Часть II 3 страница

Софи вручила ей подарки от Василисы и других слуг. Она растрогалась:

– О Господи! Видно, у простых людей больше сердца, чем у избалованных судьбой!

В дверь постучали. Десятилетний мальчик, дальний родственник Владимира Карповича Седова, принес белые атласные туфельки. Мальчика звали Игорь, и все его лицо до самого лба было усыпано веснушками. В правой руке он держал золотую монету достоинством в десять рублей. Он по обычаю сунул ее в одну из туфелек в качестве амулета, приносящего счастье, и помог Марии обуться.

– Ваш туалет восхитителен, – заметила Софи.

Но на самом деле она так не думала. Платье было явно сшито домашними мастерицами из экономии. Складки легли неровно. Вокруг петлиц были заметны следы от пальцев.

– Если бы вы знали, как мне это безразлично! – вздохнула Мария, подав рукой знак, чтобы мальчик и горничные ушли.

– Вы не счастливы?

– О нет!.. В определенном смысле… Счастлива, что избавилась от принуждения, что отстояла свою независимость…

– И это все?

– Да.

– Но почему же при таких обстоятельствах вы выходите замуж?

– Я выхожу замуж из чувства противоречия, из страха, отвращения и… ненависти!.. Ах! Не знаю, из‑за чего еще!..

Слезы застилали ее голубые глаза. Она до крови искусала себе губы. Затем, всхлипнув, прошептала:

– Поклянитесь мне, что не расскажете об этом ни отцу, ни Николаю и никому вообще!

– Клянусь вам, – сказала Софи.

– Впрочем, это неправда! Я люблю Владимира Карповича! Какой замечательный человек! Известно ли вам, что он сдержал слово? Сегодня я так же чиста, как в тот день, когда вошла в этот дом! Следуя традиции, он не видел меня со вчерашнего дня. Он поедет в церковь отдельно. Я хочу, чтобы к алтарю меня повел Николай!

Она воодушевлялась столь странным образом, что Софи поначалу прозаически подумала: «Ее надо срочно выдать замуж». И тут же упрекнула себя за такое поспешное суждение. Мучение Марии превосходило то, с чем обычно сталкиваются девушки. Она, казалось, упорно стремилась к своему несчастью. Неужели еще одна черта русского характера? Пришел слуга и сообщил, что Владимир Карпович только что отъехал.

– Я готова, – сказала Мария. – Пусть подают сани.

Она позвала брата. Вошел Николай, он был смущен, взволнован, улыбался как‑то не искренне. Они поцеловались.

– Моя маленькая Мария, – пробормотал он, – я не узнаю тебя в этом красивом платье! Будь счастлива!..

Говоря это, он ощущал, что все больше смущается. Десять минут назад, в гостиной, он видел Седова. Этот человек не нравился ему еще больше с тех пор, как Мария решила выйти за него. Что станет с нею, когда она окажется во власти этого холодного и циничного человека? Она протянула брату маленькую икону:

– Теперь благослови меня!

Затем бросила на пол подушечку и встала на колени. Николай поднял икону, которую держал в руках. Он считал себя недостойным такой роли, ведь у него на совести было столько преступных мечтаний. Тем не менее уверенным тоном он произнес:

– Благословляю тебя, Мария.

Она опустила голову, перекрестилась, приложилась к иконе и встала. С этим было покончено.

– Едем скорее! – попросила Мария. – Все гости должно быть уже в церкви. Не надо заставлять их ждать.

Слуги собрались в прихожей и на крыльце. Когда проходила невеста, зазвучал доброжелательный шепот. Она была укутана в меха. Две служанки несли шлейф. Ветер поигрывал с белой фатой. Вдруг Марию засыпало снежным облаком. Николай помог ей сесть в наполовину закрытые сани и пристроился рядом. Маленький Игорь сел напротив них с иконой на коленях. Ему предстояло ехать так до самой церкви. Софи поднялась в следующие сани вместе с двумя разнаряженными незнакомыми ей старыми дамами, которые оказались родственницами Седова. Трое других саней заполнили друзья дома с веселыми лицами. Кортеж тронулся под свист бури.

Лицо Софи застыло от холода, глаза болели от тусклого света, и она задавала себе вопрос, как кучер различал дорогу сквозь эту бездонную пропасть. Полозья не могли уцепиться за белую гладь, лишь едва задевали ее, будто набирали скорости от этого прикосновения. Кибитка подскакивала, опять опускалась, наклонялась то вправо, то влево, рискуя свалиться на откос. Большие куски льда врезались в переднюю часть повозки с глухим грохотом. Коренная лошадь, подняв голову, втиснутую в разукрашенную яркими красками оглоблю, задавала бешеную рысь, напрягая все свои силы; две пристяжные мчались, вытянув шею вбок. Сани Софи нагнали кибитку, перевозившую ее золовку. Смешивались серебристые звуки колокольчиков обеих упряжек. За бешеным кружением хлопьев Софи разглядела силуэт девушки, скрючившейся под капюшоном, золотистый отблеск иконы, профиль Николая. Картинка казалась фантасмагорической, промелькнувшей быстро, как мысль, и через секунду‑другую видение должно было раствориться в воздухе. Долгое время обе тройки бежали рядом, на фоне окончательно исчезнувшего пейзажа. Затем в этой белой пустоте возник зеленый купол церкви. Сани Марии позволили другим саням обогнать их; надо было, чтобы все приглашенные заняли свои места до появления невесты в храме.

Запах ладана после леденящего деревенского воздуха показался Софи тошнотворным. Она пробралась в первый ряд присутствующих с левой, женской половины. Зажженные свечи сверкали в паникадиле над головами верующих. Владимир Карпович Седов ожидал Марию в центральном проходе, напротив распахнутых царских врат. Невозмутимый и чисто выбритый, он обратил взор к куполу, в углублении которого парил образ бородатого и грозного Бога Саваофа. Софи окинула взглядом окружающие ее лица и обнаружила не более десятка знакомых. Впрочем, маленькая церковь была заполнена лишь наполовину. Должно быть, плохая погода и боязнь обидеть Михаила Борисовича вынудили многих людей остаться дома. Даже предводитель дворянства из Опочки Алексей Никитич Пешуров решил не утруждать себя, несмотря на родство с Седовым. Те же, кто осмелился приехать, дрожали от холода. Было слышно, как они шмыгают носом, кашляют, постукивают каблуками. Шаферы, стоявшие рядом с Седовым, дышали на руки, чтобы обогреть их.

Около входа образовалась сутолока. Хор крестьянских голосов запел радостную песню: «Она летит, приближается, белая голубка!» Мария вошла в церковь под руку с Николаем. Призрак в подвенечном платье очень медленно скользил к алтарю. Впереди шагал малыш Игорь с иконой в руках. Приблизившись к шаферам, Николай поклонился им и отошел. Владимир Карпович Седов с гордым видом встал справа от невесты. Большая дверь алтаря распахнулась, и в клубах ладана появился священник с черной бородой и в золотистом облачении. Софи с волнением припомнила подробности ее собственной свадьбы. После венчальных молитв священник подал новобрачным знак, пригласив их пройти по расстеленной перед аналоем дорожке розового шелка. Народное поверье гласило, что тот из двоих, кто первым ступит на дорожку, будет главным в семье. Шепоток пробежал по рядам присутствующих. Дамы спорили, кто окажется первым – он или она. В последний момент Седов иронически улыбнулся и пропустил Марию вперед. Священник протянул им две горящие свечи и вручил шаферам два золотых венца, которые они должны были держать над головами брачующихся. Раздались вопросы, сопровождающие таинство.

– Не связан ли ты обещанием другой невесте? – спросил священник у Седова.

– Нет! – ответил тот.

– Не связана ли ты обещанием другому жениху?

– Нет! – ответила Мария.

Священник заставил их трижды обменяться кольцами. Он прочитал строфы из Послания св. апостола Павла, относящегося к супружеству, отрывок из Евангелия о браке в Кане и другие отрывки, соответствующие происходящему таинству. Завывания ветра временами приглушали его голос. Двери, ставни стучали неизвестно где. Огоньки свечей дрожали на сквозняке. Чем дольше продолжалась церемония, тем более рассеянным и немногочисленным становилось окружение. Настоящие друзья держались рядышком. Обернувшись к выходу, чтобы понаблюдать за бегством гостей, Николай заметил у одной из колонн женскую фигуру, и кровь его взыграла: высокий рост, гордая осанка, меховой воротник, без сомнения, принадлежали Дарье Филипповне. Он не встречался с нею после их поцелуя в китайском павильоне. Что не мешало ему частенько вспоминать о ней со страстью. То, что она пришла на эту свадьбу, хотя Мария отказалась выйти замуж за ее сына, свидетельствовало о необычайной душевной стойкости. Восхищаясь благородством этой женщины, он оправдывал возникшее у него желание возобновить отношения с нею. Как пройдет их встреча после службы? Что скажут Мария и Софи? Ноги Николая заледенели в валяных сапогах. Его уши и нос будто резало ножом. Но мысли горели огнем. Хор громко запел радостную песнь:

Исайе, ликуй!

Мария и Седов – их вел священник, державший вместе руки новобрачных под своей епитрахилью, – трижды обошли аналой. Шаферы следовали за ними, неся тяжелые венцы в вытянутых руках. Николай с облегчением подумал, что конец близок. И действительно, пение вдруг прекратилось. Приступы кашля пробудили глухое эхо под сводами храма. Новобрачные вышли вперед, чтобы приложиться к образам на аналое. Священник первым поздравил их. Он был не большой оратор. И просто напутствовал:

– Ну вот вы и сочлись браком! Запомните слова святого апостола Матфея: «И прилепится муж к жене своей, и будут два одною плотью».

Фраза прозвучала столь однозначно, что Мария покраснела, а Седов еле сдерживал улыбку. Затем Николай и Софи – их в спину подталкивали люди, желавшие встряхнуться, – подошли поближе. Поцеловав сестру и зятя, Николай приподнялся на цыпочки, чтобы разглядеть вновь прибывших гостей. Его постигло разочарование. Обманувшись на расстоянии, он принял за Дарью Филипповну женщину постарше нее, которая к тому же была ему незнакома. Однако этот обман зрения был тем не менее поучителен. Николаю показалось, что Дарья Филипповна присутствовала на венчании если не собственной персоной, то по крайней мере мысленно. Взволнованный до предела, он решил в ближайшие же дни нанести визит в Славянку.

После положенных поздравлений гости хотели собраться на паперти, чтобы посмотреть, как новобрачные выйдут из церкви, но необыкновенной силы ветер отбросил их внутрь. Вокруг церкви гулял настоящий снежный вихрь. В трех шагах ничего не было видно. Священник сказал:

– Ехать вам нельзя! Подождите, пока буря утихнет!

И он велел дьякону принести несколько стульев для дам. Они расселись полукругом, укрывшись за закрытыми дверями. Мужчины безропотно и угрюмо стояли рядом. Иногда кто‑то из них доставал часы из кармашка. Среди этих людей, терявших по ее милости время, Мария страдала от смущения. Опустив голову, она смотрела под ноги. Сквозь щель между дверью и полом со свистом прорывался ветер, наметая сбоку искрящуюся поземку. Седов сказал:

– Друзья мои, поступайте, как считаете нужным! А с меня достаточно, я уезжаю!..

Дьякон побежал предупредить кучеров, укрывшихся под навесом на кладбище. Они явились, дрожа от холода, чтобы отговорить барина от столь опасной затеи.

– Я сам буду править санями, – ответил Седов. – Дорогу знаю. Если кто‑нибудь захочет следовать за мной под звук колокольчика, пусть поторопится.

– Я с вами, – заявил Николай.

Перед тем как сказать это, он не посоветовался с Софи. Она была благодарна ему за принятое решение. Остальные гости предпочли остаться на месте до затишья.

Возницы с большим трудом подогнали двое саней к паперти. Седов усадил Марию в кибитку и поднялся на облучок. Оленья шуба была наброшена на его парадную одежду. Лошади устремились вперед. Николай забрался в следующие сани. Когда Софи устроилась на сиденье, он крикнул: «Укройся!», взмахнул хлыстом и погнал тройку со скоростью ураганного ветра.

Сани Седова скрылись в просеке, и занавес из снежных хлопьев сомкнулся за ними. Николай, будто во сне гнавшийся за Седовым, спрашивал себя, куда этот человек увозит Марию. И не растворится ли она вместе со своим похитителем в бесцветном и леденящем пространстве? В окружающем мире от них осталось лишь позвякивание неутомимых колокольчиков. Главное было слышать этот сигнал. А он удалялся, приближался, перемещался слева направо. Николай вслепую следовал за ним. Лошади грудью преодолевали порывы ветра. Несмотря на неистовость усилий, они продвигались невероятно медленно в наполовину невесомой среде молочного цвета с острыми кристалликами ледяной пыли. Ощущения времени и расстояния также были уничтожены холодом. Софи преодолела оцепенение, лишь увидев дом в Отрадном. Во дворе копошились тени. Седов и Мария как раз ступили на землю у крыльца. Николай пристроил свои сани за санями зятя. От лошадей валил пар. Они мотали головами снизу вверх и разбрасывали вокруг себя белые хлопья пота.

В передней прислуга поднесла новобрачным каравай и солонку на серебряном подносе. Седов потрепал по подбородку девушку и подмигнул ей, не принимая во внимание то, что могла подумать об этом Мария.

– Какая прекрасная скачка! – сказал он. – А все эти трусы еще ждут чего‑то в церкви!..

Он, видно, был в восторге от своего подвига. Мария смотрела на него с восхищением и покорностью. «Она в конце концов будет чистить ему сапоги!» – с горечью подумал Николай. Перешли в гостиную. Ни одно зеленое растение не оживляло эту комнату, в убранстве которой преобладали красно‑коричневый цвет, морские пейзажи на гравюрах, и стоял устойчивый запах табака. В одном из углов был установлен буфет. Софи и Николай выпили за здоровье новобрачных. Обменявшись несколькими словами о церемонии, они уже не знали, что сказать. Наиболее искренними они были, когда молчали. К счастью, буран вскоре утих. Прибыли гости. С притворным оживлением стали готовиться к ужину.

За столом, предусмотренным на тридцать человек, собралось лишь пятнадцать. Все эти пустые места придавали трапезе окраску неудавшегося торжества. Священник, приглашенный на свадебный пир, выглядел торжественно, в его глазах над черной бородой застыла почти женская печаль, он и трех слов не произносил, не процитировав Евангелие. С точки зрения Николая, еда была обильной, но вина и ликеры плохого качества. У кого Седов занял деньги, чтобы оплатить прием? К десерту он велел подать шампанское. По обычаю выкрикнули: Горько! Горько! Это означало, что вино будет казаться горьким, пока новобрачные не поцелуются при всех. Мария подставила щечку Седову. Он краешком губ поцеловал эту восковую статую. Лицо у него было безразличным. Он снова оживился лишь в тот момент, когда молодая служанка наполнила его бокал. Обернувшись к ней, он на глазах у присутствующих бросил на нее понимающий взгляд. Николай и Софи, не сговариваясь, заторопились с отъездом. Седов вяло пытался задержать их. Мария проводила родных до передней. У них за спиной, в гостиной, раздавался смех, звенела посуда.

– Мы первыми покидаем тебя, – объявил Николай. – Извини нас… Дорога длинная…

– Уезжайте скорее! – шепнула Мария. – И забудьте все, что здесь видели!

– Что вы хотите сказать? – спросила Софи.

– Вы меня очень хорошо понимаете! – ответила Мария. – Забудьте все! Забудьте меня! Я больше не существую!..

В скверном свадебном наряде, с венком, косо венчавшим ее белокурые волосы, с повисшими руками и глазами, полными слез, она выглядела жалкой.

– Я приеду навестить вас, – пообещала Софи. – Через несколько дней вы сами скажете мне, что ваше счастье безгранично!

На крыльце с факелами в руках стояли слуги. В прояснившемся небе сияли редкие звезды. Возница Николая, вернувшийся из церкви с последними санями, уже забрался на свое сиденье. Борода его укрывала широкую грудь, он держал вожжи и ждал распоряжений.

Тройка отъехала по снегу лунного цвета. «Как ужасно – супружеская пара без любви!» – подумала Софи. И она потянулась к руке Николая под накидкой из медвежьей шкуры. Их пальцы крепко переплелись. Она отметила про себя, что их ладони слились в нерасторжимый узел. На протяжении всего пути Софи, не обменявшись с мужем и словом, вкушала удовольствие от того, что была госпожой в голове этого человека.

К десяти часам вечера сани въехали в еловую аллею. Усадьба Каштановки в снегу казалась ниже, чем обычно. В передней горел свет, другой – в кабинете. Михаил Борисович еще не ложился.

– Он будет расспрашивать нас, – сказал Николай. – Признаемся ли мы ему, что свадьба была жалкой?

– Это доставило бы ему большое удовольствие и причинило бы слишком много боли! – заметила Софи. – Из милосердия нам следует немного солгать.

Никита, Василиса и Антип, поджидавшие их в передней, подбежали к прибывшим и тихим голосом спросили, красива ли была невеста.

– Как ангел! – ответила Софи.

Василиса перекрестилась и по своему обыкновению разрыдалась. Пока она развешивала шубы, Николай направился в кабинет. Софи пошла за ним. Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, приоткрыл одну створку. Комната была пустой, непроглядно темной. Запах подогретого масла исходил от лампы, которую только что погасил Михаил Борисович.

– Он ждал нашего возвращения, чтобы узнать, как все прошло, но, когда мы приехали, поднялся в свою комнату! – прошептал Николай. – Что это означает?

– Это означает, что его гордость сильнее любопытства! – ответила Софи.

И, улыбнувшись в глубине души, подумала, что начинает лучше понимать своего свекра.

В тот момент, когда снова увидел Дарью Филипповну, Николай оценил ничтожество отговорок, которые заготовил. Сможет ли он убедить ее, что так давно не подавал признаков жизни исключительно потому, что был потрясен бегством и замужеством сестры? Приехав в Славянку, где никто не ожидал его визита, он понял, что напрасно тревожился. Само солнце, явись оно в дом, не осветило бы так сильно лица его обитателей. Все девушки будто обрели вдруг жениха. Дарья Филипповна – глаза на мокром месте, с дрожащими губами – подыскивала слова. Она так боялась потерять Николая, так была счастлива вновь видеть его, что даже не помышляла о том, чтобы упрекнуть его за отсутствие. И если бы он не привел никаких объяснений, она приняла бы его с тем же радушием. Чтобы приободрить его, Дарья Филипповна пробормотала, что была в курсе всего, разделяет его братское возмущение и лишь больше уважает его за это. Фраза о горе, которое непокорные дети могут причинить близким, напомнила трем юным девушкам, что и они не защищены от подобных злоключений. И поскольку ничего лучше нельзя было придумать, решили выпить чаю.

Позже Евфросинья предложила Николаю поотгадывать загадки, но ее мать воспротивилась этому, сочтя подобное развлечение слишком ребяческим для гостя. Натали набралась храбрости и принесла ему свои последние акварельные рисунки. Из вежливости он похвалил ее, перелистав альбом, полный изображений увядших цветов и расплывчатых пейзажей. Рассерженная тем, что дочери завладели вниманием Николая, Дарья Филипповна попросила двух младших девушек посидеть спокойно, пока старшая будет играть на фортепьяно. Сама она с задумчивым видом расположилась в углу небольшого дивана. Николай присел рядом с нею. Евфросинья и Наталья перешептывались, Дарья Филипповна бросила на них жесткий, как удар линейкой по голове, взгляд. Звуки старомодного романса каскадом полились в гостиной. Елена играла старательно и неумело. Ее прилежная спина изогнулась, косы отбивали ритм. Склонившись к Дарье Филипповне, Николай тихим голосом спросил:

– Вы закончили сооружать китайский павильон?

– Да, – с придыханием ответила она.

– Нельзя ли мне взглянуть на него?

– Конечно.

– Когда?

– Завтра, в три часа.

Он пришел вовремя на свидание, но, переступив порог павильона, решил, что попал на пожар. Несмотря на открытую форточку, в комнате витал едкий дым. Посреди этого тумана кашляла и стонала Дарья Филипповна:

– Печь не работает! Вот уже час безуспешно пытаюсь разжечь ее! Не хотелось, чтобы слуга сопровождал меня…

– Пустяки! – сказал Николай. – Позвольте мне заняться этим!

В течение двадцати минут он работал как истопник, раскладывал поленья, поджигал их, раздувал пламя. Наконец, огонь соблаговолил загореться в зеленой изразцовой печи. Но в помещении по‑прежнему было много дыма, и холод был очень ощутим. Что не способствовало созданию желательной интимной обстановки. Кроме того, Николая смущали причудливые статуэтки, гримасничающие маски, изогнутые кресла, украшавшие обстановку. Он затерялся в пещере злых духов.

– Откуда взялись эти вещи? – поинтересовался Николай.

– Мой отец купил их когда‑то у китайских торговцев в Нижнем Новгороде, – объяснила Дарья Филипповна. – Они красивы, не правда ли?

– О да! Красивые и странные…

Он дрожал от холода перед женщиной, хотя был в шубе и шапке. А вокруг него безобразные статуэтки смеялись над его неудачей. Осознав, что плохо повела дело, Дарья Филипповна едва сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Сядьте по крайней мере! – прошептала она.

Все кресла напоминали орудия пыток. Пригодным для сиденья казался только диван, несмотря на четырех золотистых драконов, защищавших его углы. И в тот момент, когда обстоятельства чуть не сломили его, мужская сила вдруг взыграла в Николае. Разве установлено, что холод и неудобство помешают ему оправдать свою репутацию перед любящей женщиной? Забыв о Китае, Николай схватил Дарью Филипповну за запястья и крепко поцеловал ее в губы. Она восприняла как порыв страсти то, что являлось всего лишь проявлением прихоти. Но на этот раз она поостереглась сопротивляться ему из страха, что он остановится на полдороге. Подавив стыдливость, Дарья Филипповна со вздохом позволила раздеть себя. Николай торжествующе запыхтел, обнажая ее округлые плечи и грудь. У нее мороз пробегал по коже. Зубы стучали. «Если не добьюсь своего, то я обесчещен!» – подумал Николай, опрокидывая женщину на диван.

Он добился желаемого настолько успешно, что в шесть часов вечера они все еще обретались в объятиях друг друга. И именно она заставила его уехать. Вернувшись в Каштановку, Николай был счастлив, что не слишком сильным оказалось у него чувство вины. Обстановка в китайском павильоне придавала исключительный и почти нереальный характер наслаждениям, которые он там вкушал. Его поведение заслуживало оправдания, присущего неверности, которую допускают моряки в случайных портах. Он вернулся к Софи с душой великого путешественника.

Порядок был быстро установлен: каждую среду вместо того, чтобы ехать в клуб, Николай отправлялся к Дарье Филипповне, которая принимала его, облачившись в широкий экзотический пеньюар. Домик теперь был хорошо протоплен, китайские чудища спрятали свои когти; самовар возвышался на лаковом столике, между объятиями довольная любовница разливала крепкий чай. Эти непринужденные встречи нравились Николаю, поскольку позволили нарушить монотонный характер его существования. Благодаря им он обретал уверенность в себе, придумывал маленькие безобидные тайны и ставил себе цель в течение недели. Короче, с тех пор как у него появилось то, в чем он мог себя упрекнуть, Николай меньше скучал. Теперь он был больше всего озабочен тем, чтобы Софи ни о чем не догадалась. Но она доверяла ему безгранично. И действительно, у нее не было оснований подозревать его в некоей распущенности, так как муж был по‑прежнему очень внимателен к ней. Быть может, из‑за ощущения новизны он был даже сильнее влюблен в свою жену с тех пор, как завел любовницу? Вечером, когда Николай переступал порог гостиной, угрызения совести у него рассеивались при виде отца и Софи, сидящих перед шахматной доской. Погрузившись в важные тактические задачи, оба игрока едва замечали присутствие месье Лезюра, терзавшегося от зависти в своем углу, а также присутствие Николая, явившегося сюда с грузом своих тайн.

Для Михаила Борисовича эти шахматные партии стали такой же жизненной необходимостью, как пища. Если проходило два дня и Софи не находила времени сразиться с ним, он начинал страдать. Его увлекала не сама по себе игра, а возможность побыть со снохой. Не дотрагиваясь до нее и пальцем, он будто боролся с нею врукопашную. Крепко обнимал ее, ловко изворачивался, ловил ее за запястья, она же будто каталась в траве, и он валил ее на землю, вскакивала с большим усилием, смеялась, убегала, распустив волосы, и эта дивная борьба выражалась простым перемещением пешек с одной клеточки на другую. Когда удача улыбалась Михаилу Борисовичу и удавалось одну за другой отобрать фигуры у Софи, он как будто раздевал ее. Оказавшись во власти победителя, она ждала среди своих разбросанных слуг, когда он победит ее. Произнося «Шах и мат», он испытывал столь острое наслаждение, что затем с трудом мог поднять взгляд на сноху. В другие дни, напротив, выигрывала она. Он же хитроумно, коварно защищался, затем, наблюдая неистовое женское стремление разгромить его, весело позволял ей похитить у него коня или ладью. Софи немедленно использовала первую же удачу против свекра. Не было позиции, где на него не нападали бы неожиданно. О! Как нравилось Михаилу Борисовичу, что сноха была безжалостна к нему! В тот момент, когда она была близка к победе, размышлял он, у Софи был такой же сияющий взгляд, такая же нежно‑жестокая улыбка, как в миг высшего физического наслаждения. Побежденный ею, он с удовольствием уступал и бормотал: «Я сдаюсь, вы оказались сильнее!» Не могло быть иначе, чтобы она в более приглушенной форме не испытывала тех же приятных ощущений, что и он. Во всяком случае, Софи редко отказывалась поиграть в шахматы. Партия заканчивалась банальным разговором, во время которого нервы обоих противников успокаивались.

Пользуясь добрым расположением духа свекра, Софи пыталась иногда заинтересовать его судьбой Марии. И тогда он вдруг становился глухим. Со дня свадьбы дочери он не задал ни одного вопроса по ее поводу. Впрочем, сделай он это, Софи было бы трудно ответить ему, поскольку никаких новостей из Отрадного она не получала.

Так прошли три месяца. В конце концов, беспокоясь из‑за молчания золовки, Софи решила нанести ей визит. Она поехала одна, опасаясь, что присутствие Николая помешает Марии откровенничать.

Среди первой весенней зелени дом в Отрадном показался Софи более приветливым. Но стоило ей войти в гостиную, как она вновь испытала ощущение заброшенности, печали и неудобства. Вот уже пятнадцать минут она ждала, сидя в кресле; наконец, Мария открыла дверь и воскликнула:

– О Господи! Это вы! Мне даже не доложили о вашем приезде!

– Я, однако, сказала…

– Эти девицы все забывают! А я так счастлива видеть вас! Извините меня: я совсем не причесана…

Ее белокурые волосы были распущены по спине. А голубое платье казалось поношенным.

– Сейчас быстренько причешусь и вернусь, – сказала она.

По возвращении Мария выглядела более презентабельно. Но глаза по‑прежнему излучали тоску. Она привела Софи в столовую и позвонила в колокольчик, чтобы подали самовар. Но никто не откликнулся на ее призыв.

– Как поживает Владимир Карпович? – спросила Софи.

– Он в отъезде, – поспешила ответить Мария. – По своим делам… в Варшаве…

И снова позвонила в колокольчик. От нервной вспышки уголки губ у Марии перекосились. Очевидно, ей было неприятно, что невестка заметила, до какой степени ей не подчинялись. Софи представила себе, каким было это несчастное существование: выйдя замуж сгоряча, отвергнутая своим отцом, покинутая супругом через несколько недель, вынужденная жить в чужом доме, терпя насмешки прислуги, которой до нее дарил любовные ласки хозяин, на что могла она надеяться в будущем? Третий звонок колокольчика остался без ответа, Мария встала и, охваченная гневом, вышла из столовой. Через десять минут она возвратилась, подталкивая сзади мальчишку в лохмотьях, державшего за ручки маленький самовар из красной меди. Сама она несла поднос с двумя горшочками варенья и кусочками серого хлеба на тарелочке.

– Давайте сами угощаться: так будет намного приятнее! – сказала она.

Чашки были с щербинками, ложки разрозненными. «Совершенно необходимо попросить отца помочь ей, – подумала Софи. – Если бы он увидел свою дочь в таком состоянии, ему стало бы стыдно и он забыл бы свою обиду…»

– В Каштановке все здоровы? – спросила Мария.

Софи поделилась с ней семейными новостями.

– А как дела у того милого парнишки, Никиты? – продолжила Мария притворно жизнерадостным тоном.

– Он делает быстрые успехи в счетоводстве.

– И как прежде записывает свои впечатления в тетрадь?

– Наверное.

– В любом случае, мальчик слишком хороший, чтобы оставаться крепостным. Надеюсь, вы в конце концов дадите ему волю!

В ее высказывании прозвучала столь язвительная нотка, что Софи задумалась, к чему золовка завела этот разговор. За окном с гоготом пронеслись утки. Софи прошептала:

– От меня это не зависит!

– От вас или от моего отца, но это одно и то же, – заметила Мария. – Он ни в чем не может отказать вам.

– Может, – мягко возразила Софи. – И вы это прекрасно знаете.

– В чем же?

– Он не прощает вас. А я не перестаю просить его об этом.

Мария зарделась.

– Какая я глупая! – пробормотала она. – Вы – единственный человек на свете, который может помочь мне, а я принимаю вас и говорю злые вещи. Не надо обращать на них внимания. Это от одиночества. Я страдаю от одиночества…

– Когда он возвращается?

– Я не знаю.

– Он не уточняет этого в своих письмах?

– Нет.

У Софи закралось подозрение. «А пишет ли он ей вообще?» – подумала она. И осторожно продолжила:

– Надеюсь, он оставил вам средства на содержание дома…

Дата добавления: 2015-06-04