Часть I 5 страница. Софи перечитала эти строки, желая удостовериться, что она правильно поняла их

Софи перечитала эти строки, желая удостовериться, что она правильно поняла их. Возможно ли, что столь поэтичная преамбула была написана невежественным мальчишкой, деревенщиной?

Воодушевленная своим открытием, Софи продолжила чтение:

«Она сказала мне, чтобы я описывал подлинные истории моей жизни, но моя жизнь – серая, как пыль. Матушка моя умерла уже давно, и другая женщина спит на печи с моим отцом Христофором Ивановичем. Несмотря на это, он не слишком сильно бьет меня. Только когда пьян и всегда в одно и то же ухо, левое. Я часто просил его поменять удар, но он не хочет. У него свои привычки. В Шатково нам очень хорошо. Я принимаю участие во всех работах общины: очистке прудов, ремонте дорог, сенокосе… Я очень люблю косить и убирать сено. Но жатва ржи – дело потруднее. В прошлом году я поранился серпом. И старая Пелагея лечила меня травами и слюной. В нынешнем году я в основном вязал снопы. Обо всем, что происходит в мире, мы узнаем от нашего соседа Тимофея, торгующего котелками и ведрами и приезжающего по пятницам. Стоит ему появиться, как жители деревни окружают его. Он рассказывает о домах, которые строятся в городе, о новых указах, о наборе рекрутов, кражах, убийствах и предзнаменованиях. Он подарил мне старую балалайку. Я часто играю на ней по вечерам. Музыка звучит красивее, когда становится темно. По воскресеньям мы, несколько мальчишек и девчонок, собираемся, чтобы попеть, потанцевать…

Все здесь боятся пожаров. Когда снег начинает сползать с крыш, перед Страстной неделей, староста запрещает сидеть по вечерам у огня и даже перед смоляным светильником. Летом, каждый понедельник, он проверяет печки. В прошлом году ему удалось отправить двух мужиков в полк, на двадцать пять лет. Они ведь ослушались его. Может быть, однажды и мне подстригут волосы и заставят служить отчизне до старости. Говорят, что управляющий какого‑то имения посылает рекрутами в армию мужиков, чьи жены нравятся ему. И кажется, есть такой староста – не наш, – который назначает выкуп за девушек, не желающих выходить замуж. Оказывается, все отпечатанные книги написаны сенаторами Санкт‑Петербурга. Вот уже десять дней в лесу снова слышен волчий вой. Значит, лето скоро кончится. Я не боюсь волков. Но есть места, где прячутся злые духи. Неподалеку от деревенской бани повесилась жена солдата. И едва стемнеет, все женщины, повесившиеся где‑то поблизости, присоединяются к ней. Они поют, танцуют, обливают себя водой из ведер. Отец Иосиф советует нам креститься, проходя мимо бани. Я уже написал много строк. Это легко и забавно. Каждую ночь, засыпая, я думаю о моей благодетельнице. Отец Иосиф говорит, что она француженка и что все французы – еретики. Он говорит также, что Наполеон выпил кровь России…»

Дальнейшее оказалось так плохо записано, что Софи вынуждена была прекратить чтение. Теперь она знала, что не ошиблась насчет Никиты. Ребенок, способный через несколько недель обучения написать такую исповедь, заслуживал, чтобы его избавили от невежества. Тем не менее, когда Николай задал ей вечером вопрос о содержании тетради, она уклончиво ответила:

– Много ошибок… Но и множество добрых побуждений… Тебе незачем тратить время на чтение этих каракулей…

На следующий день она вернула тетрадь Никите, похвалила его за проделанную работу и подарила белую бумагу, книги. Он стоял в избе между отцом, здоровенным рыжебородым мужиком, и мачехой, сухой, как кузнечик, бабой, которая сказала:

– Окажите нам честь, присядьте, пожалуйста… Осветите своим присутствием наше убогое жилище…

Никита же молчал, очарованный увиденным. Он проводил Софи до середины деревни. Грязные ребятишки окружали коляску. Софи раздала им конфет. В тот момент, когда она снова садилась в коляску, Никита прошептал:

– Вы разрешаете мне продолжать!

– Я хочу, чтобы ты писал и дальше! – ответила она.

Вернувшись в усадьбу, Софи узнала от Марии, что старосты Шатково, Черняково, Крапиново и двух других деревень явились все вместе к Михаилу Борисовичу. Встревожившись, Софи поначалу решила, что этот демарш имеет отношение к злоключению Никиты, но золовка успокоила ее: крестьяне пришли к хозяину с жалобой на волков, которые для нынешней поры ведут себя слишком смело, и просили назначить облаву.

Вечером, за ужином, Михаил Борисович изложил дело. Ему казалось, что трудно организовать такую важную охоту, не пригласив к участию в ней соседей.

– Это было бы нарушением всех устоявшихся обычаев! – сказал он. – Но, с другой стороны, мне не хочется будоражить всех этих людей, ведь я потерял их из виду…

– Я и вправду не понимаю, отец, что вас останавливает! – заметил Николай.

Не ответив своему безрассудному сыну, Михаил Борисович бросил искоса взгляд на Софи, как бы прося совета. Зная, что она терпеть не могла знакомиться с новыми лицами, он не хотел принимать никакого заведомо неприятного ей решения. Софи оценила его щепетильность и была ею тронута.

– Николай прав, – сказала она. – Мы не можем дальше держаться в стороне. Ваши прежние друзья упрекнут вас в невежливости.

– Мне наплевать на их мнение, – заявил Михаил Борисович. – Для меня важно то, что думаете об этом вы!

Странный огонек блеснул в глазах Марии. Очевидно, она всей душой надеялась, что невестка не воспротивится плану. Софи сочла Марию слишком возбужденной для девушки, утверждающей, будто она питает отвращение к светской жизни. Нет ли за этим какой‑то тайны?

– Пригласите, кого пожелаете, – сказала Софи. – Я буду рада познакомиться с местными помещиками.

Мария опустила глаза. Николай улыбнулся жене, словно поблагодарил за поддержку. А Михаил Борисович с радостью произнес:

– Если вы согласны, то, по‑моему, 23 сентября – подходящее число.

После десерта он велел принести ему бумагу, чернила, перо и тут же, за обеденным столом, составил список приглашенных на облаву волков.

Прискакав первым на поляну, Николай слез с коня и бросил клич, означающий сбор. Вокруг него, насколько хватало глаз, шелестели ветки рыжей, желто‑зеленой и золотистой листвы. После дождя стволы деревьев блестели будто покрытые лаком. Ковер опавших листьев покрывал землю. Было условлено, что приглашенные соберутся в этом месте, оставят здесь своих лошадей и пешком доберутся до места охоты на опушке леса. Цокот быстрой скачки был уже слышен. Николай видел, как один за одним на тропинке появились: его отец, сидевший на энергичном Пушке, покрасневший, запыхавшийся Вася в шапке, сдвинувшейся на ухо, огромный Башмаков, ехавший верхом по‑английски, Владимир Карпович Седов, морской офицер в отставке, живший в восьми верстах отсюда, Мария в черной амазонке и шапочке с павлиньим пером, Елена, старшая дочь госпожи Волковой, опасно сидевшая в седле, маленький, щупленький и сморщенный граф Туманов, а также другие всадники, все – соседи… Дамы и дети ехали в экипажах. Когда Николай увидел в одной из открытых колясок свою жену и Дарью Филипповну, он почувствовал, как сердце его сжалось слегка. Сидя рядом, женщины мило беседовали. Софи была в накидке жемчужно‑серого цвета из гроденатля, отделанной двойной темно‑серой атласной шнуровкой. Очень изящный сиреневого цвета капор прикрывал ей лицо. Дарья Филипповна набросила на плечи кашемировую шаль, а на голове у нее красовалась странная шляпка с зеленым султаном, надвинутая на лоб до самых глаз. Николаю не понравился столь импозантный головной убор, но он утешил себя, вспомнив, что не был знатоком моды. У него еще не было возможности спросить Софи, каково ее мнение о госпоже Волковой. Однако, глядя на них, сидящих рядом, одну, зрелую и сильную, внешне спокойную, и другую, молодую, хрупкую, с пылким взглядом, он находил, что они слишком удачно дополняют друг дружку, чтобы не стать подругами. Свежесть утра придавала ему веселое настроение. Он подошел к дамам, чтобы помочь им выйти из коляски.

– Какая чудесная прогулка! – неуверенным голосом по‑французски произнесла Дарья Филипповна.

– Да, – по‑русски подхватила Софи. – Даже если мы не увидим ни одного волка, останется приятное воспоминание.

– Вы их увидите! – ответил Николай. – Я вам это обещаю! Наши крестьяне их обнаружили, окружили и ждут лишь сигнала, чтобы начать облаву.

Конюхи подтянули лошадей. На поляну высыпало много народу. В гуле болтовни возвышался голос Михаила Борисовича, отдававшего приказы. Крепостные девушки переходили от одной группы к другой, предлагая дамам шкатулку с расческами, щетками, булавками и ароматной водой для тех, кто пожелал бы поправить туалет. Софи спросила у Николая, кем был гость лет тридцати с тонкими губами и длинным носом, который подошел к Марии, обменялся с нею парой слов и удалился твердой походкой.

– Это Владимир Карпович Седов, – ответил Николай. – Странный человек, одинокий, заносчивый, необщительный. Он мог бы сделать блестящую карьеру в морском флоте, но из‑за какой‑то, я не знаю какой, скверной истории ему пришлось подать в отставку и удалиться в свое имение.

– В свое крохотное имение! – подхватила Дарья Филипповна. – У него всего двести душ. И я бы не удивилась, если б оказалось, что по меньшей мере половина из них заложена.

– Интересно, на что же он живет! – заметил Николай.

– На долги! – пояснила Дарья Филипповна. – И кроме того, говорят, что он торгует хорошенькими девушками из крепостных. Он обучает их манерам, французскому языку, пению, живописи, всякого рода занятиям, которые нравятся мужчинам…

Николай расхохотался, да так по‑мужски громко, что это рассердило Софи.

– И как только хорошо подготовит девушек, – продолжила Дарья Филипповна, – он продает их очень дорого. Мне рассказывали о некоей Дуняше, за которую он получил пятьсот рублей.

– Может быть, это сплетни! – усомнилась Софи.

– Нет дыма без огня!

– В деревне самые слабые огоньки чреваты густым дымом!

– Господи, какая вы странная! – воскликнула Дарья Филипповна. – Возражение – чисто парижское!

И, наклонившись к Софи, она очень быстро добавила:

– Посмотрите… видите, как мой Вася ухаживает за вашей Марией!.. Знайте, он без ума от нее с самого детства!.. Вася, конечно, ни за что на свете не признается в этом, но я, его мать, читаю в душе сына, как в открытой книге!.. Ну разве они не прелестны вдвоем!.. Но не будем громко озвучивать то, чего желает наше сердце, лукавый может услышать это и помешать нам!.. А вот и наш дорогой граф Туманов с женой!.. Мне кажется, вы с ними знакомы!.. Необыкновенно милые люди!..

Софи отметила, что Вася разговаривал с Марией очень почтительно, а девушка слушала его плохо, с недовольным видом и нервно теребила свою юбку хлыстиком. Совершенно очевидно, ухаживания юноши были ей неприятны. Вдалеке раздались крики загонщиков и яростный лай. В своре гончих было несколько легавых собак, принадлежавших соседним помещикам, а также несколько паршивых и злобных деревенских псов.

– Господа! – крикнул Михаил Борисович. – Пора! Давайте займем наши места!

Мужчины откланялись и отошли от дам. У всех были ружья через плечо и ножи на поясах. Даже у прихрамывающего и нескладного графа Туманова болтался длинный кинжал у ноги.

– Нам нечего опасаться, если мы останемся здесь? – вдруг встревожившись, спросила Дарья Филипповна.

– Абсолютно нечего! – ответил Николай. – Загонщики гонят волков на противоположную сторону леса. К тому же мы оставим с вами несколько мужиков и одного стрелка для вашей защиты.

– Я бы очень хотел стоять на страже, – сказал Башмаков.

Дарья Филипповна лично поблагодарила его. Все остальные охотники удалились. Дамы присели на стволе срубленного дерева, чтобы поговорить о недомоганиях, моде и случаях. Дети затеяли игру в жмурки на поляне. Иногда чья‑нибудь мать поднимала голову и говорила:

– Остерегайтесь волков! Не потеряйтесь среди тропинок!

Хор послушных голосов отвечал:

– Хорошо, матушка… да, да, тетенька…

Всерьез играя роль защитника, Башмаков обнюхивал воздух, вращал глазами и подбрасывал то и дело ружье в руках. Вдруг разговоры смолкли, игры прекратились, привязанные лошади навострили уши. Голоса крестьян и лай собак, усиленные лесным эхо, казалось, доносились со всех сторон одновременно. Слышны были даже удары дубин загонщиков, бивших по стволам деревьев, чтобы испугать волков. Прозвучало несколько отдельных выстрелов.

– Сохраняйте хладнокровие, дамы, – сказал Башмаков. – Эхо обманчиво.

Его черные усы большинству внушали доверие. Софи огляделась, взглядом ища Марию, но не увидела ее. Встревожившись, она вернулась к коляске и спросила кучера, не видел ли он молодую барыню.

– Они пошли туда, – ответил он, рукой указав на просеку, утопающую в зарослях папоротника.

– Совсем одна?

– Да, барыня. Это неосторожно!

Сделав несколько шагов в упомянутом направлении, Софи позвала: «Мария! Мария!», не дождалась ответа и продолжала идти молча, сдерживая дыхание. Она не смогла бы объяснить, почему замолчала. Ею руководила интуиция. Вскоре до нее донесся шепот. Она остановилась.

– Оставьте меня! Оставьте! – прозвучал голос Марии.

Интонация была умоляющей. Захрустели ветки. В зарослях послышался шум борьбы. Софи бросилась вперед, пробилась сквозь стену папоротника и увидела стоявших лицом к лицу Владимира Карповича Седова и Марию. Он держал ее за запястья и пытался прижать к груди. Отбиваясь от него, девушка уронила шляпку. Лицо ее побледнело, исказилось. Прядь волос упала на щеку. Движимая возмущением, Софи подняла хлыстик, который уронила девушка, и ударила им по руке Седова.

– Отпустите ее! – закричала она. – Подите прочь!

Он разжал пальцы, отступил на шаг назад, и на его лице появилось саркастическое выражение. Вмешательство молодой женщины, видимо, позабавило его больше, нежели смутило. Мария закрыла лицо руками.

– Ну же! Чего вы ждете, сударь? – снова заговорила Софи. – Уходите! Уходите!

Последнее слово замерло у нее на губах. Она вытаращила глаза, и сердце у нее упало. Прямо перед нею, вдоль тропинки бежал заросший серой шерстью волк с хитрой мордой. Вытянув шею, открыв пасть, он не торопясь семенил, будто пританцовывал слегка, и ничуть не опасаясь, что его настигнут охотники. Ружье Седова стояло у пня. Вытянув руку, он схватил оружие за дуло, очень неловко. Но не успел приложить его к плечу, как слева раздался выстрел. Волк отскочил в заросли. Сухо грянул другой выстрел. Раздался крик Башмакова:

– Я попал в него!

Справившись с волнением, Софи взглянула на золовку. Девушка как будто не сознавала, какой подвергалась опасности. Взгляд ее блуждал. Щеки порозовели вновь. Неподалеку от нее стоял, улыбаясь, Седов, он был хладнокровен, равнодушен, заносчив. Кусты раздвинулись, и появился Башмаков, громогласный и жизнерадостный спаситель.

– Так что? Вы заснули, Владимир Карпович? – сказал он. – К счастью, я совершал обход!.. А если б я тут не оказался!.. Роскошный зверь!.. Пошли посмотрим на него!..

Софи и Мария последовали за ним. Седов воспользовался случаем, чтобы исчезнуть. На поляне потрясенные дамы окружили двух неосторожных женщин:

– Какое безрассудство так далеко уходить! Когда мы услышали крики, выстрелы, то боялись самого худшего!

При этих людях, окруживших их, Софи не смогла расспросить золовку, как того хотела. Дарья Филипповна протянула девушке флакон с солью.

– Вдохните, вам станет лучше после страха, которого вы натерпелись!

– Я не испугалась, – ответила Мария.

Вернулась группа крестьян, они за лапы тащили туши волков. Зверей уложили в ряд на землю. Некоторых добивали ножом. Их шерсть была залита алой кровью. Собаки, виляя хвостом, тыча мордой в землю, бегали вокруг. Возбужденные запахом лошади ржали и тянули повода. Чуть позже прозвучал рог, и охотники вернулись к месту сбора.

– На моем счету два зверя! – сообщил Николай, подходя к Софи.

Он светился детской радостью. Когда Дарья Филипповна рассказала ему об опасности, которой избежали его жена и сестра, Николай испугался, стукнул кулаком по лбу и сказал:

– Боже мой! Подумать только, что могло случиться! Молодец Башмаков! Я должен отблагодарить его!..

Сам Михаил Борисович похвалил Башмакова за быстроту его вмешательства и удивился, что Седов до такой степени утратил осторожность.

– Я собирался выстрелить, когда месье решил, что ловко опередит меня, – заявил Седов. – Впрочем, охотно признаю, что у меня получилось бы не лучше, чем у него.

Это замечание, произнесенное резким тоном, вызвало неловкость у присутствующих. Непорядочность Седова пробудила сильное раздражение у Софи. Ей пришлось сдержаться, чтобы не разоблачить его при всех. Но Михаил Борисович уже приглашал своих гостей полюбоваться картиной охоты: семнадцать волков! Ничего особенного в этом не было. Вороны смело расселись на самых высоких ветвях. Другие с карканьем кружились в небе.

– А теперь, – сказал Михаил Борисович, – мы возвращаемся домой. Надеюсь, эта облава разожгла вам аппетит!

Гости отдали честь обильному обеду, который начался с обильных закусок и продолжился раковым супом, дичью с приправой из зелени и огромными фаршированными гусями. Возбужденные водкой, сотрапезники болтали по‑французски и по‑русски. Сидевший у дальнего края стола месье Лезюр время от времени отпускал какую‑нибудь шутку, над которой сам первым и смеялся. Николай одновременно уделял внимание двум своим соседкам: справа – графине Тумановой, слева – Дарье Филипповне, с очевидным предпочтением последней. Вася тщетно пытался заинтересовать Марию своими воспоминаниями о Геттингене. Седов ни с кем не разговаривал, ел нехотя и на все взирал критическим взглядом. Побагровевший и довольный, Михаил Борисович вынужден был кричать, чтобы его услышали Туманов и Башмаков, обсуждавшие и сравнивавшие достоинства своих собак. Дети, сидевшие за другим столом в гостиной, болтали как сороки. Двадцать слуг бегали по всем направлениям, сталкивались, обгоняли друг друга с обезумевшим видом, словно им было велено затушить пожар, а у них не хватало ведер. Софи с нетерпением ждала, когда обед закончится.

В половине четвертого встали из‑за стола. Свободные комнаты в усадьбе были обставлены как спальни, чтобы гости могли отдохнуть после обеда. Как обычно, неутомимые господа задержались в гостиной, чтобы покурить. Дамы, более хрупкого здоровья, удалились. Им не терпелось сбросить обувь и расшнуровать корсеты. Поскольку кроватей оказалось недостаточно, дети легли на матрацы, разложенные на полу.

Разместив всех гостей, Софи постучала в дверь золовки. Девушка открыла ей, но с недовольным выражением лица. Тяжелая белокурая коса свисала с ее плеча. Она уже сняла свою элегантную амазонку и осталась в белой кофте и белой юбке.

– Чего вы хотите? – спросила она.

– Поговорить с вами, – ответила Софи, входя.

Мария снова легла в кровать, закинув руки за голову, сложив ноги. Софи села у ее изголовья и прошептала:

– Этот человек, Мари, я не понимаю его дерзости! Как он осмелился?..

– А вы, как вы осмелились? – воскликнула девушка, задрожав от негодования. – Зачем вы вмешались?

На секунду удивившись, Софи мягко произнесла:

– Но, Мари, он пытался поцеловать вас, а вы его отталкивали, отбивались…

– Вам надо было лишь представить мне возможность вырваться… и не… и не появляться перед нами с видом гувернантки, словно я – маленькая девочка, за которой вы обязаны присматривать!..

Этот буйный протест заставил Софи изменить тактику.

– Я не знала, – сказала она, – что этот человек так дорог вашему сердцу!

Мария вскинула голову с вызывающим видом:

– Он вовсе не дорог моему сердцу, как вы говорите!

– Проще говоря, вы любите его!..

– Нет.

– Тогда почему вы сожалеете, что я помешала ему обнять вас?

Мария умолкла, замкнувшись в себе.

– Не думайте, главное, что я осудила бы вас, если бы вы питали какие‑то чувства к месье Седову, – дипломатично продолжила Софи. – У него прекрасная осанка, опыт, обаяние…

– Это ужасный человек! – пробормотала Мария.

– Вы достаточно хорошо его знаете?

Девушка не ответила. Наверняка после взрыва недоверия она боролась с желанием излить кому‑нибудь душу. Ее тайна так угнетала ее, что на лице девушки запечатлелось физическое страдание. Наконец, она прошептала:

– Нет. Я его едва знаю. Он приходил к нам в дом всего пять или шесть раз. Но при каждой встрече ухитрялся провести несколько минут наедине со мной. И я ничего не делала, чтобы избежать этого.

– Сколько вам было лет, когда он обратил на вас внимание?

– Пятнадцать. Это было в день моего рождения. Он увел меня в сад и поцеловал. Я как обезумела. И никому об этом не рассказала. Затем я не видела его в течение двух лет.

– А теперь?

– Сегодня он впервые приехал… с Рождества! Прошло девять месяцев! Он, конечно, исчезнет опять и надолго. Может быть, навсегда. Он не любезничает со мной. Просто развлекается. Я ненавижу его. Но если он когда‑нибудь вернется, я не смогу перед ним устоять… Как вы это объясните?

Она опустила голову и заплакала. Софи погладила затылок девушки:

– Ну! Ну! Ничего тут нет страшного!

– Есть. К тому же я была злой с вами! Он делает меня злой!.. Что со мной будет?

– Вы его забудете, – сказала Софи. – Я помогу вам в этом.

Мария бросилась в ее объятия. Ощутив тяжесть этой разгоряченной головы у себя на плече, Софи подумала о сокровенной жизни золовки, которую она считала такой простенькой девушкой, а теперь вдруг узнала, что ее жизнь полна наваждений, страхов, угрызений совести, желаний, мечтаний. Они долго простояли, прижавшись друг к другу, и обменивались мыслями, не произнося ни слова.

Шумы в доме, стихнувшие во время отдыха, постепенно возобновлялись. Хлопали двери, в коридоре, в саду, во дворе перекликались веселые голоса.

Николай пришел за Софи и Марией от имени двоих гостей, собиравшихся откланяться.

Софи бросила взгляд на девушку и спокойно сказала:

– Мария устала. Я одна пойду.

Когда она вышла на крыльцо, слуги привели коней. Башмаков поцеловал руку Софи и произнес несколько комплиментов на таком странном французском, что она не разобрала ни слова. Седов ей ничего не сказал, склонился перед Софи и, выпрямившись, долго смотрел на нее, как будто призывая ее исправить зло, которое совершил. После их отъезда Софи спустилась по ступенькам и обернулась. Мария у окна своей комнаты взглядом провожала двух всадников, углубившихся в аллею.

В столовой слуги уже готовили к чаю стол, с разнообразными ликерами, засахаренными фруктами и пирожками, обсыпанными тмином и маковыми зернами. Дамы уверяли, что они не проголодались, но вынуждены были смириться, уступив настойчивым уговорам Софи. Мужчины, поощряемые Михаилом Борисовичем, выпили еще, хозяин сопровождал каждый бокал особым тостом. Разливая вино по второму разу, он говорил: «Муж и жена – два сапога пара»; в третий раз наполняя бокалы: «Бог любит троицу»; в четвертый: «У дома четыре угла»; в пятый: «На руке пять пальцев», и так далее. Николай рассмешил Дарью Филипповну, рассказав ей тихим голосом, как во время облавы чуть не застрелил графа Туманова, который на четвереньках что‑то искал в зарослях. Его замечания доставили ей с виду такое удовольствие, что он готов был весь вечер беседовать с нею! Когда угощение закончилось, все вернулись в гостиную. Именно в этот момент опять появилась Мария, она была бледна, но улыбалась. Дарья Филипповна бросилась к ней. Как она чувствует себя после таких волнений? Удалось ли ей немного отдохнуть? Вася стоял за спиной матери и с явным интересом слушал то, что она говорила, словно, не осмеливаясь высказываться сам, поручил ей выразить его мнение. Николай отвел Софи в сторону и признался, как был тронут добрым отношением госпожи Волковой к его сестре. Волновавший его вопрос сорвался с губ:

– Как ты ее находишь?

– Кого?

– Дарью Филипповну! Она замечательная женщина, не правда ли?

– С какой точки зрения?

Обезоруженный, он пробормотал:

– Ну, не знаю… Она изысканна, обаятельна, добра, по‑матерински заботлива…

– Изысканна – нет, – сказала Софи, – обаятельна – это зависит от вкуса; добра – мне трудно в это поверить; по‑матерински заботлива – бесспорно!

Не в силах разобраться, какая доля насмешки, а какая искренности заключалась в таком ответе, он прошептал:

– Я думал, что ты могла бы подружиться с нею.

Удивление, сверкнувшее в глазах Софи, окончательно обескуражило его.

– Зачем тебе понадобилось, чтобы я сделала эту женщину моей подругой? – сказала она. – У нас нет ничего общего. Меня она не интересует, и сомневаюсь, что я интересна ей.

Николай понял, что настаивать было бы неосторожно. Но он удивился, что такой близкий ему человек, как Софи, придерживается столь отличного от его собственного мнения относительно достоинств Дарьи Филипповны. Ливрейный лакей прервал их разговор, объявив, что ужин подан.

Михаил Борисович предложил руку госпоже Тумановой и повел ее к столу. Он был раздражен, потому что из всех присутствующих только граф и графиня не сделали ему комплимента по поводу его снохи. Не собираются ли они уехать, так и не сказав ему, подобно другим, что она ослепительно изящна, что ее французский акцент, когда она говорит по‑русски, очарователен, что она восхитительно одевается, и еще тысячу приятных слов в том же духе? Если они поступят так с нею, он больше никогда не пригласит их к себе. С его точки зрения, достоинства Софи бросались в глаза. Он оглядывал всех своих гостей, но видел только ее. Ужин, полугорячий, полухолодный, был спрыснут изобилием вин. Когда подали мелкую дичь, графиня Туманова, наклонившись к Михаилу Борисовичу, прошептала:

– Истинное чудо!

Поначалу он решил, что графиня говорит о перепелке, чьи лапки она только что с таким упоением грызла, обсосав их до костей, но гостья уточнила:

– Ваша сноха – истинное парижское чудо!

Он напыжился от удовольствия. Позже, выходя из‑за стола, граф Туманов, в свою очередь, сказал ему: «Ваша сноха – настоящее чудо Парижа!» Вероятно, супруги сговорились, выбрав это выражение.

Ночь приближалась, и Михаил Борисович предложил гостям остаться до утра под его кровом. Но они заявили, что ночь хороша и лучше уехать. Софи в душе испытала облегчение. Этот длинный день в обществе измотал ее. Все вышли на крыльцо.

Коляски были заложены. Шестеро крестьян, которых Михаил Борисович высокопарно называл лакеями, сидели на упряжных лошадях. Со смоляным факелом в руке они должны были сопровождать путешественников до дороги. В пучках танцующих лучей мелькали тени гостей и слуг. Женщины целовались на прощание. Дети дремали стоя, их карманы были набиты конфетами и фруктами. Собаки, прибежавшие из служебных строений, боязливо приближались к хозяевам и, помахивая хвостами, выпрашивали ласку. Закончив с обменом любезностями, каждая семья садилась в свой экипаж.

– Да хранит вас Господь! – крикнул Михаил Борисович.

Весь обоз пришел в движение. Когда коляска Волковых проезжала мимо Николая, в свете факела он увидел, как Дарья Филипповна улыбнулась ему, глядя своими алмазно‑чистыми глазами, и помахала бледной ручкой, перед тем как исчезнуть в ночи.

Наступила зима с ее снежными вихрями, занесенными дорогами, заунывной тишиной и сверкающим морозом. Жизнь семьи сосредоточилась в старом доме с двойными законопаченными окнами и потрескивающими от жара изразцовыми печками. И Софи казалось, что она отправилась в долгое путешествие на корабле, загруженном припасами на долгое плавание. Отрезанные от окружающего мира, уединившиеся в снежной пустыне, обитатели Каштановки продолжали существовать, полагаясь на запасы продовольствия и свои чувства. В усадьбе регулярно, в монотонные дни, чистили дорогу. Прибыл пакет из Франции. В нем, в качестве литературного дара, находились лишь «Жан Сбогар» Шарля Нодье, «Опыт о безразличии в вопросах религии» Ламенне и несколько старых журналов, из которых следовало, что либералы добились успеха на сентябрьских выборах, что Людовик XVIII очень устал, что женские шляпки увеличились в размерах и их украшали перьями марабу, лентами, бантами из крепа, а мужчины носили сюртуки орехового цвета и жилеты из собачьей шерсти.

Когда позволяла погода, Николай ездил в клуб или к Волковым, чтобы увидеться с Васей. Нередко и Вася наносил ему визит. Их дружба крепла на фоне праздности. Их взгляды совпадали в том, что касается преклонения перед французскими конституционными теориями и немецкой романтической поэзией. Всякий раз, услышав, как они спорят, Софи поражалась их настойчивому желанию переживать идеи, относительно которых и тот и другой давно пришли к согласию. Лучше узнав Васю, она не стала ценить его больше. Признавая, что он образован, честен и хорошо воспитан, Софи находила какую‑то слащавость в его лице и голосе и становилась несправедливой по отношению к нему. Как женщина, она понимала Марию, которая убегала, как только он появлялся.

В последнее время девушка заметно сблизилась со своей золовкой. И хотя между ними больше никогда не заходила речь о Седове, Мария была явно довольна тем, что теперь не одна хранит свой секрет. Она любила ездить в санях и Софи по деревням поместья: в Крапиново, Черняково, Шатково, Дубиновку – все они были одинаковы. Скрючившись в своих избах, словно в берлогах, мужики жили как звери во время зимовки. Оберегая тепло и скупясь на жесты, они редко выходили, не проветривали избы и работали на дому – вырезали миски из дерева, плели лапти или корзины, готовили снасти для рыбной ловли. В Шатково юный Никита добился успехов в правописании. Софи больно было смотреть, как он плохо живет, как скудно питается, как бедно одет, да еще у него отец – грубое животное, и мачеха, лицо которой светилось глупостью. У подростка на лбу остался шрам.

Дата добавления: 2015-06-04