В общих чертах 1 страница

II

Эпилог

СОТЫЙ ДЕНЬ! Я СДЕЛАЛ ЭТО! – торжественно записал он пятого августа, гордый, что достиг столь значительного рубежа. – НО ОЧЕНЬ СЛАБ. УГРОЗА СМЕРТИ ВЫГЛЯДИТ РЕАЛЬНОЙ. СЛИШКОМ СЛАБ, ЧТОБЫ ВЫЙТИ, БУКВАЛЬНО ПОЙМАН В ГЛУШИ. – НЕТ ДОБЫЧИ”.

Если бы у МакКэндлесса была топографическая карта Службы геологической съемки США, он бы знал о существовании хижины Парковой службы выше по реке Сушана, в шести милях к югу от автобуса – расстояние, которое он мог преодолеть даже будучи серьезно ослабленным. Хижина, сразу за границей Национального парка Денали, была оснащена небольшим запасом провизии для чрезвычайных ситуаций, матрацем и средствами первой помощи для рейнджеров во время зимнего патрулирования. Еще на две мили ближе были две неотмеченные на карте частные хижины – известных гонщиков на собачьих упряжках Уилла и Линды Форсберг из Хили и служащего Национального парка Денали Стива Карвайла. Там тоже должна была оставаться еда.

Казалось, что спасение МакКэндлесса было на расстоянии трехчасовой прогулки вверх по реке. Печальная ирония, часто упоминавшаяся после его смерти. Но и те хижины его бы не спасли: во второй половине апреля, когда весна сделала невозможной езду на собачьих упряжках и снегоходах, хижины опустели, а потом неизвестные вандалы ворвались во все три хижины и основательно их разрушили. Провизия внутри оказалась открытой для дождя и животных.

Это было обнаружено лишь в конце июля, когда полевой биолог Пол Аткинсон совершил изнурительный десятимильный переход через Внешний Массив от шоссе к хижине Парковой службы. Он был потрясен и сбит с толку увиденными разрушениями. “Это был явно не медведь, – докладывает Аткинсон. – Я работаю с медведями и знаю, как выглядит учиненный ими разор. Это выглядело так, будто кто-то вломился в хижины с молотком-гвоздодером и сокрушил все, что попалось под руку. По величине ростков кипрея, пробившегося сквозь выброшенные наружу матрасы, было ясно, что вандализм случился несколькими месяцами ранее”.

“Она была полностью разрушена, – говорит Уилл Форсберг о своей хижине. – Все, что не прибито гвоздями, было уничтожено. Лампы и большинство окон разбиты. Матрацы вытащены наружу и свалены в кучу, доски потолка сдернуты вниз, топливные канистры пробиты, дровяная печка исчезла. Даже большой ковер вытащили гнить под дождем. И вся еда исчезла. Так что хижины не помогли бы Алексу. А может, он это и сделал”.

Форсберг считает МакКэндлесса главным подозреваемым. Он думает, что МакКэндлесс случайно наткнулся на хижины в начале мая, пришел в ярость из-за вторжения цивилизации в его драгоценную дикую природу, и методично разломал строения. Эта теория, однако, не объясняет, почему он не сделал то же самое с автобусом.

Карвайл тоже подозревает МакКэндлесса: “Это лишь интуиция, но я чувствую, что он был из тех, кто может захотеть ‘освободить дикую природу’. Например, разрушив хижины. Или, возможно, ему не нравилось правительство. Он увидел знак Парковой службы на одной из хижин, предположил, что все они являются государственной собственностью и решил нанести удар по Большому Брату. Это явно находится в пределах допустимого”.

Власти, в свою очередь, не считают, что вандалом был МакКэндлесс. “Мы действительно не имеем представления, кто это сделал, – говорит Кен Керер, главный рейнджер национального парка Денали. – Но Крис МакКэндлесс не числится среди подозреваемых”. И вправду, в дневнике и фотографиях МакКэндлесса ничто не указывает, что он был где-либо поблизости от хижин. Когда МакКэндлесс в начале мая покинул автобус, из фотографий ясно, что он направился на север, в противоположную сторону. И даже если бы он каким-то образом набрел на них, сложно представить, что он уничтожил строения, не похваставшись этим в дневнике.

В журнале МакКэндлесса нет записей с 6 по 8 августа. 9 августа он стрелял в медведя, но промахнулся. 10 августа он видел карибу, но не смог прицелиться, и убил пять белок. Если в его организме уже накопился свайнсонин, мелкая дичь не могла его насытить. 11 августа он убил и съел белую куропатку. 12 августа он выполз из автобуса, чтобы собрать ягоды, оставив просьбу о помощи на тот маловероятный случай, если кто-то забредет к автобусу в его отсутствие. Написанная аккуратными заглавными буквами на странице, вырванной из “Тараса Бульбы”, она гласила:

С.О.С. Мне нужна ваша помощь. Я ранен, при смерти и слишком слаб, чтобы выбраться отсюда. Я совсем один, это не шутка. Ради всего святого, пожалуйста, останьтесь и спасите меня. Я вышел, чтобы собрать ягоды неподалеку, и вернусь вечером. Спасибо.

Он подписался “Крис МакКэндлесс. Август?” Осознавая серьезность положения, он оставил используемую годами нахальную кличку Александр Супербродяга ради имени, данного ему родителями при рождении.

Многие жители Аляски удивляются, почему МакКэндлесс, оказавшись в отчаянной ситуации, не устроил лесной пожар, тем самым подав сигнал бедствия. В автобусе хранилось почти два галлона бензина, и было бы достаточно развести огонь такой силы, чтобы заметили с самолетов, или хотя бы выжечь гигантскую надпись SOS на торфяниках.

Однако, вопреки распространенному мнению, над автобусом не пролегают оживленные авиамаршруты, и над ним пролетает очень мало самолетов. За четыре дня, проведенных на тропе Стэмпид, я не увидел ни единого самолета, за исключением коммерческих реактивных лайнеров, пролетающих на высоте более двадцати пяти тысяч футов. Несомненно, иногда в пределах видимости показывались и маленькие самолеты, но МакКэндлессу понадобилось бы устроить крупный лесной пожар, чтобы привлечь их внимание. И, как указывает Карина МакКэндлесс, “Крис никогда бы не смог намеренно сжечь лес, даже чтобы спасти свою жизнь. Каждый, кто думает иначе, ничего не понимает в моем брате”.

Смерть от голода – не из приятных. На поздних стадиях, когда тело начинает пожирать само себя, жертва страдает от мышечной боли, проблем с сердцем, потери волос, головокружения, нехватки дыхания, повышенной чувствительности к холоду, физического и умственного изнурения. Кожа теряет цвет. Без важных питательных веществ в мозгу возникает сильный химический дисбаланс, вызывая конвульсии и галлюцинации. Однако некоторые из тех, кого вернули с порога голодной смерти, рассказывают, что ближе к концу голод исчезает, жуткая боль проходит, и на смену страданиям приходит возвышенная эйфория, чувство покоя, сопровождаемое необыкновенной ясностью ума. Хотелось бы верить, что и МакКэндлесс испытал подобный восторг.

12 августа он записал в своем дневнике последние слова: “Прекрасная голубика”. С 13 по 18 августа в журнале – лишь перечень дней. Во время этой недели он вырвал последний лист из мемуаров Луи Л’Амура “Образование скитальца”. На одной стороне листа было несколько строк, процитированных Л’Амуром из поэты Робинсона Джефферса “Мудрецы в часы несчастья”:

Смерть – это жестокий жаворонок, но если умереть, сотворив

Что-то более близкое столетиям,

Нежели мясо и кости, то лишь отбросишь слабость.

Горы – мертвые камни, люди

Превозносят и хулят их высь, их надменное спокойствие,

Горы не смягчаются и чужды тревоги,

И редкие мысли мертвецов сродни им.

На другой, чистой стороне листа МакКэндлесс написал короткое прощание: “Я ПРОЖИЛ СЧАСТЛИВУЮ ЖИЗНЬ И БЛАГОДАРЮ ГОСПОДА. ПРОЩАЙТЕ И ДА БЛАГОСЛОВИТ ВАС ВСЕХ БОГ!”

Затем он вполз в спальный мешок, сшитый для него матерью, и соскользнул в забытье. Он, вероятно, умер 18 августа, через 112 дней после того, как пошел навстречу дикой природе и за 19 дней до появления у автобуса шестерых жителей Аляски, обнаруживших внутри тело.

Напоследок он сфотографировал сам себя. На снимке Крис стоит рядом с автобусом под высоким небом Аляски. Одной рукой он протягивает к объективу последнюю записку, другую поднимает в храбром и блаженном прощальном жесте. Ужасно истощенное лицо похоже на череп. Но если он и жалел себя в те последние тяжелые часы – потому что был так молод, потому что был в одиночестве, потому что его тело предало его, а воля подвела – на фотографии нет и следа этого. Он улыбается, и во взгляде можно безошибочно прочесть: Крис МакКэндлесс обрел мир, блаженный, как монах, отправляющийся к Богу…

Последние печальные воспоминания все еще кружат в воздухе, подобно туману, порой заслоняя солнечный свет и память о более счастливых временах. Были радости слишком великие, чтобы поведать словами, были и скорби, о которых не отваживаюсь сказать, и со всем этим в своем сердце я говорю: восходите на горы, если вам хочется, но помните, что отвага и сила ничего не значат без благоразумия, и секундная небрежность может уничтожить счастье всей жизни. Ничего не делайте в спешке, тщательно обдумывайте каждый шаг, и с самого начала думайте, каков будет конец.

Эдвард Ваймпер “Восхождения в Альпах”

Мы спим под шарманку времени. Мы пробуждаемся – если когда-либо вообще проснемся – под молчание Бога. А затем, когда мы пробудимся к глубоким пределам несотворенных времен, затем, когда ослепительная тьма перельется через дальние склоны времени, наступит время отбросить разум и волю, и сломя голову нестись домой.

Событий нет, существуют лишь мысли, и трудные изменения в сердцах, которые медленно учатся, где и кого любить. Остальное – лишь болтовня, истории для других времен.

Анни Диллард “Святая Неизменность”

Вертолет поднимается вверх, шумя лопастями над склоном горы Хили. Стрелка альтиметра касается отметки в пять тысяч футов, мы взмываем над бурым хребтом, земля проваливается вниз и невероятные таежные просторы заполняют ветровое стекло. Вдалеке я различаю тропу Стэмпид, слабую кривую полоску, протянувшуюся с востока на запад.

Билли МакКэндлесс – на переднем пассажирском кресле, Уолт и я – позади. Десять месяцев прошло с тех пор, как Сэм МакКэндлесс возник на их пороге, чтобы рассказать о смерти Криса. Теперь они решили, что пришло время своими глазами увидеть место гибели сына.

Последние десять дней Уолт провел в Фербэнксе, по контракту с НАСА разрабатывая самолетный радар для спасательных операций, который позволит находить обломки упавшего аэроплана среди тысяч акров глухих лесов. Уже несколько дней его нервы натянуты до предела. Билли, прибывшая на Аляску позавчера, призналась мне, что ему было нелегко решиться на поездку к автобусу. К моему удивлению, сама она чувствовала себя спокойно, и долго ждала этого визита.

Решение взять вертолет возникло в последнюю минуту. Билли очень хотела ехать по земле и преодолеть тропу Стэмпид по стопам Криса. Она связалась с Батчем Киллианом – шахтером из Хили, присутствовавшим при обнаружении тела, и он согласился отвезти их к автобусу на своем внедорожнике. Но вчера Киллиан позвонил в гостиницу и сказал, что уровень Текланики все еще высок, и он опасается пересекать его даже в своем восьмиколесном десантном Арго. Пришлось воспользоваться вертолетом.

В двух тысячах футов внизу расстилается пестрая зелень болот и хвойного леса. Текланика кажется длинной коричневой лентой, небрежно брошенной на землю. Неестественно яркий объект виден у слияния двух речек: автобус номер 142. За пятнадцать минут мы одолели расстояние, которое Крис прошел пешком за четыре дня.

Вертолет шумно приземляется, пилот глушит мотор, и мы спрыгиваем на песчаную землю. Секундой позже машина взмывает вверх в урагане завихрений, оставляя нас окруженными величественной тишиной. Уолт и Билли молча стоят в десяти футах от автобуса, на соседней осине щебечет трио соек.

– Он меньше, чем я думала, – наконец, говорит Билли. – Я имею в виду автобус. Какое прелестное местечко. Невероятно, насколько оно похоже на леса, где я выросла. Уолт, это же вылитый Верхний полуостров! Крису здесь должно было понравиться.

– У меня немало причин не любить Аляску, верно? – хмуро отвечает Уолт. – Но должен признать – здесь есть определенная красота. Видно, чем оно притягивало Криса.

Следующие полчаса Уолт и Билли тихо гуляют вокруг дряхлого автобуса, спускаются к Сушане, заходят в лес.

Билли первой взбирается в автобус. Вернувшийся от реки Уолт застает ее осматривающей убогое убранство, сидя на матрасе, где умер Крис. Она долго и молчаливо осматривает ботинки сына под печкой, его записи на стенах, его зубную щетку. Но сегодня нет места слезам. Перебирая вещи на столе, она наклоняется, чтобы осмотреть ложку с растительным узором на черенке.

– Уолт, погляди! – говори она. – Это – столовое серебро из нашего дома в Аннандейле.

Перед автобусом Билли поднимает заплатанные, изношенные джинсы Криса и, зажмурясь, прижимает их к лицу.

– Запах, – шепчет она мужу с болезненной улыбкой. – Они еще пахнут Крисом.

После долгой паузы она заявляет скорее себе, чем кому-то еще:

– Ему пришлось в последние дни быть очень смелым и сильным, чтобы не покончить с собой.

Еще два часа Билли и Уолт бродят по округе. Уолт устанавливает в автобусе прямо у двери медную мемориальную табличку. Под ней Билли кладет букет из кипрея, аконита, тысячелистника и еловых веток. Под кроватью она оставляет чемоданчик с аптечкой, консервами, другими аварийными припасами и запиской, умоляющей всех, кто ее прочтет, “позвонить родителям как можно скорее”. В чемодане также лежит Библия, принадлежавшая Крису в детстве, хотя, по ее словам, она не молилась с тех пор, как потеряла сына.

Уолт задумчив и немногословен, но ему явно стало легче.

– Я не знал, как отреагирую на это, – он машет в сторону автобуса, – но теперь доволен, что мы пришли.

По его словам, этот визит помог ему лучше понять, почему его мальчик отправился сюда. Многое в Крисе навсегда останется для него загадкой, но, по крайней мере, кое-что прояснилось. И за это крошечное утешение он благодарен.

– Становится легче, когда знаешь, что Крис был здесь, – объясняет Билли, – знаешь наверняка, что он проводил время у этой реки, стоял на этом клочке земли. За прошедшие три года мы посетили так много мест, и все время думали, не был ли там Крис. Было ужасно не знать – не знать вообще ничего. Многие рассказывали мне, как они восхищаются Крисом за то, что он пытался сделать. Если бы он выжил, я бы согласилась с ними. Но он погиб, и ничто не вернет его. Такое нельзя исправить. Ты можешь поправить почти все, но только не это. Не знаю, можно ли когда-нибудь смириться с такой потерей. Тот факт, что Криса больше нет, – это острая заноза, которую я чувствую каждый день. Это по-настоящему больно. Некоторые дни легче, чем другие, но мне будет тяжко каждый день до конца моей жизни.

Внезапно тишина раскалывается вибрирующим гулом вертолета, опускающегося из-под облаков на кипрейную поляну. Мы забираемся внутрь. Вертушка взмывает в небо и на мгновение зависает, прежде чем заложить крутой вираж и направиться к юго-востоку. Еще несколько минут крыша автобуса видна среди чахлых деревьев – крохотный белый проблеск среди дикого зеленого моря. Он становился все меньше и меньше, а затем исчез.

[1]Ударение на последний слог

[2]Герой вестерна Сидни Поллака (Прим. переводчика)

[3]Ивана Трамп – чешская спортсменка, впоследствии – жена Дональда Трампа, владелица известных марок одежды и косметики (Прим. переводчика)

[4]Мультимиллионерша, владелица гостиничной империи (Прим. переводчика)

[5]Синтетическая ткань, устойчивая к разрыву (Прим. переводчика)

[6]Намек на Лигу плюща – американскую ассоциацию элитных частных университетов (Прим. переводчика)

[7]Старейшая и самая крупная общественная природоохранная организация США (Прим. переводчика)

Тема поэта как зеркала мира в русской поэзии появилась, очевидно, у Пушкина. Еще в 1818 г. в послании «К Н. Я. Плюсковой» Пушкин писал:

И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.

(II, 65)

Текст этот был совершенно неожидан в силу неподготовленности предшествующими размышлениями поэта и на долгое время остался без отзыва и в самой пушкинской поэзии, и у его современников. В 1832 г. Пушкин создает стихотворение «Эхо» — вольный перевод «Прибрежного эха» Барри Корнуолла.²⁹ Ключевое место между этими двумя текстами занимает четверостишие из «Пророка», где сказано:

И внял я неба содраганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.

(III, 30)

Именно это четверостишие будет предметом следующего комментария.

В 1832 г. Е. А. Баратынский написал стихотворение «На смерть Гете», где представил немецкого поэта гением, способным проникнуть во все тайны бытия. Одна из строф звучит так:

С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.³⁰

В том же году Ф. И. Тютчев написал стихотворение «На древе человечества высоком...», которое по содержанию также связывают со смертью Гете. Здесь великий немец

Пророчески беседовал с грозою
Иль весело с зефирами играл.³¹

Наконец, в 1837 г. Е. Гребенка в стихотворении «Недуг» сказал:

12

Вижу светлых алмазов рожденье,
Знаю, в недрах земли
Как граниты росли,
Чую трав и небес прозябанье.³²

В этих трех текстах трудно не уловить более или менее удаленных от первоисточника реминисценций из «Пророка», а в связи со странным совпадением дат создания «Эха», «На смерть Гете» и «На древе человечества высоком...» нельзя не задуматься о мотивах, вызвавших появление стихотворения Пушкина. Но в любом случае — вначале был «Пророк». Однако если два автора (Баратынский и Тютчев) с той или иной степенью очевидности пишут о Гете, то не проще ли предположить в качестве источника и «Пророка» — Гете?

И в самом деле Тютчев на рубеже 1820—1830-х гг. переводит «Фауста», в частности монолог Фауста из сцены «Лес и пещера», где герой, обращаясь к «державному духу», говорит, что тот

Земнородных строй
Провел передо мной и научил —
В дуброве ль, в воздухе иль в лоне вод —
В них братий познавать и их любить.³³

Но если это так, то какое место в данном ряду: Гете — Баратынский — Тютчев занимает Пушкин? Ведь Пушкин немецкого языка не знал, по-немецки не читал и, как свидетельствовал В. М. Жирмунский, «ни одна черта в его поэтическом облике не была подсказана влиянием немецкого поэта».³⁴ Более того, «Фауст как носитель романтического томления, искатель бесконечного знания и безграничного счастья, погруженный в мистическое созерцание природы и „чувственно-сверхчувственное” переживание любви, одним словом — романтический Фауст Веневитинова, Тютчева, Аксакова остался вне поля зрения Пушкина».³⁵

Стоит задуматься, так ли это, все ли моменты этого утверждения бесспорны.

Здесь мы должны учесть, что Пушкин, подобно своему Онегину, «знал немецкую словесность По книге госпожи де Сталь» (VI, 219),³⁶ т. е. по книге Ж. де Сталь «О Германии». В этой книге французская писательница подробно пересказывает, а местами даже переводит гетевского «Фауста». Переводит она и монолог

13

Фауста из сцены «Лес и пещера», причем замечает: «...rien n’est plus beau, en allemand, que les vers dans lespuels il exprime tout á la fois l’enthousiasme de la science et la satiété du bonheur».³⁷ Ясно, что таким образом рекомендованный монолог вряд ли мог пройти мимо взгляда внимательного читателя де Сталь, каким был Пушкин.³⁸

Перевод де Сталь из Гете очень близок оригиналу; есть смысл удостовериться в этом, ибо книга «О Германии» недостаточно полно включена в научный оборот.³⁹

Гете

де Сталь

Erhabner Geist, du gabst mir, gab mir alles, Warum ich bat. Du gast mir nicht umsonst Dien Angesicht im Feuer zugemendet. Gabst mir die herrliche Natur zum Königreich, Kraft, sie zu fühlen, zu genießen. Nicht Kalt staunenden Besuch erlaubst du nur, Vergönnest mir, in ihre tiefe Brust Wie in den Busen eines Freunds zu schauen. Du führst die Reine der Lebendigen Vor mir vorbei und lehrst mich meine Brüder Im Stillen Busch, in Luft und Wasser kennen, Und wenn der Sturm im Walde braust und knarrt. Die Riesenfichte stürzend Nachbäraste Und Nachbarstämme quetschend niederstreift Und ihren Fall dumpf hohl der Hügel donnert. Dann führst du mich zur sichern Höhle, ziegst Mich dann mir sebst, und meiner eignen Brust Geheime tiefe Wunderöffnen sich. Und steigt vor meinen Blick der reine Mond Besänftigend herüber, schweben mir Von Felsenwänden, aus dem feuchten Busch Der Vorwelt silberne Gestalten auf Und lindern der Betrachtung strenge Lust.^40

Esprit sublime! tu m’as accordé tout ce que je t’ai demandé. Ce n’est pas en vain que tu as tourné verst moi ton visage entouré de flammes; tu m’as donné la magique natur pour empire, tu m’as donné la force de la sentir et d’en jouir. Ce n’est pas une froide admiration que tu m’as permise, mais une intime connaissance, et tu m’as fait pénétrer dans le sein de l’univers, coome dans celui d’un ami; tu as conduit devant moi la troupe variée des vivants, et tu m’as appris à coonaître mes frères dans les habitants des bois, des airs et des eaux. Quand l’orage gronde dans la forêt, quand il déracine et renverse les pins gigantesques dont la chute fait retentir la montagne, tu me guides dans un sûr asile, et tu me révèles les secrètes merveilles de mon propre coeur. Lorsque la lune tranquille monte lentement verst les cieux, les ombres argentées des temps antiques planent à mes yeux sur les rochers, dans les bois, et semblent m’adoucir le sévère plaisir de la méditation.^41

14

Ср. также наши переводы обоих текстов:

Гете

де Сталь

Могучий дух, ты дал мне, дал мне все, О чем я просил. Ты не напрасно Свой лик в огне обратил (ко мне). Ты дал мне прекрасную природу для владычества, Силы — ее чувствовать, ею наслаждаться. Ты разрешаешь не только холодно удивленным гостем быть, Позволяешь заглянуть мне в глубину ее груди Как другу в объятия. Ты проводишь ряд Живых (существ) передо мной И знакомишь меня с моими собратьями В тихой роще, в воздухе и воде.

Высший дух, ты дал мне все, что у тебя просил. Не напрасно ты обратил ко мне свое лицо, окруженное пламенем; ты дал мне магическое свойство власти, ты дал мне силу, чтобы чувствовать и наслаждаться ею (чем — силой власти или природой? — М. С.). Это не (то) холодное восхищение, которое ты обещал мне, но близкое знакомство, и ты заставил меня проникнуть в недра вселенной, как в сердце (душу. — М. С.) друга; ты провел передо мной разнообразную вереницу живых существ, и ты научил меня узнавать моих братьев в обитателях лесов, небес (воздуха) и вод.

Итак, обращаясь к Высшему духу, Фауст благодарит его за те дары, которые позволили ему обладать всей природой и — главное — познавать живые существа, населяющие леса, воздух и воды. На ум волей-неволей приходит пушкинское четверостишие про «неба содроганье и горний ангелов полет», про «гад морских подводный ход» и про «дольней лозы прозябанье».

Однако на этом только сходстве текстов Пушкина и Гете в переводе де Сталь строить гипотезу о восхождении четверостишия «Пророка» к «Фаусту» было бы все же несколько рискованно. Для вящей убедительности нужны и дополнительные аргументы.

«Пророк», как известно, был написан (во всяком случае в первоначальной своей редакции) до 3 сентября 1826 г.⁴² По приезде в Москву из Михайловского Пушкин близко сходится с Д. В. Веневитиновым.⁴³ Именно к концу 1826 г.⁴⁴ относится вене-витиновский перевод из «Фауста» — «Монолог Фаустов в пещере» — того самого места, которое особенно интересует нас:

Всевышний дух! ты все, ты все мне дал,
О чем тебя я умолял.
Недаром зрелся мне
Твой лик, сияющий в огне.
Ты дал природу мне, как царство, во владенье;
Ты дал душе моей

15

Дар чувствовать ее и силу наслажденья.
Другой едва скользит по ней
Холодным взглядом удивленья;
Но я могу в ее таинственную грудь
Как в сердце друга заглянуть.
Ты протянул передо мною
Созданий цепь — я узнаю
В водах, в лесах, под твердью голубою
Одну благую мать, одну ее семью.⁴⁵

Вообще при том интересе, который испытывали русские романтики (особенно германофильской ориентации) к Гете, естественно предположить, что именно Веневитинов и обратил внимание Пушкина к данному монологу Фауста. Однако это не так.

Как можно заметить, в творчестве Веневитинова до 1826 г. образ поэта постоянно связывается с именем Байрона, например:

...смелый ученик Байро́на,
Я устремлюсь на крылиях мечты
К волшебной стороне, где лебедь Альбиона
Срывал забытые цветы...

(1825). ⁴⁶

И хотя к середине 1826 г. относится веневитиновский перевод «Песни Клары» из трагедии Гете «Эгмонт», но образ поэта у него все равно байроновский.

Однако уже к 1826 г. или январю 1827 г. относится стихотворение «Три участи», где сказано:

Завидней поэта удел на земли.
С младенческих лет он сдружился с природой...⁴⁷

В стихотворении 1826 или 1827 г. «Я чувствую, во мне горит...» герой слышит «голос прорицанья: открой глаза на всю природу».⁴⁸Наконец, в диалогической элегии 1827 г. «Поэт и друг» Поэт говорит:

Природа не для всех очей
Покров свой тайный подымает:
Мы все равно читаем в ней,
Но кто, читая, понимает?
Лишь тот, кто с юношеских дней
Был пламенным жрецом искусства...⁴⁹

Итак, «смелый ученик Байро́на» вдруг в 1826 г. оставил своего учителя и обратился к Гете. Причиной этого обращения вполне могло быть влияние Пушкина. Нам могут, правда, возразить, что в написанном в сентябре или октябре 1826 г. стихотворном послании

16

«К Пушкину» сам Веневитинов призывал Пушкина воспеть Гете, как поэт уже раньше воспел Байрона и Шенье:

Но ты еще не доплатил
Каменам долга вдохновенья:
К хвалам оплаканных могил
Прибавь веселые хваленья.
Их ждет еще один певец:
Он наш — жилец того же света,
Давно блестит его венец;
Но славы громкого привета
Звучней, отрадней глас поэта.
Наставник наш, наставник твой,
Он кроется в стране мечтаний,
В своей Германии родной.⁵⁰

Но дело в том, что именно Пушкин как автор «Сцены из Фауста»⁵¹ мог скорее влиять на Веневитинова, чем Веневитинов — на Пушкина. Ибо в уже цитированном нами монологе Фауста из сцены «Лес и пещера» были такие заключительные слова:

Гете	де Сталь
So tauml’ ich von Begierde zu Genu ß, und im Genu ß verschmacht ich nach Begierde.^52	...je passe avec ivresse du désir au bonheur; mais au sein du bonheur fait regretter le dèsir.^53
Ср. переводы:
Так шатаюсь я от страстного желания к наслаждению, И от наслаждения возвращаюсь к страсти.	С опьянением перехожу я от желания к счастию; но даже в самом счастии смутная тоска заставляет меня сожалеть о желании.

Вот как перевел это место Веневитинов:

И я стремлюсь несытою душой
В желаньи к счастию, а в счастии к желанью.⁵⁴

Это противопоставление «страстного желания» и «наслаждения» ( переводы де Сталь и Веневитинова терминологически неточны, ибо в них «наслаждение» заменено словом «счастие» (bonheur) ) очень близко излюбленной пушкинской оппозиции «вольности и покоя» и «счастья»: пассивного восприятия жизни и активного стремления к жизнетворчеству.⁵⁵ Именно Пушкин мог воспринять эти близкие ему идеи у Гете (через де Сталь) и подключить к ним Веневитинова.

17

Более того, мысль о поэте-эхо, чутко откликающемся на все впечатления бытия, была уже знакома Пушкину (см. упомянутое выше послание к Н. Я. Плюсковой). Значит, именно Пушкин (в чтении де Сталь) ввел впервые в русскую поэзию тему поэта-эхо.

Уместно напомнить, что с именем Пушкина связан и первый полный перевод «Фауста» на русский язык. Переводчик Э. И. Губер посвятил свой труд памяти Пушкина такими стихами:

Когда меня на подвиг трудный
Ты, улыбаясь, вызывал,
Я верил силе безрассудной
И труд могучий обещал.⁵⁶

Интересующее нас место дано у Губера в очень близком к оригиналу переводе, хотя, конечно, и не вполне совершенном:

Всесильный дух! ты дал мне, дал мне все,
О чем тебе молился я. Недаром
Ты показал мне пламенный свой образ;
Ты дал мне эту дивную природу,
Дал силу чувствовать и наслаждаться ею.
И я дивлюсь не с хладным удивленьем
Ее высоким тайнам; ты позволил
Мне заглянуть в ее святую грудь,
Как в сердце друга; ты передо мною
Провел ряды живых твоих созданий,
Ты братий научил меня познать
В водах и в воздухе, и в роще тихой.
‹.................................
............ › быстро от желанья
Перехожу я к неге наслажденья,
А, наслаждаясь, вновь горю желаньем.⁵⁷

Дата добавления: 2015-06-25