Произведения Вильфредо Парето 4 страница

Различные ценности, к которым мы можем стремиться, воп­лощены в человеческих сообществах и поэтому спонтанно на­ходятся в противоречии между собой. Следуя традиции Гоб-бса, Вебер возвращается к проблеме природы государства и политических обществ, Крупные государства — это мощные государства, постоянно соперничающие между собой. Каж­дое из них — носитель собственной культуры; их культуры противостоят друг другу; при этом каждая претендует на превосходство над другой, и разрешить их спор не представ­ляется возможным.

Во внутренней жизни общества любая политическая ак­ция дает преимущества одному классу и наносит ущерб дру­гому. Политические решения, которые могут и должны по­лучить осйещение с помощью научного мышления, при бли­жайшем рассмотрении окажутся продиктованными оценоч­ными суждениями без доказательных доводов. Никто не может с уверенностью утверждать, в какой степени тот или иной индивид или та или иная общественная группа должны пострадать во благо другой группы или всего общества. Бла­го, добро по отношению к человеческому коллективу как целостности может быть определено только через посредст­во отдельно взятой группы. Другими словами, по мысли Ве-бера, католическое понятие общего блага, например, такой общности, как город, здесь не может быть применимо и не поддается строгому определению.

¹ Более того, для Вебера теория справедливости содержит в себе фундаментальную антиномию. Индивиды имеют различ­ную степень физического, интеллектуального и морального развития. С самого начала существования человека разыгрыва­ется своего рода генетическая лотерея: гены, которые каждый из нас получает, — результат (в прямом смысле этого слова) исчисления вероятностей. Природное неравенство, как явле­ние естественное и изначальное, можно пытаться сгладить с помощью мер социального характера или, наоборот, отдавать должное каждому по его способностям. Прав или не прав был Вебер, но он утверждал, что наука не может выборочно определить, в какой пропорции должны сохраняться условия существования природных неравенств и прилагаться усилия по стиранию этих неравенств. Каждый сам должен решить, кто для него Бог, а кто дьявол.

Говоря языком Макса Вебера, боги Олимпа, естественно, враждуют. Сегодня мы знаем, что прекрасным может быть то, что не соответствует морали (не «хотя не соответствует», а именно «потому что»). Ценности могут быть не только ис­торически несовместимыми в том смысле, что в одном и том же обществе одновременно не сочетаются ценности военной мощи, социальной справедливости и культуры, но некоторые из эстетических ценностей в обществе могут быть даже враждебны друг другу. Моральные ценности при реализации могут вступать в противоречие с политическими ценностями.

Проблема выбора ценностей связана с этикой убеждения (Gesinnungsethik), жизненной позицией. Мораль убеждения заставляет каждого из нас поступать так, как подсказывают чувства, безотносительно к последствиям. Вебер приводит на этот счет два примера: пример безусловного пацифиста и син­дикалиста-революционера.

Пацифист безоговорочно отказывается брать в руки ору­жие и убивать себе подобных. Если при этом он думает, что своим отказом помешает развязать войну, то он наивен и с точки зрения моральной ответственности неэффективен. Но если он преследует только одну цель — действовать сообраз­но своей совести, если этот отказ и служит объектом его по­ступка, то он становится — неважно, прекрасно это или аб­сурдно, — неопровержимым. Тот, кто может заявить: лучше тюрьма или смерть, чем убить себе подобного, — действует в соответствии с этикой убеждения. Его можно в чем-то обви­нить, но нельзя доказать, что он ошибается, поскольку он не привлекает никакого другого судьи, кроме своей собственной совести, а собственное сознание неоспоримо, поскольку оно

не питает иллюзии по поводу возможности переделать мир и не претендует на получение какого-либо иного удовлетворе­ния, кроме верности самой себе. Если говорить об ответствен­ности, то может случиться, что пацифисты не смягчат насилия и только поспособствуют поражению своей родины. Но эти возражения не трогают убежденного моралиста. Так же, как революционно настроенный синдикалист, который говорит «нет» обществу — независимо от непосредственных или буду­щих последствий этого отказа, — в случае, если он точно зна­ет, что делает, не поддается научной или политической крити­ке, какие бы факты при этом ни приводились.

«Как бы убедительно ни доказывали вы действующему по этике убеждения синдикалисту, что вследстие его поступков возрастут шансы на успех реакции, усилится угнетение его класса, замедлится дальнейшее восхождение его класса, на него это не произведет никакого впечатления. Если последст­вия действия, вытекающего из чистого убеждения, окажутся скверными, то действующий считает ответственным за них не себя, а мир, глупость других людей или волю Бога, который создал их такими» (М. Вебер, цит. соч., с. 6 97).

По поводу этой фундаментальной антиномии можно было бы многое сказать. Совершенно очевидно, что не существует морали ответственности, которая не руководствовалась бы убеждениями, поскольку при ближайшем рассмотрении мо­раль ответственности — это поиск эффективности, а цель по­иска можно поставить под сомнение.

Ясно также, что мораль убеждения не может быть моралью государства. Пожалуй, даже мораль убеждения в наиболее точ­ном смысле этого термина не может быть моралью человека, который хоть в какой-то степени включается в политическую игру, будь то устно или письменно. Никто не высказывается и не пишет безответственно, не заботясь о последствиях своих высказываний или поступков, а думая лишь о том, чтобы это со­ответствовало совести. В чистом виде мораль убеждения суть идеальный тип, которому, чтобы оставаться в рамках разумного поведения, не следует соответствовать слишком точно.

Я думаю, что в Веберовой антиномии убеждения и ответст­венности, несмотря ни на что, кроется глубокая мысль. Отно­сительно социального поведения и, в частности, политического поведения наша позиция раздваивается. Можно даже сказать, что наше желание раздваивается между двумя позициями. Од­но из них, которое я назвал бы инструментом, — в том, чтобы достичь результатов, соответствующих поставленным нами це­лям, и тем самым заставить себя, взирая на мир, взвешивать

возможные последствия наших слов и поступков. Второе, ко­торое я назвал бы моралью, часто побуждает нас говорить и действовать, не думая о других и о предопределенности собы­тий. Иногда мы устаем от расчетливости и подчиняемся непре­одолимому желанию положиться на Бога или свалить на дья­вола последствия наших слов и поступков. Разумное дейст­вие — одновременно производное этих двух позиций. Однако было бы полезно — я даже думаю, это внесет большую яс­ность, — привести во всей их четкости идеальные типы обеих позиций, между которыми мы колеблемся: позиция государст­венного деятеля заключается в том, что, конечно же, его боль­ше привлекает принцип ответственности, хотя бы для того, чтобы оправдаться перед самим собой, а позиция гражданина отличается тем, что его больше привлекает принцип убежде­ния, хотя бы для того, чтобы критиковать государственного де­ятеля. Макс Вебер утверждает одновременно: «Мы должны уяснить себе, что всякое этически ориентированное действо-вание может подчиняться двум фундаментально различным, непримиримо противоположным максимам: оно может быть ориентировано либо на «этику убеждения», либо на "этику от­ветственности"» (там же, с. 696), и вместе с тем: «И посколь­ку этика убеждения и этика ответственности не суть абсолют­ные противоположности, но взаимодополнения, которые лишь совместно составляют подлинного человека, того, кто может иметь "призвание к политике"» (там же, с. 705).

4. Социология религии

Мораль убеждения проявляется, по мысли Макса Вебера, как одна из возможных религиозных позиций. Чистейший тип этики убеждения — этика Нагорной проповеди. Идеальным пацифистом может быть только тот, кто отказывается взять в руки меч и ответить силой на насилие. Вебер охотно приводил притчу о человеке, который после удара по одной щеке под­ставляет вторую, и добавлял, что если этот жест не прекрасен, то он означает только трусость. Христианин, усилием воли за­ставляющий себя не ответить на оскорбление, демонстрирует величие, а тот, кто на оскорбление не отвечает из-за слабости или трусости, заслуживает презрения. Такая же позиция мо­жет быть прекрасной, если она оказывается результатом ре­лигиозного убеждения, и низменной, если она говорит об от­сутствии мужества или достоинства. Аналитический подход к этике убеждения приводит нас к социологии религии.

Пацифизм, непротивление по убеждению может получить объяснение лишь при глобальном представлении о существу­ющем мире. Христианский пацифизм становится осмыслен­ным, т.е. приобретает свой истинный смысл, только с учетом того воззрения, которое он имеет о жизни и высших ценно­стях, принимаемых им как таковые. Чтобы осмыслить и по­нять позицию субъекта, необходимо понять общую концеп­цию, которой он руководствуется в жизни. Такова отправная точка исследований Вебера в области социологии религии. Он задается вопросом: в какой степени религиозные веро­учения воздействовали на экономическое состояние различ­ных обществ?

Часто утверждают, будто Вебер стремился опровергнуть исторический материализм и объяснял процесс экономиче­ского развития воздействием религий вместо того, чтобы принять как постулат, что религии служат надстройкой об­щества, базисом которого являются производственные отно­шения. По сути же мысль Вебера заключается в другом. Он хотел доказать, что поведение людей в различных обществах может быть понято лишь в рамках их общего концептуаль­ного представления о своем существовании, что религиозные догмы и их толкование — составная часть их видения мира, что необходимо понять эти догмы, чтобы понять поведение индивидов и групп, и в частности их экономическое поведе­ние. Вместе с тем Вебер хотел доказать, что религиозные концепции — действительно определяющий фактор экономи­ческого поведения и, следовательно, одна из причин эконо­мического развития обществ.

Наиболее яркой, проливающей свет на эти две проблемы работой Вебера можно считать труд, посвященный взаимосвя­зи духа капитализма и протестантской этики.

Чтобы дать наиболее точную интерпретацию этого знамени­того исследования, следует взять за основу анализ капитализ­ма, содержащийся в предисловии и во 2-й главе его книги. С точки зрения Вебера, нужно исходить из того, что сущест­вует не просто капитализм, а различные формы капитализма. Иначе говоря, всякое капиталистическое общество отличает­ся особенностями, подобных которым нет в других обще­ствах того же типа. И в таком случае применима методоло­гия идеальных типов.

«Если вообще существует объект, применительно к которо­му данное определение [дух капитализма] может обрести ка­кой-либо смысл, то это может быть только «исторический ин­дивидуум», то есть комплекс связей, существующих в истори-

ческой деятельности, которые мы в понятии объединяем в од­но целое под углом зрения их культурного значения»*

Однако, поскольку подобное историческое понятие соот­носится с явлением, значимым в своей индивидуальной осо­бенности, оно не может быть определено по принципу genus proximum, differentia specifica**, то есть вычленено; оно должно быть постепенно скомпоновано из отдельных составных час­тей, взятых из исторической действительности. Полное теоре­тическое определение нашего объекта будет поэтому дано не в начале, а в конце нашего исследования. Другими словами, лишь в ходе исследования (и это будет его наиболее важным результатом) мы придем к заключению, как наилучшим обра­зом, то есть наиболее адекватно интересующей нас точке зре­ния, сформулировать то, что мы здесь понимаем под «духом» капитализма. Эта точка зрения в свою очередь (к ней мы еще вернемся) не является единственно возможной при изу­чении интересующих нас исторических явлений. Другие точки зрения привели бы к выявлению других «существенных» черт как данного, так и любого другого исторического явления. Из этого следует, что под «духом» капитализма можно или должно понимать отнюдь не только то, что нам представляется наибо­лее существенным для нашей постановки проблемы. Это объяс­няется самой спецификой «образования исторических понятий», методической задачей которого является не подведение дейст­вительности под абстрактные родовые понятия, а расчленение ее на конкретные генетические связи, всегда сохраняющие свою специфически индивидуальную окраску» (там же, с. 70 — 71).

Закономерно, таким образом, прибегнуть к конструкции идеального типа капитализма, т.е. к такому его определению, которое концентрировалось бы вокруг отдельных его призна­ков, избранных постольку, поскольку они интересуют нас осо­бо и потому, что они обусловливают целый ряд подчиненных мм явлений¹⁶.

Капитализм, по Веберу, определяется наличием предприя­тий (Betrieb), цель которых — получение максимальной при­были, а средство достижения этой цели — рациональная ор­ганизация труда и производства. Сочетание стремления к прибыли с рациональной дисциплиной — вот исторически индивидуальная черта западного капитализма. Индивиды, жаждущие денег, имелись во всех известных обществах, но

Модифицированное риккертовское определение «исторического индивидуума».

Близкое по роду при специфических отличиях [лат.).

редкая и, возможно, уникальная особенность капитализма состоит в том, что желание наживы удовлетворяется не пу­тем завоевания, спекуляций или других авантюр, а с по­мощью дисциплины и науки. Капиталистическое предприятие стремится достичь максимальной прибыли через посредство бюрократической организационной структуры. Выражение «максимальная прибыль», кстати, не очень точно. Определя­ющим для капитализма является не столько максимальная прибыль, сколько всемерное накопление. Любой торговец всегда хотел бы от любой сделки получить как можно боль­ше. Капитализм же отличается тем, что он не ограничивает своей жажды к наживе, а руководствуется стремлением ко все большему Накоплению, и желание производить тоже ста­новится безграничным.

«"Стремление к предпринимательству", «стремление к на­живе», к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде са­мо по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стрем­ление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, куче­ров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и ни­щих — можно с полным Правом сказать, что оно свойственно all sorts and conditions of men* всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существовала или существует какая-либо объек­тивная возможность... Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его «духу». Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае его раци­ональному регламентированию. Капитализм безусловно тожде­ствен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующе­го рационального капиталистического предприятия, к непре­рывно возрождающейся прибыли, к рентабельности. И тако­вым он должен быть. Ибо в рамках капиталистической системы хозяйств предприятие, не ориентированное на рентабельность, неминуемо осуждено на гибель... «Капиталистическим» мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, которое осно­вано на ожидании прибыли посредством использования воз­можности обмена, то есть мирного (формально) приобретатель­ства... Там, где существует рациональное стремление к капита­листической прибыли, там соответствующая деятельность ори­ентирована на учет капитала (Kapitalrechnung). Это значит, что она направлена на планомерное использование материальных

Людям всех типов и сословий (англ.)·

средств или личных усилий для получения прибыли таким обра­зом, чтобы исчисленный в балансе конечный доход предприя­тия, выраженный материальными благами в их денежной цен­ности (или, если речь идет о постоянно действующем предприя­тии, периодически исчисляемая в балансе стоимость материаль­ных благ в денежной ценности), превышал «капитал», то есть стоимость использованных в предприятии материальных средств... Для определения понятия важно лишь то, что хозяй­ственная деятельность действительно ориентирована на сопо­ставление дохода и издержек в денежном выражении, как бы примитивно это ни совершалось. В этом смысле «капитализм» и «капиталистические» предприятия с достаточно рациональным учетом движения капитала существовали во всех культурных странах земного шара — насколько мы можем судить по сохра­нившимся источникам их хозяйственной жизни: в Китае, Ин­дии, Вавилоне, Египте, в средиземноморских государствах древности, Средних веков и Нового времени.

...Наряду с этим типом капитализма Западу Нового времени известен и другой, нигде более не существовавший, — рацио­нальная капиталистическая организация свободного (формаль­но) труда. В других странах существовали лишь отдельные предпосылки подобной организации... Однако ориентированная на товарный рынок, а не на политическую борьбу или иррацио­нальную спекуляцию рациональная организация предприятия — не единственная особенность западного капитализма. Совре­менная рациональная организация капиталистического пред­приятия немыслима без двух важных компонентов: без господ­ствующего в современной экономике отделения предприятия от домашнего хозяйства и без тесно связанной с этим рацио­нальной бухгалтерской отчетности. Отделение места произ­водства и продажи товаров от местожительства производите­лей встречается и в других странах и в другие эпохи (примером может служить как восточный базар, так и античные эргасте-рии). Капиталистические ассоциации, осуществляющие кальку­ляцию в рамках отдельного предприятия, мы также находим в ряде стран Востока и античного мира. Однако по сравнению с современной автономией промышленных предприятий — это не более чем зачатки... Тенденция развития повсюду вела здесь к тому, чтобы в рамках крупного землевладения, в домохозяй­стве («ойкосе») правителей и феодалов возникали ремеслен­ные предприятия, и тенденция эта, как показал уже Родбертус, носит совершенно иной, даже прямо противоположный харак­тер, несмотря на некоторое поверхностное сходство с описы­ваемой нами.

Однако свое нынешнее значение все особенности запад­ного капитализма в конечном итоге обрели благодаря капи­талистической организации труда. С этим связана и так на­зываемая «коммерциализация», то есть появление ценных бу­маг и биржи, рационализировавшей спекуляцию. Ибо без ра­циональной капиталистической организации труда все особенности капитализма, в том числе тенденция к коммер­циализации, и в отдаленной степени не получили бы того значения, которое они обрели впоследствии (если они вооб­ще были бы возможны). Прежде всего они не оказали бы такого влияния на социальную структуру общества и все связанные с ней специфические проблемы современного За­пада. Точная калькуляция — основа всех последующих опе­раций — возможна лишь при использовании свободного тру­да... Следовательно, для нас в чисто экономическом аспекте главной проблемы всемирной истории культуры является не капиталистическая деятельность как таковая, в разных стра­нах и в различные периоды меняющая только свою форму; капитализм по своему типу может выступать как авантю­ристический, торговый, ориентированный на войну, полити­ку, управление и связанные с ними возможности наживы. Нас интересует возникновение буржуазного промышленного капитализма с его рациональной организацией свободного труда, а в культурно-историческом аспекте — возникнове­ние западной буржуазии во всем ее своеобразии"» (там же, с. 47 — 53).

Бюрократия, по Веберу, — особенность не только запад­ных обществ. Египет периода Нового царства, китайские им­перии, Римская католическая церковь, европейские государ­ства — все они имели свою бюрократию наподобие той, какая сохраняется на крупнейших современных капиталисти­ческих предприятиях. Бюрократия, по мнению Вебера, опре­деляется несколькими структурными признаками. Это посто­янно действующая организационная структура, в которой со­трудничают многочисленные индивиды и у каждого из них свои особые функции. Бюрократ выполняет свои професси­ональные обязанности, обособленные от его личности. Когда мы имеем дело с почтовым служащим, сидящим у своего окошка, мы обращаемся не к личности, а к безымянному исполнителю определенных функций. Нас даже несколько шокирует, если какая-либо канцелярская служащая решит вдруг обменяться со своей соседкой замечаниями личного характера. Административный служащий должен исполнять свои профессиональные обязанности, не имеющие никакого

отношения, например, к детям, к летнему отдыху. Такого ро­да обезличенность составляет основу бюрократической при­роды; здесь каждый теоретически должен знать законы и поступать в соответствии с абстрактными положениями же­стокого порядка. Наконец, бюрократическая система обеспе­чивает всем, кто в ней задействован, определенное соответ­ствующими правилами вознаграждение, что требует от нее наличия собственных средств*.

Такое определение капитализма как предприятия, работа­ющего в целях неограниченного накопления прибыли и фун­кционирующего по принципу бюрократического рационализ­ма, отличается от определений сен-симонистов и большинст­ва либеральных экономистов. Оно приближается к определе­нию Маркса, но несколько отличается от него. Как и Маркс, Вебер считает, что сущность капиталистического строя — погоня за прибылью через посредство рынка. Он также на­стойчиво утверждает, что юридически свободные труженики сдают внаем свои производительные силы собственнику средств производства, и подчеркивает, что современное ка­питалистическое предприятие использует все более мощные средства для постоянного технического обновления в целях получения дополнительных прибылей. Технический прогресс при этом не самоцель, он достигается путем конкуренции между производителями.

«Совершенно очевидно, что специфический современный капитализм в значительной степени связан с развитием тех­ники и созданными ею новыми возможностями. В настоящее время его рациональность в большей мере обусловлена ис-числяемостью решающих технических факторов, которые образуют основу точной калькуляции, а это, в сущности, оз­начает, что такая рациональность зиждется на своеобразии западной науки, прежде всего естественных наук с их раци­ональным математическим обоснованием и точными экспери­ментальными методами. Развитие этих наук и основанной на них техники в свою очередь стимулировалось и стимулиру­ется поныне теми преимуществами, которые предоставляют­ся в ходе практического применения в капиталистической экономике результатов естественно-научного исследования. Правда, возникновение западноевропейской науки обуслов­лено не этими явлениями» (там же, с. 53 — 54). Трактовки К. Маркса и М. Вебера отличаются тем, что последний счи­тал главной характерной чертой современного общества и капитализма бюрократическую рационализацию, которая Не может не продолжаться, какой бы ни была форма собствен-

ности на средства производства. Вебер охотно касался соци­ализации экономики, но не видел в этом коренного преоб­разования. Необходимость рациональной организации для получения наиболее дешевого продукта будет существовать независимо от революции, давшей государству в собствен­ность средства производства.

Сен-симонисты делали акцент на техническом аспекте со­временного общества, т.е. на значительном приумножении средств производства. Они не придавали решающего значе­ния противоречиям между рабочими и предпринимателями и не верили в необходимость классовой борьбы для становле­ния современного общества. М. Вебер в тех же выражениях, что и Маркс, говорит о типичной организации современного производства: «...нигде, кроме Запада, не было и не могло быть «пролетариата» как класса, поскольку не было рацио­нальной организации свободного труда в форме предприя­тия» (там же, с. 5 3). Однако, как и сен-симонисты, он при­ходит к обесцениванию противопоставления «социализм — ка­питализм», поскольку бюрократическая рационализация как основа современного общества выживает при любом режиме собственности, изменение же характера собственности не приводит к перерождению современного общества. Более того, Вебер, исходя из индивидуалистской системы ценно­стей, опасался развития социализации, способной сузить рамки свободы действий индивида. В социалистическом об­ществе, считал он, продвижение в высший ранг иерархии будет осуществляться бюрократическими методами. Государ­ственным деятелем или министром можно стать тем же спо­собом, что и любым административным служащим министер­ства. И напротив, в демократическом обществе продвижение происходит посредством конфликтов и обсуждений, то есть путем процедур, позволяющих учесть личные качества кан­дидатов.

В наши дни не требуется каких-либо метафизических или моральных мотиваций для того, чтобы индивиды руководст­вовались законами капитализма, если уж он существует. Та­ким образом, с историко-социологической точки зрения сле­дует различать объяснение формирования политического строя и функционирование режима. Для нас сегодня не име­ет значения, является ли индивид, находящийся во главе крупного промышленного общества, католиком, протестантом или иудеем, кальвинист он или лютеранин, видит ли он связь между экономическими достижениями и обещаниями о спа­сении души. Система уже существует, функционирует, а со-

циальная среда обусловливает экономическое поведение: «Пуританин хотел быть профессионалом, мы должны быть таковыми... В настоящее время дух аскезы — кто знает, на­всегда ли? — ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подо­бной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе» (там же, с. 206). Однако возникает иной вопрос: как данный строй сложился? Не исключено, что на установ­ление этого строя оказали влияние и психорелигиозные мо­тивации. Вебер выдвинул гипотезу, что определенное толко­вание протестантизма создало такие мотивации, которые способствовали формированию капиталистического строя. В подтверждение своей гипотезы Вебер развивал исследования в трех направлениях.

В начале исследования он дает статистический анализ, по­добный анализу Дюркгейма в его работе «Самоубийство», с тем, чтобы подтвердить следующий факт: в тех регионах Германии, где совместно проживают различные религиозные группы, представители протестантов, и в частности проте­станты определенных церквей, обладают непропорционально большим процентом богатства и занимают экономически на­иболее выгодные позиции. Это не доказывает, что перемен­ная величина, связанная с религией, определяет экономиче­ские достижения, но возникает вопрос: не влияют ли рели­гиозные взгляды на ориентацию деятельности отдельных ин­дивидов и групп? Вебер не задерживается на этих статистических данных, которые служат ему только введени­ем к более глубоким исследованиям.

Цель дальнейших исследований — установить интеллекту­альное или духовное соответствие между духом протестант­ской этики (или некой конкретной протестантской этики) и духом капитализма. В данном случае речь идет о том, чтоб,ы сопоставить, понимающим образом, определенную религиоз­ную мысль и некую позицию по отношению к определенным проблемам социального поведения.

И наконец, развивая в других своих трудах исследование о протестантизме и капитализме, Вебер стремился уяснить, оказывают ли — и если да, то в какой степени, — благо­приятное или неблагоприятное воздействие социальные и ре­лигиозные факторы на формирование капитализма западного типа в других цивилизациях, таких, как китайская, индий­ская, древний иудаизм, исламский мир. Если отдельные фе­номены капиталистического характера существуют не только на Западе, но и в других цивилизациях, то специфические

для западного капитализма признаки, а именно сочетание стремления к прибыли и рациональной дисциплины труда, обнаружились в ходе истории только один-единственный раз. Капитализм западного типа получил свое развитие толь­ко в западной цивилизации. Вебер задавался вопросом: в ка­кой степени особое отношение к труду, само обусловленное религиозными верованиями, стало тем дифференцирующим (но лишь на Западе и нигде больше) фактором, предопреде­лившим тот единичный ход, которому следовала история За­пада? Этот вопрос фундаментален в научной мысли Вебера. Он так начинает свою книгу о протестантской этике:

«Современный человек, дитя европейской культуры, не­избежно и с полным основанием рассматривает универсаль­но-исторические проблемы с вполне определенной точки зрения. Его интересует прежде всего следующий вопрос: ка­кое сцепление обстоятельств привело к тому, что именно на Западе, и только здесь, возникли такие явления культуры, ко­торые развивались — по крайней мере как мы склонны пред­полагать — в направлении, получившем универсальное значе­ние» (там же, с. 44).

Тезис Макса Вебера по этому поводу гласит: существует четко выраженная адекватность духа капитализма и духа протестантизма. В главных своих чертах этот тезис таков: духу некоего протестантизма не противоречит такое отноше­ние к экономической деятельности, которое в свою очередь соответствует духу капитализма. Между определенным виде­нием мира и экономической деятельностью здесь имеется духовное родство.

Протестантская этика, к которой тяготеет Вебер, — это в основном кальвинистская концепция, смысл которой, исполь­зуя текст «Вестминстерского исповедания» 1647 г., он излага­ет в пяти пунктах:

Дата добавления: 2015-05-31