Октября 1935 года, Москва Репетировали Несчастливцев — Мичурин, Счастливцев — Свердлин

(Крик Несчастливцева: «А! Аркашка!»)

Мейерхольд. У Несчастливцева нет повода начать^[xvi]. Там, за кулисами, должен быть какой-то звук, ему знакомый, на который он оборачивается и убеждается, что это Аркашка. Звук вывел его из его состояния. А то нет повода.

(Свердлину.) Ваш крик должен быть немного балаганным.

(Свердлин кричит за кулисами: «А‑а!» — как бы увидя Несчастливцева. Мейерхольд несколько раз ему показывает интонацию крика — у Свердлина не выходит.) Выходит, что вы увидели его раньше… Нет, вы не увидели, а вот как: вы на какой-то пригорок влезли и сваляли дурака, а на этот крик Несчастливцев обернулся и… «Аркашка!» — так лучше.

(Несколько раз повторяется крик Счастливцева и начало сцены.) […]

Нужно всегда помнить зерно. Основное зерно здесь в том, что эта сцена ведется в стиле площадной сцены, как будто бы идет не Островский, а отрывок из какого-то вульгарного спектакля, — вот зерно какое. Значит, вульгарная крикливость в куплете, который нужно исполнять не как исполняют в хороших театрах, а как исполняют в балаганах; например, когда вы начинаете отрывок из водевиля, он сейчас кажется приятным, а он должен быть неприятным, должно быть выкидывание штучек, так сказать, по-балаганному, чтобы можно было сказать: какой же он комик, ему только в балагане служить. Вы слишком хорошо исполняете куплет. А нужно, как бывает: приезжает актер и публика думает — откуда взялся такой отвратительный актер. Конечно, его выгонял не только тверской губернатор, его гнали из всех трупп, он отвратительный актер, не тонкий, не художник, этим вы противны ему [Несчастливцеву]; сегодня он актер, {23} завтра — суфлер, в следующий раз он в библиотеке книги дает напрокат — вот он какой актер, он — ерунда. Он какой-то балаганной труппы актер, поэтому там, где он лицедействует, там он подозрителен для зрителя. (Повторение сначала.)

(Мичурину.) «Откуда?» — торопитесь, торопитесь. Нельзя здесь торопиться, не завязывается еще. Каждый в своем. Очень легко, комедийно. Поэтому это более похоже на Мольера, чем на Островского.

«А!» — больше сам себе, не ему воскликнул, а сам себе: а, черт знает, эта сволочь здесь! — вот смысл. Вы на него смотрите с высоты. Трагики к комикам всегда пренебрежительно относятся: вы делаете высокое дело, а этот — низкое. […]

(О монологе Аркашки.) Этот монолог должен прозвучать как монолог в публику. Вы бойтесь, чтобы завязывалось [с Несчастливцевым], — у него такое маленькое снисхождение к вам, а вы, поскольку вы обижены судьбой, вам только и апеллировать к зрительному залу — больше не к кому, потому что [Несчастливцев] не понимает — разве могут эти бездушные люди понять? Вот мы, комики, — это другие люди. Здесь все на разлаживании, на конфликте. Он, обиженный судьбой, хочет его [Несчастливцева] поставить в неловкое положение, в нем просыпается наглец, который хочет человека поставить в неловкое положение — вот он какой мерзавец.

«Русский ты человек или нет?»^[xvii] — зло. Здесь в нем просыпается Тит Титыч^[xviii], он очень много водился с купцами и воспринял у купцов навыки такой грубости. […]

(Свердлину.) «Отчего же так, Геннадий Демьяныч?» — у него за вопросом какое-то ехидство, какая-то ехидная мысль, у него под каждым вопросом есть ехидная мысль, а если этого нет, то звучит очень вяло. Он раздражает Несчастливцева. Если вы его не раздражаете, ему очень трудно — иными словами, вы Несчастливцеву не помогаете своей игрой и он повисает в воздухе. […]

{24} (Вс. Эм. долго устанавливает свет, просит, чтобы задний план был сильно освещен.) «Лес» должен быть обязательно веселый, свет должен быть бодрым; другое дело, когда есть рефлектирующий план, щиты и т. д., — здесь же должен быть яркий свет. […]

(Свердлину.) [Во время монолога Несчастливцева] не надо пения, потому что это его сцена, — дайте ему пожаловаться на свою судьбу^[xix]. Мичурин [эту сцену] играет серьезнее, чем прежде играл, и это очень хорошо, так что сейчас это пение неуместно. Аркашка молчит, на него какая-то грусть нашла.

(Мичурину.) Вдруг такой лиризм: «Эх!» — хорошенько стукнул по спине Аркашки, здесь мотив жалости к человеку; в будущем он будет защищать Аксюшу, отдаст ей все свои деньги. Тут только зарождение этого мотива, и это надо сыграть жирно.

(Свердлину.) Этот рассказ должен быть как отдельный монолог^[xx]. Вы, конечно, не ему рассказываете, а публике, это веселый монолог, монолог из пьесы Лопе де Вега. Это монолог бодряка, и рассказывает он с удовольствием. Монолог должен иметь самодовлеющее значение. «Монолог Счастливцева» — должны сказать. Меня всегда очень огорчает, когда говорят про рыбку^[xxi], — меня это страшно огорчает. Огорчает, что никогда не вспоминают: «Как он этот монолог говорил!» — вот об этом должны говорить. Монолог надо говорить с блеском, как это умели старые актеры… (Показ Свердлину.) Чтобы был такой отдельный кусок — монолог с блеском!

(Монолог Счастливцева повторяется много раз.) Вы можете опять площадной тон взять и непременно весело вести эту сцену, бодро так, балаганно. Он тут всю грусть смахнул и — бодро! Бодро!

(Показ монолога.) Держится за столбик и опьяневает, — чтобы было впечатление, что он имитирует того Аркашку, о котором он рассказывает, а то ведь невозможная скучища, нигде нет его перевоплощения. Он должен рассказывать как актер, — актеры любят, рассказывая, какую-то маску на себя надевать, это не монолог Счастливцева, а как бы монолог из какой-то пьесы. […]

[Монолог Несчастливцева.] В этом монологе^[xxii] забудьте об Аркашке. Этот монолог должен быть в публику, но, боже упаси, в этом монологе стучаться в него [Счастливцева].

(Показ: «Пятнадцать лет…») Чтобы у публики было впечатление: а может быть, он не пойдет. (Показ: поставил чемодан.) Нужно, чтобы публика почувствовала, что он может Эдипа играть. Вы должны все время верить, что вы не способны на подлость. Аркашка способен украсть, а вы — нет, вы честны очень, и эту черту вашей биографии надо сыграть — благородство у него. (Мичурин повторяет монолог.) Хорошо, что монолог в публику! […]

(Мичурину.) Он все не хочет идти, ему трудно в эту усадьбу ступить, а то очень легкомысленно этот кусок раньше шел. Ему очень трудно. (Показ: облокотился на чемодан.) Не хочет идти, не хочет.

Дата добавления: 2015-06-04