Парадоксы российской социологии

Р.В. Рывкина

Парадокс первый: свобода — есть, но социологии как социаль­ного института — нет

В 1994 г. я участвовала в конференции, посвященной двадца­типятилетию Ленинградской социологической школы. Слушая доклады В.А. Ядова, В.Н. Шубкина, Б.М. Фирсова, А.Н. Алек-

сеева и других авторитетных российских социологов, я обнаружила фунда­ментальный парадокс. Они столь ярко живописали тогдашнюю социологию, что показалось, будто ее состояние в советские времена было блестящим. По их мнению, социология просвещала общество, разоблачала идеологические мифы, готовила будущую демократизацию. Из их выступлений вырисовы­валась картина мощного научного направления, которое играло в обществе весьма заметную роль. С другой стороны, известно, что именно в 70—80-е гг., когда расцвела ядовская школа, ведущие социологи СССР оценивали поло­жение социологии весьма критически. И вот через 10 лет выяснилось, что на самом деле тогда был расцвет. То, что современники оценивали пессими­стически, потомки переоценили. По их мнению, в эпоху СССР социология переживала свой золотой век!

Каковы корни этой переоценки, как и почему она возникла? Причина одна — сравнение с нынешним временем. Как оказалось, на фоне нынеш­него состояния социологической науки ее состояние в эпоху СССР стало выглядеть не только не трагично, но даже оптимистично. Участники конфе­ренции вспоминали царивший в 60—80-е гг. дух творчества, глубокие резуль­таты, увлеченность работой, крупные научные школы, межрегиональные контакты, социологические экспедиции и т.д.

Не надумано ли все это? Ведь в СССР была цензура, был партийный и кегебистский контроль за мыслями, был запрет на изучение основных про­блем общества, власти и собственности, не говоря уже о десятках конкрет­ных тем, начиная от стратификации и кончая сексом.

Что показывает сравнение современной социологии с советской? По сравнению с советской эпохой сегодня у нас есть неоспоримые преимуще­ства: 1) свобода организации любых исследований; 2) свобода международ­ных связей; 3) свобода высказывания любых научных идей и концепций; 4) свобода использования и сбора любой информации. Однако кроме сво­боды, нужны еще базовые институциональные условия, которые позволя­ют эту свободу реализовать. К их числу нужно отнести по крайней мере семь: 1) существование научных организаций и (или) крупных научных коллек­тивов; 2) «живое», функционирующее научное сообщество (на макро- и микроуровнях) как социальная среда для творчества, социальный механизм, необходимый для повышения качества и накопления научных знаний; 3) нормальное воспроизводство научных кадров; 4) внутренний социальный заказ — спрос на исследования со стороны государства, ведомств, хозяй­ственных и других организаций, причастных к управлению экономикой и культурой; 5) стимулы и мотивы для проведения исследований; 6) разви­тые научные контакты с другими научными организациями как внутри страны, так и за рубежом; 7) методологические предпосылки для проведе­ния крупных исследований — таких, как национальная выборка населения, общедоступные банки информации по основным проблемам страны, дос­туп к временным рядам и др.

Если сопоставить состояние социологической науки в СССР и в постсо­ветский период по этим семи институциональным условиям, придем к па­радоксальному выводу: в СССР социология была социальным институтом, а в постсоветскую эпоху перестала им быть. Хотя социологические органи­зации и коллективы находились под сильным идеологическим контролем, их функционирование не теряло своего институционального характера.

Масштабы исследований были значительными, межнаучные контакты — тесными, обмен результатами (межрегиональные и отраслевые научные и научно-практические конференции, семинары) был нормой.

Конечно, идеология исследователей была разной — от прокоммунисти­ческой до диссидентской, но профессиональные нормы работы в сфере эмпирических исследований были довольно стандартизированными. И, глав­ное (о чем мы тогда не задумывались), как диссидентствующие, так и про­коммунистические социологи были ориентированы на анализ и решение проблем страны.

Именно в условиях тоталитаризма и огосударствленной экономики в на­чале 60-х гг. стали возникать и сформировались крупные, продуктивно рабо­тавшие научные коллективы, выполнявшие значительную социальную фун­кцию, так или иначе связанную с народно-хозяйственными задачами. Соци­ология тех лет была макросоциологией. Это выражалось в анализе крупных проблем — таких, как межрегиональные различия в условиях жизни населе­ния, сельско-городского различия, социальные проблемы в отраслях народ­ного хозяйства (в промышленности, сельском хозяйстве, строительстве и др.).

Выполнялись крупные исследовательские проекты динамического ха­рактера: проект «Человек и его работа» в Ленинграде продолжался 12 лет (1965-1977); проект «Таганрог— 1,2иЗ»— 14 лет (1975—1989); проект «Ме­тодология системного изучения советской деревни» в Новосибирске — 15лет(1967-1982).

Именно в советскую эпоху появились стимулы для серьезного изучения социальных проблем. В 60—70-е гг. в социологию шли математики, инжене­ры, кибернетики, лингвисты, юристы, историки, педагоги, врачи, руково­дители предприятий. Приходили люди, искренне желавшие понять устрой­ство общества, его трудности и проблемы и, главное, стремившиеся прак­тически участвовать в решении этих проблем.

Именно в советское время сформировалась методология исследований, основанная не только на опросах общественного мнения, но и на «поведен­ческих» проектах, касающихся миграции, ориентации и поведения в сфере труда, в личном подсобном хозяйстве, в жилищном вопросе. Изучались кон­кретные категории населения (например, потенциальные мигранты, владель­цы личных подсобных хозяйств и т.п.). Их мнения о ситуации соотносились сданными об их намерениях и действиях, с госстатистикой.

Советская социология продуктивно работала на промышленных и других предприятиях, решала социальные проблемы многих трудовых коллективов страны. Разработанная социологами методология социального планирования безусловно была полезной как с принципиальной стороны (как форма забо­ты об интересах работников), так и в практическом смысле. Социальное планирование усиливало стимулы к труду, улучшало обстановку на предпри­ятиях, помогало управлять коллективами.

Институциональный характер советской социологии бесспорен. Не ме­нее бесспорно и то, что сегодня свой институциональный характер россий­ская социология утратила.

Парадокс второй: свобода есть, а углубления исследований — нет

Сегодня крупные научные коллективы распались на мелкие и мельчай­шие группы, работающие, как правило, по западным проектам. Соответ-

ственно, произошла «дисперсификация» научного сообщества в целом. Со­кратился приток научной молодежи, а следовательно, приостановилось вос­производство профессионалов. Практически не проводятся крупномасштаб­ные и долгосрочные исследования, социологи ориентируются не на соци­альные нужды и проблемы страны, а на западные заказы. Ухудшилась технология исследований (за исключением отдельных крупных проектов, фи­нансируемых западными организациями).

Советское общество социологи знали. Понимая его фундаментальные дефекты, хотя и не имея возможности изучать их, писать о них, социологи делали то, что разрешалось. Но все-таки они изучали общество достаточно глубоко и масштабно. Нынешнее российское общество социологи изучают фрагментарно,поверхностно.

Каков баланс приобретений и потерь? С одной стороны, перестройка и последующие реформы сняли идеологические запреты. Нет цензуры, нет идеологического контроля, изучать можно все. Можно проводить любые исследования за рубежом, сотрудничать с любыми партиями, придерживать­ся любой идеологии. Можно самостоятельно искать заказчиков, иметь дело с кем хочешь, кого найдешь — от министерств до преступного мира. Можно издавать любые книги, любые журналы, любые газеты. Можно ездить куда желаешь. Можно развивать любую западную теорию, создавать любые соци­ологические организации. И при этом — никаких требований к науке со сто­роны государства, по существу, не предъявляется.

В результате облик социологии существенно изменился. В жизнь вошли опросы общественного мнения. Возникли десятки новых социологических центров. Расширились контакты с западными учеными, стали нормой совме­стные исследования. Стали разнообразнее, интереснее научные публикации.

Вроде бы новая эпоха продвинула социологию вперед. Но, расширив сво­боду, социальные изменения привели к фактическому сужению фронта на­уки.

Избавившись от идеологического заказа советских властей, социологи изучают то, что нужно за рубежом. А там чаще всего нужны не долгосроч­ные проблемы, а рейтинги политиков и, конечно, анализ спроса на прода­ваемые в России западные товары. В результате мы изучаем рынок жвачек, но не изучаем положение российской школы и российских больниц.

Во-вторых, на место существовавших во времена СССР больших научных коллективов пришли маленькие группки, «завязанные» на западного заказ­чика. Ушли в прошлое крупные научные темы, основанные на межрегиональ­ных исследованиях. Не проводится и межрегиональных и тематических кон­ференций по основным проблемам развития страны. По существу, утрачена традиция изучения макросоциологических проблем производства и труда.

В-третьих, сокращение финансирования науки привело к прерыванию начавшегося в 60—80-е гг. воспроизводства кадров. В социологию не только не приходят новые поколения, но, напротив, она лишилась молодежи, ко­торая начинала научную карьеру. Социологов 30—40-летнего возраста очень мало. Выпускники вузов в науку не идут. А это значит, что накопленные тра­диции утрачиваются.

В-четвертых, размываются нормы научной деятельности, прежде всего принцип открытости информации. Именно это делает науку социальным институтом, обслуживающим потребности общества. Но о какой открытос-

ти может идти речь, если группы социологов конкурируют за заказчиков? Напротив, теперь все исследования — если не «эксклюзив» западных спон­соров, то как минимум — коммерческая тайна. В результате данные, полу­чаемые разными исследователями на одних и тех же объектах, чаще всего не только не сопоставляются, не обобщаются, не накапливаются, но просто не показываются «посторонним».

В-пятых, свернута практика полевых исследований, в частности экспе­диционные методы. В СССР существовали научные коллективы, для кото­рых социологические экспедиции были если не главным, то важнейшим методом работы. На этом стояла Новосибирская школа. Сегодня крайне ред­ким стал сбор информации непосредственно на изучаемых объектах. Не слу­чайно социология отождествляется с «опросами общественного мнения». Но обследование общественного мнения — это особое направление работы, а не универсальный метод для изучения социальных проблем страны.

Парадокс третий: социологи боролись за смену власти, но новая власть ус­траняет социологию

Как изменилось положение социологии в обществе, каковы ее взаимо­отношения с властью? Сегодня есть четыре класса социологов: 1) «придвор­ные» — аналитические центры при властных структурах: Президенте, Пра­вительстве, министерствах, силовых ведомствах и др.; 2) «рыночные» — центры опросов общественного мнения; 3) социологи, работающие на за­падные фирмы; 4) академические — остатки научных организаций.

В целом отношение власти к социологии осталось тем же самым: серьез­ные исследования, касающиеся наиболее сложных социальных проблем стра­ны, ее мало интересуют. Но теперь у власти возник свой особый интерес — рейтинги политиков и, реже, поддержка или осуждение «народом» тех или иных политических и экономических решений. Хотя, как и раньше, ника­ких практических выводов власть не делает. Достаточно вспомнить: обще­ственное мнение было против войны в Чечне, а война шла два года.

Зависимость социальных исследований от власти не только сохранилась, но стала сильнее. Власть приватизировала социологию. Сегодня каждая ветвь власти создала «при себе» аналитические центры, службы обществен­ного мнения. Хотя существуют десятки НИИ, занимающихся этими же про­блемами. Это создает парадоксальную ситуацию: цифр добывается много, а обобщений нет. Зато цифры напрямую используются в политической борьбе.

На положении социологии сильно сказывается прагматизм власти: важ­но то и только то, что можно продать сегодня. Знания, которые касаются не текущего момента, а продолжительного периода времени, не покупаются. Поэтому кажется, что фундаментальные исследования не нужны. Полити­ческий прагматизм порождает два следствия: делается ненужным долгосроч­ный прогноз и тем более ненужной оказывается социальная теория. Но крат­косрочные обследования не позволяют разобраться в сложных проблемах современности.

Парадокс четвертый: свобода есть, а социальной теории нет

Прорисовывается еще один парадокс: западные деньги — работают, а за­падные теории — нет. Дело в том, что социология — национальна: в разных

национальных обществах проблемы и облик общества разные. Поэтому за­падные теории среднего уровня, например теория политики, теория среднего класса, «слепленные» с западного общества, годятся только в качестве общей схемы, требуют конкретизации. С конкретизацией не получается. Мы день­ги западные берем, а в западное научное сообщество войти не можем. По­этому нас и используют как сборщиков информации, а не как коллег. Весь­ма показателен пример Е. Гайдара: проведя рыночную реформу на основе западных моделей рынка, но при полном игнорировании специфики россий­ского общества, он не получил ожидаемого результата.

Дата добавления: 2015-06-04