Техника и практика психоанализа 2 страница

С 1912 года и далее последовательный анализ пере­носа и сопротивления стал центральным элементом те­рапевтического процесса. Позже, в том же году, Фрейд предостерегал против «удовольствий переноса» и убеж­дал, что психоаналитик должен быть непроницаем, как зеркало для пациента, и должен сохранять свою аноним­ность (19126, с. 118). В своей работе «Воспоминание, повторение и тщательная проработка» (1914с), Фрейд описывает особо, как вести себя по отношению к пере­носу и сопротивлению, и связывает это с навязчивым повторением. Он использует термин «невроз переноса» для обозначения того, что во время психоанализа па­циент замещает свой обычный невроз этим неврозом, вовлекая аналитика. Этот вопрос подробно рассматри­вается в главе XXIII в «Лекциях по введению» (1916— 17, с. 454—455).

Кое-что новое было добавлено к дискуссии по тера­певтическим процессам в той части, где Фрейд отмеча­ет, что перестройка Эго становится возможной при ана­лизировании переноса (р. 455). Он утверждал, что при интерпретации неосознанное переходит в осознанное и увеличивает Эго за счет подсознательного. В работе «Эго и Ид» Фрейд выразил эту мысль очень сжато. «Психоанализ — инструмент, дающий возможность Эго достичь, добиваться прогрессирующей победы над Ид» (с. 56). В 1933 г., Фрейд писал, что в психоанализе ос­новные усилия направлены на то, чтобы «усилить Эго, сделать его более независимым от Суперэго, расширить сферу действия перцепции и укрепить его организацию так, чтобы оно могло присвоить свежую порцию Ид. Где было Ид, там будет Эго» (с. 80). И снова в работе «Анализ конечный и бесконечный» (1973а) Фрейд утверждает: «Дело анализа — обеспечивать, насколько это возможно, хорошие условия для функционирования Эго, только в этом случае он выполнит свою задачу» (с. 250).

Обозревая историческое развитие исторических про­цедур и процессов психоаналитической терапии, можно заметить, что гипноз был оставлен, но все остальные элементы терапевтической иерархии сохранились, хотя и в весьма отличной роли (Лоевальд, 1955). Внушение не используется для получения воспоминаний и не явля­ется более главным терапевтическим приемом психо­анализа. Оно может быть применено как временная вспомогательная мера, необходимость которой, в конеч­ном счете, будет проанализирована (это будет обсуж­даться в секции 1.34).

Отреагирование более не рассматривается как терапевтическая цель, оно ценно в другом плане. Анали­тик по-прежнему пытается выйти за пределы созна­тельного, но теперь он использует свободную ассоциа­цию, анализ сновидений и интерпретацию. Главное по­ле деятельности для аналитической работы — это об­ласть переноса и сопротивления. Мы надеемся сделать неосознанное осознанным, вернуть вытесненные воспо­минания, преодолеть инфантильную амнезию. Но даже и это не концептуализировано более как единственная цель. Единственной целью психоанализа является уве­личение относительной силы Эго по отношению к Суперэго, Ид и внешнему миру.

1.2. Теоретические основы техники

1.21. Связь между теорией и практикой

Прежде чем мы могли бы перейти к более полному и систематичному рассмотрению терапевтических про­цедур и процессов, было бы неплохо сделать краткий обзор некоторых основных теоретических концепций психоанализа. Между теорией и практикой существует реципрокная связь. Клинические открытия могут при­вести к новым теоретическим формулировкам, которые, в свою очередь, могут так повлиять на восприятие и технику аналитика, что станет возможным получение новых клинических инсайтов. Обратное также верно. Ошибочная техника может привести к искажению клинических данных, которые, в свою очередь, могут лечь в основу ошибочных теоретических построений. Всякий раз, когда недостаточна интеграция между те­орией и техникой, страдают оба аспекта (Хартманн, 1951, с. 143). Например, с сопротивлением можно иметь дело более эффективно, если знать многочисленные функции сопротивления, его связь с защитами в общем, его цель в каждом конкретном случае.

Есть аналитики, имеющие тенденцию изолировать свои практические знания от теоретических. Некоторые делают это, пассивно следуя за пациентом до тех пор, пока какой-нибудь фрагмент материала не становится понятным, и затем без дальнейшей проработки сооб­щают его пациенту. Они неправильно употребляют то положение, что бессознательное самого аналитика, его эмпатия являются наиболее важными инструментами терапии, они игнорируют необходимость проделывать некоторую интеллектуальную работу над получаемыми данными. Как следствие этого, у них нет целостного мнения о пациенте, нет реконструкций более крупных частей жизни пациента, есть лишь коллекция инсайтов. Заблуждения в другом направлении равно опасны, есть аналитики, которые слишком поспешно формулируют теории на основе скудных клинических данных. Для них анализ становится состязанием ума, или неким ин­теллектуальным упражнением. Такие аналитики избе­гают инстинктивных или эмоциональных затруднений, возникающих при работе с пациентами, они отказыва­ются от интуиции и эмпатии и становятся сборщиками данных или интерпретационными автоматами.

Психоаналитическая терапия предъявляет к анали­тику очень противоречивые требования. Он должен вслушиваться в материал своего пациента, высвобож­дая свои собственные ассоциативные фантазии и вос­поминания; более того, он должен тщательно исследо­вать и осмыслить приобретенные инсайты до того, как они будут переданы пациенту (Ференци, 1919а, с. 189). Способность расположить пациента к свободному ассо­циированию приобретается аналитиком из опыта (при успешном анализировании). Для того же, чтобы эффек­тивно использовать чьи-либо теоретические знания на практике, ими нужно интеллектуально овладеть; они, кроме того, должны быть приемлемы сами по себе, не скрываясь за клиническим мастерством. Для того чтобы работа аналитика оставалась научной, необходимо, что­бы он имел способность использовать эмпатию и инту­ицию, с одной стороны, и свои теоретические познания — с другой (Феничел, 1941, с. 1—5; Кохут, 1959).

В первые годы развития психоанализа большая до­ля успеха в продвижении вперед была обусловлена кли­ническими открытиями. В последние же годы перевес, кажется, образовался на стороне техники. Когда Фрейд открыл решающую важность систематического анали­зирования сопротивления пациентов, он почти на двад­цать лет опередил открытие сопричастности Эго к этой процедуре. Сегодня мы, по-видимому, знаем гораздо больше о функционировании Эго, чем в состоянии ис­пользовать непосредственно в нашей технике (Хартманн, 1951). Но я полагаю, что наша величайшая надежда на прогресс техники лежит в лучшей интеграции кли­нических, теоретических и технических знаний.

1.22. Психоаналитическая теория невроза

Теория и техника психоанализа базируются, в основ­ном, на клинических данных, полученных при изучении неврозов. Хотя в последние годы наметилась тенденция расширять рамки психоаналитических исследований, включая нормальную психологию, психозы, социологи­ческие и исторические проблемы, наши знания в этих областях не прогрессировали так далеко, как наше по­нимание неврозов (А. Фрейд, 1954а; Стоун, 1954б). Кли­нические данные по неврозам все еще снабжают нас наиболее достоверным материалом для формулирова­ния психоаналитической теории. Для того чтобы понять теорию психоаналитической техники, читателю необхо­димо иметь определенные знания о психоаналитической теории невроза. «Лекции по введению» (1916—17) Фрейда и работы Пунберга (1932), Феничела (1945а), Уайлдера (I960) — великолепные источники для этого. Здесь же я только намечу основные моменты, которые я считаю наиболее важными теоретическими посылками для понимания техники.

Психоанализ утверждает, что психоневрозы базиру­ются на невротическом конфликте. Конфликт ведет к обструкции разрядки инстинктивных побуждений, что кончается состоянием «будь я проклят». Эго становится все менее способным справляться с усиливающимися напряжениями и, в конце концов, оказывается подавлено. Непроизвольные разрядки в клинике проявляются как симптомы психоневроза. Термин «невротический кон­фликт» используется в единственном числе, хотя всегда имеется более чем один важный конфликт. Привычка и условность заставляют нас говорить о единственном конфликте (Колби, 1951, с. 6). Невротический конфликт — это бессознательный конфликт между побуждением Ид, стремящегося к раз­рядке, и защитой Эго, отвращающей непосредственную разрядку или доступ к сознанию. Временами клиничес­кий материал свидетельствует о конфликте между двумя инстинктивными потребностями, например, гетеросексуальная активность может быть использована для пред­отвращения гомосексуальных желаний. Анализ пока­жет, что может быть использовано в таком случае, как гетеросексуальная активность для целей защиты, чтобы избежать болезненных ощущений вины и стыда. Гете­росексуальность в данном примере выполняет требова­ния Эго и находится в оппозиции запретному инстинк­тивному побуждению, гомосексуальности. Следователь­но, формулировка, что невротический конфликт есть нев­ротический конфликт между Ид и Эго, остается, по-прежнему, в силе.

Внешний мир также играет важную роль в форми­ровании невроза, но и здесь конфликт должен быть оп­ределен как внутренний конфликт между Эго и Ид, ре­зультатом чего является невротический конфликт. Внеш­ний мир может вызвать инстинктивные искушения и ситуации, от которых, видимо, следует уклониться, так как они несут с собой опасность какого-то наказания. В результате мы будем иметь дело с невротическим кон­фликтом, если инстинктивные искушения или опасность будут заблокированы от сознания. Конфликт с внешней реальностью становится, таким образом, конфликтом между Ид и Эго.

Суперэго играет более сложную роль в невротичес­ком конфликте. Оно может войти в конфликт на стороне Эго или Ид, или на стороне и того, и другого. Супер­эго — это та инстанция, которая делает инстинктивное побуждение запретным для Эго. Именно Суперэго за­ставляет Эго чувствовать себя виноватым даже за сим­волическую и искаженную разрядку, поэтому сознатель­но она ощущается весьма болезненно. Суперэго также может войти в невротический конфликт, став регрессив­но реинстинктуализированным, из-за чего возникает тенденция укорять себя. Пациент, подавленный виной, может быть затем загнан в ситуацию, вновь и вновь заканчивающуюся болью. Все части психического аппа­рата участвуют в формировании невротического симп­тома (см. Феничел, 1941, Глава II; 1945а, Глава VII, VIII, Вельдер, 1960, с. 35—47; и дополнительный спи­сок литературы).

Ид все время стремится к разрядке, оно будет пы­таться получить некоторое частичное удовлетворение путем использования производных и регрессионных выходов. Эго, для того чтобы потакать требованиям Су­перэго, должно искать даже эти инстинктивные дери­ваты так, чтобы они появлялись в замаскированной фор­ме, едва узнаваемой как инстинктивная. Тем не менее, Суперэго заставляет Эго чувствовать себя виноватым, и искаженная инстинктивная активность вызывает боль различными способами. Это ощущается как наказание, но никак не удовлетворение.

Ключевой фактор в понимании патогенного подхода невротического конфликта — это необходимость для Эго постоянно тратить энергию в попытках не допустить опасные тенденции к сознанию и моторике. В конечном счете, это приводит к относительной недостаточности Эго, и производные первоначального невротического конфликта переполняют истощенное Эго и прорываются в сознание и поведение. С этой точки зрения психонев­роз может быть понят как травматический невроз (Фе­ничел, 1945а; Глава VII, VIII). Относительно безобид­ный стимул может возбудить какое-нибудь побуждение Ид, которое может быть связано с инстинктивным ре­зервуаром «будь я проклят». Истощенное Эго не в со­стоянии выполнять свои охранные функции, оно пере­полняется до такой степени, что вынуждено дать неко­торую разрядку инстинктивным побуждениям, причем такая разрядка будет замаскирована и искажена в сво­ем проявлении. Эти замаскированные, искаженные не­произвольные разрядки проявляются в клинике как симптомы психоневроза.

Позвольте мне проиллюстрировать это относительно простым клиническим примером. Несколько лет назад молодая женщина, миссис А., пришла для лечения в сопровождении своего мужа. Она пожаловалась, что не в состоянии выходить из дома в одиночку и чувствует себя в безопасности только с мужем. Кроме того, она пожаловалась на страх обморока, страх головокруже­ния, боязнь недержания. Эти симптомы появились со­вершенно внезапно, почти полгода назад, когда она была в косметическом кабинете.

Анализ, продолжавшийся несколько лет, показал, что фактическим толчком для внезапного появления фобий у пациентки было то, что ее причесывал мужчи­на-косметолог. В конце концов, мы смогли обнаружить факт, что в тот момент она вспомнила, как ее причесывал отец, когда она была маленькой. В тот день она пошла в парикмахерскую в приятном предвкушении свидания с отцом, который собирался нанести первый визит молодоженам после их свадьбы. Он собирался остановиться в их доме, и она была переполнена вос­торгом, это она сознавала. Бессознательно же она чув­ствовала себя виноватой за эту любовь к отцу и пре­обладающую неосознанную враждебность по отноше­нию к мужу.

Очевидно, такое безобидное событие, как причесы­вание волос, возбудило старые сильные инцестозные стремления, враждебность, вину и тревогу. Короче го­воря, миссис. А. должна была быть в сопровождении мужа, чтобы быть уверенной, что он не убит ее поже­ланиями смерти. Кроме того, его присутствие предохра­няет ее от рвущейся наружу сексуальности. Страхи обморока, головокружения, недержания были симво­лическими представителями потери морального равно­весия, потери самоконтроля, т. е. страхом запятнать свой хороший характер, унизиться, потерять свое высо­кое положение. Симптомы молодой женщины связаны с приятными телесными ощущениями так же ясно, как и с инфантильными фантазиями наказания.

Я полагаю, что можно сформулировать события следующим образом: причесывание волос возбудило репрессированные импульсы Ид, которые привели ее к конфликту с Эго и Суперэго. Несмотря на отсутствие очевидных невротических симптомов, предшествовавших неожиданному появлению фобий, имелись признаки то­го, что ее Эго уже относительно истощено, а ее Ид ис­пытывает необходимость в адекватной разрядке. У мис­сис А. годами были бессонницы, ночные кошмары, на­рушения сексуальной жизни. В результате фантазии, вызванные причесыванием волос, увеличили напряжение Ид до такой степени, что оно прорвало инфантильные защиты Эго и появились непроизвольные разрядки, что привело к формированию острого Симптома.

Следует сразу отметить два дополнительных момента, хотя дальнейшее рассмотрение будет пока отложено. Эго пытается справиться с запретными или опасными побуждениями Ид, прибегая к различным защитным механизмам, имеющимся в его распоряжении. Защиты могут быть успешными, если обеспечена периодическая разрядка инстинктивных напряжений. Они становятся патогенными, если большое число либидозных или аг­рессивных побуждений исключены из контакта с осталь­ной частью личности (Фрейд А., 1965, Глава V). В ко­нечном счете, то, что репрессировано, приобретает форму симптомов.

Невроз взрослого человека всегда построен вокруг ядра из его детства. Случай миссис А. показывает, что ее сексуальные чувства были зафиксированы на дет­ском образе ее отца, и сексуальность сейчас так же запретна, как и в детстве. Хотя миссис А. преодолела свой детский невроз в достаточной мере для того, что­бы эффективно действовать во многих областях жизни, она остается невротически регрессировавшей во всем, что касается генитальной сексуальности. Фобии ее дет­ства и тревоги по поводу тела вернулись в ее взрослом неврозе. (Единственный невроз, не имеющий базы в детстве, — это истинный травматический невроз, который чрезвычайно редок. Он часто смыкается с психоневрозом (Феничел, 1945а; Глава VII).

1.23. Метапсихология анализа

Понятие психоаналитической метапсихологии отно­сится к тому минимальному количеству допущений, на которых базируется система психоаналитической тео­рии {Рапопорт и Гилл, 1959). Метапсихологические писания Фрейда не являются полными и систематичес­кими и разбросаны по его работам. Седьмая часть «Толкования сновидений» (1900), его работа «Записки по метапсихологии» (Фрейд, 19156, 1915с, 1915д, 19176) и приложения к «Затруднениям, симптомам и тревоге» (1926а) — основные источники для ссылок. Действи­тельно, Фрейд явно сформулировал только три метапсихологических подхода — топографический, динами­ческий и экономический. Генетический подход он, по-видимому, считал не требующим доказательств. Хотя Фрейд и не определил структурный подход, он, в дей­ствительности, полагал, что данный подход сможет за­менить топографический (19236, с. 17). (См. по этому вопросу Рапопорт и Гилл, 1959; Арлоу, Бреннер, 1964.) Адаптивный подход также является неотъемлемым для психоаналитического мышления (Партманн, 1939).

Таким образом, в клинической практике для того, чтобы понять психическое событие до конца, необходимо проанализировать его с шести различных точек зрения: топографической, динамической, экономической, гене­тической, структурной и адаптивной. В клинической прак­тике мы анализируем продукцию наших пациентов лишь частично и фрагментарно, в данном интервале времени. Тем не менее, опыт учит нас, что мы должны использо­вать все эти подходы, когда мы пытаемся проникнуть в суть инициирующего события. Я попытаюсь набросать контуры этих концепций. В поисках более подробного обзора отошлем к работам Феничела (1945а, ч. II), Рапопорта и Гилла (1959), Арлоу и Бреннера (1964).

Раньше всего Фрейд постулировал топографический подход. В седьмой части «Толкования сновидений» (1900) он описал различные способы функционирования, которые определяют явления сознательного и бессоз­нательного. «Первичный процесс» имеет влияние на бес­сознательный материал, а «вторичный процесс» управ­ляет сознательными явлениями. У бессознательного материала только одна цель — разрядка. Здесь нет чув­ства времени, порядка или логики, а противоположности могут сосуществовать без уничтожения друг друга. Кон­денсация и перемещение — другие характеристики пер­вичного процесса. Обозначение психического события как сознательного или бессознательного предполагает более чем просто качественную дифференциацию. Ар­хаичные и примитивные способы функционирования являются характеристиками бессознательных процессов.

Позвольте мне проиллюстрировать это. Пациент рас­сказал мне такой сон: «Я строю пристройку к передней части моего дома. Вдруг меня прерывает плач моего сына. Я ищу его в сильном страхе и вижу его в отда­лении, но он убегает прочь от меня. Я начинаю сер­диться и, в конце концов, ловлю его. Я начинаю выгова­ривать ему за то, что он убегал от меня, и вдруг за­мечаю, что у него треугольная рана в углу рта. Я гово­рю ему, чтобы он не разговаривал, так как разрез станет больше. Я вижу розовую плоть под кожей и чувствую тошноту. Потом я осознаю; что это вовсе не мой сын, а мой старший брат. Он улыбается мне снисходительно, как будто он обманул меня. Я отворачиваюсь от него, но я смущен, так как я чувствую, что я потный и горячий, и он может заметить, что от меня дурно пахнет».

Ассоциации пациента можно свести к следующему: «Мой старший брат, бывало, задирал меня, когда я был помоложе, но затем у него был нервный срыв, и я стал сильнейшим из нас двоих. Мой брат копирует меня во всем. Когда я купил многоместный легковой автомобиль, он купил такой же. «Когда мы с женой забеременели, он тоже забеременел». Казалось, у моего брата были проблемы с маскулинностью. Его сын в четыре года все еще в локонах и не говорит. Я пытался ему объяснить, что локоны у мальчика неуместны».

В этом месте я вмешался и спросил, что он хотел сказать, говоря: «Когда мы с женой забеременели, он тоже забеременел». Пациент, защищаясь, ответил, что это просто манера говорить. Затем он рассмеялся и сказал, что, возможно, он думал, что может иметь ре­бенка, когда был маленьким. Его мать сожалела, что родился мальчик, она отращивала ему локоны и оде­вала в платье. Он действительно помнил, что играл с куклами до шести лет. Треугольная рана напомнила ему плохую рану, которую он видел у своего партнера по играм в детстве. Этот разрез навел его на мысль о вагине. Его жена перенесла операцию на вагине, и это могло вызвать у него мысли на эту тему.

Я снова вмешался и показал пациенту, что сон вклю­чает мысль о том, что лучше помолчать, если не хо­чешь, чтобы рана разошлась, если же будешь разгова­ривать, она увеличится. Пациент задумался, а потом сказал, что он считает, что боится раскрыть некоторое свое сожаление по поводу того, что он — мужчина. Мо­жет быть, некоторая активность гомосексуальной при­роды имела место у его брата, как мы предположили ранее.

Сон и ассоциации ясно демонстрируют некоторые характерные черты первичного и вторичного процессов. «Я строю пристройку к передней части моего дома» — вероятно, символизирует богатство воображения бессоз­нательного моего пациента. Это также проявляется позже, в его ассоциации, когда он говорит: «Моя жена и я забеременели, и мой брат стал беременным». Тре­угольная рана символизирует видение пациентом ваги­ны. Намек на это также виден в его кастрационном страхе, проявляющемся в ощущении тошноты, появляющемся во сне, и в возбуждении при мысли об опера­ции на вагине, которая пришла во время ассоциаций. Сын превращается в его брата, но это не вызывает ни­какого удивления во сне, где логика и время не важны. Однако это превращение выражается в конденсирован­ной форме в том, что даже при поверхностном взгляде видно, что пациентом командуют, и в прошлом, и в аналитической ситуации пациент имел и все еще имеет некоторые пассивные, анальные и феминные отношения и фантазии. Треугольная рана вытесняется так же, как и конденсация. Маленький мальчик, убегающий прочь, есть такая же конденсация пациента, на которого на­правлены его гомосексуальные желания и страхи, как и старший брат пациента, как и он сам. Сам анализ в данном сновидении представлен в виде строительства пристройки, страшных ожиданий, убегания прочь, пре­достережения сохранять молчание. Аналитик представ­лен как человек, бегущий за маленьким мальчиком, сердящийся на него, за то, что он убегает прочь, улы­бающийся снисходительно, смущающийся тем, что может заметить дурной запах.

Я думаю, что это сновидение и ассоциации проде­монстрировали множество качеств первичного и вто­ричного процессов так, как они представлены в клини­ческой работе.

Динамический подход предполагает, что ментальные феномены есть результат взаимодействия сил. Фрейд (1916—17, с. 67) для демонстрации этого использует анализ ошибок — «Я попросил бы вас иметь в виду, как модель, способ, которым мы исследуем эти фено­мены. Из следующего ниже примера вы можете узнать цель пашей психологии. Мы даем не просто описание и классификацию явлений, но понимаем их как прояв­ление взаимодействия сил в сознании, как манифеста­цию целенаправленных устремлений, конкурирующих или находящихся в обоюдной оппозиции. Мы имеем де­ло с динамическим взглядом на ментальные феноме­ны». Этот подход является основой для гипотез, рассмат­ривающих инстинктивные побуждения, защиты, инте­ресы Эго, конфликты. Формирование симптомов, ам­бивалентность и переопределение — примеры динамик.

Пациент, который страдал от преждевременных эя­куляций, имел неосознанные страхи и ненависть к вагине. Она представлялась ему ужасной, гигантской по­лостью, которая могла бы поглотить его. Это грязная, скользкая, тошнотворно растянутая труба. В то же са­мое время вагина была сладкой, сочной, дающей мо­локо грудью, которую он страстно желал взять в рот. Во время полового сношения он колебался между фан­тазиями, что громадная вагина поглотит его, и его эрегированный пенис может прорвать и распороть ее хруп­кие и тонкие стенки, так что они закровоточат. Его преждевременная эякуляция была выражением экспрес­сивных побуждений запачкать и уменьшить этот нена­вистный орган, а также убежать прочь от этих опасных и хрупких гениталий. Это также была символическая попытка, мольба к обладательнице вагины: «Я всего лишь маленький мальчик, который просто мочится в вагину, отнесись ко мне хорошо». Преждевременная эякуляция была компромиссом между различными проявлениями разрушительной чувственности и оральной фиксацией. По мере того, как проходил анализ и его половые отношения с женой продолжались, он стал выражать агрессивную чувственность в сильной фаллической активности, а оральную фиксацию — в предварительной половой игре.

Экономический подход имеет отношение к распре­делению, преобразованию и учету психической энергии. На нем базируются такие концепции, как связывание, нейтрализация, сексуализация, агрессивность и субли­мация.

Примером экономического подхода может служить случай миссис А., который я описал в секции 1.22. До того, как у нее внезапно появились фобии, она находи­лась в состоянии инстинктивных напряжений, типа «будь я проклят», но ее Эго было еще в состоянии вы­полнить защитные функции достаточно адекватно, поэ­тому у миссис А. не было очевидных симптомов. Она была в состоянии сохранять психическое равновесие, избегая сексуальных отношений с мужем, а если она должна была участвовать в них, она не позволяла себе сексуально возбуждаться. Это требовало большой до­ли защитной энергии ее Эго, но она была в состоянии сохранять контроль до инцидента с причесыванием. В этот момент визит отца и причесывание волос вы­звали из памяти сексуальные и романтические воспоминания. Кроме того, это увеличило ее враждебность к мужу. Эго миссис А. не смогло справиться с этим но­вым притоком сильного стремления Ид к разрядке. Ин­стинктивные побуждения вырвались в виде страха обмо­рока, страха головокружения, боязни недержания. Это привело к фобическому страху покидать дом без со­провождения мужа. Чтобы полностью понять, почему произошел прорыв защитных способностей миссис А., необходимо рассмотреть изменения в распределении ее психических энергий.

Генетический подход рассматривает происхождение и развитие психических феноменов. Он имеет дело с тем, как прошлое претворяется в настоящее, и с тем, почему в данном конкретном конфликте было принято специфическое решение. Это фокусирует внимание как бы на биологических, конституциональных факторах, так и на испытанных переживаниях.

Пример: мой пациент, мистер Н., утверждал, что он был любимым сыном и матери, и отца. В качестве до­казательства он рассказал, что ему позволили поехать мальчиком в летний лагерь, а позже — отпустили в кол­ледж. Оба его младших брата никогда не получали таких привилегий. Он также утверждал, что он счаст­ливо женился, хотя редко имел сексуальные отно­шения с женой и часто изменял ей. Он чувствовал се­бя вполне счастливым человеком, хотя и страдал от периодических депрессий и от импульсивных присту­пов азартности.

Одним из основных защитных маневров пациента было собирание воспоминаний с «ширмой». Воспомина­ния, которые он пересказывал, были достоверны, но они были освобождены от воспоминаний о несчастьях. Вре­менами с ним действительно обращались как с люби­мым сыном, но было это редко и не было типично. Его родители были непоследовательны и лицемерны, что явилось решающим фактором в обострении его симп­томатики. Родители часто отказывали ему, лишали его чего-то, а когда он выражал недовольство, они ука­зывали ему па те отдельные особые удовольствия, кото­рые они доставили ему в прошлом. То, что его родители делали с ним сознательно, мой пациент делал бессоз­нательно, пользуясь «ширмой». Он отрицал свое про­шлое и настоящее несчастье, прячась за ширмой, самосуществование которой говорило об обратном. Его пе­риоды депрессии раскрывали глубоко спрятанную печаль. Игра в азартные игры была попыткой доказать, что он счастлив, он — любимое дитя «Госпожи Удачи».

Структуральный подход предполагает, что психичес­кий аппарат может быть разделен на несколько устой­чивых функциональных единиц. Это был последний большой вклад Фрейда в теорию психоанализа (1923б). Концепция психического аппарата, как состоящего из Эго, Ид и Суперэго, произошла из структуральной гипо­тезы. Она приложима, когда мы говорим о таких интра­структурных процессах, как симптомообразование или синтетическая функция Эго.

Клинической иллюстрацией может служить описан­ный выше случай пациента, страдающего преждевремен­ной эякуляцией. Когда он начинал лечение, ему при­шлось отказаться от функции Эго, репрессирующей сек­суальные ситуации. Все женщины становились его ма­терью, все вагины были нагружены орально-садисти­ческими и анально-садистическими фантазиями. По ме­ре улучшения, он больше регрессировал в сексуальных ситуациях. Его Эго могло различать мать и жену, уст­ремления его Ид прогрессировали от оральных и аналь­ных к фаллическим.

В заключение мы сформулируем адаптивный под­ход, хотя Фрейд только предполагал его наличие. «Кон­цепция адаптивности подразумевается, например, Фрей­дом при рассмотрении проблемы взаимосвязи между побуждением и объектом, и в рассуждениях Хартманна и Эриксона о врожденной подготовленности к изменяю­щимся параметрам среднеожидаемой окружающей сре­ды» (Рапопорт и Гилл, 1959, с. 159—160).

Все, что касается рассмотрения взаимоотношений с окружающей средой, объектами любви и ненависти, отношений к обществу и т. д., основывается на этом подходе. Все клинические примеры, которые я привел ранее, также являются примерами адаптации.

1.24. Теория психоаналитической техники

Психоаналитическая терапия — каузальная терапия, она пытается уничтожить причины, вызывающие невроз. Ее цель — разрешение невротического конфликта пациента, включающего инфантильный невроз, который слу­жит краеугольным камнем взрослого невроза. Разреше­ние невротического конфликта означает воссоединение с сознательной частью Эго той части Ид, Суперэго и бессознательной части Эго, что была исключена из нее по той или иной причине.

Дата добавления: 2015-06-04