Доктор и Душа 9 страница

осознание ответственности этически нейтрально, оно никоим образом не лишено императивности: как только сознание индивида разбужено, он будет спонтанно и автоматически искать, находить и двигаться по пути к его избранной цели. Экзистенциальный анализ, наряду со всеми формами медицинского служения, удовлетворяется и должен удовлетворяться приведением пациента к глубинному переживанию его собственной ответственности. Продолжение лечения дальше этого пункта с тем, что оно вторгается в личную сферу частных решений, должно расцениваться как недопустимое. Врачу непозволительно принимать на себя ответственность пациента; он не должен предвосхищать решения пациента или предлагать ему готовые решения. Его задача — сделать возможным для пациента принятие решений; он должен помочь пациенту развить способность принятия решений.' Но так как ценности несоизмеримы, а решения принимаются лишь на основе предпочтений (Шелер), в некоторых обстоятельствах бывает необходимо помочь пациенту определить его предпочтения. Следующий пример проиллюстрирует необходимость такой помощи и способы ее реализации. Молодой человек пришел к своему доктору за советом по поводу решения, которое он должен был принять. Подруга его невесты фактически пригласила его отправиться с ней в постель. Теперь молодой человек ломал себе голову, какое принять решение, как ему поступить. Должен ли он изменить своей невесте, которую он любил и уважал, или же игнорировать предоставившуюся возможность и сохранить свою верность ей? Доктор принципиально отказался принимать решение за пациента. Однако он поступил совершенно ' Медицинское служение не занимается «спасением душ». Это не может и не должно быть его задачей. Скорее оно занимается здоровьем души человека. Адуша человека здорова до тех пор, пока он остается тем, чем он является по своей внутренней сущности, а именно бытием, сознающим свою ответственность, фактически — вместилищем сознания и ответственности. 142

правильно, постаравшись разъяснить пациенту, каковы его подлинные желания и что он думал достичь в том и другом случае. С одной стороны, молодой человек имел единственную возможность для единичного удовольствия; с другой стороны, он также имел единственную возможность для морально одобряемого поведения, а именно, самоотречение во имя любви, что могло означать «достижение» для его собственного сознания (не для его невесты, которая, возможно, никогда не узнала бы ничего обо всем этом деле). Молодой человек проявил такую заинтересованность этой возможностью потому, что, как он выразился, он «не хотел упускать ничего». Но предлагавшееся ему удовольствие вполне вероятно могло бы оказаться весьма сомнительным, так как доктор лечил этого пациента по поводу нарушений потенции. Доктор вполне мог, следовательно, предполагать, что нечистая совесть пациента могла бы оказаться таким фактором, который может вызвать преходящую импотенцию. По очевидным причинам, доктор оставил свои прагматические соображения при себе. Но он постарался сделать понятной пациенту его ситуацию, которая напоминала ситуацию «буриданова осла», осла из схоластической теории, который непременно умер бы от голода, будучи помещенным на равном расстоянии от двух равных по величине порций овса, так как он был бы неспособен выбрать одну из них. Чего доктор старался достичь—так это привести две возможности, так сказать, к общему знаменателю. Обе возможности были «единственными возможностями»; в обоих случаях пациент «упускал бы что-то», делая тот или иной выбор. В одном случае он имел бы сомнительное удовольствие (вероятно, несомненное неудовольствие), а в другом случае он был бы способен подтвердить для себя глубокую благодарность, которую он чувствовал к своей невесте и которую, по его словам, он никогда не мог выразить полностью. Его отказ от этого маленького сексуального порыва мог бы послужить выражением этой благодарности. 143

Из его беседы с доктором молодой человек уяснил, что в обоих случаях он терял бы что-то, но также и то, что в одном случае он терял бы сравнительно немного, а в другом — несравнимо больше. Без необходимости того, чтобы доктор указывал правильный путь, пациент сам теперь понимал, какой путь ему следует избрать. Он принял свое решение, принял его независимо. Оно было независимым не вопреки, но фактически в результате этой проясняющей беседы. Эта техника извлечения на свет общего знаменателя может быть успешно использована там, где скорее требуется сравнение «благ», нежели предпочтение ценностей. Например, сравнительно молодой человек, парализованный с одной стороны после церебральной эмболии, выражал своему доктору свое ужасное отчаяние по этому поводу, притом надежды на заметное улучшение не было никакой. Доктор, однако, помог пациенту обрести душевное равновесие. Вопреки случившемуся с ним несчастью, оставалось значительное число благ, которые могли придать смысл его жизни, включая счастливое супружество и рождение здорового ребенка. Его инвалидность не вызвала финансового краха, так как ему была назначена пенсия. Он пришел к осознанию того, что хотя паралич и разрушил его профессиональную карьеру, но не уничтожил смысл его жизни. Пациент в конце концов достиг философской перспективы, стоического спокойствия и мудрой бодрости следующим образом. Доктор рекомендовал ему практиковаться в чтении вслух, с тем чтобы улучшить поврежденную параличом речь. Причем для этой цели была использована книга Сенеки «О счастливой жизни». Мы не должны упустить из виду очень большое число случаев и ситуаций, в которых было бы опасным, если не фатальным, для психотерапевта предоставить решение полностью пациенту. Врачу непозволительно покинуть человека в состоянии отчаяния или принести человеческую жизнь в жертву принци-144

пу. Врач не может позволить «упасть» его пациенту. Он должен уподобить свое поведение ведущему альпинисту, который держит веревку в ненатянутом состоянии для человека, находящегося ниже, потому что иначе его товарищ будет избавлен от усилия самостоятельного восхождения. Но,если возникает какая-либо опасность падения, он не будет колебаться натягивать веревку изо всех сил, чтобы вытащить к себе человека, попавшего в опасное положение. Такая помощь определенно временами необходима, как в логотерапии, так и в медицинском служении, например в случае потенциального суицида. Но такие исключительные случаи лишь подтверждают то правило, что, в общем, врач должен трактовать вопросы ценностей с крайней осторожностью. В принципе он должен соблюдать очерченные границы. Мы стремились в экзистенциальном анализе найти решение духовных и аксиологических проблем логотерапии и тем самым заложить основы для некоторого рода медицинского служения. Теперь мы сознаем особые требования к психотерапии в отношении ценностных вопросов. Но каковы особые требования к врачу, который занимается такого рода терапией? Можно ли научиться медицинскому служению или — в этом отношении — психотерапии в общем? Можно ли учить этому? Любая психотерапия в конечном счете является искусством. В психотерапии всегда присутствует элемент иррациональности. Художественная интуиция и сенситивность врача имеют немалое значение. Пациент также вносит иррациональный элемент—- свою индивидуальность. Беард, создатель концепции неврастении, однажды заметил: если доктор лечит два случая неврастении одинаковым способом, он,несомненно,будет одного из больных лечить неправильно. Это вызывает вопрос, может ли быть «правильная» психотерапия вообще. Не будет ли правильнее считать, что «правильная» психотерапия практикуется данным психотерапевтом в отношении конкретного пациента? В любом случае психотера-111В.ФР.1НК!

пия напоминает уравнение с двумя неизвестными — соответственно двум иррациональным факторам. Психоанализ долго считался специфической и каузальной терапией. Но «комплексы» и «травмы», которые он рассматривает в качестве патогенетичес-ких факторов, вероятно, универсальны и, следовательно, не могут быть патогенетическими. Тем не менее психоанализ помог немалому числу пациентов, и поэтому должен считаться неспецифической терапией.

Утверждать, что расстройство имеет «психогенный» характер, не значит, что в данном случае необходима психотерапия. И наоборот, психотерапия может быть показана даже тогда, когда она не является каузальной терапией. Иначе говоря, она может быть терапией, которая решает проблему, даже не будучи специфической терапией. Случай логотера-пии аналогичен. Логотерапия может быть абсолютно. уместной, даже не будучи ни каузальной, ни специфической. При определенных обстоятельствах бывает разумным начинать с верхнего уровня пирамидальной структуры, с которой мы сравнивали человека, для того чтобы обеспечить человека духовным стержнем, даже если генезис его частного расстройства лежит в нижних уровнях — психическом или телесном. Но в конечном счете медицинское служение не занимается в первую очередь лечением невроза. Медицинское служение принадлежит сфере деятельности любого врача. Хирург вынужден прибегать к нему так же, как невролог и психиатр. Различие обусловлено лишь разными целями и глубиной проникновения. Когда хирург производит ампутацию и снимает перчатки, он имеет вид человека, исполнившего свой врачебный долг. Но, если пациент потом совершает самоубийство, потому что он не может смириться с тем, что стал инвалидом, какая польза от такой хирургической терапии? Разве не является частью работы врача как-то воздействовать на отношение пациента к страданию, связанному с опера-146

цией и результатом ее — инвалидностью? Разве не является правом врача и его долгом воздействовать на установку пациента к его болезни, установку, которая составляет философию жизни, хотя и не формулируемую, может быть, в пространных словесных определениях? Где заканчивается действительная хирургия, там начинается медицинское служение. Ибо нечто должно последовать после того, как хирург отложил в сторону свой скальпель или оказалось, что хирургическое лечение исключается, как, например, в неоперабельных случаях.' Недостаточно просто похлопать пациента по ^ плечу или сказать несколько легких, конвенциональ-^ ных подбадривающих слов. Что действительно зна-'•) чимо — это правильное слово, сказанное в правиль-^ ный момент времени. Это правильное слово не до--т лжно быть пустым словесным упражнением и не о должно «дегенерировать» в пространные философские дебаты, оно должно обращаться прямо к сердцевине проблемы пациента. Выдающемуся адвокату должны были ампутировать ногу по причине артериосклеротической гангрены. Когда он в первый раз встал с кровати, чтобы попытаться идти на одной ноге, у него из глаз брызнули слезы. Тогда его доктор обратился к нему с вопросом, надеялся ли он пробежать милю за четыре минуты, потому что только в том случае, если бы это было его целью, у него было бы какое-то

' Экзистенциальный анализ предпринял еретический и революционный шаг, сделав своей целью не только способность человека к достижению им радости, но помимо этого его способность 1<"страданию как возможной и необходимой задаче. Тем самым он стал инструментом, необходимым для каждого врача — не только для невролога или психиатра. Для интерниста, хирурга, ортопеда и дерматолога он даже более необходим, чем для невролога или психиатра. Потому что интернист часто имеет дело с хронически больными и инвалидами, хирург — с неоперабельными больными, ортопед — с пожизненными калеками и дерматолог — с обезобра-живающими заболеваниями. Таким образом, эти специалисты имеют дело с людьми, страдающими от судьбы, которую они не могут изменить, но могут победить ее, противопоставив себя ей. 147

основание для отчаяния. Этот вопрос моментально вызвал улыбку вместо слез. Пациент быстро осознал очевидный факт, что смысл жизни состоит не в беззаботных прогулках, даже и для бегуна на дальние дистанции, и что человеческая жизнь не столь бедна содержанием, чтобы потеря ноги сделала ее бессмысленной. (Сравнения, полезные для прояснения философских позиций наших пациентов, удобно брать из области спорта по уже упоминавшимся нами причинам: пациенты могут научиться быть «хорошими спортсменами», они могут научиться тому, что трудности лишь делают жизнь более осмысленной, но никогда — бессмысленной. Типичный атлет ищет и создает трудности для себя). Вечером накануне операции по ампутации ноги по причине туберкулеза кости другая пациентка написала подруге письмо, в котором намекала на мысли о самоубийстве. Письмо было перехвачено и попало в руки доктора, который, не теряя времени, нашел предлог для разговора с этой женщиной. В немногих подходящих словах он объяснил пациентке, что человеческая жизнь была бы слишком бедна, если бы потеря ноги действительно лишала ее всякого смысла. Такая потеря могла бы разве что сделать бессмысленной жизнь муравья, так как он был бы неспособен больше реализовывать цель, определенную муравьиным сообществом, а именно бегать вокруг на всех своих шести лапках, чтобы быть полезным. У человека дело обстоит по-иному. Беседа молодого доктора с женщиной, протекавшая в стиле сократического диалога, имела свой положительный результат. Его старший коллега, который выполнил операцию ампутирования на следующий день, не знает и поныне, что, несмотря на успешную операцию, его пациентка была на грани того, чтобы оказаться на его столе для вскрытия трупов. Медицинское служение показано во всех тех случаях, когда в жизни пациента существуют «судьбой» обусловленные состояния, когда он становится калекой или сталкивается с неизлечимой болезнью или

-. i^rt ЛЛ I/,'

инвалидностью. Оно также полезно там, где человек попадает в безвыходное тяжелое положение, сталкивается с непреодолимыми трудностями. Медицинское служение помогает пациенту трансформировать его страдание во внутреннее достижение и тем самым реализовать установки ценности. Область, в которую мы вступили с нашей логоте-рапией, и прежде всего с экзистенциальным анализом, является пограничной между медициной и философией. Медицинское служение действует вдоль большой разделительной линии — между медициной и религией. Каждый, кто идет вдоль границы между двумя странами, должен помнить, что он находится под наблюдением с двух сторон. Медицинское служение должно, следовательно, ожидать бдительных взглядов; оно должно принимать их в расчет. Медицинское служение располагается между двумя реальностями. Оно, следовательно, принадлежит к пограничной зоне и как таковое не является страной людей. И однако — что за обетованная земля!

ЧЕЛОВЕК В ПОИСКАХ СМЫСЛА: ВВЕДЕНИЕ В ЛОГОТЕРАПИЮ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Доктор Франкл, психиатр, иногда задает своим пациентам, страдающим от множества нарушений, тяжелых или незначительных, следующий вопрос: «Почему вы не совершаете самоубийства?» По их ответам он часто может определить главное направление для своей психотерапевтической работы: в одном случае человека привязывает к жизни любовь к своим детям; в другом должен быть использован талант; в третьем — только воспоминания, достойные их сохранения. Сплести из этих тонких нитей поломанной жизни устойчивую структуру смысла и ответственности — цель и вызов логотерапии, разработанной доктором Франклом собственной версии современного экзистенциального анализа. В этой книге доктор Франкл интерпретирует опыт, который привел его к открытию логотерапии. Будучи в течение нескольких лет узником концентрационного лагеря, он находился в положении человека, лишенного абсолютно всего, кроме его буквально голого существования. Его отец, мать, брат и жена умерли в лагерях или были отправлены в газовые камеры, так что вся его семья, за исключением сестры, погибла. Как мог он — лишенный всего, потерявший все ценное в жизни, страдающий от голода, холода и жестокостей, ежечасно в ожидании гибели — как мог он находить жизнь стоящей того, чтобы ее сохранять? Психиатр, лично испытавший все это, заслуживает того, чтобы мы послушали то, что он может нам рассказать. Он, как никто другой, способен смотреть на человеческое существование 153

мудро и с состраданием. Слова доктора Франкла наполнены глубоко честным звучанием, ибо они основываются на слишком глубоких переживаниях, чтобы быть недостаточно искренними. Утверждаемое им подкрепляется также и его уважаемым положением на медицинском факультете Венского университета, и заслуженной репутацией логотера-певтических клиник, распространенных ныне во многих странах по образцу его собственной знаменитой неврологической поликлиники в Вене. Нельзя удержаться от сопоставления подхода к теории и терапии Виктора Франкла с работами его предшественника, Зигмунда Фрейда. Как один, так и другой вначале занимались природой и лечением неврозов. Фрейд усматривает корни невротических расстройств в тревоге, порождаемой конфликтующими и бессознательными мотивами. Франкл различает несколько форм невроза и прослеживает некоторые из них (ноогенные неврозы) вплоть до неспособности индивида найти значение и смысл собственного существования. Фрейд акцентирует фрустрацию в сексуальной сфере; Франкл — фрустрацию потребности смысла (воли к смыслу). В Европе в настоящий момент наблюдается заметный отход от учения Фрейда и распространение экзистенциального анализа, выступающего в нескольких взаимосвязанных формах, одной из которых является логоте-рапия. Характерная для Франкла толерантная позиция находит свое выражение в том, что он не отвергает учение Фрейда, но принимает достижения психоанализа в качестве основания для собственной концепции; он также не отвергает другие формы экзистенциальной терапии, но приветствует их близость собственным взглядам. Содержание представляемой работы при всей его краткости отличается мастерством построения и захватывающим изложением. Я дважды читал ее на едином дыхании, будучи не в состоянии от нее оторваться. Где-то после середины своего рассказа Франкл вводит в свое повествование свою собствен-154

ную философию логотерапии. Он вводит ее столь незаметно, что лишь после прочтения книги читатель начинает осознавать, что это — глубокое философское эссэ, а не просто еще один рассказ о жестокостях концентрационных лагерей. Из этого автобиографического фрагмента читатель узнает многое. Он узнает, что происходит с человеком, когда он вдруг осознает, что «ему больше нечего терять, кроме своей до смешного обнаженной жизни». Даваемое Франклом описание смеси эмоций и апатии захватывает читателя. Сначала заключенному на помощь приходит холодное, отстраненное любопытство по поводу собственной судьбы. Вскоре появляются поведенческие стратегии, направленные на сохранение собственной жизни, хотя шансы на выживание крайне малы. Голод, унижения, страх и гневное возмущение против несправедливости возможно было выдержать только благодаря бережно хранимым образам любимых, религии, чувству черного юмора и даже увиденной иногда мельком красоте природы — дерева или солнечного заката. Но эти моменты угешения не могли бы укрепить волю к жизни, если бы они не помогали узнику обрести смысл в его кажущемся бессмысленным страдании. Именно здесь мы встречаем центральную тему экзистенциализма: жить — означает страдать, выжить — значит обрести смысл страдания. Если в жизни вообще существует смысл, значит должен быть смысл и в страдании^и в умирании. Но ни один человек не может сказать другому, в чем состоит этот смысл. Каждый должен найти его сам и должен принять ответственность, которую предписывает его ответ. Если он справится с этим, он будет расти, несмотря ни на какие унижения. Франкл любит цитировать Ницше: «Тот, у кого есть для чего жить, может выдержать почти любое как». В концентрационном лагере узник лишается всякой опоры, необходимой для жизни. Все знакомые жизненные цели отбрасываются. Единственное, что 155

остается — это «последняя человеческая свобода», способность «выбирать собственную установку в отношении данных обстоятельств». Эта последняя свобода, признаваемая как древними стоиками, так и современными экзистенциалистами, приобретает важнейшее значение в рассказе Франкла. Узники были всего лишь обыкновенными рядовыми людьми, но некоторые из них, по крайней мере своим выбором «быть достойными их страдания», доказали способность человека подняться над своей внешней судьбой. Как психотерапевт, автор, конечно, хочет знать, как можно помочь человеку достичь этой отличительной человеческой способности. Как можно разбудить в пациенте чувство ответственности перед жизнью, сколь бы ни были тяжелыми его обстоятельства. Франкл приводит в своей книге волнующее описание одного коллективного терапевтического сеанса, который он провел со своими товарищами по несчастью. По просьбе издателя Доктор Франкл добавил к этому автобиографическому очерку краткое, но четкое изложение основных принципов логотерапии. До настоящего времени большинство работ этой «Третьей Венской школы психотерапии» (предшествующими были школы Фрейда и Адлера) публиковалось главным образом в Германии. Читатель, таким образом, будет приветствовать это дополнение Франкла к его личному рассказу. В отличие от многих европейских экзистенциалистов Франкл не сторонник ни пессимизма, ни антирелигиозности. Напротив, для автора, который сталкивается с вездесущностью страдания и сил зла во всей их полноте, он демонстрирует удивительно оптимистический взгляд на способность человека трансцендировать его тяжелое положение и открыть адекватную руководящую истину. Я с удовольствием рекомендую эту небольшую книгу, ибо она представляет драгоценное драматическое повествование, сфокусированное на глубо-156

чайших человеческих проблемах. Она обладает художественными и философскими достоинствами и служит возбуждающим неотразимый интерес введением к наиболее значительному психологическому направлению нашего времени. Гордон В. Оллпорт

Глава I ОПЫТ ПЕРЕЖИВАНИЙ В КОНЦЕНТРАЦИОННОМ ЛАГЕРЕ

Эта книга представляет собой не описание фактов и событии, но отражение личного опыта, переживаний, подобных тем, что выпали на долю миллионов узников. Это — внутренняя история концентрационного лагеря, рассказанная одним из тех, кому удалось выжить. Это рассказ не о тех кошмарных ужасах, которые уже не раз были описаны, но о множестве мелких мучений. Иными словами, делается попытка дать ответ на вопрос: как повседневная жизнь в концлагере отражалась на психике рядового узника? Большинство описанных здесь событий происходило не в больших и знаменитых лагерях, а в мелких, где осуществлялась большая часть работы по реальному уничтожению. Это рассказ не о страдании и смерти великих геров и мучеников, не о выдающихся Капо — узниках, занимавших привилегированное положение, или широко известных узниках. Таким образом, рассказ пойдет не о страданиях сильных мира сего, но о страданиях, мучениях и смерти великой армии неизвестных и безымянных жертв. Это были рядовые заключенные, не носившие отличительных знаков на рукаве, и которые фактически презирали Капо. В то время как у этих обыкновенных узников было мало или совсем не было еды, Капо никогда не были голодными; фактически многие из Капо питались в лагере лучше, чем когда-либо 15S

раньше в их жизни. Часто они были более грубыми по отношению к узникам, чем охранники, и избивали их более жестоко, чем эсэсовцы. Эти Капо, разумеется, выбирались из таких узников, которые по своему характеру подходили к подобного рода службам, и если они не соглашались с тем, чего от них ожидалось, их немедленно убирали с этой должности. Они скоро становились совершенно подобными эсэсовцам и лагерным охранникам и могли оцениваться на той же психологической основе. Внешнему наблюдателю легко получить неверное представление о лагерной жизни, представление, искаженное сентиментальностью и жалостью. Он мало знает о трудной борьбе за существование среди узников. Это была непрестанная борьба за хлеб и за саму жизнь, за собственное спасение и спасение своего друга. Рассмотрим случай транспорта, который официально был предназначен перевозить определенное число узников в другой лагерь. Но было нетрудно догадаться, что его конечным пунктом назначения были газовые камеры. Отобранные больные и слабые узники, неспособные к работе, посылались в один из больших центральных лагерей, оборудованных газовыми камерами и крематорием. Процесс селекции был сигналом для борьбы среди всех узников, или группы против группы. Имело значение лишь только то, чтобы твое имя и имя твоего друга было вычеркнуто из списка жертв, хотя каждый знал. что вместо одного спасенного человека нужно было найти другую жертву. Определенное число узников должно было быть отправлено с каждым транспортом. Не имело значения, кто именно, так как каждый из них был не чем иным, как номером. По прибытии в лагерь (по крайней мере, так было в Освенциме) все их документы отбирались вместе с другими вещами. Каждый узник, следовательно, имел возможность назвать свое фиктивное имя или профессию; и по разным причинам многие так делали. Администра-154

цию интересовали лишь номера заключенных. Эти номера часто татуировались на коже и также должны были нашиваться на одежду. Любой охранник, который хотел дать работу узнику, лишь бросал взгляд на его номер (и как мы боялись таких взглядов!), но никогда не спрашивал его имя. Вернемся к отправке транспорта с узниками. Не было ни времени, ни желания принимать во внимание моральные или этические соображения. Каждый был во власти одной мысли: спасти свою жизнь ради ожидающей дома семьи и спасти своих друзей. Без колебаний, таким образом, он готов был сделать так, чтобы другой узник, другой «номер» занял его место в транспорте. Как я уже упоминал, процесс выбора Капо был негативным; только самые грубые из узников выбирались для такой службы (хотя были некоторые счастливые исключения). Но помимо отбора Капо, осуществляемого СС, имел место процесс самоотбо-ра, происходившего все время среди заключенных. В общем только те узники могли остаться в живых, которые за годы пребывания в разных лагерях утратили всякую совестливость в борьбе за существование; они были готовы воспользоваться любыми средствами, честными и нечестными, даже грубой силой, воровством и предательством своих друзей, ради того, чтобы спасти самих себя. Мы, которые вернулись с помощью многих счастливых случайностей или чуда — можно называть все это по-разному, — мы знаем: лучшие из нас не вернулись. Многие фактуальные описания концентрационных лагерей уже зарегистрированы. Здесь факты будут значимы лишь постольку, поскольку они составляют часть переживаний человека. Попытаться представить точную природу этих переживаний является задачей данного очерка. Для тех, кто были узниками лагерей, это будет попыткой объяснить их переживания в свете современного знания. А тем, кто никогда там не был, это может помочь понять и постичь переживание той лишь очень небольшой 160

части узников, которые выжили и которые теперь находят жизнь слишком трудной. Эти бывшие узники часто заявляют: «Мы не любим говорить о наших переживаниях. Никакие объяснения не нужны для тех, которые там были, а другие не поймут ни того, как мы чувствовали себя там, ни того, как мы чувствуем себя теперь». Попытка методического обсуждения темы представляет значительные трудности, так как психология требует определенной научной отстраненности. Но разве человек, который делает свои наблюдения, будучи сам узником, обладает необходимой отстра-ненностью? Такая отстраненность обеспечивается внешнему наблюдателю, но он слишком отдален, чтобы делать какие-либо реально ценные утверждения. Реальное знание возможно лишь через познание изнутри. Суждения при этом не могут быть объективными, оценки — неискаженными. Это неизбежно. Должна быть сделана попытка избежать любой личной пристрастности, и в этом состоит реальная трудность такого рода книги. Иногда будет возникать необходимость сохранять мужество, чтобы говорить об очень интимных переживаниях. Я намеревался писать эту книгу анонимно, пользуясь своим лагерным номером. Но когда рукопись была закончена, стало понятно, что в качестве анонимной публикации она потеряет половину своей ценности и что я должен иметь мужество открыто утверждать мои убеждения. Поэтому я также воздержался от вычеркивания каких-либо отрывков, вопреки моей чрезвычайной нелюбви к эксгибиционизму.

Я представляю другим дистиллировать содержание этой книги в сухие теории. Это может стать вкладом в психологию тюремной жизни, которая появилась после 1 мировой войны и которая познакомила нас с синдромом «болезни колючей проволоки». Мы обязаны II мировой войне обогащением нашего знания «психопатологии масс» (если воспользоваться хорошо известным выражением и назва-11 В.Франк;!

нием книги Лебона), потому что война явилась для нас войной нервов и она дала нам концентрационный лагерь. Поскольку здесь излагаются мои переживания как рядового узника, для меня важно упомянуть, не без гордости, что меня не использовали в лагере в качестве психиатра, или даже как доктора, если не считать нескольких последних недель. Немногие из моих коллег были достаточно счастливы исполнять обязанности врача в плохо отапливаемых пунктах первой помощи, накладывая повязки, сделанные из обрывков выброшенной бумаги. Но я был просто номером 119,104 и большую часть времени копал землю и прокладывал рельсы на железнодорожной линии. Одно время моей обязанностью было прокапывать туннель для протока воды под дорогой. Этот подвиг не остался без вознаграждения: как раз перед Рождеством я получил так называемые «премиальные купоны». Они исходили от строительной фирмы, которой мы были практически проданы как рабы: фирма платила лагерю фиксированную цену за каждый день, за каждого узника. Стоимость купона составляла пятьдесят пфеннингов, и его можно было обменять на шесть сигарет, часто несколько недель спустя, хотя иногда они утрачивали свою стоимость. Я стал гордым обладателем талона стоимостью в двенадцать сигарет. Но более важным было то, что сигареты можно было обменять на двенадцать супов, а двенадцать супов часто были вполне реальным спасением от истощения. Привилегию действительного курения сигарет имели Капо, обладавшие гарантированной порцией недельных купонов; или, возможно, узники, которые работали старшими на складах или в мастерских и получали несколько сигарет в обмен на опасные услуги. Единственное исключение составляли те, что утрачивали волю к жизни и хотели «порадоваться» в свои последние дни. Таким образом, когда мы видели товарища, курящего свои собственные сигареты, мы знали, что он потерял веру в свои силы выдер-162

Дата добавления: 2015-05-29