Марта 1928 года III акт, явления 14 – 21 эпизод XIV. Столовая

Будем устанавливать темпы. Я заметил, [что] все сцены, которые прораб[атывались] за столом, идут лучше. Придется почитать «бильярдную» сцену за столом. Надо немного быстрее говорить. Вкусно едят. Быстрее говорят. Смакуют.

В роли Софьи есть два осн[овных] улуч[шения]. Одно — Корнель, Расин — любит «запузыривать». А франц[уженка] ее сламывает на [то], что водевиль есть все, а прочее гиль^[cclxxxix].

Для Молчалина она раскрывает себя.

Когда она одна, она играет тему трагедии. Любимая тема — Шекспир: Гамлет идет по площадке в плаще, в трагическом склоне. Она выходит спиной, закутыв[ается] в шаль, в кулису говорит монолог Федры по-французски. От французского монолога русский текст жарит как трагедию. Бывают такие люди, что в жизни — актеры. Она хочет инсценировать свое свидание, ситуацию под Расина, Корнеля^[ccxc].

На самой верхней площадке [лестницы] появляется не комедийный тон, а трагедийный, в нос: «Молчалин, вы?» И дальше, когда Молчалин попадется, это свойство дает ей [право] играть трагедию.

Кипит на репетиции, но на какой-то процент нас разыгрывает^[ccxci]. […]

Софья: «Не идите далее» — трагедия. Я не хочу мелодрам, хочу расиновское без подделки.

Чацкий вышел и стоит. Пауза. Потом тихо говорит. Обычно говорят на ореве. Этого не нужно.

Фамусов: «Ты, Филька…» Уходит под лестницу, и из-за кулис слышны его крики. Большая ходьба по всему дому. Громовый голос за кулисами, с тем чтобы вернуться и говорить зловещим шепотом. Фамусов в последнем акте — разъяренный зверь. (В первый раз — когда дергает Молчалина за лацканы, второй раз — в сцене с Чацким: «Он карбонари», и третий раз вот здесь.) Надо обязательно выстроить эти три этажа.

Петрушка в полосатом одеяле, Фамусов, дворецкий и слуги в ночных костюмах. Крики Фамусова кончаются выстрелом, дальше идет на паузе по лестнице, шепчет: «Где домовые?» — натыкается на Софью, и тут начинает усиливаться его речь; идет на крик, убегает. Нет его. Пустая сцена. Пауза большая. Публика думает: ушел. И вдруг крики его за сценой и кончаются выстрелом. На сцене пауза.

Выбегает, хватает Лизу за ворот. Истязает. Можно за косы, ногой в зад, чтоб кубарем скатилась. Каждый новый запал — из клетки выпустили тигра. Все неподвижны — один разъяренный зверь мечется по сцене, без туфли на одной ноге. Сцена страшная. (Басову.) Выдерните интонации из сцен с Молчалиным и Чацким. Лизу тащите по всей лестнице на авансцену. Мизансцены — стоверстные.

(Повторение.)

У Софьи по мизансценам представляю так: она постепенно сходит по ступеням. У Лизы та же тональность, что в первой сцене первого акта, когда стучится к Софье:

«Эй, Софья Павловна, беда,
Зашла беседа ваша за ночь».

Молчалин, когда Лиза [говорит ему]:

«Который кормит и поит,
А иногда и чином подарит»,

«ха‑ха» (смешок по поводу идеального ее определения).

{236} Фамусов: «Свечей побольше, фонарей!» — выстрел.

В темпах — подкрадывание, отрывистые: «Где? С кем?»; «Не поверю» — уход за кулису. Пауза большая.

«За грош продать меня готовы» — выстрел.

Бежит по лестнице и кричит, постепенно разгоняясь на самую высоту.

Каждой тираде [Фамусова] к кому-нибудь будет предшествовать пауза, дающая отдых. Ряд моноложков, кончающихся: «Там будет горе горевать… сидеть за святцами…»

Весь секрет в концовках. Отдых — накал — концовка. Не один монолог, а пять — это произведет колоссальное впечатление. Если вырывать, то вырывать с корнем. Играть бескомпромиссность, величайшее хамство и жестокость. Это резюме вашей роли.

Фамусов уйдет в фанфары.

Чацкий уйдет в ночь. Его сломили. Он как тростничок сломлен.

Надо показать, что победила реакция.

У нас было всегда как бы торжество Чацкого. Несмотря на «Не образумлюсь… виноват», надо показать, что две силы его сломили: реакц[ион-ность] Фамусова и женская жестокость, которая в то время, когда можно было пожалеть, простить, бросает восемь строк слов жестоких^[ccxcii].

Чацкий уходит с поля битвы, и боя он принимать не будет. Он победит, будет время, но при иных обстоятельствах.

Мейерхольд. […] В смысле игры здесь нужна только игра с вилкой и игра с бокалом, и больше ничего. Никакой передачи, как обыкновенно бывает за столом, когда играют на сцене; тут должна быть бедность игры. Кто-то ткнул вилкой в какую-то еду, вложит в рот; или возьмет бокал, пьет, и никакого чоканья с соседом; просто берет стаканчик, отпивает, потом ставит стакан, а через некоторое время снова отпивает; должно быть такое однообразие игры. Каждый человек должен сидеть, как будто он в корсете и как будто он превратился в куклообразную подтянутую фигуру. Сидеть должны тесно, локти должны быть подобраны, тут важно, чтобы друг друга не толкать. Это и создаст то напряжение, которое необходимо в этой сцене. Сейчас эта сцена не идет только потому, что она расхлябанна: все сидят как-то распущенно.

Затем должно быть внимание; нужно как можно внимательнее слушать, это дает мимическое напряжение, относящееся к лицевым мускулам. Человек настороженно слушает, потом говорит свою фразу. В фразе «Вы слышали [об нем]… об Чацком» чувствуется быт, который очень неуместен; как-то под Островского, нет стихотворного плетения. Не чувствуется, что здесь стихи. Это замечание нам надо принять во внимание, и тогда эта сцена пойдет, потому что она, по существу, очень легкая, но в то же время она может оказаться трудной.

В дублируемом тексте нет напряжения, не чувствуется, что это дубликат; здесь должно быть намеренное дублирование текста.

Дата добавления: 2015-06-04