее, чем просто выражение определенных физических и социологических условий. Даже если условия, такие как недостаток сна, пищи и всевозможные психические стрессы, навязывают узникам определенные способы реагирования, в конечном счете становится очевидным, что личность заключенного обусловливается собственными внутренними решениями, а не единственно влиянием лагерных условий. В принципе, следовательно, любой человек может, даже в подобных обстоятельствах, решать, каким он станет пси-215

хологически и духовно. Он может сохранить свое человеческое достоинство даже в концентрационном лагере. Достоевский сказал однажды: «Есть только одна вещь, которой я боюсь: не быть достойным моих страданий». Эти слова часто приходили мне на ум, после того как я познакомился с теми мучениками, чье поведение в лагере, чьи страдания и смерть являлись свидетельством в пользу того утверждения, что последняя внутренняя свобода не может быть отнята. О них можно было сказать, что они были достойны своих страданий; то, как они принимали свои страдания, было подлинным внутренним достижением. Именно эта внутренняя свобода, которая не может быть отнята, является тем, что сообщает жизни смысл и целенаправленность. Активная жизнь служит цели обеспечения человека возможностью реализации ценностей в творческой работе, в то время как пассивная жизнь радостного созерцания дает ему возможность достичь самоосуществления в переживании красоты, в искусстве или природе. Но существует цель и в такой жизни, которая почти лишена как возможности творчества, так и наслаждения красотой. Эта цель связана с возможностью высокоморального поведения, а именно с установкой человека в отношении его существования, ограниченного внешними силами. Творческая жизнь и жизнь радостного созерцания недоступны ему. Но не только творчество и наслаждение красотой обеспечивают смысл существования. Если есть смысл жизни вообще, то должен быть смысл и в страдании. Страдание — неотъемлемая часть жизни, так же как судьба и смерть. Без страдания и смерти человеческая жизнь не может быть полной. Способ, каким человек принимает свою судьбу и страдания, которые она приносит, то, как он несет свой крест, дает ему немалые возможности, даже при самых трудных обстоятельствах, придать более глубокий смысл своей жизни. Он может остаться мужественным, достойным и бескорыстным. Или же в 216

ожесточенной борьбе за самосохранение он может забыть свое достоинство и стать не более чем животным. Здесь имеется шанс для человека либо использовать, либо упустить возможность осуществления моральных ценностей, которую ему предоставляет трудная ситуация. И этим определяется, будет ли он достоин своих страданий или нет. Не следует думать, что эти рассуждения «не от мира сего», что они слишком далеки от реальной жизни. Это верно, что лишь немногие люди способны к достижению таких высоких моральных стандартов. Из заключенных лишь немногие сохранили свою полную внутреннюю свободу и достигли тех ценностей, которых позволяли достичь их страдания, но даже один такой пример был бы достаточным доказательством, что внутренняя сила человека позволяет ему подняться над его внешней судьбой. Такие люди были не только в концлагере. Повсюду человек сталкивается с судьбой, с шансом превратить свои страдания в достижение. Возьмем, например, случай больных людей, особенно тех, что страдают неизлечимой болезнью. Однажды мне довелось прочитать письмо, написанное молодым инвалидом, в котором он рассказывал, что как только что выяснилось, жить ему осталось уже недолго и что даже операция не поможет. Он писал далее, что вспомнил фильм, в котором герой мужественно и достойно встретил свою смерть. Юноша считал большим достижением так хорошо встретить смерть. «Теперь, — писал он, — судьба давала ему такой же шанс». У тех из нас, кто видел фильм «Воскресение», поставленный по роману Л. Н. Толстого несколько лет тому назад, могли возникнуть аналогичные мысли. Там были показаны значительные люди и большие судьбы. У нас в то время не было великой судьбы и не было шанса достичь такого величия. После фильма мы пошли в расположенное неподалеку кафе. Там за чашкой кофе с сэндвичем мы забыли странные метафизические мысли, на какой-217

то момент появившиеся у нас в сознании. Но когда мы сами столкнулись с великой судьбой и необходимостью встретить ее с таким же духовным величием, тогда мы не вспомнили наши давно оставшиеся позади решения и мысли нашей молодости, и мы потерпели неудачу. Быть может, для некоторых из нас пришел день, когда мы увидели тот самый фильм снова, или другой подобный. Теперь уже другие картины могли развернуться перед нашим внутренним взором: картины, показывающие людей, которые достигли в их жизни много большего, нежели то, что могло быть показано в сентиментальном фильме. Различные подробности внутреннего величия реального, конкретного человека могли прийти нам на ум, подобные истории одной молодой женщины, свидетелем смерти которой я был в концлагере. Это совсем простая история, и она могла бы показаться придуманной; но для меня она звучит как поэма. Эта молодая женщина знала, что она умрет в ближайшие несколько дней. Но, несмотря на это, она была веселой, когда я разговаривал с ней. «Я благодарна судьбе за то, что она обошлась со мной так сурово, — говорила она мне. — В моей прежней жизни я была испорченной и не принимала всерьез духовные достижения». Показав через окно барака, она сказала: «Это дерево — мой единственный друг здесь, в моем одиночестве». Через это окно она могла видеть всего лишь одну ветку, на которой были два цветка. «Я часто разговариваю с этим деревом», — сказала она мне. Мне были не вполне понятны ее слова. Был ли это бред, галлюцинирование? С тревогой я спросил ее, отвечает ли ей дерево. Ответ звучал: «Да». Что же оно говорило ей? Она отвечала: «Оно говорит мне: „Я здесь, я здесь, я — это жизнь, вечная жизнь"». Мы утверждали, что тем, что в конечном счете определяло внутреннюю самость узника, были не столько перечисленные психофизические причины, сколько результат свободного решения. Психологи-21»

ческие наблюдения заключенных показали, что только те из них, кто окончательно утрачивал внутреннюю моральную опору в лице духовной самости, падали жертвой дегенерирующих влияний лагеря. Теперь возникает вопрос: что может или должно составлять эту «внутреннюю опору»? Бывшие узники, которые писали или рассказывали о своих переживаниях, согласны в том, что из всех влияний наиболее угнетающим было то, что узник не мог знать, сколь длительным будет его заключение. У него не было никакого представления о том, как долго ему придется ждать освобождения (в нашем лагере даже не имело смысла говорить об этом). Фактически срок заключения был не только неопределенным, но и неограниченным. Один известный психолог говорил, что жизнь в концентрационном лагере может быть названа «временным существованием». Мы можем добавить к этому определению, что она являлась также «временным существованием с необозначенной границей». Вновь прибывающие заключенные обычно ничего не знали об условиях в лагере. Те, кто возвращались из других лагерей, были обязаны молчать, а из некоторых лагерей не возвращался никто. С прибытием в лагерь в психике заключенных происходила трансформация. С концом неопределенности возникала неопределенность конца. Было невозможно предугадать, окончится ли, и если да, то как скоро, эта форма существования. Латинское слово finis имеет два значения: конец или финиш и цель, которую надо достичь. Человек, который не мог предвидеть конца своего «временного существования», не мог ставить перед собой какую-либо значительную цель жизни. Он переставал жить, ориентируясь на будущее, в отличие от людей, живущих в нормальных условиях. Следовательно, вся структура его внутренней жизни претерпевала изменения; обнаруживались признаки деградации, знакомые нам из других сфер жизни. Безработный, например, находится в подобном пол-219

ожении. Его существование стало временным, и в определенном смысле он уже не может жить для будущего, для реализации значимой перспективной цели. Исследования безработных шахтеров показали, что у них происходит определенная своеобразная деформация чувства времени — внутреннего времени, обусловленная их положением в качестве безработных.

Узники также испытывали это специфическое искажение чувства времени. В лагере небольшая единица времени, например день, наполненная ежечасными мучениями и усталостью, казалась бесконечной. Большие единицы времени, например неделя, казалось, проходили очень быстро. Мои товарищи соглашались со мной, когда я говорил, что в лагере день длился дольше, чем неделя. Сколь парадоксальным было наше переживание времени! В этой связи вспоминается «Волшебная гора» Томаса Манна, произведение, в котором можно найти некоторые очень точные психологические замечания. Манн анализирует духовное развитие людей, которые находятся в аналогичном психологическом положении, т. е. пациентов туберкулезного санатория, которые также не знали дату своей выписки. Они переживали сходное существование — без будущего и без цели. Один из заключенных, который в день прибытия маршировал вместе со своей колонной от станции к лагерю, рассказывал мне впоследствии, что он чувствовал себя так, как будто бы шел за своим собственным гробом. Его жизнь казалась ему абсолютно лишенной будущего, прошедшей и закончившейся, как если бы он уже был покойником. Это чувство безжизненности усиливалось еще другими причинами: во времени это была неограниченность срока заключения, которая переживалась наиболее остро; в пространстве — узкие границы лагеря. Все за пределами колючей проволоки становилось отдаленным, недостижимым и, следовательно, нереальным. События и люди за пределами лагеря, вся нормальная 220

жизнь там, вовне, приобретала в восприятии узника призрачный характер. Внешняя жизнь, таким образом, насколько он мог ее видеть, представлялась ему почти так, как могла бы казаться покойнику, наблюдающему ее с того света. Человек, который деградировал, потому что не видел в будущем цели, погружался в ретроспективные мысли. В различной связи мы уже говорили о тенденции уходить в прошлое, чтобы сделать настоящее, со всеми его ужасами, менее реальным. Но в лишении настоящего его реальности кроется определенная опасность. При этом не замечаются возможности сделать нечто позитивное из лагерной жизни, возможности, которые действительно существуют. Восприятие нашего «временного существования» как нереального само по себе было существенным фактором, обусловливающим потерю узниками опоры в жизни; все некоторым образом становилось бессмысленным. Эти узники забывали, что часто именно такая исключительно трудная внешняя ситуация дает человеку возможность духовно перерасти самого себя. Вместо того чтобы воспринимать трудности лагеря как испытание их внутренней силы, они не принимали свою жизнь серьезно и начинали пренебрегать ею как чем-то несущественным. Они предпочитали закрывать свои глаза и жить в прошлом. Жизнь для таких людей становилась бессмысленной. Естественно, лишь немногие люди были способны достичь великих духовных высот. Но немногим был дан шанс достичь такого человеческого величия, даже через их, по видимости, мирскую неудачу и смерть, которого в обычных обстоятельствах они никогда бы не достигли. К другим из нас, рядовым и малодушным,применимы слова Бисмарка: «Жизнь подобна приему у зубного врача. Вы все еще думаете, что самое худшее впереди, а тем временем все уже сделано». Перефразируя, можно было бы сказать, что большинство людей в концентрационном лагере верило, что реальные возможности их жизни уже 221

позади. Однако на самом деле перед ними была возможность и вызов. Человек может сделать победу из этих переживаний, превратить жизнь во внутренний триумф, или же игнорировать этот вызов и просто деградировать, как большинство узников. Любая попытка преодоления психопатологических влияний лагеря на узника посредством психотерапевтических и психогигиенических методов должна была быть нацелена на то, чтобы сообщить ему внутреннюю силу, указав будущую цель, к которой он мог бы стремиться. Инстинктивно некоторые из узников сами пытались найти себе такую цель. Важнейшей особенностью человека является то, что он может жить, только лишь глядя в будущее — sub specie acfemilatis. ' И в этом заключается его спасение в самые трудные моменты его существования, хотя иногда он вынужден собрать все свои душевные силы для решения этой задачи. Я вспоминаю собственный опыт. Почти со слезами от боли (из-за плохой обуви на ногах у меня были ужасные болячки) я тащился, хромая, несколько километров с нашей колонной от лагеря до рабочего участка. Очень холодный, резкий ветер пронизывал нас. Я думал о бесконечных маленьких проблемах нашей несчастной жизни. Что будем есть сегодня? Если дадут кусочек колбасы в качестве дополнительного пайка, следует ли обменять его на кусок хлеба? Обменять ли мою последнюю сигарету, остававшуюся от премии, которую я получил две недели назад, на чашку супа? Как раздобыть кусок проволоки, чтобы заменить лопнувший шнурок одного из моих ботинок? Успею ли я вовремя попасть на рабочее место, чтобы остаться со своей рабочей командой, или придется присоединиться к другой, в которой может быть жестокий десятник? Что сделать, чтобы наладить отношения с Капо, который мог бы помочь мне получить работу в лагере, избавив тем самым меня от того, чтобы проделывать этот ужасный ежедневный переход?

С точки зрения вечности (лат.).

Я начал испытывать отвращение к такому положению дел, которое заставляло меня каждодневно и ежечасно думать только о таких тривиальных вещах. Я заставил свои мысли обратиться к другому предмету. Внезапно увидел себя стоящим за кафедрой хорошо освещенной, теплой, уютной аудитории. Передо мной внимательные, заинтересованные слушатели. Я собираюсь выступить перед ними с докладом на тему: «Психология концентрационного лагеря». Все, что угнетало меня в этот момент, стало объективиро-ванным, видимым и описываемым с отстраненной научной точки зрения. С помощью этого приема мне удалось подняться над ситуацией, над сиюминутными страданиями, и я ощущал их так, как если бы они были уже в прошлом. Я со своими мучениями превратился в объект интересного психологического исследования, мной же самим и предпринятого. Что говорит Спиноза в своей «Этике?» — «Ajfectus, que passio est, desinit e.sse passio simulat que eius claram et distinctamformamus ideam». (Эмоция, которая является страданием, перестает им быть в тот самый момент, когда мы образуем ее ясную и точную картину). Узник, терявший веру в будущее — его будущее, сам себе подписывал приговор. С потерей его веры в будущее он также утрачивал свой духовный стержень; он ломался и деградировал физически и психически. Обычно это случалось внезапно, в форме кризиса, симптомы которого были хорошо знакомы опытным заключенным. Мы все боялись этого момента — не за себя, что было бы бессмысленно, но за наших друзей. Обычно это начиналось с отказа узника одеваться и умываться утром и выходить на плац. Ни уговоры, ни удары, ни угрозы не имели ни малейшего эффекта. Он оставался лежать на нарах, почти без движения. Если этот кризис совпадал с началом заболевания, больной отказывался от перемещения в барак для больных и от любой помощи. Он просто сдавался. Так он оставался лежать в собственных экскрементах, и ему ни до чего больше уже не было дела. 223

Однажды мне пришлось быть свидетелем драматической демонстрации тесной связи между потерей веры в будущее и таким опасным психологическим сломом. Ф. — старший надзиратель нашего барака, довольно известный в прошлом композитор и либреттист, рассказал мне однажды следующее: «Я хотел бы рассказать вам, доктор, кое-что. Мне приснился странный сон. Вещий голос сказал мне, что я могу спросить о чем угодно и на любой вопрос я получу ответ. Как вы думаете, о чем я спросил? Я сказал, что хотел бы узнать, когда закончится эта война для меня. Вы понимаете, доктор, что я имею в виду — для меня! Я хотел знать, когда мы, наш лагерь, будем освобождены и наши страдания придут к концу». «И когда же вы видели этот сон?» — поинтересовался я. «В феврале 1945», — был его ответ. Этот разговор, состоялся в начале марта. «Что же ответил вам голос?» — спросил я. Украдкой он прошептал мне: «Тридцатого марта». Когда Ф. рассказывал мне об этом его сновидении, он был еще полон надежды и убежден, что этот вещий голос из его сновидения сказал правду. Но в то время как обещанный день становился все ближе и ближе, известия о ходе военных действий, достигавшие нашего лагеря, заставляли казаться маловероятным, что мы будем освобождены в указанный день. Двадцать девятого марта Ф. внезапно заболевает, и у него поднимается высокая температура. Тридцатого марта, в день, когда согласно предсказанию должны были окончиться для него война и его страдания, у него начался бред, и он потерял сознание. Тридцать первого марта он умер. По всем внешним признакам, он умер от тифа. Тем, кому известно, сколь тесно связаны состояние психики человека — его мужество и надежда, или их отсутствие — и состояние иммунитета его тела, будет вполне понятно, что внезапная утрата мужества может вести к смертельному исходу. Решающей причиной смерти моего друга было то, что ожидаемое освобождение не пришло, и это вызвало 224

тяжелое разочарование, в результате чего наступило резкое понижение сопротивляемости его организма латентной инфекции тифа. Его вера в будущее и его воля к жизни оказались парализованными, и его тело пало жертвой заболевания; таким образом, пророческий голос его сновидения в конечном счете сказал истину. Наблюдения и выводы, сделанные из этого случая, соответствуют тем фактам, к которым привлек мое внимание главный врач нашего лагеря. Дело было в том, что в период между Рождеством 1944 г. и Новым годом 1945 г. наблюдалось резкое увеличение смертности среди узников концлагеря. По его мнению, этот феномен не был обусловлен ни ухудшением условий работы, ни ухудшением питания, ни изменением погоды, ни новой эпидемией. Причина увеличения смертности заключалась в том, что большинство узников питали наивную надежду, что к Рождеству они получат свободу и вернутся к себе домой. По мере приближения праздников и в силу отсутствия обнадеживающих известий узники утрачивали мужество и впадали в отчаяние. А это оказывало опасное влияние на их силы сопротивления, и в результате для многих из них смертельный исход становился неизбежным. Как мы уже говорили раньше, любая попытка восстановления внутренней силы узника предполагает в качестве важнейшего условия успеха отыскание некоторой цели в будущем. Слова Ницше: «Тот, у кого есть для чего жить, может выдержать почти любое как», — могли стать руководящим девизом для любых психотерапевтических и психогигиени-ческих усилий в стремлении помочь узникам. В любом случае, когда была для этого возможность, необходимо было помочь им обрести это для чего — цель для их жизни, — с тем чтобы дать им силу выдержать ужасное как их существования. Горе тому, кто не видел больше ни цели, ни смысла своего существования, а значит, терял всякую точку опоры. Вскоре он погибал. Типичным ответом такого чело-15В.Франкл

века на все подбадривающие аргументы было: «Мне нечего больше ждать от жизни». Что можно было сказать на это? Что действительно было необходимо в этих обстоятельствах, так это изменение нашей установки к жизни. Мы должны были научиться сами и научить наших отчаявшихся товарищей, что реально значимым является не то, чего мы ожидаем от жизни, но скорее то, чего жизнь ожидает от нас. Мы должны были перестать спрашивать о смысле жизни, а вместо этого начать думать о самих себе, как о тех, кому жизнь задает вопросы ежедневно и ежечасно. Наш ответ должен состоять не в разговорах и размышлениях, но в правильных действиях, и жизнь означает в конечном счете принятие ответственности за нахождение правильного ответа на ее проблемы и решение задач, которые она постоянно ставит перед каждым индивидом. Эти задачи и, следовательно, смысл жизни, различаются от человека к человеку и от момента к моменту. Таким образом, невозможно определить смысл жизни в общем. На вопросы о смысле жизни никогда нельзя дать ответ в общих выражениях. «Жизнь» не означает нечто неопределенное, но всегда является чем-то реальным и конкретным, точно так же, как и жизненные задачи всегда реальны и конкретны. Они формируют судьбу человека, которая у каждого отлична от других и уникальна. Ни одного человека с его судьбой нельзя уподобить никакому другому человеку и никакой другой судьбе. Ни одна ситуация не повторяется, и каждая ситуация требует иного решения. Иногда обстоятельства, в которые попадает человек, заставляют его формировать свою собственную судьбу посредством действия. В другом случае предпочтительнее для него воспользоваться возможностью созерцания и таким способом реализовать свои возможности. Иногда от человека требуется просто принять свою судьбу, нести свой крест. Каждая ситуация отличается своей уникальностью, и всегда существует лишь один пра-226

вильный ответ на проблему, содержащуюся в данной ситуации. Когда человек видит, что ему судьбой предназначено страдать, он должен принять свое страдание как свою задачу, единственную и уникальную. Он должен осознать тот факт, что даже в страдании он единствен и уникален во вселенной. Никто не может освободить его или заменить в его страдании. Его уникальная возможность определяется тем, каким образом он несет свое бремя. Для нас, узников, эти мысли не были пустыми спекуляциями, далекими от реальности. Они были именно теми мыслями, которые единственно могли быть полезными для нас. Они спасали нас от отчаяния, даже когда, казалось, не было шансов остаться в живых. У нас давно уже позади была та стадия, когда мы задавались вопросом, в чем состоит смысл жизни., та наивная позиция, которая исходит из понимания жизни как достижения определенной цели через творческое достижение и создание чего-то ценного. Для нас смысл жизни охватывал более широкие круги жизни и смерти, страдания и умирания. После того как смысл страдания претерпел переоценку в наших глазах, мы отказывались минимизировать или смягчать лагерные мучения посредством игнорирования их, или питая ложные иллюзии и демонстрируя искусственный оптимизм. Страдание стало задачей, от которой мы уже не хотели отворачиваться. Мы осознали его скрытые возможности для достижения, возможности, которые побудили поэта Рильке написать: «Wie viel ist aufzuleiden!» (Как много существует страданий, через которые надо пройти!). Рильке говорил о «прохождении через страдания», как другие говорили бы «о прохождении через труд». У нас было великое множество страданий, через которые нужно было пройти. Следовательно, было необходимо измерить полной мерой всю полноту страдания, постаравшись свести до минимума моменты слабости и пролитых украдкой слез. Но незачем было стыдиться слез, ибо слезы 227

Дата добавления: 2015-05-29