Часть II 2 страница. – Помогите мне поставить этот круглый столик к окну!

– Помогите мне поставить этот круглый столик к окну!

Она говорила с ним, стоя так близко, что он ощущал ее дыхание, не слыша слов.

– Вы согласны? – снова спросила она.

Эта просьба потрясла его. Предмет мебели был легким, но они вдвоем ухватились за него, чтобы перенести к окну, будто он весил сто пудов. Во время прохода их руки соприкоснулись. Дарья Филипповна не убрала свою, когда столик установили, она закатила глаза, открыла рот, будто умирала, и вздохнула:

– Боже всемогущий, что происходит?

Николай понял, что слова относились к нему. Ему хотелось потерять голову, но это никак не удавалось. Вместо того чтобы полностью устремиться к Дарье Филипповне, он никак не мог избавиться от потребности думать о Софи. Он хотел изгнать ее из своих мыслей. Но она все время возвращалась в голову окольным путем.

– Что происходит? – повторила Дарья Филипповна голосом, в котором прозвучало нетерпение.

Николай предвидел момент, когда эта женщина примет его за неумеху. Гордость толкнула его на неумолимый шаг. Он поцеловал ее в губы. Она издала испуганный крик и бросилась на грудь своего соблазнителя. Он опять поцеловал ее, но с большим удовольствием, потому что губы Дарьи Филипповны были нежны.

– С ума сошли, мы с ума сошли! – простонала она. – Работники могут увидеть нас!.. На окнах и штор нет!.. Уезжайте, Николай Михайлович, ангел мой!.. Поклянитесь, что любите меня, и уезжайте!..

Николай был разочарован и вместе с тем обрадован этим требованием. Его плоть оставалась неутоленной, но совесть успокоилась. Элементарнейшая учтивость требовала, чтобы он резко запротестовал.

– Я не уеду, – воскликнул он, – пока вы не скажете мне, что мы сможем видеться!

– О Господи! Вы ужасны, мой ангел!.. Вам известна моя жизнь… Мне трудно ускользнуть… Приезжайте сюда в следующую субботу… Если вы увидите горшочек с геранью на подоконнике, значит, я здесь одна и готова вас принять!.. В противном случае приезжайте в понедельник в тот же час.

За дверью раздались шаги. Рабочие трудились уже на крыльце. Запах краски проник в комнату. Дарья Филипповна встала на цыпочки, как будто была хрупкой, невысокой женщиной, но это движение сделало ее такой же высокой, как и Николай. На лице ее появилось то же выражение, как в те времена, когда она предлагала ему варенье. Он вложил еще больше пыла в последнее объятие.

– Да хранит вас Бог, ангел мой! – сказала она, отрываясь от него, губы ее были крепко сжаты, в глазах стояли слезы радости.

Этого благословения было недостаточно, чтобы развеять тревогу Николая, когда он садился в седло. По мере того как он удалялся от китайского павильона, его приключение казалось ему все более нелепым. Не отрицая прелестей Дарьи Филипповны, он все же недостаточно любил ее, думал Николай, чтобы пойти на риск настоящей связи. Ощущение, что он обманул доверие Софи, мучило его. Хотя пока еще речь шла лишь о простых поцелуях. А что бы произошло, если бы события развивались естественным путем? В любой ситуации Дарья Филипповна была бы для него лишь забавой. Никогда он не отдал бы ей лучшую часть своей души. Он готов был в этом поклясться! Впрочем, он не был уверен, что в субботу поедет в китайский павильон. Быть может, вернется туда лишь для того, чтобы предложить Дарье Филипповне снова стать друзьями? Она была порядочной женщиной и поняла бы его. В их отказе совершить ошибку, продолжая видеться, было бы столько благородства.

Увлеченный своими мечтаниями, Николай оказался перед крыльцом дома с белыми колоннами, стоя на ковре опавших листьев. Он рассматривал лампы, горевшие в окнах первого этажа, и все второстепенные мысли улетучились из его головы. Вдруг его стало волновать лишь одно – как он встретится с Софи. Обладая необыкновенным даром наблюдательности, не определит ли она с первого взгляда, что он целовал женщину?

Семья собралась в гостиной. Софи и Михаил Борисович играли в шахматы, дожидаясь ужина. Мария читала журнал мод. Месье Лезюр перелистывал свой гербарий. Голос Николая прозвучал фальшиво даже для его собственных ушей, когда он оправдывался за то, что его задержали в клубе. Но никто не заметил его замешательства. Софи подставила ему лоб, и он коснулся его почтительным поцелуем. Как он любил ее в эту минуту! Как желал, чтобы она была всегда счастлива! Он хотел броситься к ее ногам, обнять ее колени и поблагодарить за то, что она так прекрасна и вместе с тем так мало подозрительна!

В половине девятого утра Мария все еще не вышла из своей комнаты, и Михаил Борисович, рассерженный ее опозданием, приказал не ждать больше и подавать завтрак. Выпив чашку чая, Софи оставила свекра с Николаем и пошла сказать девушке, что надо побыстрее закончить утренний туалет. Мария, наверное, спала глубоким сном, потому что не ответила на стук в дверь. Софи толкнула створку. В комнате – никого. Кровать была не разобрана накануне. Распахнутый шкаф, наполовину выдвинутые полки комода, одежда, кое‑как разбросанная на стульях, свидетельствовали о поспешном бегстве. К подушке было приколото письмо: «Для Софи». Она распечатала конверт и в полной растерянности прочла:

«Я ушла, чтобы соединиться с человеком, которого люблю и чьих достоинств никто здесь не признает. С ним, вероятно, я буду несчастна, но по крайней мере моя жизнь обретет смысл. Постарайтесь объяснить это моему отцу, ведь у вас особый дар убеждать его. И главное, не пытайтесь повидаться со мной. Я не хочу иметь ничего общего с моим прошлым. Что не помешает мне хранить о вас доброе воспоминание. Прощайте. Мария».

Изумление молодой женщины длилось недолго. Событие было слишком важным, чтобы она теряла время, доискиваясь, как оно произошло. Необходимо было найти Марию и вернуть ее в Каштановку до того, как кто‑нибудь из домашних обнаружит бегство. Даже если шанс на успех был один из ста, Софи решила действовать. С невозмутимым лицом она вышла из комнаты, заперла дверь на два оборота, спрятала ключ вместе с письмом за корсаж и вернулась в столовую, чтобы сообщить, будто Мария занемогла и надо предоставить ей возможность отдохнуть. Ее таинственный и вместе с тем смущенный вид заставил мужчин предположить, что речь идет о женском недомогании, и ни Михаил Борисович, ни Николай не решились требовать других объяснений. Затем Софи отправилась на конюшню и расспросила конюхов. Один из них, плача и осеняя себя крестом, рассказал, что молодая барыня разбудила его в четыре утра и приказала оседлать коня. Другой конюх признался, что однажды она велела ему отвезти ее в Отрадное, имение Владимира Карповича Седова.

– Хорошо! Ты и меня отвезешь туда же! – сказала Софи. – И немедленно!

Она уже собиралась садиться в коляску, когда Николай, решив, что она едет на прогулку, предложил сопровождать ее. Вот уже несколько дней он проявлял к ней трогательное внимание. Ей пришлось сделать над собой усилие и ответить ему, что сегодня утром она хотела бы остаться одна. Он подчинился, не задавая никаких вопросов. Как будто у него было в чем упрекнуть себя.

– Поезжай, – печально сказал он, – но не задерживайся надолго!

Он стоял на крыльце и смотрел, как удаляется коляска в сопровождении конюха.

Не в силах любоваться пейзажем, Софи сосредоточила все свое внимание на предстоящей ей схватке с Марией и Седовым. Она взвешивала свои аргументы, пыталась угадать доводы противника и отказывалась признать, что возможна неудача. Но когда коляска остановилась перед усадьбой Отрадное, ей показалось, что все ее размышления были напрасны и встреча произойдет не так, как она предполагала.

Красивая девушка, повязанная красным платком, встретила ее на крыльце. Софи вспомнила, что рассказывали соседи по поводу крестьянок Седова. А девушка, расплывшись в улыбке, провела посетительницу в гостиную и сообщила, что пойдет предупредить хозяина. «А если он заявит, что Марии у него нет, – задумалась Софи, – что тогда мне делать?» Она остановила служанку.

– Сначала я хотела бы поговорить с Марией Михайловной Озарёвой.

– Я не знаю, кто это, – пробормотала девушка.

– Особа, приехавшая сегодня утром.

– Мне об этом ничего не сказали!

Девушка явно следовала указанию. Софи не стала дальше настаивать, и та удалилась, покачивая бедрами. Нитка стеклянных бус позвякивала у нее на шее. Оставшись одна, Софи осмотрела комнату. Мебель красного дерева придавала ей вид корабельной каюты, словно напоминая о том, что Владимир Карпович Седов был морским офицером в отставке. Ни одно из кресел не держалось твердо на ножках. Вязаные желтые шторы были обтрепаны снизу. На стенах висели в ряд гравюры, изображающие бушующее море, кораблекрушение, морской бой, суда в порту. Под стеклянным колпаком плыла маленькая модель трехмачтовой шхуны, распустившей паруса. Софи любовалась деталями этого произведения искусства, когда вошел Владимир Карпович Седов. Вид у него был непринужденный, почти вызывающий.

– Как мне кажется, вы хотите повидать Марию, – сказал он. – Она одевается и будет здесь через минуту.

И он предложил Софи присесть. Она плохо владела собой в присутствии человека, слишком уверенного в своих возможностях.

– То, что вы сделали, недостойно, сударь! – сказала она. – Вы не имели права, пользуясь своим влиянием на Марию, заманивать ее к себе, ссорить с отцом и губить ее репутацию в глазах всех соседей!

– Ваши упреки были бы заслуженны, мадам, – возразил Седов, – если бы этот побег организовал я. Но я сам первым был удивлен, увидев, что ваша золовка приехала на рассвете в мой дом.

– Только не говорите, что она никогда не была здесь прежде!

– Она нанесла мне три или четыре дружеских визита, но не давала понять, что намерена поселиться у меня.

Пальцы Софи впились в подлокотники кресла.

– Вы лжете! – сказала она.

– И в самом деле это могло бы показаться невероятным тому, кто мало знает Марию, но вам‑то известно, что она способна на безрассудный поступок. Так должен ли я отправлять ее назад в семью после того, как она пошла на такой риск из любви ко мне? Ведь она любит меня, мадам, а вы, кажется, упустили эту деталь!

– А вы, месье, вы‑то любите ее? – сурово спросила Софи.

– А как же, – ответил он. – Иначе ее не было бы здесь.

– Каковы ваши намерения?

– Я собираюсь жениться на ней.

– После того, как обесчестили!

– Я человек слова. И не буду прикасаться к Марии до того дня, когда она перед Богом станет моей женой.

– Этот брак может состояться – и вы это знаете – лишь вопреки воле ее отца!

Седов саркастически улыбнулся:

– В делах такого рода отказ никогда не бывает окончательным.

Софи подумала, что это шанс на спасение, и воскликнула:

– Отпустите Марию со мной. Я попытаюсь склонить свекра на вашу сторону. Так мы хотя бы избежим скандала. Вы сможете обвенчаться!

Повисла долгая тишина. Затем твердым голосом Седов произнес:

– Я не попаду в ловушку, сударыня! Если Мария останется здесь, со мной, у меня на руках будет козырь против Михаила Борисовича, я смогу угрожать, требовать…

– Требовать чего?

Седов сощурил глаза:

– Чтобы он отдал мне руку дочери со всеми выгодами, которые предполагает такой союз.

– Значит, вы признаете, что хотите жениться на моей золовке из‑за ее денег? – возмутилась Софи.

– Я этого не говорил!

– Да что вы! Ваша любовь объясняется долгами, которые надо выплатить! Вас подстегивает не страсть, а страх, что приближаются сроки платежей!

– С каких это пор заинтересованность и чувство стали несовместимы? Что касается меня, то я не скрываю, что оба аспекта проблемы представляются мне одинаково привлекательными!

– А Мария воображает…

– Она ничего не воображает. Она знает!

Приближались чьи‑то шаги. Дверь резко распахнулась. На пороге появилась Мария. Черная амазонка подчеркивала бледность ее черт. Когда девушка увидела невестку, лицо ее от волнения исказилось. Софи в какую‑то секунду готова была поверить, что Мария бросится в ее объятия. Но рот девушки уже приобрел своевольное выражение.

– Это отец прислал вас сюда? – спросила она.

– Ваш отец не знает даже, что вы сбежали, – ответила Софи. – Я сказала всем, что вы остались в своей комнате из‑за недомогания. Если вы вернетесь со мной, нам удастся избежать самого худшего, я все устрою… Доверьтесь мне…

– Куда, по‑вашему, я должна ехать? – с достоинством сказала Мария. – Мой дом здесь.

– Чтобы говорить такое, надо сначала замуж выйти!

– В глубине души я уже замужем.

– Я полагала, что вы с большим уважением относитесь к церковному таинству!

– Бог видит меня и благословляет!

– А ваш отец?

– Он так сильно обидел меня, отвергнув Владимира Карповича, что я не хочу больше и слышать о нем. Мне не нужны ни его согласие, ни любовь, ни деньги, чтобы быть счастливой!

Софи бросила взгляд на Седова. Тот расхохотался:

– Наша милая Мария – идеалистка!

– Я не сомневаюсь, что очень скоро вы лишите ее всяких иллюзий! – заявила Софи, вставая.

– Конечно, придется, – сказал Седов. – Чистотой не прокормишься. Как бы ни был настроен мой тесть, он не сможет до бесконечности отвергать свою дочь. Посердится несколько дней, а затем сочтет для себя долгом чести помочь нам. Особенно если мы, как я надеюсь, подарим ему внуков…

Ему как будто нравилось разыгрывать из себя отвратительную личность. На лице его появились складки, свидетельствующие о злости и хитрости.

– Красивеньких малюток, – продолжил он, обняв Марию за талию.

Она вспыхнула от стыда. Губы ее были сжаты, но в расширившихся глазах словно замер крик о том, что она боится быть обманутой, что этот человек внушал ей отвращение и вместе с тем подчинял себе, что она окончательно утратила волю, гордость, надежду и упала в пропасть. Потрясенная этой молчаливой скорбью, Софи пробормотала:

– Разве вы не поняли, Мари? Ваше место не здесь! Я увезу вас! Едем, едем скорее! Для вас это последний шанс!..

Мария крепче прижалась к плечу Седова и опустила голову. Ей открывали дверь тюрьмы, а она отказывалась выйти.

– Вы слышите, что говорит вам ваша невестка? – спросил Седов таким тоном, словно разговаривал с отсталой девчонкой.

– Да, Владимир, – сказала она.

– Что вы ей ответите?

– Пусть уезжает!

Седов скромно улыбнулся:

– Вы могли бы предложить ей это полюбезнее. Она явила вам великое доказательство расположения, примчавшись немедленно. Что касается остального, то я надеюсь, она теперь убедилась в глубине и твердости наших намерений.

– В самом деле, – призналась Софи, – я не жалею, что приехала.

– Доставьте же нам удовольствие и приезжайте почаще, – сказал Седов. – Вы одна можете смягчить ссору, быть может, даже примирить обе стороны. Подумайте только, ведь наша малышка Мария не будет счастлива, если ее семья станет упорствовать, отвергая ее.

– Это так, Владимир, – сквозь зубы процедила Мария.

– Молчите, дитя мое. Ваша гордость лишает вас разума, – сказал Седов.

И краешком губ он коснулся застывших пальчиков Марии. Девушка бросила на Софи взгляд, преисполненный мелкого тщеславия и как бы говоривший: «Вот видите, он целует мне руку, как женщине!»

Софи почувствовала, что она не в состоянии сдвинуть эту гору любви, упрямства, невинности и раболепства. Гордая Мария хотела быть рабой. И надо было предоставить ей возможность наслаждаться странными восторгами повиновения. В коридоре раздался девичий смех. Босые ноги улепетнули. Седов нахмурил брови.

– До свидания, Мари. Я поговорю с вашим отцом. Возмущение поможет ему, надеюсь, преодолеть печаль.

– Да‑да, конечно, сделайте, как лучше, – вмешался Седов. – И не забудьте, что в день нашей свадьбы мы ждем вас. Мария напишет вам и сообщит дату.

Обнимая Марию, он проводил Софи на крыльцо. Кучер и конюх вытаращили глаза, увидев свою молодую хозяйку в объятиях мужчины. От удивления они забыли даже поклониться ей.

* * *

Софи плохо рассчитала время. Когда она приехала в Каштановку, час обеда уже миновал. Рассерженный Михаил Борисович отказался садиться за стол, а Николай, охваченный подозрениями, выломал дверь в комнату сестры. Софи повела их обоих в кабинет, чтобы объяснить им причину исчезновения девушки. Во время ее рассказа Михаил Борисович сохранял непроницаемое выражение. Только в тот момент, когда сноха произнесла слово «женитьба», он очнулся и вышел из состояния ступора. Михаил Борисович выглядел так, будто от кровяного давления у него раздулось лицо. Глаза его налились кровью, на щеках появились фиолетовые прожилки, он завопил:

– Никогда! Я никогда не дам согласия!

– Мне кажется, она решила обойтись без него! – заметила Софи.

– Ах так? Ну что ж! Если она все же выйдет за него, то не получит от меня ни копейки! Я не из тех, кого шантажируют, угрожая! Каналья Седов узнает это на своей шкуре! Он останется с нелюбимой женщиной на руках и без ничего, без того, что можно сварить в котелке!

– То, что этот брак вызывает ваше неудовольствие, отец, я понимаю, – сказала Софи. – Но поскольку Мари любит этого человека…

– Она его не любит! Она побежала за ним, как охотничья собака!

– Потому что после вашего запрета уже не могла встречаться с ним обычным образом.

– Значит, по‑вашему, я должен был уступить грязной уловке этого охотника за приданым?

– Вы должны были посоветоваться с дочерью, прежде чем что‑либо решать!

Михаил Борисович чрезвычайно медленно произнес:

– В России, если ничего не изменится, не дети, а родители обладают исключительным правом на мудрость и власть!

– Это правда, – поддержал его Николай. – Но если Мария совершила ошибку, безумный поступок, она не преступница. Дайте ей шанс раскаяться, искупить свою вину, вернуться к нам!

Михаил Борисович резким движением руки рассек воздух перед собой:

– Нет! Нет! Она ослушалась и опозорила меня! Замужняя или нет, но она не переступит больше порога этого дома! Если я встречусь с нею, то плюну ей в лицо! Что же касается соблазнителя, пусть не вздумает появляться на моих землях! Сегодня же вечером я прикажу моим людям стрелять в него, если увидят!..

Ответом ему было ледяное молчание. Михаил Борисович посмотрел на сына, на сноху и заметил, что они оба осуждали его горячность. Тогда вспышка недоверия промелькнула в его зрачках. Снизив тон, он сказал:

– Что это вы разглядываете меня так? Не на ее ли стороне и против меня, случайно? Я требую, чтобы вы порвали всякие сношения с этой мерзавкой!

– Нет, отец, – спокойно сказала Софи. – Если она выйдет замуж за Седова, я поеду на ее венчание.

– Я тоже, – подхватил Николай.

Михаил Борисович приподнялся за письменным столом и вытянул голову, как черепаха:

– Ваше присутствие на церемонии было бы оскорбительным для меня! В глазах всего света это означало бы, что вы признаете правоту Марии!

– Разве молиться за кого‑то в церкви – то же, что признать чью‑то правоту? – спросил Николай.

– Она не заслуживает, чтобы за нее молились! – взревел Михаил Борисович.

– Вы говорите не как христианин! Несмотря на всю вашу злобу против моей сестры, вам следовало бы пожелать ей счастья!

– Я не только не желаю его, но, надеюсь, она очень дорого заплатит за то, что позволила себе не считаться с моей волей!

– Не думали ли вы то же самое о Николае, когда он женился на мне без вашего согласия? – мягко спросила Софи.

Михаил Борисович резко обуздал свой порыв, и прошлое заволокло ему глаза.

– Признаете ли вы, что ошибались, и, несмотря на ваши опасения, мы создали счастливую семью, – продолжила Софи. – Со временем все уладится в жизни Марии, как это произошло с нами, и может быть…

Замерев, Михаил Борисович оценивал глубину своего одиночества. Женщина, принижающая его взгляды, была той, к кому он как раз испытывал наибольшую нежность и уважение. Он испугался, что впредь не сможет рассчитывать ни на кого. Все близкие бросили его. Ярость вновь охватила Михаила Борисовича, и он ударил ладонью по столу.

– Вам не надо было напоминать мне об этом, Софи, – сказал он. – Это точно! У меня лишь двое детей, и оба восстали против отца! Оба построили свою жизнь так, как им хотелось! Для обоих я был всего лишь старым идиотом, которого легко переубедить, одурачить!..

Увлекшись своей речью, он почувствовал, что перешел границы: Софи могла подумать, что он поставил ее и ужасного Седова на одну доску. Не зная, как исправить положение, он пробормотал:

– Вы понимаете, что я хочу сказать, Софи? Вас это не касается, но в конце‑то концов согласитесь, что дочь вслед за сыном… Это немало!.. Это слишком!..

– Да, отец.

– Я еще существую!..

– Разумеется.

Он умолк, грудь ему сдавило. Волнение было слишком сильным, и, чтобы унять его, он направился к иконе и сложил ладони. Спускался вечер. Вокруг дома дул осенний ветер и забрасывал в окна струи дождя. Николай вдруг вспомнил, что наступила суббота, и Дарья Филипповна с трех часов пополудни ждала его в китайском павильоне. Потрясенный бегством сестры, он забыл о свидании. Теперь было слишком поздно! Она, должно быть, уехала, опечаленная и рассерженная. «Какая досада!» – подумал он, не будучи в этом уверен. В глубине души эта задержка устраивала его. Верный муж поневоле, он наслаждался радостью легко доставшейся ему моральной победы. Он дал себе слово не встречаться более с Дарьей Филипповной несколько недель, может быть, и несколько месяцев… Чтобы утвердиться в своем намерении, он взглянул на Софи пылко и с чистой совестью. Но она смотрела лишь на своего свекра. Стоя на коленях перед ликом святого, Михаил Борисович молился, вздыхал, крестился. Наконец, он вернулся к своему письменному столу, грузно присел и обратил в полутьму свое усталое лицо. Софи предположила, что молитва сделала свое дело и что он простил Марию, еще не признав этого. Он взял в руки разрезной нож, внимательно осмотрел его и вдруг сказал:

– Теперь я мыслю абсолютно ясно. У меня больше нет дочери. Я даже не хочу знать, что станет с той, кто претендует на это звание. Но, разумеется, я не запрещаю вам посещать ее. Вы можете пойти на ее венчание и даже на ее похороны! Что касается меня, то я не появлюсь ни на той, ни на другой церемонии!

Эти слова прозвучали в комнате как смертный приговор. Меж ресниц Михаила Борисовича блестел холодный яростный взгляд. Софи поняла, что он останется на этой горделивой позиции.

– Мне вас жаль, отец, – сказала она.

И знаком предложила Николаю покинуть вместе с ней кабинет.

Незадолго до Рождества родственник Кости, проездом побывавший в Пскове, передал Николаю французские брошюры, попавшие в Россию, не вызвав подозрений у властей. В этой груде было несколько сочинений графа Клода‑Анри де Сен‑Симона, чье аристократическое имя, должно быть, ввело в заблуждение цензоров.

Николай с упоением углубился в философию этого благородного человека, который, поездив по миру, надеялся улучшить с помощью науки жизнь человечества и прежде всего самого многочисленного и самого бедного его сословия. Перестроить общество, исходя из того, что труд есть основа всякой иерархии; осудить праздность, как преступление, противное человеческой природе; передать управление страной элите, составленной из ученых, деятелей искусства и промышленников; реформировать семью и собственность; Николай пытался сопоставить все эти теории с русской реальностью! Увлекшись темой, он попытался даже написать конституцию. Но основные положения согласовывались плохо… Софи была права: трудно было подчинить одному и тому же Закону столь различные существа, как мужики, буржуа, военные, помещики и дворяне. По этому поводу у них состоялся серьезный разговор. Она призналась ему, что сбита с толку характером русского народа с тысячью его противоречий, которые усложнят задачу любого, будь то самодержавного или республиканского правительства.

– По сути, – сказала она, – мне кажется, что пейзажи, окружающие вас, влияют на способ вашего существования. Огромные равнины, покрытые снегом в течение полугода, серое небо, обширная глушь повергают вашу душу в вялую задумчивость. Чтобы отвратить это зло, вы вынуждены искать бодрящие ощущения: азарт, игры, волнение танца, прерывистый ритм песен, шумные светские развлечения, горячность дружеских дискуссий, радости застолья, скачки на санях, пылкость любовных похождений, все, что может избавить от монотонности затворнического существования, становится для вас неудержимой потребностью!

Он посмеялся над столь французским описанием славянского характера, но согласился, что некоторые особенности точно подмечены. Будто бы для того, чтобы поддержать мнение Софи о загадочной необузданности русских, очень скоро ею было получено восторженное письмо от Марии, сообщающей, что ее венчание назначено на 8 января 1824 года; девушка надеялась, что брат и невестка будут присутствовать на церемонии, она написала также отцу, в последний раз умоляя его простить ее.

Софи спросила об этом Михаила Борисовича, и он признался, что разорвал письмецо, присланное дочерью, не соблаговолив даже прочесть его. Несмотря на заявления Николая и Софи, он был уверен, что сын со снохой не поедут в Отрадное. Узнав, что они настаивают на своем решении, он рассердился. И когда месье Лезюр выразил желание сопровождать их, он категорически запретил ему ехать: «Мне совершенно безразлично, что моя дочь взрослая! – сказал он. – Всем в уезде известно, что это венчание состоится без моего согласия! Я прикажу взять на заметку всех людей, присутствующих в церкви, и таким образом узнаю, кто мои враги!» Напуганный месье Лезюр пожалел, что высказал свою просьбу и, чтобы оправдаться, с особым усердием стал критиковать «несчастное дитя, покинувшее родительский дом». И опять эти старания обернулись против него. «Кто вам позволил принимать чью‑то сторону в этом деле? – отчитал его Михаил Борисович. – Тот факт, что вы едите за нашим столом, не означает, что вы – член нашей семьи!»

По мере того как день бракосочетания приближался, дом все глубже погружался в молчание. Все словно сговорились и не упоминали о Марии. Она будто умерла. На лице Михаила Борисовича появлялось то траурное выражение, то сдержанная ярость. Накануне венчания Николай попросил у него разрешения взять с собой семейную икону, чтобы по обычаю благословить Марию перед ее отъездом в церковь.

– Эта икона не сдвинется из своего угла! – отрезал Михаил Борисович. – Твоя сестра стала мне чужой и не имеет права на покровительство святого образа, который хранит наш дом. У ее соблазнителя, должно быть, есть какая‑нибудь икона. Для нее она вполне подойдет!

На следующий день с рассвета Софи и Николай готовились к отъезду. Поднявшись одновременно с ними, Михаил Борисович сдерживал себя, чтобы не слоняться за Софи и Николаем туда‑сюда по дому. Он разрывался между гневом, вызванным тем, что они, вопреки его желанию, все же отправлялись в церковь, и злобным любопытством по поводу того, что они там увидят. Он дорого бы заплатил, чтобы по их возвращении узнать, какой печальной была его дочь, что Седов из‑за отсутствия денег не смог организовать приема, что туалеты были безобразны, а хор пел фальшиво… Слуги – все они знали о скандале – избегали взгляда хозяина и обращались в тени, когда он проходил мимо. В углу буфетной плакала Василиса, потому что дитя, которого она учила делать первые шаги, выходило замуж вдали от дома и проявив непослушание. Она передала Софи скатерть, которую вышила тайком. Никита и Антип также вручили маленькие подарки для Марии: ложки и стаканчики из раскрашенного дерева, веночки из лент. Софи спрятала подарки в дорожную сумку из опасения, что свекор отберет их. Он решил не показываться в тот момент, когда его сын и сноха поедут из дома, но испытание оказалось выше его сил. Он нагнал их в передней. Его отрешенный вид как будто свидетельствовал о том, что он попал сюда случайно.

– Одно бесспорно, – проворчал он, – погода – отвратительная. Лучше нельзя было бы устроить, даже если бы заказали это нечистому!

Он с радостью потирал замерзшие руки и украдкой разглядывал снег, густыми хлопьями валивший за колоннами крыльца. Николай и Софи набросили меховые шубы, надели валенки и направились к двери.

– Неужели я ничего не могу передать от вас Марии? – спросил у порога Николай.

Глаза Михаила Борисовича заволокла тень, как будто на лоб его опустилось забрало. Ничего не ответив, он повернулся и ушел в свой рабочий кабинет. Когда сани тронулись, Софи увидела силуэт свекра, стоявшего за покрывшимися инеем окнами. Несдержанность этого характера живо интересовала ее; изучая свекра, она угадывала в нем пугающие, захватывающие глубины…

После тяжелой скачки по снегу Николай и Софи попали в Отрадное в раскаленный дом, где суетились слуги. Чтобы соблюсти приличия, Владимир Карпович Седов разместился в маленьком служебном помещении, оставив в распоряжении невесты основное жилище. Николай остался в гостиной, а Софи отправилась в комнату, где одевалась ее золовка. В белом платье, с венком, украшавшим голову, Мария, казалось, была чуть жива. По контрасту с перламутровым блеском ткани ее лицо выглядело бледнее, чем обычно. Две крепостные девушки, сидя перед нею на корточках, заканчивали подшивать кайму. Увидев Софи, Мария вскрикнула от радости:

– Вы приехали! Какое счастье! Спасибо! Спасибо! А Николай?

– Он ждет в соседней комнате.

– А отец?.. Подумать только, он даже не ответил на мое письмо!.. Но не будем больше говорить об этом!.. Сегодня я хочу видеть вокруг только милые лица!..

Дата добавления: 2015-06-04