Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Часть I 8 страница




– Вы полагаете, что эти приговоры будут приведены в исполнение? – спросила она.

– По последним известиям, император позволил себе роскошь слегка смягчить их, – ответил Костя. – Используют только кнут.

– Я не понимаю, почему такой жесткой была реакция государя, – сказал Николай.

– Пойми, это лишь доказывает, как он встревожен! – заметил Костя. – Бывший воспитанник Лагарпа живет, страшась идей, которые проповедовали энциклопедисты. Стоит группе людей поднять голову, как Александр усматривает в этом акте независимость проявления духа зла. Ему кажется, что задача христианского монарха состоит в том, чтобы следить, как бы абсолютная власть, проявление божественной воли, не оказалась где‑нибудь под угрозой. Революции в Италии и Испании выводят его из себя. Аракчеев во внутренней, Меттерних во внешней политике подталкивают его в нужных им направлениях. Он мечтает стать полицмейстером всей Европы. Отсюда до того, что наши полки будут вынуждены наводить порядок повсюду, где народ восстает против своего правительства, совсем недалеко! Незачем говорить тебе, что эта глупая политика привлекает многих сторонников нашего дела!

– Да! Да! – вздохнул Николай. – Мне кажется, я уже не узнáю нашего маленького «Союза во имя Добродетели и Истины», если окажусь на одном из ваших собраний.

– Ты не узнáешь его прежде всего потому, что этот союз практически прекратил свое существование! – сказал Костя.

Николай вскочил на ноги:

– Что ты хочешь сказать? Вы же не распустили его?

– Именно так, – ответил Костя. – Точнее, нас поглотила ассоциация поважнее: «Союз благоденствия».

– О! Я могу дышать! – сказал Николай.

Он снова сел у печки и добавил:

– Надеюсь, я еще – один из ваших!

– Успокойся, – продолжил Костя. – В «Союзе благоденствия» все тебя знают. Даже те, кто никогда не встречался с тобой.

– И каковы направления деятельности этой новой ассоциации? – спросила Софи.

– Там представлены все направления, – ответил Костя, – я хочу сказать: все либеральные направления. Николай Тургенев и Никита Муравьев, которые играют решающую роль в Северном обществе, – умеренные республиканцы. Пестель, практически возглавляющий Южное общество, – сторонник жестких мер. Если это разногласие сохранится, мы отделимся от него и продолжим наше дело, не прислушиваясь к нему.

Софи мягко перебила его:

– У вас есть представление о характере вашей деятельности?

– Не совсем! – признался Костя. – Мы решили, что надо делать, когда представится случай.

– Боюсь, как бы вам не пришлось долго ждать, – сказала Софи. – Я начинаю узнавать русский народ. Быть может, он поднимется против господина, который пожелает навязать ему выращивание картофеля, но никогда – против царя, помазанника Божия. Вы не заставите массу ваших сограждан взяться за оружие из‑за проблем управления!

– Мы об этом даже не думаем! – парировал Костя. – Революция будет делом элиты. Народ воспользуется ее завоеваниями, не принимая участия в борьбе за них и даже, по сути, не желая их?

– Разве не опасно строить счастье людей таким образом – с позиций властолюбия и отстраненности? Во Франции те, кто борется против монархии, понимают, что их поддерживает значительная часть общественного мнения. У вас образованные умы увлекаются идеями свободы, национальной независимости и независимого правосудия, но при столь быстром движении к прогрессу за ними не идет основная часть нации, которая плохо разбирается в этих проблемах. Спросите же у Николая, кто во Пскове интересуется подобными вопросами? Самое большее три или четыре человека! Отсюда проистекает очень важная данность. В России существуют два народа, один вознесен на вершину цивилизации, другой – едва вырвался из дикости. И чаяния этих двух народов несовместимы. Что кажется необходимым одному, было бы вредно для другого, то, чего страстно желает один, второй отвергает, как нечто чуждое его вере и традициям! Главное, не следует предлагать России французское, английское или американское лекарство! Страна погибнет от подобного насильственного лечения!

Замечания жены чрезвычайно сердили Николая, особенно потому, что он чувствовал, насколько она права. Со своим по‑французски язвительным умом она мешала пылкой и сбивчивой беседе, которая могла состояться у него с другом, как у мужчины с мужчиной.

– Оставь же! – сказал он. – Нам все это известно! Несмотря на европейские прецеденты, наша революция будет оригинальной, уникальной в мировой истории, клянусь тебе!

– Я тоже в этом убежден! – подхватил Костя. – Впрочем, момент истины приближается. Он ощущается по многим признакам. В Санкт‑Петербурге самые спокойные люди начинают волноваться! Молодые голодные чиновники тайком сочиняют проекты конституции! Подрывные стихи передают из рук в руки! Бедняга Пушкин в настоящее время расплачивается ссылкой на Юг за преступление, состоящее в написании замечательной оды «Вольность» и нескольких других маленьких, довольно забавных вещиц. Нашего друга Степана Покровского заподозрили в авторстве эпиграммы на Аракчеева. Полицейские отпустили его после допроса за неимением доказательств. Даже при нас он отрицает, что стихи написаны им, но я уверен, Степан лжет! Розников же, напротив, не очень скомпрометировал себя: он по‑прежнему адъютант генерала Милорадовича. И этот красавец Ипполит хвастлив, честолюбив и глуп, как никогда!..

Николай жадно слушал его речь. Глядя на Костю, он представлял себе весь Санкт‑Петербург, шумящий тысячью голосов, сверкающий тысячью огней. Возможно ли, что и он тоже жил прежде в столице, а теперь вынужден довольствоваться скучным провинциальным обществом?

– Кстати, – сказал Костя, – мы недавно принимали юношу, который утверждает, что знаком с тобой: Васю Волкова.

У Николая сильно забилось сердце, и он пробормотал:

– Так оно и есть… Я с ним часто встречался.

– Он мил, но неинтересен, – заметил Костя.

Николай бросил взгляд на Софи. У нее хватило хорошего вкуса, чтобы не обнаружить удовольствия, которое без сомнения доставило ей эта нелестная оценка.

– Не думай так, – подчеркнуто серьезно произнес Николай. – Вася – пылкая натура. Вы можете использовать его для самых опасных поручений.

– Тем лучше! Тем лучше! – пробурчал Костя, проглатывая бокал сливовой водки. – Замечательный напиток! Как здесь спокойно, тихо! Подумать только, ведь я мог когда‑то отсоветовать тебе уезжать! Теперь я понимаю, что вы укрылись в деревне! Санкт‑Петербург отвратителен! Туман, дождь, снег, мундиры, страх… Ух!.. В Каштановке вы – хозяева своей судьбы. Живете, как вам вздумается! Как в раю!

Николай из гордости не осмелился возразить, а Софи стала рассказывать, как проходят их дни: обеды в семейном кругу, шахматные партии, прогулки по лесу, чтение, поучительные беседы с крестьянами, заботы об имении… Это была идиллическая картина. Может быть, она и вправду такой видела жизнь, которую вела с мужем в Каштановке. Он позавидовал ее способности приукрашать повседневную реальность.

– Даже если бы у нас и были средства для того, чтобы вернуться в Санкт‑Петербург, – сказала она, – я предпочла бы по‑прежнему жить здесь просто и с пользой вместо того, чтобы снова развлекаться в гостиных!

Николаю показалось, что он слышит, как в замке зазвенел ключ: заперто, закрыто! Да еще этот дурачок Костя одобряет Софи, задирая свой длинный нос:

– Браво! Хорошо сказано, мадам!

К счастью, в дальнейшем он вернулся к более увлекательным темам:

– Я – живая газета. Назовите мне любого известного в Санкт‑Петербурге человека, и я расскажу вам о нем нечто забавное. Но сначала найдите мне выпить!

Салям алейкум! – произнес Николай.

При этом воспоминании он ощутил, как горечь подступила к его горлу.

– Расскажите нам, что играют в театре! – попросила Софи.

– Кто новая любимица поклонников балета? – спросил Николай.

И подумал: «Мы задаем ему вопросы провинциалов». Но ни за что на свете он не отказался бы от этих расспросов. Надо было воспользоваться горожанином, вытрясти его, выжать весь возможный сок, прежде чем отпустить в дорогу. Минуты текли, а Костя все говорил, сидя в желтом свете лампы с бокалом в руке. Софи слушала его с очаровательным вниманием. Изразцовая печка погасла. Ночная свежесть проникла в комнату. Снежная буря утихла. Собака выла на луну. Ночной сторож обошел дом, жужжа трещоткой. В два часа утра Костя сказал:

– Мне все‑таки надо бы прилечь!

Николай и Софи проводили гостя в приготовленную для него комнату.

На следующий день все семейство усаживало его в сани. Николай расцеловал друга напоследок. Лошади рванули по снегу и помчались, гривы их развевались на ветру, и звенели колокольчики. Рука Кости долго летала над синей повозкой. Затем упряжка исчезла, скрывшись за поворотом. Николай оперся плечом о колонну у входа.

– Когда я увижу его опять! – тихо произнес он.

Софи взяла его за руку, и они вернулись в дом.

 

 

6 января 1821 года вся семья отправилась на берег реки, чтобы присутствовать на обряде освящения воды. Жители трех деревень собрались на заснеженном откосе. Плотно укутанные мужчины и женщины были похожи на ворон, распушивших свое оперение. Колокола маленькой церкви в Шатково звонили под пепельно‑серым небом. Между берегами, на расчищенном льду, стояло что‑то вроде беседки, укрепленной на четырех кольях, поддерживающих кровлю из еловых веток. Под нею в ледяной корке крестьяне прорубили большое отверстие. Отец Иосиф в серебристой ризе возвышался над черным потоком и совершал водосвятный молебен. Пар, валивший от его бороды при каждом слове, был ненамного слабее дымка, распространявшегося от кадила, которым размахивал дьякон. Хор крестьян исполнял очень красивые церковные песнопения, слова которых Софи не очень хорошо понимала. Наконец наступил момент погружения креста. Когда он ушел под воду, все перекрестились. Крестный ход, высоко поднимая хоругви и иконы, вернулся в церковь по снежной тропе. Теперь, согласно обычаю, самые отважные мужики должны были окунуться в воду. Считалось, что купание такого рода не могло повредить православному. Несмотря на такую убежденность, желающих искупаться было немного. Мария предложила вернуться домой. Но Михаил Борисович не хотел пропустить зрелище. Подняв обе руки, он крикнул:

– Пять рублей тому, кто дольше всех продержится в воде!

Радостные возгласы были ему ответом.

– Как же вы можете поощрять такое, отец? – строго спросила Софи.

– А разве я не хранитель традиций? – со смехом ответил он. – Мои крепостные не одобрили бы моего безразличия к православным подвигам!

Николай поддержал доводы отца и предложил Марии и Софи сесть вместе с ним в сани, где им было бы теплее и лучше видно. Михаил Борисович забрался на облучок кучера, чтобы сверху наблюдать за всем семейством, и сказал:

– Закутайтесь хорошенько! Такой холод, что просто дух захватывает!

Несколько мужиков уже раздевались. Софи разглядывала троих из них: двух молодых, кряжистых и коротконогих, похожих друг на друга, как братья, и бородатого, тощего старика, который весь напрягся от нетерпения. Другой старик с большим животом подошел к ним. Поскольку присутствовали хозяева, все мужики замотали бедра материей.

– Готовься, Николай, – обратился к сыну Михаил Борисович, – ты будешь считать секунды!

Софи вытаращила глаза и невольно сжала руку Марии под пологом. Пятая обнаженная фигура протиснулась сквозь группу тепло одетых крестьян. Это был Никита, высокий и худощавый, с плоскими бедрами и недостаточно еще развитыми плечами, повязка из мешковины хлопала ему по заду и ляжкам. Он подскакивал на снегу и пригоршнями снега растирал себе грудь, чтобы усилить кровообращение. Кожа на его теле порозовела. Испугавшись такой неосторожности, Софи хотела крикнуть ему, чтоб он оделся и вернулся в дом, но сдержалась из страха, что ее рекомендацию плохо истолкуют.

Кто из присутствующих здесь лиц сможет понять материнскую заботу, которую оказывала она этому восемнадцатилетнему парню? Софи отвернулась от взгляда золовки, которая, как ей показалось, с иронией посматривала на нее.

– Начинайте! – выкрикнул Михаил Борисович.

Пятеро мужиков, ступая будто по кончикам иголок, приблизились к беседке, присели у края проруби и все вместе скользнули в воду. Николай начал громко считать:

– Один, два, три, четыре…

Посреди ледяного поля, как фрукты на скатерти, торчали теперь пять голов от уровня шеи. Эти головы кружились во все стороны, пыхтели, фыркали и ныли. Только у одного бородатого старика хватило сил пошутить:

– Вода как кипяток! Нельзя ли остудить ее немного?

Крестьяне из его деревни бурно подбадривали старика:

– Держись крепче, Максимыч! Дубленая кожа – самая крепкая!

Люди, болевшие за других купальщиков, в свою очередь драли глотки:

– Шевелись, Никита!.. Эй, Степан, представь, что ты в кровати с Дуняшей. Это согреет тебя! Вы хоть до дна‑то достаете?

– Да… Достаем! – ответил Максимыч. – Оно мягкое, как перина!.. Я часами стоял бы на нем… Брр!

– В этом году Максимыч опять выиграет! Посмотри, какой у него быстрый взгляд для такого возраста!

– Нет, победит Степан! Смелей, Степан! Стисни зубы, Степан!

– Агафон! Агафон! Он свеж и здоров, как огурец!

Николай невозмутимо продолжал считать:

– Шестьдесят два, шестьдесят три…

Признаки недомогания первыми обнаружили два брата, которые казались Софи такими выносливыми. Их отец, наклонившись к краю проруби, сказал тягучим голосом:

– Вылезайте же из воды, болваны! У вас губы дрожат на зубах!

Мужики вытащили их руками из воды, укутали в одеяло и протянули им стакан водки. Сразу после того толстый Агафон попросил пощады. Понадобилось шесть человек, чтобы довести его до берега. Надутое бледное тело Агафона было разукрашено фиолетовыми пятнами. Он шевелил языком, но не мог произнести и слова.

– Христос помилуй тебя! – простонала его жена. – В каком же виде ты возвращаешься ко мне? Что я буду делать с трупом? Прости меня, Господи, воистину воскресивший Лазаря, но я должна побить его!

И она стала отвешивать ему пощечины под одобрительный гомон окружающих женщин. Придя в себя, Агафон, в свою очередь, ударил жену по щеке. Этот обмен ударами сопровождался всеобщим громким смехом. Между тем в воде остались лишь старый Максимыч и Никита. Они смотрели друг на друга с вызовом и стучали зубами. Не выдерживая больше, Софи крикнула по‑французски:

– Остановите это смехотворное состязание! Они умрут от него!

– Никто и никогда еще не умирал от купания в день освящения воды, – заметил Михаил Борисович.

И прокричал:

– Я удваиваю ставку: десять рублей!

– Спасибо, барин! – пробормотал Максимыч, слегка наклонив голову. – Доброе слово согревает сердце верующего!

Его борода обросла сосульками. Верхняя губа задралась вверх, сильно перекосившись.

– Ну что, сдаешься, сопляк? – сказал он Никите.

Мальчишка молча покачал головой. Он, казалось, был еле жив, – лицо напряженное, глаза навыкате.

– Ты не прав, – продолжал Максимыч. – Если бы ты себя видел!..

– Двести девяносто два, двести девяносто три! – считал Николай.

– Двести девяносто четыре! – подхватил Максимыч.

Вдруг лицо его вытянулось, глаза округлились от ужаса. Он захрипел:

– Боже всемогущий! На помощь!

Никита помог спасателям вытащить Максимыча из воды. Затем, пока они уносили старика, чтобы растереть и одеть его, он сам вылез на лед. Тело Никиты было красным, словно сварилось до основания шеи. Он с трудом держался на ногах.

– Чертов Никита! – закричали мужики. – Он выиграл! Когда молодость вещает, старость голову склоняет!..

Один набросил ему покрывало на спину, другой растирал затылок льняной тряпкой, остальные тоже поддерживали его, поили водкой, подталкивали к саням барина.

– Оставьте меня! Я могу идти сам! – сказал Никита.

Софи увидела, как он пошел, спотыкаясь, с бессмысленной улыбкой на губах. Облегчение, которое она испытала, напоминало слабость. Михаил Борисович достал деньги из кармана и стал подбрасывать монеты на ладони руки, затянутой в перчатку. Но Никита не смотрел на деньги. С гордостью уставившись на Софи, он обращался к ней одной, посвящал ей свою победу. Вскоре он подошел так близко, что она могла рассмотреть капли замерзшей воды на кончиках его ресниц. Накидка плохо прикрывала голую грудь юноши. Посреди нее сверкал маленький нательный крестик. Голые ноги были засунуты в валяные сапоги. Он пыхтел, смеялся, при этом нижняя губа у него дрожала.

– Ты молодец! – сказал Михаил Борисович, вручая ему деньги. – Что ты будешь делать с этими десятью рублями?

– Куплю книги, бумагу! – не раздумывая, ответил Никита.

– Черт! Да ты хочешь стать ученым?

– Да, барин, – ответил он, – с вашего разрешения…

И он бросил взгляд на Софи, проверяя, хорошо ли ответил.

 

* * *

 

Целую неделю Софи не встречала Никиту в коридорах дома. Забеспокоившись, она спросила о нем Василису и узнала, что мальчишка заболел после своего подвига. Софи пошла навестить его в общую комнату. Тюфяки слуг мужского пола, числом штук двадцать, были свалены на день в углу. Две печки, высотой до потолка, обогревали помещение и усиливали запах людского дыхания и сапог. Никита лежал один, скрючившись, как охотничий пес, на убогой лежанке. Рядом с ним стояла кружка с водой, покрытая краюхой черного хлеба, и его старая балалайка. Софи склонилась над парнишкой и потрогала его лоб, который горел. Никита даже глаз не открыл.

– О! Ему уже лучше, – сказала Василиса, вошедшая следом за Софи. – Я даю ему отвары, сама их делаю. И каждый вечер Антип натирает ему спину щеткой. Через недельку он встанет.

Веки Никиты дрогнули. Сине‑фиолетовый свет стал лучиться сквозь ресницы. Он улыбнулся небесному явлению.

– Барыня! Барыня! – прошептал он. – Вы пришли!..

– Да‑да! – сказала Василиса. – Видишь, какое беспокойство ты причиняешь хозяевам! Разве это хорошо?

Поругивая Никиту, она укрывала его жалким покрывалом из серой шерсти. Софи хотелось поухаживать за ним самой. Движения этой женщины были такими резкими! Когда Василиса укладывала голову Никиты на кипу тряпок, из тюфяка выскользнула тетрадь. Софи быстренько подняла ее. Василиса заметила этот жест.

– Скажешь ему, что я взяла ее! – прошептала Софи.

И вышла из комнаты. У самой двери она столкнулась с месье Лезюром, который будто бы следил за ней с двусмысленной улыбкой на губах.

– Ваш свекор ищет вас, – сказал он.

– Зачем?

– Он хочет сыграть партию в шахматы, а вам ведь прекрасно известно, что теперь он не желает иметь никакого иного противника, помимо вас!

Софи совсем не хотелось играть в шахматы. Тетрадь Никиты слишком заинтересовала ее!

– Скажите ему, что я сейчас занята, – ответила она.

– Не могли бы вы сказать ему это сами? Он плохо примет меня, если я передам ему такое!

– Ваши опасения смехотворны! – сказала Софи, пожав плечами.

Каждый раз, когда месье Лезюр обращался к ней, она испытывала отвращение, доходившее до дурноты. Тот факт, что он ее соотечественник, заставлял ее быть вдвое строже по отношению к этому лысому и раболепному человеку. Длинный коридор, выложенный бревнами, соединял служебную постройку с хозяйскими покоями. Семеня по проходу рядом с Софи, месье Лезюр продолжал стенать:

– Да вы не представляете себе, какой он на самом деле, дорогая мадам! Он так изменился ко мне! Прежде я пользовался его доверием, был почти другом! Теперь же он не знает, что сделать, лишь бы удалить меня от себя и убедить, что я бесполезен в доме.

Он поднял на Софи взгляд, повлажневший от мольбы, и опять сказал:

– Вы приобрели большую власть над ним! Он так внимательно, и это справедливо, прислушивается к вашим аргументам! Не могли бы вы повлиять на него с тем, чтобы он изменил свое отношение ко мне?

– Я не имею на свекра того влияния, какое вы предполагаете! – ответила Софи.

– О! Напротив! – воскликнул месье Лезюр. – Я могу рассчитывать на вас, не так ли? И заранее благодарю!

Они вышли в прихожую. Софи поднялась в свою комнату. Месье Лезюр, стоя у лестницы, смотрел, как она исчезает, и испытывал ненависть. Подумать только, ведь он тогда радовался, думая, что она освежит парижским воздухом удушающую атмосферу в этом жилище! Что он обретет в ее лице союзницу против того, что задевало его в русских манерах! Что он мечтал о сговоре между ним и ею с целью офранцузить и подчинить себе семейство Озарёвых! Немного времени понадобилось ему, чтобы осознать свою ошибку. Софи так разочаровала его своими повадками, что теперь он отказывал ей в достоинствах француженки. С его точки зрения, она не была воплощением родины, которую он покинул тридцать лет назад, а представляла собой странную, изуродованную приходом санкюлотов и Бонапарта страну. Либеральные взгляды молодой женщины оскорбляли его. Он возмущался тем, что она заинтересовалась жизнью мужиков. И наконец, он не мог простить ей, что она завладела вниманием Михаила Борисовича. Для тех, кто помнил его непримиримым, грубым, несправедливым, восхищение, которым этот человек одаривал свою сноху, было печальным фактом, свидетельствующим о вырождении. «Пусть бы она уехала! Пусть уезжает со своим мужем!» – про себя повторял месье Лезюр. Успокоившись наконец, он вернулся в гостиную, где Михаил Борисович дремал, сидя в кресле у окна, затянутого инеем. Услышав шаги, он приоткрыл глаза и спросил:

– Ну?

– Я нашел мадам Софи у изголовья бедного Никиты! – сказал месье Лезюр. – В отношении этого юноши она обнаружила редкую преданность. Как только освободится, она придет к вам. А пока не хотите ли сыграть в шахматы?..

Михаил Борисович не снизошел до ответа. Взгляд его вновь обратился к виду за окном! О! Насколько месье Лезюр предпочитал этому безразличию прежние оскорбления, приступы гнева! Когда его высмеивали, третировали, он по крайней мере чувствовал, что живет. Нередко он испытывал даже смутное удовольствие, страдая от тысячи унижений и не имея права ответить ударом на удар. Со всем этим было покончено по вине молодой женщины!

– Не желаете, чтоб я прочел вам несколько страниц вслух? – вновь спросил он.

– Я хочу, чтобы вы оставили меня, – с досадой ответил Михаил Борисович.

Месье Лезюр поспешил удалиться.

После чего несколько дней продолжал следить за Софи и докладывать Михаилу Борисовичу о своих наблюдениях. Тот, делая вид, что не обращает никакого внимания на эти услужливые сплетни, каждый раз выслушивал их до конца. Таким образом он узнал, что Софи велела перевести Никиту в маленькую комнатку рядом с девичьей, что Василиса получила приказ застелить простынями постель больного и что к нему был приглашен доктор Прикусов. Впрочем, последнее сообщение подтвердила сама Софи. Тем не менее Михаил Борисович поморщился. Поступки снохи ставили его в неловкое положение. Когда доктор Прикусов доложил ему, что парень вне опасности, он показался себе смешным, поскольку вынужден был благодарить врача за заботы, оказанные крепостному. Что могло вызвать неблагоприятные толки в округе. Он сказал об этом Софи. Она согласилась с ним, да так изящно, что он был обезоружен. Чтобы объяснить свое поведение, Софи показала Михаилу Борисовичу тетради Никиты. Месье Лезюр встал за дверью кабинета, хотел услышать, что происходит. Он ожидал взрыва. Но разговор велся спокойно. Михаил Борисович заявил, что способности мальчишки поразили его. Вечером, за ужином, молодая женщина выглядела сияющей. Ее непринужденный, чуть ли не величественный вид привел в отчаяние месье Лезюра. У него оставалась одна надежда: что успех одурманит ее, она перейдет границу и потеряет все, желая все завоевать. Незадолго до Пасхи он попросил ее уделить ему время для беседы. И сделал вид, что тоже поражен успехами Никиты. Почему она не попросит Михаила Борисовича дать вольную этому интересному юноше и не отослать его в Санкт‑Петербург, чтобы продолжить учение? Совет удивил Софи. Она и не думала, что такое возможно.

– Почему же нет! – сказал месье Лезюр. – Я даже убежден, что свекор будет рад удовлетворить вашу просьбу!

– Благодарю вас, – ответила Софи. – Это действительно замечательная идея!

Месье Лезюр с трудом скрыл свое торжество: Софи не заметила ловушки. Отстаивая столь неприемлемый план, она рассердит Михаила Борисовича и откроет ему глаза на то, чем в действительности является: интриганкой, смутьянкой, республиканкой! И как бы не пропустить ссоры, которая неизбежно столкнет друг с другом эти две сильные личности!

Пасхальные торжества с их полуночной службой, традиционными лакомствами и визитами к соседям миновали. На этот раз Владимир Карпович Седов не приехал в Каштановку, и Мария, прождав его целый день, поднялась в свою комнату, чтобы поплакать. На следующий день, когда Михаил Борисович проснулся, отдохнув после обеда, Софи зашла к нему в кабинет. Выспавшийся, расслабленный, он принял ее с должной любезностью. Но стоило ей заговорить об освобождении Никиты, как он похолодел.

– Гоните эту мечту из вашей головки, дорогая Софи, – сказал он, устраиваясь в кресле.

– Почему, отец? – спросила она. – У вас столько крестьян! Что изменится, если этот покинет имение?

– Это вопрос принципа.

– Интересно послушать, что такое принцип в сфере крепостного права?

Взгляд Михаила Борисовича ожесточился. Стоило снохе проявить пристальный интерес к какому‑нибудь существу, как его, свекра, начинала разъедать ревность. Все, что она отдавала другому, было отнято у него. Не отрывая глаз от молодой женщины, он сдержанным тоном сказал:

– Одобряете вы или нет институт крепостного права, оно существует. Если император, человек великой мудрости, решит освободить мужиков, я первым повинуюсь ему. Но я не дерзну подавать личный пример великодушия, пока правительство желает оставить все в прежнем положении.

– Однако некоторые помещики думают не так, как вы! – возразила Софи.

– Да, – продолжил Михаил Борисович, – насколько мне известно, кое‑кто из них жалует паспорт одному из своих крестьян с разрешением работать в городе. Три четверти того, что зарабатывает этот малый, причитается барину. Если же, несмотря на все, крепостной, ставший горожанином, богатеет немного, хозяин назначает ему очень высокую цену за полную свободу. Не к этому ли странному торгу вы меня призываете?

– Вы прекрасно знаете, что нет. Я прошу вас отпустить Никиту на волю безо всяких условий.

Михаил Борисович вспомнил белокурого и стройного подростка, выходившего из воды в день Богоявления. Наверняка тяга, которую испытывала Софи к этому мужичонке, имела какую‑то тайную причину.

– Никита родился крепостным и останется таковым столько времени, сколько я проживу! – заявил он.

Оскорбленный вид Софи доставил ему чрезвычайное удовольствие. Нанеся первый удар, он собирался усовершенствовать пытку. Его сноха, ставшая жертвой выбора, была суровой и вместе с тем мягкосердечной. Он слишком любил ее, чтобы отказаться от желания причинить ей боль.

– Ах да, – продолжил он вкрадчивым голосом, – я уже говорил вам, моя дорогая, что не принадлежу к сторонникам обновлений! Пусть другие ломают двери, разжигают пожары! Я же иду в ногу с веком! Подчиняюсь обычаям, которым следуют мои современники! В связи с этим я сделаю вам признание, и оно удивит вас: мне необыкновенно приятно сознавать, как высоко вы оценили Никиту, настолько, что предоставили ему хорошее место в доме.

Софи угадала уловку и насторожилась. Поскольку она молчала, Михаил Борисович тихо продолжил:

– Вы понимаете меня, не так ли?

– Нет.

– Я хочу сказать, что милостивое обращение, поблажки всякого рода – естественные следствия крепостного права. Удовлетворение, которое испытывает помещик, владеющий тысячами людей, наполовину достигается данной ему властью выбрать из них одного и щедро одарить его из прихоти. Осыпая благодеяниями этого милого Никиту, в то время как ему подобные все еще прозябают в нищете, вы следуете великой традиции рабовладельцев. К неравенству, продиктованному нашими законами, вы присовокупляете неравенство, созданное вами самими. И не мне осуждать вас за это!

Он улыбался с такой вызывающей иронией, что у нее возникло ощущение, будто перед ней находится враг. Но враг, который не может обойтись без нее, как и она без него. Отрицать значение, какое он приобрел в ее жизни, было так же бессмысленно, как стремиться убрать гору на горизонте. Эта глыба, эта тень, этот голос оказывали на нее сильное воздействие каждый день. Он ждал, что она ответит, прежде чем продолжить дискуссию. Но она не спешила доставить ему это удовольствие. Софи медленно встала, повернулась спиной к свекру и вышла.

В коридоре она столкнулась с месье Лезюром, проходившим мимо с книгой под мышкой. Его озабоченный вид не обманул ее. Он, конечно, подслушивал у двери по привычке. Софи смерила его презрительным взглядом и прошла дальше. Охваченный безудержной радостью, месье Лезюр прижал руку к сердцу и поблагодарил Бога за тот оборот, который принимали события.

В течение следующих недель месье Лезюр усилил бдительность. После беседы, настроившей Михаила Борисовича против снохи, оба противника заняли выжидательную позицию. Внешне между ними ничего не изменилось, но в такой натянутой обстановке любая искра могла вызвать бурю. Решив не упускать шансов, месье Лезюр каждое утро просыпался с надеждой, что какое‑нибудь новое обстоятельство позволит ему опорочить Софи в глазах ее свекра, и каждый вечер засыпал с сожалением, что ситуация не изменилась ни к лучшему, ни к худшему.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 347; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.107 сек.