Часть II 4 страница

– Разумеется! – воскликнула Мария. – Денег у меня хватает! А как бы вы думали?..

Лицо ее изменилось от гордой улыбки. Она лгала с душераздирающим упорством.

– К тому же, – снова заговорила Мария, – Владимир Карпович предоставил мне определенные права. И если у меня возникнет необходимость, я смогу воспользоваться ими. Я уже собиралась продать Анюту. Вы видели ее? Красивая девушка. За нее мне могут дать две тысячи рублей!

– Да, – согласилась Софи. – Но если вы это сделаете, ваш муж будет недоволен.

– Не думайте так! Он прощает мне все мои капризы! – произнесла Мария таким легкомысленным тоном, словно лишилась ума.

Софи покинула золовку с ощущением, что не оказала ей никакой поддержки.

После их встречи Мария еще долго хранила молчание. Казалось, Отрадное находилось в тысяче верст от Каштановки. Наступило лето с его солнцем, пылью, грозами… После праздника Преображения Господня Михаил Борисович официально поручил Никите мелкие расчеты по имению. Юноша разместился со своими книгами записей и счетами в небольшой комнатушке рядом с кабинетом Николая. Софи гордилась отличием, которого удостоился ее подопечный. Допущенный в узкий круг хозяев, он уделял большое внимание своему внешнему виду. Пышные шаровары из синего сукна, начищенные сапоги, белая косоворотка, красный пояс – этот деревенский наряд подчеркивал его стройную фигуру и мускулатуру широких стальных плеч. Крепостные девушки ходили взад‑вперед под его окном, хохотали, чтобы выманить его на улицу, но он не замечал их уловок. Однако, когда Софи неожиданно заглядывала в его рабочую комнату, она заставала Никиту за чтением. Он сидел, уткнувшись носом в книгу, которую Николай или она сама одолжили ему. Никита шевелил губами и пальцем водил по напечатанным строчкам. Заметив барыню, он подскакивал, и лицо его начинало светиться. Она перебрасывалась с ним несколькими словами, хвалила за аккуратное ведение счетов, интересовалась прочитанным им. Однажды он прочитал ей стихотворение Ломоносова, которое только что обнаружил:

Уста премудрых нам гласят:

Там разных множество светов,

Несчастны солнца там горят,

Народы там и круг веков…

В его глазах было столько страсти, что Софи прервала его на четвертой строке.

– Счет наводит на меня тоску, – сказал он. – Я хотел бы изучать поэзию, математику, политику, все, что возвышает разум!

Она упрекнула его в чрезмерной амбициозности, в глубине души сознавая, что он прав.

– Если бы только я знал французский, – продолжал он, – то мог бы читать те же книги, что и Николай Михайлович. Мне кажется, что вся наука будущего содержится во французских книгах, а вся наука прошлого – в русских.

Софи со смехом заверила его, что различие между двумя культурами не так четко обозначено. Тогда он произнес для нее французские слова, которые выучил сам: тэзон (дом), сьель (небо), рут (дорога), форе (лес)… Она была тронута его нескладным произношением (эта манера делать грубый акцент на гласные, грассировать звук «r» на кончике языка!) и резко прервала его, опасаясь, что ей придется давать Никите советы. Она все же не собирается давать ему уроки!

С некоторых пор Софи не получала известий от родителей, отчего стала нервной. И вдруг письма из‑за границы, задержанные на несколько недель цензурой, дошли все вместе. Большинство из них были вскрыты на почте. Прочитав их с опозданием, Софи узнала от своей матери, что Франция переживала смутные времена, что повсюду появлялись карбонарии, что после гнусного заговора четырех унтер‑офицеров в Лярошели полиция проявляла особую бдительность и все более непреклонно демонстрировала свою власть, и, наконец, что мадам дю Кейла, фаворитка короля, устраивала великолепные празднества, но сам король был очень болен. В конце сентября русские газеты опубликовали сообщение о смерти Людовика XVIII и прибытии Карла X в Париж. Софи размышляла о Франции, как о стране, куда она уже никогда не вернется, и уверенность в этом усиливала ее ностальгию. При виде французской газеты слезы наворачивались у нее на глаза. В начале октября она получила от золовки радостное письмо: Владимир Карпович вернулся! Преисполненная восторга, Мария настаивала, чтобы Николай и Софи нанесли им визит. Николай устранился. Софи подождала с неделю, распорядилась заложить коляску и снова отправилась одна в Отрадное. Седова там уже не оказалось!

Мертвенно‑бледная, с осунувшимся лицом, усталыми глазами, Мария закрылась с Софи в своей комнате и простонала:

– Он снова уехал вчера!

– Но почему?

– Все по своим делам!

– Каким делам?

– Я не знаю. Он мне ничего не объясняет. Его поездка в Варшаву ничего не принесла. В течение нескольких дней, которые он провел рядом со мной, я чувствовала, что он не в своей тарелке. Заботы терзали его. И он опять упаковал вещи…

Лицо ее излучало искренность. Она ломала руки на коленях.

– Вы по‑настоящему любите вашего мужа? – спросила Софи.

– Да! – прошептала молодая женщина.

– А он любит вас?

– Он очень несчастен. Владимиру не хватает денег. Это не позволяет ему думать обо мне так, как было бы надо…

Она печально усмехнулась и продолжила:

– По сути, он женился на нищенке. Я не принесла ему никакого приданого. И он даже не может продать меня как крепостную девку! Что я такое для него? Источник беспокойства! Но если его дела устроятся, все изменится. Я стану важной дамой…

Изысканным жестом она как бы прикрыла шею веером:

– Я буду наряжаться… Душиться дорогими духами… Он будет лежать у моих ног, вместо того чтобы кричать на меня… Ведь он кричит на меня, знаете?.. Словно я его служанка!.. И бьет!.. Я вам покажу!..

Казалось, она почти гордится этим.

– Увы! Очень боюсь, как бы опять он не вернулся ни с чем. Тогда я не знаю, что мы будем делать. У нас больше нет земли. Придется продать наших последних крестьян. А большинство из них заложено!

– Вы не можете так жить! – сказала Софи. – Поедемте со мной. Встретимся с вашим отцом. Вместе поговорим с ним. Если он смягчится, вы будете спасены. В противном случае вам не видать счастья с таким человеком, как Владимир Карпович.

В глазах Марии промелькнул ужас. Она задрожала.

– Только не к отцу… Я больше не хочу…

– Это цена вашего покоя в браке!

Плечи Марии опустились. Она вся съежилась в своем кресле.

– Хорошо, – вдруг произнесла она, – я поеду…

Только тогда Софи осознала, каким неосмотрительным было ее предложение.

Они приехали в Каштановку незадолго до ужина. Увидев Марию, выходившую из коляски, слуги, прибежавшие на звук колокольчиков, застыли в замешательстве. Будто это больная чумой приближалась к ним. Она им улыбалась, а они отступали с перекосившимися от страха лицами. Даже Василиса выглядела не как обычно. Она благословляла издали вновь прибывшую и бормотала:

– Да хранит тебя Господь, моя голубка! И пусть твое старое гнездо не преподнесет тебе слишком много колючек!..

В передней две женщины столкнулись с Николаем, который выходил из гостиной в большом волнении. Тихим голосом он спросил:

– Что происходит? Зачем Мария приехала с тобой?

– Чтобы встретиться со своим отцом, – ответила Софи.

– Ты с ума сошла? Ты же знаешь, что он этого не хочет!..

Софи оборвала его на полуслове:

– Он видел, что мы приехали?

– Разумеется! – сказал Николай. – Стоял у окна в своей комнате. Отец в ярости!

– Я была в этом уверена! – пролепетала Мария. – Мне лучше уехать!

Софи схватила ее за руку:

– Ничего не бойтесь. Идите за мной. И ты тоже иди с нами, Николай!

Она привыкла к своему противнику и тем не менее боялась его гнева. Какую сцену разыграет он теперь? Она постучала в дверь, открыла ее и отошла в сторону, пропуская золовку. Мария увидела, что ее отец стоит спиной к окну, и грузно упала на колени.

– Отец, – пробормотала она, – прошу вас, простите меня…

– Это вы ее привезли? – спросил он, повернувшись к Софи.

– Да, – ответила та.

– Несмотря на мои приказы?

– Вы, быть может, и отдавали приказы своим слугам, но при мне у вас хватало любезности выражать лишь пожелания! – ответила Софи.

Она знала, что ответ такого рода приведет в восторг ее свекра, хотя он и притворится, что оскорблен.

– Не играйте словами! – бросил он. – Достаточно! Пусть она уезжает.

– Но не раньше чем поговорит с вами, отец! Ваша дочь очень несчастна…

– И кто в этом виноват?

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать это. Что сделано, то сделано. Теперь речь идет о том, чтобы избежать худшего. Мария нуждается в вашем расположении, ваших советах…

– Скажите лучше – в моих деньгах!

При этих словах Мария приподняла голову, и в ее глазах блеснула искра ненависти и стыда. Она готова была убежать, но Софи положила руку ей на плечо и сказала:

– Зачем же это скрывать? Она нуждается также в ваших деньгах! А какие девушки не просят помощи у родителей в начале супружеской жизни?

– Я бы сам предупреждал ее желания, если бы она вышла за человека по моему выбору, – заметил Михаил Борисович.

– Значит, она и есть уже не имеет права по той причине, что любит человека, который не годится вам в зятья?

Михаил Борисович задрал нос и просунул пальцы за проймы жилета. Ничуть не взволновавшись, он надулся и встал в напыщенно‑театральную позу. Его униженная дочь была ему неприятна. Он не мог смириться с мыслью, что она прижималась к телу мужчины. Дочь не заслуживала никакой жалости. В мире существовала лишь одна достойная женщина: Софи!

– И вправду, отец! – сказал Николай. – Вы можете не одобрять поведение Марии, но предоставьте ей по крайней мере средства для жизни!

– Было бы справедливо, если бы ваши двое детей в равной мере пользовались доходами от имения, – продолжила Софи. – Нам, вашему сыну и мне, вы даете достаточную сумму, обеспечивающую безбедное существование, которое мы здесь ведем. Сделайте то же для Марии!..

Михаил Борисович вновь погрузился в свои мысли. Ему казалось, что он и его сноха затеяли еще более хитроумную, нежели обычно шахматную партию. Как добиться благодарности Софи, не уступив ей в главном? Как перехитрить ее настолько, чтобы она сочла себя победительницей, в то время как выиграл бы он? Достойная сожаления Мария, с ее неутоленной любовью и денежными затруднениями, стала вдруг для него объектом невероятных стратегических расчетов. В результате он почти забыл, что проклял ее. Его поразила одна столь хитроумная мысль, что поначалу он даже испугался. Это было похоже на дьявольский толчок. Будто пешка переместилась незаметно для противника! В полной тишине Софи помогла Марии подняться. Николай встал у них за спиной с видом рыцаря‑защитника. Михаил Борисович почувствовал, что настал момент, позволяющий выдвинуть свой план. Очень серьезно, со значительностью, диктуемой возрастом, он произнес:

– Я не дам Марии ни копейки из моих денег. Это дело принципа. Но дом в Санкт‑Петербурге достался нам от моей жены. В соответствии с ее завещанием Николай и Мария унаследовали права на это имущество, так же как и я. Пусть они продадут его, я им разрешаю это, и мы разделим сумму в тех пропорциях, которые определила дорогая покойница: половину – им обоим, половину – мне.

Он наслаждался изумлением, вызванным его речью.

– Да‑да! – вновь заговорил он. – В сущности, это будет мудрое решение! Устройством дела мог бы заняться Николай. Я подпишу ему все бумаги, которые понадобятся. Только вот что, мой дорогой, тебе придется поехать в Санкт‑Петербург!..

Говоря это, Михаил Борисович представлял себе сына в пути, а себя, наедине с Софи, – в Каштановке. Он знал, что документы о праве собственности были не в порядке и что понадобятся недели, быть может, и месяцы ходатайств, чтобы заключить сделку о продаже. В затылке у него засвербило. Ему стало так жарко, что пришлось засунуть палец между воротником и шеей.

– Это не препятствие, батюшка! – заявил Николай. – Я поеду и постараюсь вернуться как можно скорее!..

– А что вы об этом думаете, Софи? – спросил Михаил Борисович.

Попадет ли она в ловушку? Он так этого желал! Молоденькая женщина доверчиво улыбнулась:

– Это хорошее решение, как мне кажется.

Михаил Борисович вздрогнул от удовольствия и облизнул губы.

– А ты, Мария, ты довольна? – обратился к сестре Николай.

Мария покачала головой, ничего не ответив. Ей хотелось бы отвергнуть это предложение, но состояние, в котором находился ее муж, было слишком плачевным: ей пришлось принудить к молчанию свое самолюбие. Если бы только к этому предложению отца добавилось несколько доброжелательных слов, если бы он дал понять своей дочери, что она для него не совсем потеряна! И она застенчиво прошептала:

– Смею ли я надеяться, что вы, батюшка, снова проявите ко мне интерес и что речь идет не о том, чтобы подавать мне милостыню?..

– Ты называешь это милостыней? – воскликнул Михаил Борисович, побагровев. – Милостыней, которая принесет тебе примерно двадцать тысяч рублей!

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду! – испугавшись, выдохнула Мария.

– Нет!

– Приехав сюда, я мечтала о другом! Я думала, что мы с вами…

– Так вот! Ты ошиблась! Я не меняю своего мнения! Что отрезано, то отрезано! Ты получишь свои деньги! Но исчезни и никогда больше не показывайся мне на глаза!

Вытянув руку, он указал ей на дверь. Мария разрыдалась и бросилась вон, за ней – Софи и Николай. Михаил Борисович уселся в кресло и потер лоб тыльной стороной ладони. Дыхание у него успокоилось, мысли мелькали не так быстро. Через двадцать минут он услышал шум в передней. Софи и Николай провожали Марию после того, как утешили ее. Михаил Борисович подавил желание заглянуть в окно. Он представлял себе все: слезы, вздохи, объятия, обещания… Наконец, упряжка тронулась с места со скрипом колес и звоном колокольчиков.

– Пошла к черту! – пробурчал Михаил Борисович.

И с легким сердцем приготовился выслушивать упреки сына и золовки.

* * *

На следующий день во время обеда все усложнилось: не удовольствовавшись тем, что осудила суровость свекра, Софи вдруг объявила о своем желании сопровождать Николая в Санкт‑Петербург. Не в силах воспротивиться столь законному решению, Михаил Борисович пробормотал:

– Неужели это так необходимо?.. Николай недолго будет отсутствовать!.. К тому же там у него появится куча дел!.. Вы редко будете видеть его!..

Но ничто не изменило намерений Софи. Михаилу Борисовичу с трудом удалось продержаться достойно до конца трапезы. Удалившись на отдых в свою комнату, он не получил никакого удовольствия от почесывания ног, прогнал Василису и почувствовал боль в сердце. Вытянувшись на диване, не раздеваясь, он засунул руку под рубашку и стал прислушиваясь к неровному биению в груди, задумался о смерти. Он говорил себе, что его жизненный путь завершился, что никому во всем мире он не нужен, что дети разделят его состояние, не заслужив того, и что если он не затеряется в дороге, то найдет свою жену в небесах. С наступлением вечера его размышления совершили более трагический поворот. Затем постепенно он осознал, что его несчастье может оказаться очень полезным ему. Когда настало время ужина, он зазвонил в колокольчик слабой рукой. Василиса приоткрыла дверь, зажгла лампу и побежала за Николаем и Софи. Увидев их, Михаил Борисович, чувствовавший себя значительно лучше, притворился чрезвычайно усталым. Его спросили, что он испытывает. Михаил Борисович ответил довольно искренне, что у него были перебои в сердце. Встревоженная Софи пощупала его пульс и отметила, что он был почти нормален. Василиса принесла ему взбитые с ромом и сахаром яйца, чтобы поддержать силы. Николай предложил послать за доктором в Псков, не дожидаясь утра, но Михаил Борисович запротестовал:

– Зачем беспокоить доктора, коль скоро боль прошла!

– Конечно! – заметила Софи. – Но мы должны проследить за тем, чтобы она не возобновилась!

Михаил Борисович философски улыбнулся:

– Тот, кто всегда ждет худшего, уже не живет!

Произнося это, он надеялся, что Софи, понимая, в каком он состоянии, не посмеет уехать. Она согласилась дождаться утра и только тогда побеспокоить доктора Прикусова.

Это был старый и скромный врач, лечивший семью Озарёвых вот уже двадцать пять лет. Он явился со своей черной сумкой, толстыми очками, а от его одежды пахло медикаментами и лошадиным навозом. Михаил Борисович боялся диагноза вдвойне: если его признают больным, то следует опасаться смертельного исхода, если он окажется достаточно бодрым, придется готовиться к отъезду Софи вместе с мужем в Санкт‑Петербург. К счастью, доктор Прикусов любит тонкое обращение. Прослушав пациента, он пригласил членов его семьи и объявил, что у больного, разумеется, слишком слабое сердце и слишком густая кровь, но если слегка разгрузить кровь и укрепить сердце, он проживет сто лет. Рекомендованное лечение состояло в немедленном применении пиявок. Затем каждый вечер перед сном больной должен принимать некое питье и каждое утро натощак выпивать небольшой стаканчик росы. Доктор Прикусов придавал особое значение этому стаканчику росы, от которого, говорил он, большинство его пациентов были в восторге. Оставалось только выбрать несколько крепостных девушек, которые каждый день на рассвете отправлялись бы собирать капельки драгоценной влаги в полях и лесах имения. В остальном – отдых и как можно меньше неприятностей… Михаил Борисович по секрету признался своему врачу, что частенько страдает от тоски, и тот рекомендовал Николаю и Софи не оставлять его одного. При этих словах больной состроил скорбную физиономию и воскликнул:

– Это невозможно, доктор! Они оба должны уехать, это очень важное путешествие! Уверяю вас, что ничем не рискую во время их отсутствия!

Доктору Прикусову достаточно было услышать возражение, чтобы он, человек мягкий, превратился в самое непреклонность.

– А я повторяю вам, – проворчал он, – что вы нуждаетесь в постоянном уходе!

– Но для этого существуют слуги, – заявил Михаил Борисович.

– Мы не можем возложить на них эту заботу, отец! – вмешалась Софи.

Николай так радовался возможности пожить в столице, что мысль о помехе приводила его в отчаяние. Не могла ли Софи остаться в Каштановке, чтобы присмотреть за больным, а он тем временем съездил бы в Санкт‑Петербург? Николай не осмеливался высказать подобное предложение, хотя горел желанием сделать это. Дарья Филипповна с ее китайскими безделушками начинала надоедать ему… Сидя в кресле в домашнем халате, Михаил Борисович украдкой наблюдал за сыном и втайне ликовал, делая вид, что очень расстроен:

– О! Мои бедные дети! Я усложняю вам жизнь!

– О нет, батюшка, – мужественно возражал Николай, – мы перенесем поездку на более позднее время!

– А Мария, ведь она с нетерпением ждет результата! – вздохнул Михаил Борисович.

Он боялся перегнуть палку, ведь такая его заботливость могла вызвать подозрение у Софи. Но она посмотрела на него с удивлением и почти с надеждой. Не думала ли она, что, преисполненный раскаяния, он вернется к своей дочери? Простодушие самых умных женщин не имеет границ, когда речь идет о перемене чувств.

После отъезда доктора Прикусова Михаил Борисович снова пожаловался на спазм в груди. Он морщился, задыхался, заикался:

– Это ничего!.. Вот!… Господи!.. Ох!.. Проходит!..

Сын и сноха настояли, чтобы Михаил Борисович рано лег, выпив предварительно липовый отвар. Он провел великолепную ночь. Утром за завтраком Софи сообщила ему, что Николай один поедет в Санкт‑Петербург. Михаил Борисович чуть не задохнулся от радости. Все складывалось так, как он того хотел. Михаил Борисович размышлял: «Какая прекрасная паутина лжи! Я в восторге от того, что избавился от сына, и делаю вид, будто сожалею о том, что он уезжает без своей жены; Софи рада, что остается в Каштановке, и притворяется, будто обстоятельства вынудили ее поступить так…» Последнее предложение было наименее бесспорным из трех. Подумав об этом, Михаил Борисович прижал к сердцу обе руки. Сын и сноха заметили его жест и обменялись заговорщическим взглядом. Чтобы зря не потревожить больного, Софи сказала:

– Главное, отец, не воображайте, что я остаюсь из‑за вас! Просто я боюсь, что путешествие в такое время может переутомить меня!

– Если это так, – прошептал он, – то я согласен.

И он склонил голову на грудь, будто побежденный великодушием детей.

В ночь с 6 на 7 ноября Николай был разбужен скорбным завыванием ветра в печи. Он зажег свечу на ночном столике. Порывом ветра раздувало пламя. На стене обозначилась огромная тень человека, будто выходящая из могилы. Во всех углах потрескивал паркет, стекла дрожали в оконных переплетах. Как обычно во время бессонницы, Николай обратился взором к иконе и перекрестился. Приехав двое суток назад в Санкт‑Петербург, он поселился в этой пустой квартире, но не чувствовал себя здесь дома. Первый визит он нанес нотариусу своего отца Дмитрию Львовичу Муханову, который должен был заняться продажей дома. По утверждению юриста, дело предстояло нелегкое. Часть документов была утеряна. Возможно, необходимые сведения удастся найти в Смоленске, где родилась мать Николая и еще жили ее родственники. К счастью, у Дмитрия Львовича Муханова был хороший друг в этом городе. Ему придется поручить поиски. Но на это потребуется время. Перспектива подобной отсрочки вовсе не беспокоила Николая и, напротив, доставляла ему радость. Словно предвидев, что пребывание сына в столице может продлиться, Михаил Борисович перед отъездом снабдил его довольно приличной суммой денег. Что же касается Софи, то она приготовилась к разлуке на две‑три недели с учетом того, что поездка туда и обратно потребует в общей сложности неделю. Никогда еще после женитьбы Николай не был свободнее!

Покинув нотариуса, он отправился к Косте Ладомирову. Прекрасное мгновение! Костя плакал от радости, обнимая возвратившегося друга. Три приятеля из прежнего «Союза во имя Добродетели и Истины» присутствовали при этой встрече. У всех в честь первой годовщины заговора на пальце было надето серебряное кольцо. Они рассказывали Николаю, что, несмотря на поездку полковника Пестеля в Санкт‑Петербург в мае месяце, никакого сближения между Северным обществом и Южным не произошло. Однако в Северном обществе, помимо бывших руководителей умеренного толка, таких как князь Трубецкой и Никита Муравьев, числился теперь новый, более радикальных убеждений, поэт Кондратий Федорович Рылеев. Костя высоко чтил этого человека, вышедшего в отставку в чине прапорщика, недолгое время служившего в судебном ведомстве, затем назначенного правителем канцелярии Российско‑американской торговой компании, целью которой было обнаружение и освоение территорий Нового Света. Вместе со своим другом Александром Бестужевым он издавал альманах «Полярная звезда», в котором сотрудничали лучшие писатели молодого поколения. Осведомленный таким образом, Николай с нетерпением ожидал, что Костя отведет его к Рылееву.

Встреча произошла вчера вечером, в помещении Российско‑американской торговой компании. Николай был представлен худощавому, почти щуплому мужчине с волевым лицом, большими темными глазами и густыми бровями, соединявшимися над основанием носа. С самого начала Рылеев заявил ему: «От Кости мне известно о той полезной работе, которую вы делаете в Пскове. Продолжайте! Нам нужны информаторы во всех важных местах». Эта похвала смутила Николая, потому что в последнее время его политическая активность затормозилась. И почему хозяин, познакомившийся с ним всего лишь четверть часа назад, обращался к нему с таким доверием? Неужели он не боялся, что его могут предать, разоблачить? Глаза Рылеева излучали благородство, которое действовало, как волшебство. За несколько минут разговора с ним Николай лучше понял обстановку в России, нежели за пять лет одиночества в Каштановке. По словам Рылеева, правительство с каждым днем все глубже погружается в мракобесие. Добившись отстранения князей Волконского и Голицына, ближайших советников царя, раболепный Аракчеев в настоящее время оказывал единоличное воздействие на разум своего повелителя. Религия и полиция стали важнейшими опорами престола. Но если бы взволновалась армия, это означало бы крушение режима. «Я рассчитываю, что через два или три года мы сможем выступить, имея все шансы на успех! – заявил Рылеев. – Движение начнется с военных поселений. Нельзя лишь допустить, чтобы в него вмешалось остальное население. Нам нужно восстание, которое возглавят офицеры, а не революция, которой руководили бы народные ораторы…»

Обдумывая эти высказывания, Николай испытывал ощущение тревоги и блаженства. То, что прежде казалось ему лишь мечтой, становилось вдруг близкой, ужасной и чреватой непредсказуемыми последствиями реальностью. Он прислушивался к завыванию бури и слышал Рылеева. Взгляд этого человека сопровождал его повсюду. Чтобы избавиться от наваждения, Николай подумал, что завтрашний день будет еще замечательнее. Вася Волков прислал ему письмо с приглашением на обед. Их встреча после разлуки наверняка будет волнительной. Дарья Филипповна умоляла Николая узнать, с кем водит знакомство ее сын. Она опасалась как слишком важных мужчин, так и слишком легкомысленных женщин. Такая заботливость шокировала Николая, решившего, что это отсутствие такта. Ему не нравилось, что его любовница одновременно была и матерью. Их разлука в китайском павильоне была душераздирающей. Дарья Филипповна, упав на пол в пеньюаре, расшитом лотосами, обнимала его колени и жалобно восклицала: «Поклянись, что будешь мне верен!» Софи не требовала от него такой клятвы. Он улыбнулся, подумав об этом, и попытался заснуть. Порывы ветра дули слишком сильно, чтобы можно было закрыть глаза. Время от времени раздавалось хлопанье тяжелой и влажной ткани, будто окутавшей дом. За дверью спальни на своей циновке со стоном ворочался Антип. По обыкновению, он сопровождал хозяина в поездке. Николай собрался разбудить его, чтобы он подал ему чаю. Но, поразмыслив, решил, что больше хочет спать, нежели пить.

Он снова лег и задул свечу. Уперся щекой в думку – маленькую подушечку, которую когда‑то сшила ему Василиса, он всегда возил ее в своем багаже. Затем, как когда‑то, будучи еще ребенком, зажал в правой руке свой нательный крест и без страха погрузился в ночь, населенную рычащими волками. Они не причинили ему никакого вреда вплоть до первых рассветных лучей. В этот момент один из них с такой яростью бросился на кровать, что Николай издал хриплый крик и стал отбиваться. Во время борьбы он заметил, что у волка человеческие глаза, рыжая шевелюра и зверь, как ни странно, был похож на Антипа.

– Барин! Барин! – вопил тот, расталкивая в плечо своего хозяина. – Вставайте – скорее! Взгляните‑ка!..

Он выглядел таким напуганным, что Николай вскочил на ноги. Комната была окутана тусклым сиянием. Антип открыл окно. Холодный ветер приподнял занавески и разметал бумаги на столе. Из города доносился непривычный грохот глухих ударов и хлюпающих звуков. Николай выглянул в окно, и от удивления у него перехватило дыхание: улица превратилась в реку. Грязный, бурный поток воды бился у основания дверей. Дождь косыми струями проливался из свинцового неба. В окнах показались встревоженные лица. Пока еще только подвалы, должно быть, были затоплены. Но вал быстро нарастал. Пушки Петропавловской крепости грохотали с большими интервалами, возвещая о бедствии.

– Все произошло в мгновение ока, – рассказывал Антип. – Морской ветер погнал Неву назад, и вдруг она вышла из берегов. Если Господь хочет омыть город от его грехов, мы еще долго будем видеть, как прибывает вода! Только не поднялась бы она до нашего этажа!

Николай заметил внизу, на орнаменте фасада, шествие серых существ. Крысы бежали из подвала и разыскивали местечко, где им было бы сухо. В спешке они толкались, кусали друг друга. Привратник вышел на тротуар. Вода доходила ему до середины голени. Сложив у рта ладони дудочкой, он что‑то крикнул своему приятелю из дома напротив, который так же, как и он, вышел на улицу, чтобы насладиться зрелищем. Конюхи выводили лошадей из конюшен и отводили их подальше от Невы и ее каналов, в восточную часть города, где опасность была не так велика. Испуганные животные ржали, вставали на дыбы. Горожане убегали в колясках. Колеса, крутясь, мутили воду. Подобные мифологическим богам, кучера с хлыстом в руке управляли лошадьми, тащившимися по воде, Николай вспомнил о собственном вознице, о своих лошадях и повозке, оставленных неподалеку от дома.

– Надеюсь, Серафиму удалось разместить все в безопасном месте! – сказал он.

– Наверняка, барин! – успокоил его Антип. – Он слишком любит водку, чтобы бояться воды!

– Все‑таки нам следует пойти и посмотреть!

– Это было бы неосторожно, барин… Посмотрите‑ка, посмотрите!..

Сидя на тумбах, мальчишки смеялись и пальцем показывали на куски дерева, ящики, овощные очистки, которые проносились в потоке. Вдруг ребятишки стали с визгом удирать. Огромные сине‑зеленые волны с гребнями желтой пены хлынули меж фасадами домов. Почтовую телегу понесло будто лодку. Кучер спустился, распряг лошадь и, держа ее за ухо, поплыл. Николай вспомнил, что на первом этаже жили простые люди, слуги, ремесленники, ушедшие на покой мелкие чиновники. Встревожившись, он оделся, быстрым шагом пересек комнату и вышел на лестничную площадку.

Большой вестибюль дома превратился в помещение, залитое водой. Сбежав из своих затопленных комнат, примерно двадцать человек спасались на ступеньках. Женщины в ужасе сжимали в руках узлы с одеждой, самовары и иконы. Какая‑то девочка всхлипывала, потому что потеряла свою куклу. Пожилые мужчины, закатав панталоны до колен, возвращались в свое жилище, чтобы спасти мебель и личные вещи. Матрацы, клетки с канарейками, плетеные колыбельки, короба, кухонная утварь, покрывала громоздились у ног Николая, как подношения. С каждой вылазкой храбрецы все глубже погружались в грязную воду. Короткие волны бились об основание лестницы. Женщины кричали, давая указания своим мужьям:

Дата добавления: 2015-06-04