Лист второй

Моя задача была такова. Нужно, чтобы я убил Алексея; нужно, чтобыТатьяна Николаевна видела, что это именно я убил ее мужа, и чтобы вместе стем законная кара не коснулась меня. Не говоря уже о том, что наказаниедало бы Татьяне Николаевне лишний повод посмеяться, я вообще совершенно нехотел каторги. Я очень люблю жизнь. Я люблю, когда в тонком стакане играет золотистое вино; я люблю,усталый, протянуться в чистой постели; мне нравится весной дышать чистымвоздухом, видеть красивый закат, читать интересные и умные книги. Я люблюсебя, силу своих мышц, силу своей мысли, ясной и точной. Я люблю то, что яодинок и ни один любопытный взгляд не проник в глубину моей души с еетемными провалами и безднами, на краю которых кружится голова. Никогда я непонимал и не знал того, что люди называют скукою жизни. Жизнь интересна, ия люблю ее за ту великую тайну, что в ней заключена, я люблю ее даже за еежестокости, за свирепую мстительность и сатанински веселую игру людьми исобытиями. Я был единственный человек, которого я уважал,- как же мог я рисковатьотправить этого человека в каторгу, где его лишат возможности вестинеобходимое ему разнообразное, полное и глубокое существование!.. Да и свашей точки зрения я был прав, желая уклониться от каторги. Я очень удачноврачую; не нуждаясь в средствах, я лечу много бедняков. Я полезен.Наверное, полезнее, чем убитый Савелов. И безнаказанности можно было добиться легко. Существуют тысячиспособов незаметно убить человека, и мне, как врачу, было особенно легкоприбегнуть к одному из них. И среди придуманных мною и отброшенных плановдолгое время занимал меня такой: привить Алексею неизлечимую иотвратительную болезнь. Но неудобства этого плана были очевидны: длительныестрадания для самого объекта, нечто некрасивое во всем этом, глубокое икак-то слишком уж... неумное; и наконец, и в болезни мужа ТатьянаНиколаевна нашла бы для себя радость. Особенно осложнялась моя задачаобязательным требованием, чтобы Татьяна Николаевна знала руку, поразившуюее мужа. Но только трусы боятся препятствий: таких, как я, они привлекают. Случайность, этот великий союзник умных, пришла мне на помощь. И япозволю себе обратить особенное внимание, гг. эксперты, на эту подробность:именно случайность, то есть нечто внешнее, не зависящее от меня, послужилоосновой и поводом для дальнейшего. В одной газете я нашел заметку прокассира, не то приказчика (вырезка из газеты, вероятно, осталась у менядома или находится у следователя), который симулировал припадок падучей иякобы во время него потерял деньги, а в действительности, конечно, украл.Приказчик оказался трусом и сознался, указав даже место украденных денег,но самая мысль была недурна и осуществима. Симулировать сумасшествие, убитьАлексея в состоянии якобы умоисступления и потом "выздороветь"- вот план,создавшийся у меня в одну минуту, но потребовавший много времени и труда,чтобы принять вполне определенную конкретную форму. С психиатрией я в товремя был знаком поверхностно, как всякий врач-неспециалист, и около годаушло у меня на чтение всякого рода источников и размышление. К концу этоговремени я убедился, что план мой вполне осуществим. Первое, на что должны будут устремить внимание эксперты, этонаследственные влияния,- и моя наследственность, к великой моей радости,оказалась вполне подходящей. Отец был алкоголиком; один дядя, его брат,кончил свою жизнь в больнице для умалишенных и, наконец, единственнаясестра моя, Анна, уже умершая, страдала эпилепсией. Правда, со стороныматери у нас в роду все были здоровяки, но ведь достаточно одной капли ядабезумия, чтобы отравить целый ряд поколений. По своему мощному здоровью япошел в род матери, но кое-какие безобидные странности у меня существовалии могли сослужить мне службу. Моя относительная нелюдимость, которая естьпросто признак здорового ума, предпочитающего проводить время наедине ссамим собою и книгами, чем тратить его на праздную и пустую болтовню, могласойти за болезненную мизантропию; холодность темперамента, не ищущегогрубых чувственных наслаждений,- за выражение дегенерации. Самое упорство вдостижении раз поставленных целей - а примеров ему можно было найти немалов моей богатой жизни - на языке господ экспертов получило бы страшноеназвание мономании, господства навязчивых идей. Почва для симуляции была, таким образом, необыкновенно благоприятна:статика безумия была налицо, дело оставалось за динамикой. По ненамереннойподмалевке природы нужно было провести два-три удачных штриха, и картинасумасшествия готова. И я очень ясно представил себе, как это будет, непрограммными мыслями, а живыми образами: хоть я и не пишу плохих рассказов,но я далеко не лишен художественного чутья и фантазии. Я увидел, что провести свою роль я буду в состоянии. Наклонность кпритворству всегда лежала в моем характере и была одною из форм, в которыхстремился я к внутренней свободе. Еще в гимназии я часто симулировалдружбу: ходил по коридору обнявшись, как это делают настоящие друзья,искусно подделывал дружески-откровенную речь и незаметно выпытывал. А когдаразнеженный приятель выкладывал всего себя, я отбрасывал от себя егодушонку и уходил прочь с гордым сознанием своей силы и внутренней свободы.Тем же двойственником оставался я и дома, среди родных; как встароверческом доме существует особая посуда для чужих, так и у меня быловсе особое для людей: особая улыбка, особые разговоры и откровенность. Явидел, что люди делают много глупого, вредного для себя и ненужного, и мнеказалось, что если я стану говорить правду о себе, то я стану, как и все, иэто глупое и ненужное овладеет мною. Мне всегда нравилось быть почтительным с теми, кого я презирал, ицеловать людей, которых я ненавидел, что делало меня свободным и господиномнад другими. Зато никогда не знал я лжи перед самим собою - этой наиболеераспространенной и самой низкой формы порабощения человека жизнью. И чембольше я лгал людям, тем беспощадно-правдивее становился перед самим собой- достоинство, которым немногие могут похвалиться. Вообще, мне думается, во мне скрывался недюжинный актер, способныйсочетать естественность игры, доходившую временами до полного слияния солицетворяемым лицом, с неослабевающим холодным контролем разума. Даже приобыкновенном книжном чтении я целиком входил в психику изображаемого лицаи,- поверите ли?- уже взрослый, горькими слезами плакал над "Хижиной дядиТома". Какое это дивное свойство гибкого, изощренного культурою ума -перевоплощаться! Живешь словно тысячью жизней, то опускаешься в адскуютьму, то поднимаешься на горные светлые высоты, одним взором окидываешьбесконечный мир. Если человеку суждено стать Богом, то престолом его будеткнига... Да. Это так. Кстати, я хочу вам пожаловаться на здешние порядки. Томеня укладывают спать, когда мне хочется писать, когда мне нужно писать. Тоне закрывают дверей, и я должен слушать, как орет какой-то сумасшедший.Орет, орет,- это прямо нестерпимо. Так действительно можно свести человекас ума и сказать, что он и раньше был сумасшедшим. И неужели у них нетлишней свечки и я должен портить себе глаза электричеством? Ну вот. И когда-то я подумывал даже о сцене, но бросил эту глупуюмысль: притворство, когда все знают, что это притворство, уже теряет своюцену. Да и дешевые лавры присяжного лицедея на казенном жалованьи малопривлекали меня. О степени моего искусства можете судить по тому, чтомногие ослы и до сих пор считают меня искреннейшим и правдивейшимчеловеком. И что странно: мне всегда удавалось проводить не ослов,- это ятак сказал, сгоряча,- а именно умных людей; и наоборот, существуют двекатегории существ низшего порядка, у которых я никогда не мог добитьсядоверия: это - женщины и собаки. Вы знаете, что достопочтенная Татьяна Николаевна никогда не вериламоей любви и не верит, я думаю, даже теперь, когда я убил ее мужа? По еелогике выходит так: я ее не любил, а Алексея убил за то, что она его любит.И эта бессмыслица, наверное, кажется ей осмысленной и убедительной. И ведьумная женщина! Провести роль сумасшедшего мне казалось не очень трудным. Частьнеобходимых указаний дали мне книги; часть я должен был, как всякийнастоящий актер во всякой роли, восполнить собственным творчеством, аостальное воссоздаст сама публика, давно изощрившая свои чувства книгами итеатром, где по двум-трем неясным контурам ее приучили воссоздавать живыелица. Конечно, неминуемо должны были остаться некоторые проблемы - и этобыло особенно опасно ввиду строгой научной экспертизы, которой меняподвергнут, но и здесь серьезной опасности не предвиделось. Обширнаяобласть психопатологии настолько еще мало разработана, в ней так еще многотемного и случайного, так велик простор для фантазерства и субъективизма,что я смело вручал свою судьбу в ваши руки, гг. эксперты. Надеюсь, что я необидел вас. Я не покушаюсь на ваш научный авторитет и уверен, что высогласитесь со мною, как люди, привыкшие к добросовестному научномумышлению....Наконец-таки перестал орать. Это просто нестерпимо. И еще в то время, когда мой план находился только в проекте, у меняявилась мысль, которая едва ли могла прийти в безумную голову. Эта мысль огрозной опасности моего опыта. Вы понимаете, о чем я говорю? Сумасшествие -это такой огонь, с которым шутить опасно. Разведя костер в серединепорохового погреба, вы можете чувствовать себя в большей безопасности,нежели тогда, если хоть малейшая мысль о безумии закрадется в вашу голову.И я это знал, знал, знал,- но разве опасность значит что-нибудь дляхраброго человека? И разве я не чувствовал своей мысли, твердой, светлой, точновыкованной из стали и безусловно мне послушной? Словно остро отточеннаярапира, она извивалась, жалила, кусала, разделяла ткани событий; точнозмея, бесшумно вползала в неизведанные и мрачные глубины, что навекисокрыты от дневного света, а рукоять ее была в моей руке, железной рукеискусного и опытного фехтовальщика. Как она была послушна, исполнительна ибыстра, моя мысль, и как я любил ее, мою рабу, мою грозную силу, моеединственное сокровище!...Он опять орет, и я не могу больше писать. Как ужасно, когда человеквоет. Я слышал много страшных звуков, но этот всех страшнее, всех ужаснее.Он не похож ни на что другое, этот голос зверя, проходящий через гортаньчеловека. Что-то свирепое и трусливое; свободное и жалкое до подлости. Роткривится на сторону, мышцы лица напрягаются, как веревки, зубы по-собачьиоскаливаются, и из темного отверстия рта идет этот отвратительный, ревущий,свистящий, хохочущий, воющий звук... Да. Да. Такова была моя мысль. Кстати: вы обратите, конечно, вниманиена мой почерк, и я прошу вас не придавать значения тому, что он иногдадрожит и как будто меняется. Я давно уже не писал, события последнеговремени и бессонница сильно ослабили меня, и вот рука иногда вздрагивает.Это и раньше случалось со мной.

Дата добавления: 2015-06-26