Роковая ночь

III

II

I

Снова поведем мы читателя в Лондон ко двору. Корону носил мальчик Эдуард VI, а страной правил от его имени старый Варвик, герцог Нортумберленд. Чарльз Килдар правил Ирландией в качестве вице‑короля, но его дочь, несчастная невеста убитого Сэррея, осталась статс‑дамой принцессы Елизаветы.

Прошло несколько лет с тех пор, как шотландская королева Мария Стюарт бежала во Францию. Прибыв в Лондон, Роберт Сэррей отправился к Варвику, чтобы поблагодарить его, а затем вместе с Вальтером Браем уехать в свой родовой замок. Расставаясь с ними, Роберт Дэдлей еще раз повторил свое обещание относительно Бэклея, хотя тот был ближе от них, чем они могли думать.

С того момента, когда Бэклей отправился в английский лагерь и предложил свои услуги увезти Марию Стюарт из Инч‑Магома, он отдался в руки Варвика. Когда же атака не удалась, то он счел более благоразумным остаться на службу у щедрого лорда, чем продолжать с партией Дугласов дразнить регента Шотландии. Гилфорд Варвик рекомендовал Бэклея отцу, могущественный герцог нашел в дерзком, хитром и гибком характере лорда благодарный материал для своих планов. Как шотландский дворянин, лорд Бэклей встретил при дворе, где мечтали о завоевании Шотландии, отличный прием. Генрих VIII дал ему титул графа Гертфорда, так как хитрый лорд живо втерся к нему в доверие, а Варвик, рекомендациям которого он был обязан своим счастьем, использовал его как шпиона при дворе. Таким обрати, Бэклей пользовался благоволением обеих сторон, и его значение и влияние еще возросли, когда после смерти Генриха VIII Варвик стал регентом. Бэклею удалось попасть в милость к той принцессе, которая имела больше всего прав на престолонаследие после Эдуарда VI, и Варвик ценил его тем более, что предполагал, будто Бэклей делал это только ради того, чтобы услужить ему, так как эта принцесса – Мария Тюдор дочь первой супруги Генриха VIII – была его заклятым врагом, и за ней стояла все еще влиятельная католическая партия. Бэклей выдавал Варвику все, что придумывала принцесса или ее приближенные для уменьшения его влияния на Эдуарда VI, и Варвик согласился бы скорее принести любую жертву, чем расстаться с этим человеком.

В этом‑то и заключалась причина, почему Дэдлей должен был скрыть от Вальтера, где находится его враг. Он хотел объяснить деду истинный характер его доверенного и предостеречь его, но натолкнулся на такое безусловное, слепое доверие, что менее всего мог думать об исполнении данного Вальтеру Браю слова, особенно когда старый Варвик объявил, что будет смотреть на вражду против графа Гертфорда, как на направленную против него лично. Дэдлей был посвящен в замыслы деда, которые все были направлены ни более, ни менее, как на то, чтобы после смерти Эдуарда VI надеть королевскую корону на голову его отца – Гилфорда Варвика. Старому Варвику удалось получить согласие короля на брак Гилфорда с леди Иоанной Грэй, и теперь дело заключалось только в том, чтобы в решительный момент воспользоваться претензиями леди Грей, племянницы Генриха VIII, на королевский престол. Для этого необходимо было признать принцесс Марию и Елизавету незаконнорожденными, как зачатыми в незаконном браке, а потому не имеющими прав на английский престол.

Король Эдуард VI был нежным, слабым ребенком, по мнению врачей, он был болен чахоткой; враги же Варвика уверяли, будто бы тот отравляет мальчика медленно действующим ядом, от которого король постоянно угасает. Вместе с тем, так же ревностно, как Варвик искал приверженцев для леди Грей, его враги искали таковых для принцесс Марии и Елизаветы.

В маленькой комнате Уайтхолльского дворца стояли аналой и кровать. Хотя католицизм и был запрещен в Англии, но никто не нашел бы ничего необыкновенного в том, что в королевском дворце какой‑то благочестивый католик поставил аналой в спальне, чтобы без помехи и надзора проводить здесь свои молитвенные часы. Однако все же удивляло, каким образом аналой попал в спальню или постель – в эту часовню. Комната производила такое впечатление, будто ее хотели в одно и то же время сделать и прихотливым будуаром, и часовней.

Шелковые занавеси скрывали подушки кровати, ковры покрывали пол; элегантный умывальник был заполнен сосудами из червонного золота или китайского фарфора; а маленький столик с венецианским зеркалом был уставлен всевозможными хрустальными флакончиками, фарфоровыми вазочками и маленькими коробочками. Все, что только было известно в те времена из косметических средств, можно было найти на этом столике.

Из всего этого можно было вывести определенное заключение о характере обитательницы этой комнаты, а картины, которыми были украшены стены, еще более подчеркивали это впечатление. На стене у кровати были развешаны портреты почти всех находящихся в живых принцев королевских царствующих домов, а между ними помещались фривольные, если не непристойные жанровые картинки; далее было несколько мифологических картин, где художник вдохновляется мужской красотой. Противоположная стена тоже была заполнена изображениями святых, картинами из жизни Христа, а также изображениями адских мук грешников. В маленьком, висевшем на стене стеклянном шкафу находились всевозможные реликвии: зубы, кости и волосы святых и мучеников за веру; над простым деревянным аналоем висело распятие, а через аналой был перекинут бич для самобичевания. На одной стороне комнаты все, что может вызывать сладострастие, на другой – сладострастие самоистязания.

Эта комната была спальней английской принцессы Марии Тюдор. Она вошла в комнату; высокая, худая, она была одета почти вычурно, а следовательно, безвкусно, но богато. Острый взгляд ее темных глаз с годами приобрел нечто столь отталкивающее, что уже шестой раз переговоры с очередным претендентом на ее руку прервались после того, как жених увидел невесту. До сих пор вся жизнь принцессы протекала очень безрадостно: детство прошло около вечно оскорбляемой и заброшенной матери, юность – при дворе тирана‑отца. С самого раннего детства она привыкла слепо повиноваться своему духовнику, примиряться с небом путем покаяния и умерщвления плоти и все надежды своей жизни и честолюбия возлагать на победу церкви. Тщеславное, жаждущее любви сердце ее было затравленным, глубокую горечь пробуждали в ее душе все, прекрасней и счастливей ее. И единственным ее утешением был безраздельный, слепой религиозный фанатизм.

Мария была сильно возбуждена, когда вошла в свою комнату. Ее взор скользнул по всем тем княжеским портретам, которые напоминали ей о разбитых надеждах. Она расстегнула платье и обнажила плечо, затем приподняла юбку, стала голыми коленями на деревянный помост аналоя, взяла в руки бич и принялась так ожесточенно бичевать им себя, что вся кожа покрылась красными полосками. Губы принцессы шептали молитву, а она все безжалостнее неистовствовала над собственным телом, причем ее глаза блестели диким, фанатическим восторгом.

Дверь неслышно открылась, в комнату вошел человек в одежде католического священника и с молчаливым удовлетворением стал смотреть на кающуюся. Когда наконец она в изнеможении выпустила из рук бич, он тихонько подошел к ней и, благословив, промолвил:

– Того, кто унизится, Господь возвысит. Он избрал тебя для великой участи, дочь моя! Ты вооружишься Божьим мечом и уничтожишь врагов Божьих, а твоя нога растопчет твоих врагов.

– Я – несчастная женщина, над которой все смеются и которую все отталкивают! – воскликнула принцесса Мария.

– У меня нет ничего, кроме моей ненависти, и за нее вы заставляете меня каяться!

– Ты ненавидишь из греховного побуждения, а не из религиозного воодушевления, лишь плотская похоть возбуждает в тебе желания, которые далеки от высокой цели. Если ты будешь слушаться Господа, он даст тебе все, о чем тоскует твоя душа, и ты погрузишься в океан блаженства. Поднимись и оденься! Тебя ждет тот, кого Господь просветил положить большой камень в строение, воздвигаемое слабыми руками с верующими сердцами.

Мария снова оделась и поднялась; ее щеки раскраснелись, от нервного возбуждения грудь высоко вздымалась, она дышала быстро и прерывисто.

– Кто это, ваше высокопреосвященство? – спросила она, обращаясь к своему духовнику, архиепископу Гардинеру.

– Шотландский лорд. Приукрась свое лицо и заставь глаза сиять очарованием, ведь красота для того и дана женщинам, чтобы ослеплять глаза глупцов и соблазнять людей.

– Разве не грех давать обещания, которые не собираешься исполнить?

– Разумеется, если ты это делаешь из тщеславия сердца или ради греховного желания нравиться. Но Господь, даровавший тебе красоту, может требовать, чтобы ты пользовалась ею для службы церкви. Ухо любящего охотно слушает, а сердце – с радостью повинуется. Всякое средство хорошо, если оно употребляется ради благочестивой цели; и, с тех пор как ересь подняла голову и дьявол овладел землей, всякое средство хорошо для уничтожения ненавистных жрецов Ваала! Если ты, дочь моя во Христе, стремишься к короне из святой ревности послужить своей властью на помощь церкви и преследовать еретиков, то каждое средство окажется хорошим и благоугодным Господу; ведь Лойола говорит: «Не существует ничего такого, что само по себе может являться истиной, следовательно, нет добродетели, нет греха, нет чести, нет права, нет морали, которые могли бы быть хорошими сами по себе. Человек дает всему и каждому определенное освещение, которое зависит исключительно от цели. Что служит на пользу церкви, то хорошо, что идет против ее, то плохо, что способствует ее процветанию – хорошо, что вредит ей – плохо». Если ты действуешь в интересах церкви, то ни убийство, ни грабеж, ни прелюбодеяние не является преступлением. Но и то, что считается нравственным и добродетельным, может оказаться греховным, если обращено к еретику или не служит на пользу церкви.

В то время как Гардинер говорил все это, принцесса Мария окончила свой туалет. Ее щеки пылали ярким румянцем возбуждения, и глаза горели диким огнем фанатизма. Ведь вся ее юность прошла в слезах и безрадостных днях; с детства она была воспитана в вечных молитвах и покаянии и подвергалась самым тяжелым унижениям, какие только могут достаться на долю принцессы крови и которые оскорбляют тем глубже, что задевают не только женские чувства, но и царственную гордость.

С каким наслаждением принцесса впитывала в себя сладкий яд слов архиепископа. Как стремилась по жилам принцессы Марии блаженная надежда стать королевой и тогда поднимать бич уже не на собственное тело, а на всех могущественных лордов, спокойно смотревших на то, как тиран Генрих VIII отверг ее мать, и смеялся над ее слезами! Дивное наслаждение дает власть почитаемой всеми женщине, но она еще тем слаще – для отвергнутой и презираемой! Ведь прославленная сестра принцессы Марии, гордая Елизавета, стала бы тогда ее рабой. И леди Грэй, жена гордого Варвика, была бы в ее власти. А разве не явилось бы услугой церкви заставить голову еретички скатиться с плеч на окровавленном эшафоте?..

– Думай о том, что я сказал тебе! – шепнул архиепископ принцессе Марии, следуя за ней в гостиную. – Клятва, которую ты даешь, ничем не связывает тебя, если нарушение ее делается во славу Божию. Обман позволителен против тех, кто сам хочет обмануть нас; в Писании сказано: «Будьте мудры, как змеи, и кротки, как голуби».

– Но ведь вы останетесь со мной, чтобы я могла по вашему взору знать, так ли я все делаю? – спросила принцесса, направившись к боковой галерее.

Архиепископ, покачав головой, ответил:

– Граф Гертфорд не хочет никому доверять свою тайну, кроме тебя, и я должен сторожить у наружной двери, чтобы вам не помешали. Если бы стало известно, что Гертфорд прошел к тебе, то все пропало бы, так как Варвик держит бесчисленное количество шпионов и непоколебимо доверяет Гертфорду. Будь умна, Мария, и пусти в ход все средства, чтобы очаровать его.

Когда лорд Бэклей появился при дворе, принцесса Мария Тюдор возненавидела его, как фаворита Варвика. Это чувство обострялось по мере того, как он все более входил в милость семьи, объявившей открытую войну ей, Марии. С того дня, как Гилфорд Варвик на турнире не обратил на нее должного внимания, окружив ухаживаниями ее кузину, а его сын Дэдлей смелой проделкой выбрал Елизавету царицей праздника, принцесса Мария заподозрила, что старый Варвик не напрасно соединился с Килдаром и гнул спину перед Генрихом. Подозрения не обманывали ее, когда она боялась, что после смерти короля Генриха лорд Варвик всецело овладеет волей и доверием несовершеннолетнего наследника. Свадьба Гилфорда и Джэн Грей заставляла предполагать дальнейшие посягательства; Мария чуть не задохнулась от зависти, когда ее кузина раньше нее надела на голову миртовый венок, а кругом нее шептали: «Варвики наденут на нее еще и другой венец – королевский!»

Граф Гертфорд был шафером леди Джэн Грей, но во время пиршества он, не обращая внимания на резкие насмешки и холодное презрение Марии Тюдор, окружил ее самым нежным почтением и ухаживаниями. Для нее это было еще больнее, так как она видела в этом только насмешку фаворита ее врагов. И вдруг ее духовник заявил, что имеет виды склонить к ней Бэклея! Она не верила в искренность человека, который назвал Джэн Грей самой красивой женщиной на свете. И вдруг сегодня ее духовник сказал, что она должна увидаться с Бэклеем, посоветовал ей обольстить его чарами кокетства и намекнул, что это было бы не трудно.

Принцесса Мария не собиралась оплачивать Бэклею любовью, но каким блаженством было бы для нее заставить преданного Варвикам человека изменить своим благодетелям!

Но если бы она только могла знать, что Гардинер шепнул Бэклею: «Вы добьетесь всего, если будете говорить Марии любезности!» – быть может, тогда она скорее отказалась бы от всяких надежд на корону, чем приняла бы его.

Бэклей вошел в гостиную, приблизился к принцессе Марии и, преклонив перед ней колено, сказал:

– Ваше высочество! Я рискую жизнью, входя сюда, так как месть Варвиков безжалостна. Из этого вы можете видеть, с каким полным доверием являюсь к вам, так что осмеливаюсь рассчитывать, что и вы тоже подарите меня вашим полным доверием.

Эти слова были так далеки от признаний смущенного влюбленного, что принцесса ответила Бэклею с мало скрытой насмешкой:

– Граф Гертфорд! Если вы так сильно рискуете, то вам лучше было бы совсем не приходить сюда!

– Ваше высочество, кто хочет достигнуть многого, тот должен многим рисковать. Разрешите мне объяснить вам, что дало мне основание просить вашего доверия? – сказал Бэклей с легким выражением нетерпения, так как принцесса Мария все еще не давала ему знака встать с колен, а лишь пытливо смотрела на него.

– Граф Гертфорд, – ответила наконец она. – Если вы явились только для того, чтобы предложить какое‑либо соглашение преследуемой и загнанной дочери Генриха Восьмого, то говорите с Гардинером. Но вы, кажется, раскаялись и поняли, что существует только один человек, имеющий право наследовать английский трон, и сожалеете, что служили его врагам…

– Ваше высочество…

– Не прерывайте меня! Граф Гертфорд, вы были бунтовщиком. Если бы я хотела отплатить вам тем же, то послала бы сказать лорду Варвику, что его предают. Но я надеюсь, истинное право восторжествует, раз слуги предателя готовы приветствовать во мне свою законную госпожу. Но, чтобы доверять вам, я должна знать сначала, что заставляет вас покинуть лагерь мятежников, готовых предназначенную мне корону дать незаконнорожденным детям моего отца?

Мария сказала это с гордостью оскорбленного права. Она забыла все предупреждения Гардинера. Оскорбленная девушка видела перед собой только слугу своего смертельного врага и уже не могла притворяться.

Бэклей смутился и покраснел. Он ждал, что его примут с распростертыми объятиями, а принцесса оставляла его стоять на коленях и требовала отчета. Но, вспомнив о наставлениях Гардинера, он произнес:

– Ваше высочество, вы изволили знать, что привело меня к вам? Я отвечу. Когда я поступил на службу к Варвикам, то хотел служить Англии, а не лорду. Как беглец, я нашел здесь убежище, так что благодарность обязывала меня по отношению к покровителю. Но когда я увидел вас, ваше высочество, услышал о вашем уме и добродетели, я решил искать возможность служить вам, но когда я понял, что лорд Варвик является вашим врагом, разве смел я приблизиться к вам, зная, что вы считаете меня доверенным лицом мятежника? И все‑таки я решился бы на это. Ваше высочество, корона, которая принадлежит вам, еще не украшает вашей головы, и мое сердце зашло в своей дерзости гак далеко, что увидело в Марии Тюдор только женщину, затмевавшую собой всех остальных представительниц своего пола… О, не сердитесь! – воскликнул он, когда принцесса Мария, покраснев, отвернулась от него. – Я сознавал, насколько преступна дерзость моего сердца, и потому оставался на службе вашего врага. Вы не должны были узнать, насколько бесконечно я уважаю вас, я боялся вашего гнева. Но теперь более высокая обязанность заставляет меня преодолеть этот страх.

– Граф Гертфорд, – улыбнулась Мария, лицо которой пылало, – встаньте! Я охотно прощаю вам ваше «преступление», хотя вы из галантности льстите женщине. Но я совсем не тщеславна. Зеркало говорит мне, какова я собой, а молитва показывает мне все мои прочие недостатки и пороки. А теперь перейдем к цели вашего прихода.

– Как! – воскликнул Бэклей. – Вы не сердитесь? Вы благодарите? О, это – жестокая насмешка и справедливое возмездие за дерзость глупца!

– Нет, граф! – смутилась принцесса. – Если бы я на самом деле обладала теми преимуществами, которые многие женщины считают достойными зависти, то очень гордилась бы этим. Для королевы никакой блеск не бывает чересчур ослепительным. И те поданные, которые оценили в ней женщину, будут всегда самыми верными слугами правительницы.

– О, тогда причислите и меня к ним, ваше высочество. Если бы все смотрели моими глазами на жемчужину Тюдоров, то трон Англии не был бы позорим несчастным Сеймуром!

– Перестаньте, граф, лесть, заходящая слишком далеко, может оскорбить. Но вы, надеюсь, не имели в виду ничего дурного, – спохватилась принцесса, увидев, что Бэклей сбит с толку. – Я готова поверить вам, что вы представляете собой исключение, и если настанет когда‑нибудь время, когда Англия увидит во мне свою королеву, Мария Тюдор не забудет, что льстили ей еще до того, как она носила корону!

С этими словами она протянула графу руку, которую он покрыл пламенными поцелуями. Принцесса Мария не отнимала руки. Ее глаза затуманились. Она блаженно сознавала возможность отвергать или вознаграждать такую страсть. Вдруг, вспомнив, что перед ней слуга Варвика, она вырвала руку и сказала:

– Когда я буду королевой, Гертфорд, можете рассчитывать на награду. А теперь скажите мне, какие планы таит мятежник Варвик. Под страхом нашей немилости приказываю вам, сэр Гертфорд, забыть в нас женщину и говорить с нами, как с принцессой, дочерью Генриха Восьмого!

– Ваше высочество, – ответил Бэклей, сейчас же принявший формальный и почтительный тон, – лорд Варвик собирается сделать королевой леди Джэн Грей в тот день, когда король Эдуард отойдет в лоно праотцов…

– Это я знаю. Но как же он хочет заставить парламент утвердить такой акт, который нарушает законные права единственной наследницы Генриха Восьмого?

– Ваше высочество, лорд Варвик имеет бесстыдство утверждать, что первый брак Генриха Восьмого был незаконен, так как ваша мать была вдовой вашего дяди.

Мария побледнела, но заставила себя улыбнуться.

– Глава церкви, – ответила она, – объявил брак моей матери и отца действительным, а если отец потом и переменил религию, то ведь законное не могло благодаря этому превратиться в незаконное.

– Ваше высочество, точно так же говорят и лондонские горожане. Я лично был свидетелем тайных переговоров лорда Варвика с вожаками горожан.

– Далее!

– Ваше высочество, лорд Варвик нашел выход, как уговорить горожан отступиться от поддержки вам. Он указал им на то, что вы остались католичкой, хотя вся страна приняла реформатство.

– Насилием и смертными приговорами?

– Да, ваше высочество. Но известная часть населения уже освоилась с новым вероучением, остальные же предпочитают господство новой церкви, хотя и введенной путем насилия, так как таким образом возобновятся религиозные преследования уже под владычеством государыни‑католички.

– Я готова обязаться, что этого не случиться; пусть горожане поверят мне!

– Ваше высочество, если горожане вступят в открытую борьбу с лордом Варвиком, то они потребуют поручительства. Я беседовал с влиятельными лицами, и они говорят: «А что, если бы вы, ваше высочество, приняли реформатское вероисповедание?»

– Что? Я должна отречься от своей религии? Навлечь на себя Божье проклятие ради короны?

– Ваше высочество, нужно только, чтобы вы дали обещание.

Бэклей сделал особенное ударение на слове «обещание», и принцесса Мария вспомнила совет Гардинера. Но она не могла решиться, так как предполагала, что этим переступает границы дозволенного, хотя бы цель и освящала средства. Разве небо простит ей обещание отречься от своей религии?

– Я подумаю об этом, – ответила она после короткого раздумья. – Эдуард может еще долго проскрипеть…

– Вы думаете?

– Как? – содрогаясь воскликнула принцесса. – Разве пойдут даже на преступление? Неужели это возможно?

– Ваше высочество, я не знаю, да и не могу знать, что происходит в королевских покоях Уайтхолла, когда ночью стража запирает дверь и не пропускает никого, кроме герцога Нортумберленда, в королевские покои. Я не могу знать, что думают врачи, когда, боясь гнева озабоченного лорда Варвика, предсказывают королю долгую жизнь. Но скажу, что еще только третьего дня было созвано совещание из представителей горожан, а сегодня курьеры понеслись во все графства, где только имеются приверженцы Варвиков, и я узнал то, что должны возвестить повсюду эти курьеры. Их клич: «Вооружайтесь! Час близок!» Я узнал еще, что в доме Килдара приготавливают комнаты для приема леди Грей и ее супруга. Последние должны остановиться там, чтобы их приезд в Варвик‑Хауз не обратил на себя внимания и не внушил подозрений. Так можете ли вы сомневаться, что все это обозначает ожидание близкой смерти Эдуарда?

От возбуждения принцесса Мария дрожала всем телом. То, что, по ее мнению, должно было случиться лишь через много лет, вдруг выросло перед ней в самом близком будущем. Настал момент, когда должна была решиться ее участь. Так могла ли она колебаться далее и не схватиться за первую протянутую руку?

– Я готова дать обещание, – решилась она, – только чтобы не допустить до трона эту ненавистную мне женщину! Но как сообщить горожанам о моем решении? Как составить партию – в такой спешке! Что же вы до сих пор колебались? На что мне ваш совет, если я не могу извлечь из него никакой пользы? Ну, клянусь кровью моего отца, это издевательство дорого…

– Я могу помочь вам, ваше высочество, – ответил Бэклей и вынул из кармана пергаментный свиток. – Подпишите вот это, и лондонские горожане с оружием в руках встанут на защиту королевы Марии!

Принцесса схватила документ, это была составленная по всей форме присяга перейти в реформатское вероисповедание, если Мария Тюдор взойдет на английский трон.

Рука принцессы дрожала, когда она схватила перо…

Ведь это была присяга, которая обрекала ее душу черту и должна была вызвать на ее голову гром папского отлучения! Принцесса опустила перо. Но тогда Джэн Грей станет королевой?

«Цель освящает средство!» – закричало что‑то внутри нее, и она подписала документ и оттиснула на нем свою восковую печать.

– Кому вы отдадите эту бумагу? – спросила она беззвучным голосом. – Разве ее должны будут увидеть все лондонские горожане?

– Нет, ваше высочество, достаточно будет, если ее увидит епископ Кранмер и поручится за вас. Было бы очень разумно, если бы вы, ваше высочество, написали несколько слов этому влиятельному человеку, смертельно ненавидящему Варвиков, так как они лишают его всякого влияния…

– Эту бумагу вы тоже приготовили? – улыбнулась принцесса Мария, видя, как Бэклей вытаскивает из кармана другой пергамент. Не читая, она подписала его и спросила:

– Ну, нет ли у вас еще и третьего документа?

– Какого, ваше высочество?

– Разве вы не потребуете от меня ручательства в моей благодарности?

Бэклей снова упал на колени и прошептал:

– Ваше высочество, королеве могло бы быть неприятно то, что обещала принцесса. А если я верну Марии Тюдор то, что ей было так трудно подписать, тогда, быть может, королева вспомнит, что я посвятил ей всю свою жизнь!

Яркий румянец залил лицо принцессы, когда она увидела, что Бэклей понял ее, но это обещание было таким неожиданным утешением, что в порыве чувства, она нагнулась и почти коснулась губами его щеки.

– Если вы сумеете сделать это, – шепнула она, – тогда требуйте от Марии Тюдор всего, что только способна дать женщина тому, кто понял ее сердце…

Граф поцеловал ее руку и, вскочив с колен, поклялся:

– За эту награду я готов пожертвовать своей жизнью! – И удалился.

– Лицемерна, как черт, – бормотал он по пути, – но поп прав. Сладкими словами можно околдовать принцесс!

Гардинер уже шел ему навстречу.

– Удалось, – шепнул ему Бэклей, – она подписала!

– Слава Богу! А я уже боялся, что мне придется идти вам на подмогу, так как все это продолжалось слишком долго. Теперь спешите, и да будет с вами Господь!

Архиепископ пожал ему руку и довел до потайной лестницы, после чего отправился к принцессе.

Гардинер нашел Марию на коленях у аналоя.

– Вы знаете, что я сделала? – тихо спросила принцесса Мария.

– Исповедуйся, дочь моя, облегчи свое сердце перед Господом! – ответил духовник.

Когда Мария исповедалась, он благословил ее:

– Если ты от чистого сердца сделала это, тогда ты принесла Господу благоугодную жертву. Постись и молись! Ты, избранная перед лицом Господа, должна будешь повести отвернувшийся от Господа народ к святому лону Его. Клятва, данная еретикам, значит не более чем детская болтовня, если ты поступилась правдивостью своего сердца ради Господа и Его церкви.

Принцесса Мария стала уверять духовника, что при виде шотландского лорда ею не овладевала плотская похоть, но Гардинер сказал ей:

– Я не стал бы порицать тебя, если бы этот человек оказал влияние на твое сердце, но счел бы это большим несчастьем для тебя, так как он недостоин твоей привязанности; он притворяется влюбленным в женщину, чтобы стяжать себе милость правительницы!

Принцесса Мария покраснела; этими словами была оскорблена ее гордость; ее самолюбие, еще никогда не чувствовавшее такого торжества, как в то время, когда она внимала сладким, льстивым словам Бэклея, было теперь унижено, как никогда. Когда принцы отвергали ее руку, это могло быть из‑за политических соображений. Но в данном случае она снизошла до внимания к льстивым уверениям простого дворянина. Значит, Бэклей осмелился смеяться втайне над слабостью тщеславной женщины? Нет, это не могло быть! Гардинер просто ошибался или хотел удержать ее от глупости!

– Мне совершенно безразлично, что воображает себе этот человек, – ответила принцесса раздраженным тоном, – но мне кажется, что вы требуете от меня чересчур большого смирения, заставляя сомневаться, обладаю ли я хотя бы каким‑либо очарованием, чтобы пленить человека, если я захочу этого!

– Мария, дочь моя! Мне не подобает глядеть на тебя и оценивать плотскими очами. Пойми меня правильно: женские чары побеждают путем духа, просветляющего их. А кто тебя знает, тот изумляется, как богато одарил тебя Творец тем, что не так преходяще, как краска ланит или блеск очей. Поэтому‑то я и говорю тебе: берегись того, который готов смотреть на женщину только с чувственным вожделением и способен добиваться счастья у женщины, не соображаясь с силой ее духа. Все это – рабы тела. Человек, которого я привел к тебе, – дитя наслаждений, им владеет низкая похоть. Он ищет любви ради наслаждения, ради власти и почета. Проклятие греха тяготеет над его сознанием. Поэтому‑то он и снискивал благоволение Варвиков. А с тех пор, как он стал бояться, что Варвики не смогут защитить его, он стал домогаться твоего благоволения…

– Если это правда, то почему вы с самого начала не предупредили меня?

– Потому что так было нужно. Необходимо было, чтобы ты подарила его полным доверием, потому что, если бы он возымел хоть самое легкое подозрение – а ведь у недоверия слух острый, – он ускользнул бы от той сети, которую я расставил для него. Я хотел, чтобы ты могла открыто обещать ему как можно больше, но теперь я открываю тебе глаза и предупреждаю тебя, чтобы ты могла со спокойной совестью немедленно отбросить грязное орудие твоих планов, как только они сбудутся. Он любит женщину, которую сделал несчастной.

– Если бы у меня были доказательства, если бы я могла знать наверное, что он осмелился просто шутить со мной, словно с уличной девкой, тогда я впилась бы в его гладкое лицо острыми шипами, а потом приказала бы отдать его на растоптание диким лошадям! Но откуда вы знаете, что он сделал несчастной женщину и продолжает любить ее?

– Потому что он продолжает искать ее, как скупец, потерявший грош. Она сама рассказала мне и сейчас находится под моим покровительством. Я рассчитываю в случае крайней необходимости обещать ему эту женщину в качестве награды, если он поможет мне свергнуть Варвика с вершины его власти…

– Эта женщина у вас?..

– У меня на службе. Когда я возвращался домой с богомолья, из монастыря святой Екатерины Пертской, то одна из несчастных женщин, которых еретики объявили ведьмами за то, что они не изменили истинной вере, передала на мое попечение бедную гонимую. История ее страданий трогательна. Но что заинтересовало меня особенно, так это то, что возлюбленный несчастной, считающий ее обесчещенной и поклявшийся умертвить Бэклея, – один из стрелков регента шотландского. Тот самый, кого назначили на подмогу беглецу Сэррею для охраны Марии Стюарт в Инч‑Магоме. Между этими двумя людьми завязалась тесная дружба, и они, как тебе известно, дочь моя, благополучно доставили шотландскую королеву на французский корабль. Им помогал задумавший этот план сын Гилфорда Варвика. Когда ты вступишь на престол, то будет легко направить этого стрелка на Бэклея, а Сэррея вместе с Дэдлеем обвинить в государственном преступлении за то, что они выдали невесту принца Уэльского французам. Если семейства знатных лордов смирить и запугать, то королевской власти удастся снова поставить высоко святую церковь в Англии и искоренить семя, посеянное антихристом.

Принцесса Мария почти не слушала архиепископа; ее губы дрожали, глаза искрились зловещим огнем, а волнение ее груди выдавало бушевавшую в ней страсть.

– Я хочу видеть эту девушку, – потребовала она, – хочу принять ее в свой придворный штат. Посмотрим, осмелится ли шотландец преследовать ее, когда она попадет под мое покровительство. Не беспокойтесь, шотландец ничего о ней не узнает до той поры, пока я получу возможность стереть его с лица земли.

Как раз в эту минуту вошла камеристка с докладом, что принцесса Елизавета настоятельно желает переговорить с ней; принцесса Мария презрительно пожала плечами, но архиепископ шепнул ей:

– Прими ее! Притворяйся, дочь моя, она явилась, потому что почуяла грозу, рассей ее страх и польсти ей.

По знаку Марии камеристка распахнула дверь, и в комнату вошла принцесса Елизавета, дочь Анны Болейн.

Странный контраст существовал между этими двумя дочерьми Генриха VIII, которые ненавидели одна другую, словно заклятые враги. Елизавета была так же высока и стройна, но исполнена грации и величавости. В наружности Марии было что‑то зловещее, благодаря мрачному блеску маленьких глаз, недоверчивому, пронзительному взору и худобе некрасивого лица, умные темно‑синие глаза Елизаветы сияли, как звезды, на слегка загоревшем от солнца лице, обрамленном белокурыми волосами рыжеватого оттенка.

– Должно быть, случилось нечто особенное? – спросила Мария. – Чему я обязана честью, что дочь Анны Болейн вспомнила о сводной сестре?

– Ты не ошиблась, Мария, – ответила Елизавета, – и по причине нашей кровной связи, я осмелилась просить тебя о разговоре наедине.

Архиепископ встал, но принцесса Мария его остановила:

– Его высокопреосвященство – мой духовник, я не имею от него тайн.

– Тогда я прошу его остаться, – улыбнулась принцесса Елизавета. – У меня дело, которое непременно следует обсудить нам обеим. Ты знаешь, что наш отец обещал мне престолонаследие в своем завещании и что его воля утверждена решением парламента.

– Ты забываешь важное условие! – злобно усмехнулась принцесса Мария. – Ты будешь признана наследницей престола, если Эдуард и я умрем бездетными.

– Совершенно верно, и я охотно подчиняюсь этому, потому что ты – старшая сестра. Между тем лорд Варвик угрожает твоим и моим правам: с помощью Томаса Уайта он вербует приверженцев леди Грей и велит провозглашать по графствам, будто бы завещание нашего отца, по законам Англии, недействительно. Эдуард при смерти, и я полагаю, что нам пора действовать сообща против кузины и ее приверженцев.

– Благодарю тебя за такую заботливость о моем будущем, – ответила принцесса Мария. – Я угадываю ее побудительные причины. Ты надеешься, что я умру бездетной, потому что я еще не замужем; подобной сестринской любви я и ожидала от дочери Анны Болейн.

Оскорбительный тон, с каким принцесса Мария вторично упомянула имя матери принцессы Елизаветы, не оставлял ни малейшего сомнения в том, что старшая принцесса не допускает и мысли о признании прав Елизаветы на престол.

– Королева Анна, моя мать, – возразила Елизавета, – не захотела потребовать смерти Екатерины Арагонской и ее дочери, если ты осталась в живых, то обязана тем сердечной кротости моей матери. Не в чем упрекать друг друга; вместо того, чтобы ссориться, лучше действовать единодушно.

– Принцесса права! – подал голос архиепископ Гардинер. – Спор о правах дочерей Генриха будет только на руку приверженцам леди Грей. Но принцесса Мария привыкла получать так мало доказательств привязанности со стороны своих родных, что вы сделали бы хорошо, ваше высочество, если бы назвали условия, на которых вы согласны поддерживать притязания вашей сестры.

– Я не требую ничего, – ответила принцесса Елизавета, – кроме того, чтобы мне было обеспечено подобающее положение, если Мария унаследует корону, пока что моя сестра доказывает мне лишь ненависть, совершенно не заслуженную мной.

– Это – разумное требование…

– И я охотно исполню его, – перебила Гардинера принцесса Мария, – если дочь Анны Болейн признает несправедливость обиды, нанесенной моей матери ее матерью, если она попросит у меня прощенья, как сделала Анна Болейн в Тауэре. Тщеславная гордость не подобает дочери казненной.

– Довольно! – воскликнула принцесса Елизавета. – Все, сказанное тобой, безобразно, как ты и твое черствое сердце. Я запачкала бы руку, если бы протянула ее дочери женщины, которой наш отец не удостаивал даже своей ненавистью. Кровосмешение наложило проклятие на твое чело. Лорды избавят от тебя Англию!

Принцесса Мария стиснула кулаки, онемев от бешенства. И когда сестра вышла, она упала почти без чувств на руки духовника.

– На эшафот! – успела промолвить она, скрежеща зубами. – На эшафот незаконнорожденную!… Крови!…

Гардинер положил изнеможденную принцессу Марию на постель. Его пугала эта женщина, до такой степени обуреваемая мрачными страстями, что у нее не было силы даже лицемерить.

Когда Мария очнулась, духовника уже не было. Колеблющимися шагами подошла она к шкафчику, вынула оттуда бутылку, наполнила из нее большой стакан и стала пить большими, жадными глотками, после чего, шатаясь, направилась к аналою.

Выпитое оказало свое действие: в экстазе опьянения принцесса приступила к истязанию своей плоти!

Глава одиннадцатая

Дата добавления: 2015-06-04