Сущность Цвета и Тайна Радуги 2 страница

Вот что я хотел сказать сегодня... (Пробел в тексте)[8]

Ну, а завтра в половине девятого у нас будет следующая лекция об учении о цвете.

Лекция вторая

7 мая 1921 г., Дорнах

Сущности цвета: цвет-образ и цвет-свечение

Вчера мы попытались в известном смысле охватить сущность цвета, и на этом пути нами были найдены белое, черное, зеленое и цвет цветка персика. И по тому, как они были найдены, мы могли сказать: эти цвета – образы, они существуют в мире, уже имея характер образов. Мы видели: дело обстоит так, что для того, чтобы возник образный характер цвета, нечто сущностное определенным образом должно быть уловлено, задержано чем-то другим. Мы видели, что, например, живое задерживается мертвым, и тогда в мертвом возникает образ живого – зеленое. Сегодня я также буду исходить из результата, полученного вчера, при этом проводя различие между тем, что некоторым образом является воспринимающим, и тем, что является дающим, – между тем, в чем производится образ, и побудителем этого образа. А теперь я могу дать вам следующее разделение, могу сказать: я различаю отбрасывающее тень (Schattenwerfer) и светящее (Leuchtender), – вы поймете это выражение, объединив всё, что мы проделали вчера. Если отбрасывающее тень – это дух, то он принимает отбрасываемое ему светящим; если отбрасывающее тень – это дух, а светящее – мертвое (это кажущееся противоречие, но в действительности противоречия здесь нет), то, как образ мертвого, в духе образуется, как мы видели, черное (см. схему]. Если отбрасывающее тень – это мертвое, а светящее – это живое, как в растениях, то тогда, как мы видели, образуется зеленое. Когда отбрасывающее тень – это живое, а светящее – это душевное, то в качестве образа возникает цвет цветка персика. Когда тень отбрасывается душевным, а светящее – это дух, то как образ возникает белое.

Итак, мы получили четыре цвета, имеющие характер образов. Мы можем сказать: у нас есть нечто отбрасывающее тень, есть светящее, и мы получаем образ. Мы получаем четыре цвета (черное и белое надо причислить к цветам), четыре цвета образного характера: черное, белое, зеленое, цвет персикового цветка.

Отбрасывающее	Светящее	Образ
тень
Дух	Мертвое	Черное
Мертвое	Живое	Зеленое
Живое	Душевное	Цвет цветка персика
Душевное	Дух	Белое

Но существуют еще, как вы знаете, и другие так называемые цвета, и нам нужно искать также и их сущности. Мы будем искать их, подходя к предмету опять же не через абстрактные понятия, а через ощущения, и вы увидите – мы придем к определенному, осуществляемому через ощущения пониманию других цветов, если проведем перед взором следующее.

Представьте себе спокойный белый цвет. Б это спокойное белое впустим с двух противоположных сторон разные цвета. Дадим в него излучаться с одной стороны желтому, а с другой стороны – синему. Нужно себе представить, что у нас спокойный белый цвет, и в этот спокойный белый – это может быть спокойное белое помещение – мы с одной стороны даем излучаться желтому цвету, а с другой – синему. Так мы получаем зеленое. (Рисует)

Итак, этим способом мы получаем зеленое. Этот процесс нужно провести перед душой со всей точностью: спокойное белое, в него мы даем излучаться с одной стороны желтому, с другой – синему, и получаем зеленый, который был уже найден нами с другой точки зрения.

Однако таким же способом, как нами было получено зеленое, мы, двигаясь в живом цветостановлении, не сможем найти цвет цветка персика. Его мы должны искать иначе. Сделать это можно несколько иным способом. Бот я рисую следующее: здесь черное, под ним белое, снова черное, белое...

Но представьте, что эти черное и белое не находятся в покое, а двигаются друг в друге, волнообразно двигаются друг в друге. То есть это противоположность предыдущего: там у меня был спокойный белый, и я дал излучаться в него желтому и синему, и это излучение – непрерывная деятельность слева и справа. Теперь я беру черное и белое. Я, конечно, не могу этого нарисовать, но представьте их, волнами движущимися друг в друге. И, так же, как прежде я дал излучаться слева и справа желтому и синему, так теперь дайте лучам красного просветить, пронизать эти волны черного и белого, непрерывно проникающие друг в друга. Нечто подобное я получил бы, просто смешав все эти цвета. Если бы удалось подобрать правильные оттенки, то в проникающих друг в друга волнах черного и белого, просвечиваемых красным, я получил бы цвет цветка персика.

Как видите, нам нужно найти совершенно другое происхождение цвета. Б первом случае мы должны были взять бездвижный белый, – то есть из шкалы, уже полученной нами, мы положили в основу один из цветов-образов и дали излучаться в него двум другим цветам, которые нами еще не получены. Здесь, однако, нам нужно идти иначе. Мы должны взять два имеющихся у нас цвета – черный и белый, привести их в движение, затем взять другой, новый цвет, которого у нас еще не было, а именно красный, и дать ему просвечивать подвижные белый и черный. Здесь мы получаем нечто, что можно увидеть, если наблюдаешь жизнь. Зеленое вы имеете в природе; инкарнат, как я говорил вчера, присутствует, в сущности, только у совершенно здорового человека, здоровым образом проникнутого душой в своем организме. И как я говорил, вообще бывает нелегко изобразить (в живописи) этот цветовой оттенок. Ибо, видите ли, в сущности, его было бы возможно изобразить, лишь сумев показать белое и черное в движении, и затем просветить их свечением красного. То есть нужно было бы произвести, собственно, некий процесс. Этот процесс и происходит в человеческом организме; здесь никогда нет покоя, здесь всё в движении, именно благодаря этому и возникает цвет, о котором мы теперь говорим. Этого цвета, однако, можно достичь лишь приближенно. Поэтому большинство портретов, по сути, всего лишь маски, поскольку действительный инкарнат может быть достигнут лишь приближенно, – добиться его было бы возможно, лишь если иметь непрерывное возникновение и исчезание волн черного и белого, которые лучились, светили бы через красное[9].

Так, исходя из существа предмета, я указал вам определенное различие, существующее в мире цветов. Л показал вам, как можно использовать цвета, представляющие собой цвета-образы: в одном случае мы берем цвет как нечто спокойное – белый, и, давая светить в него двум цветам – из тех, которыми мы еще не занимались, получаем другой цвет-образ – зеленый.

Далее мы взяли два цвета, черный и белый, движущиеся друг в друге, и просвечиваем их цветом, которого у нас еще нет, и получаем новый цвет – цвет цветка персика. Итак, зеленое и цвет цветка персика мы получаем совершенно различным образом. Один раз нам в качестве свечения (Schein) нужен красный, другой раз в качестве свечения нам требуется желтый и синий. Теперь мы сможем продвинуться в сущности цветов далее, если поразмыслим еще и о другом.

О цветах, найденных нами вчера, можно сказать следующее: зеленое, по своей сущности, позволяет придавать себе определенные границы. Зеленое позволяет себя в определенной мере ограничивать, – мы не найдем антипатичным, если окрасить поверхность зеленым и дать ему границы. Но представьте-ка, что будет, если сделать это с цветом цветка персика. Цвет персикового цветка, имеющий границы, – такое, в определенной мере, несоединимо с художественным ощущением! Цвет цветка персика, собственно, позволяет наносить себя только как настроение, забыв о всяких границах. Это можно пережить, если имеешь ощущение цвета. Представьте себе, к примеру, что-либо зеленое – можно вполне представить ломберный стол с зеленым покрытием. Поскольку карточная игра – это ограниченная педантичная деятельность, нечто исконно обывательское, то такую обстановку можно себе помыслить: комнату с игральными столами, покрытыми зеленым. Но, думаю, впору было бы бежать восвояси, пригласи вас кто-нибудь на партию в тарок за стол с лиловым покрытием. И напротив, в какой-нибудь лиловой комнате, то есть целиком оклеенной лиловыми обоями, очень хорошо вести разговоры, скажем, о мистических вещах, как в лучшем, так и худшем смысле этого слова. Цвета в этом отношении, хотя, правда, не антиморальны, но имморальны. Итак, мы замечаем, что нечто выявляется уже из самой природы цвета, что цвет имеет некий внутренний характер, в силу которого зеленое дает себя ограничивать, а лиловое, цвет цветка персика, инкарнат хочет расплыться в неопределенность.

Попытаемся с этой точки зрения охватить цвета, не прошедшие перед нами вчера. Возьмем желтый. Охватим всю внутреннюю сущность желтого, нанесенного на поверхность. Бот посмотрите, если нанести на поверхность желтое, имеющее границы, это, собственно, нечто отвратительное, этого, в сущности говоря, нельзя вытерпеть, если имеешь художественное чувство. Душа не выносит ограниченной желтой поверхности. На границах желтое нужно делать слабее – чем дальше, тем слабее, одним словом, насыщенный желтый должен находиться в середине и излучаться оттуда ослабленным желтым. (Рисует.) Б сущности говоря, желтый вовсе нельзя представить себе по-иному, если хочешь пережить этот цвет из его собственной сущности. Желтое должно лучиться, в середине быть полностью насыщенным и лучиться, оно должно распространяться и, распространяясь, становиться менее насыщенным, становиться слабее. Это, я сказал бы, тайна желтого. Ограничивать желтое – означало бы, собственно, надсмеяться над его сущностью. Б ограниченном желтом всегда видно человека, придавшего ему границы. И когда желтое ограничено, нам является не его собственное существо, ибо желтое не хочет быть ограниченным, желтое хочет куда-либо лучиться. Правда, скоро мы увидим случай, когда желтый цвет допускает ограничивание, но этот случай как раз покажет нам, как это нестерпимо – ограничивать желтый как таковой по его внутренней сущности. Он хочет лучиться.

Возьмем теперь синий. Представьте себе поверхность, равномерно покрытую синим. Такую равномерно синюю поверхность можно помыслить, однако в ней есть нечто, что выводит нас из человеческого. Когда Фра Анжелико равномерно покрывает поверхности синим, то он, в известной мере, призывает нечто сверхземное в земную сферу. Он позволяет себе наносить равномерное синее, когда в земную сферу дает войти сверхземному. Он не допустил бы равномерно синие поверхности в человеческой сфере, так как синий как таковой, по своей собственной сущности, по своему собственному характеру, не допускает равномерной поверхности. Тут должен прийти некий бог – когда синее наносится действительно равномерно. Синий цвет, по своей внутренней сущности, требует прямой противоположности желтого. А именно, он хочет влучаться от края вовнутрь. Он требует быть наинасыщенным по краям, а в середине – наименее насыщенным. (Рисует.) Синее находится в своей исконной стихии тогда, когда по краям мы делаем его насыщеннее, а внутри менее насыщенным. Этим он отличается от желтого. Желтое хочет быть наинасыщенным в середине, а далее – убывать. Синий – запруживается у своих границ и течет в себя самого, чтобы сгуститься вокруг светлого синего. Тогда он являет себя в своей исконной природе, этот синий.

При встрече с цветами у души всегда появляются ощущения, настроения. И когда это происходит, когда живописец действительно достигает того, чтобы писать исходя из цвета, так, как требует сам цвет, когда он мыслит: вот ты окунул кисть в зеленое, сейчас ты должен стать немного обывателем, наносить зелень острым волоском; или: теперь ты пишешь желтым, ты должен дать ему излучаться, тут ты должен окунуться в дух, в лучащийся дух; когда пишет синим, мыслит так: я втягиваюсь в себя, втягиваюсь в свое собственное внутреннее существо и образую некую оболочку вокруг себя, придаю синему некое подобие коры, – тогда художник живет в цвете, тогда он пишет в картине то, чего душа и должна желать себе, когда она отдается существу цвета.

Но, несомненно, надо иметь в виду, что когда вступаешь в художественное, то всё модифицируется. Я рисую здесь круги и закрашиваю их.

Но, разумеется, можно взять другие фигуры, другие конфигурации. Например, скажем, наносить желтое, начиная с маленького пространства и, распространяя, дать ему лучиться по-другому. Mo желтое всегда должно несколько перекрывать собой что-либо; синее всегда должно быть там, где в определенной мере всё стягивается в себя. Красное – это, я бы сказал, равновесие обоих.

Мы можем вполне воспринимать красное как равномерную плоскость. Мы поймем красное лучше всего, сопоставив его с цветом цветка персика, в котором красный, как мы видели, определенным образом присутствует в качестве свечения. Поставим оба эти оттенка рядом друг с другом – цвет, приближенный к цвету персикового цветка, и красный. Что вы переживаете, если красному дать по-настоящему воздействовать на душу сообразно его существу? У вас появляется такое состояние, что вы скажете себе: этот красный действует на меня как спокойное красное зарево. Не так это у инкарната. Он хочет изойти из себя, хочет распространяться вдаль. (Рисует.) Таково тонкое различие между красным и инкарнатом. Инкарнат стремится из себя, хочет всё утоньшаться и утоньшаться, до рассеяния. Красное остается на месте, но действует целиком как плоскость (als Fläche); оно не хочет ни лучиться, ни уходить в оболочку; ни излучаться, ни запруживаться, оно остается здесь; остается в своей спокойной красноте; не хочет рассеиваться – оно утверждает себя. Лиловый, цвет цветка персика, инкарнат, в сущности, не утверждает себя, он хочет непрерывно быть вновь образовываемым, поскольку стремится рассеяться. Таково различие между этими цветами – инкарнатом, который мы уже получили, и красным, одним из цветов, которых у нас еще не было. Итак, теперь у нас есть три цвета: синий, красный и желтый.

Вчера нами было найдено четыре цвета: черный, белый, цвет цветка персика и зеленый; а теперь перед нами красный, синий и желтый, и мы попытались войти ощущениями в эти три цвета – в то, как они воздействуют в другие цвета: мы впустили красное в подвижное черно-белое; желтое и синее мы впустили в спокойный белый, и теперь мы легко найдем различие, если вникнем в явившееся перед душой. Между цветами, найденными вчера, мы не можем делать подобных различий, какие мы сделали сейчас между желтым, синим и красным. Сегодня, давая возникнуть инкарнату, мы дали черному и белому, но консолидированным в себе, преобразовываться друг в друге (проникать друг в друга волнами?). Нам нужно было это сделать, черное и белое – это образы, которые могут преобразовываться (двигаться волнами?) друг в друге, но мы должны предоставить их себе. Инкарнат мы должны также предоставить самому себе. Он рассеивается сам собой, но мы ничего не можем с ним поделать, мы бессильны против этого рассеивания. И сам он тоже не может ничего поделать: рассеиваться – его натура. Зеленое ограничивает себя, это – его натура. Но инкарнат, однако, не оказывается способным к тому, чтобы в самом себе дифференцироваться, а остается однородным, как и красное. Он не хочет быть дифференцированным в себе, так как он тотчас же упразднил бы дифференцирование и растворился. Он бы тотчас стал равномерным. Если представить себе инкарнат с такими вот сгустками внутри (рисует), то, не правда ли, это было бы отвратительно! Инкарнат тотчас растворил бы эти сгустки, так как он стремится к равномерному, однородному настроению, этот инкарнат. Если в зеленом присутствует еще и что-то другое зеленое, то оно – нечто само по себе. Зеленое уж таково, что хочет быть наносимым равномерно и хочет себя ограничивать. Представить себе нечто зеленое лучащимся, сияющим мы не можем. Не правда ли, можно представить себе лучащуюся звезду, но не совсем – лучащуюся лягушку-квакшу; это противоречило бы квакше, если бы она засияла лучами. Ну вот, так обстоит с инкарнатом и зеленым.

Черному и белому – если мы вообще только хотим свести их вместе – мы должны дать волнами проникать друг в друга в качестве цветов-образов, хотя и подвижных образов. Иначе обстоит дело с тремя цветами, которые мы нашли сегодня.

Мы видели: желтое по своей собственной природе хочет становиться слабее и слабее по краям, хочет излучаться; синее хочет запруживаться, застаиваться, красное же хочет быть равномерным, не иметь границ, и воздействовать как равномерно-спокойное красное. Оно, если можно так сказать, не хочет ни излучаться, ни запруживаться, оно хочет быть равномерно деятельным, хочет держаться середины между свечением и запруживанием, между рассеиванием и запруживанием. Такова природа красного.

Итак, вы видите: есть коренные различия между спокойным в себе зеленым, подвижным лиловым и завершенными в себе черным и белым. Если мы хотим как-то объединить эти цвета, то должны отнести их к образам. А другие цвета – красный, желтый и синий – по своей внутренней активности, внутренней подвижности, отличаются от внутренней подвижности лилового. Лиловый хочет раствориться – это не внутренняя подвижность, – хочет рассеяться. Красный, хотя он и спокоен, он – движение, пришедшее к покою, но, смотря на него, мы не можем покоиться в одной точке: мы хотим иметь его как плоскость, как равномерную поверхность, которая, однако, не ограничена. Желтое и синее хотят дифференцироваться в себе.

Красное, желтое и синее несколько иные, нежели черное, зеленое и инкарнат. Из этого видно: красное, желтое и синее, в противоположность цветам, имеющим характер образов, имеют иной характер, и если вы примете сказанное мной о них, то найдете оправданным выражение, которое я употребил для этого иного характера этих цветов. Черное, белое, зеленое и инкарнат я назвал образами, цветами-образами. Цвета желтый, красный и синий я называю «свечением», «сиянием» (Glanze), цветами-свечением, цветами-сиянием (Glanzfarben). Черный, белый, зеленый и инкарнат возникают как образы. Б желтом, синем и красном сущности высвечивают; они выказывают свою поверхность вовне, они являют себя в сиянии. Таково существо цвета, и таковы различия в мире цветов.

Черное, белое, зеленое, инкарнат имеют характер образов, они нечто образуют. В желтом, синем и красном нечто являет себя в сиянии.

Желтое, синее, красное – внешняя сторона сущностного.

Зеленое, инкарнат, черное, белое, это всегда – отбрасываемые образы, всегда нечто теневое.

Так что можно было бы сказать: черное, зеленое, цвет цветка персика и белое – это, в сущности говоря, в самом широком смысле, цвета-тени (Schattenfarben). Тень духа в душевном – это белое. Тень мертвого в духе – это черное. Тень живого в мертвом – это зеленое. Тень душевного в живом – это инкарнат. Тень или образ – это вещи родственные.

В противоположность этому в синем, красном и желтом мы имеем дело со светящим, не с теневым, а с тем, посредством чего сущность возвещает себя вовне. Так что в одном случае мы имеем образы или тени. Б цветах красном, синем и желтом мы, напротив, имеем то, что является модификациями светящего. Поэтому я называю их свечением, сиянием (Glanz). Они определенным образом сияют, лучатся. Поэтому эти цвета, по своей собственной сущности, имеют лучащуюся природу: желтое это излучающееся вовне; синее это влучающееся, лучащееся в себя; красное – нейтрализация обоих, равномерно лучащееся. Сияя, светя в подвижные белое и черное, это равномерно лучащееся дает цвет цветка персика. Если в спокойное белое дать светить с одной стороны желтому, с другой синему, это даст зеленое.

Видите ли, здесь встречаешься с вещами, которые физика (можете рассмотреть всё, что есть сегодня в физике о цветах) хаотически, совершенно хаотически мешает в одну кучу. Вот рисуют шкалу: красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, индиго, фиолетовое. Не представляют себе, что является деятельным, что в красном деятельно некое свечение. Если двигаться по шкале, то свечение постепенно прекращается и мы приходим к одному из цветов, к образу, к теневому цвету – к зеленому. В синем мы опять находим свечение, которое противоположного рода: запруживающееся в себе свечение. А затем мы должны полностью выйти из физического, выйти из привычной цветовой шкалы, чтобы прийти к тому, что, собственно, вовсе невозможно представить иначе, нежели в движении. Белое и черное просвечиваются лучами, сиянием красного, это дает цвет цветка персика.

Возьмите привычную схему физиков: вот красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее, фиолетовое. Видите ли, тут[10] (в отличие от нее) я отправляюсь от свечения, прихожу к собственно цвету (-образу), здесь перехожу опять к свечению и только здесь могу (вновь) прийти к цвету (-образу).

Но если бы я сделал ленту цветов не такой, как на физическом плане, а преобразовал ее в соответствии с тем, как обстоит дело в ближайшем из высших миров, тогда я соединил бы теплую и холодную часть спектра так (см. рисунок на стр. 63): красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее, фиолетовое; свернул бы в круг ленту цветов, и здесь (наверху) я получил бы мой цвет цветка персика. Итак, я вновь прихожу к цвету. Цвет наверху, цвет внизу, свечение справа, свечение слева; только здесь (наверху и внизу), к тому же, таинственным образом лежат в основе другие цветовые сущности – черный и белый.

Вы видите, если подниматься от белого вверх, то оказываешься в зеленом, здесь ему навстречу приходит черное – сверху вниз, тут, в середине, они начинают волнообразно двигаться: так вместе с красным свечением они дают цвет цветка персика. Таким образом, я должен мыслить себе белое и черное вступающими и проникающими здесь друг в друга, и я получаю более сложный порядок цветообразования, который, однако, больше соответствует существу цвета, нежели то, что вы найдете в книгах по физике.

Теперь– свечение; но если это свечение, то значит – нечто светит, сияет. Что же сияет? Ну, видите ли, когда перед нами желтое, требуется лишь провести перед душой следующее – но вы должны предпринять это ощущением, не абстрагирующим разумом, – требуется лишь признать: когда я вижу желтое, оно, собственно, затрагивает меня так, что продолжает внутренне жить во мне. Желтое продолжает жить внутри меня. Обратите внимание – желтое веселит нас, радует. Веселиться, радоваться, в сущности говоря, означает наполняться во внутреннем повышенной душевной жизненностью. Желтое, собственно, ориентирует нас больше в направлении к нашему Я. Другими словами, мы одухотворяемся. Возьмите желтое в его изначальной сущности – как оно лучится из себя наружу, и представьте себе, как оно сияет в ваше внутреннее существо, поскольку оно – сияние, и вот, когда оно засияет в вашем внутреннем как дух, вы должны будете признать:

Желтое это сияние, свечение духа.

Das Gelb ist der Glanz des Geistes.

Синее – внутренне-себя-сжимание, себя-запруживание, себя-внутренне-удерживание, это – сияние душевного.

Красное – равномерная наполненность пространства, – это сияние живого.

Зеленое это образ живого, а красное – сияние живого. Вы прекрасно пронаблюдаете это, если попробуете посмотреть на что-то красное на белом фоне, на достаточно насыщенный красный, и затем быстро отведете взгляд; тогда в качестве послеобраза вы увидите зеленое – ту же поверхность вы увидите как зеленый послеобраз. Красное светит внутрь вас, оно производит свой собственный образ во внутреннем. Что есть, однако, образ живого во внутреннем? Нужно умертвить живое, чтобы получить его образ. А образ живого – это зеленое. Не удивительно, что красное, являющееся сиянием, сияя в вас, дает зеленое как свой образ.

Так мы получили три цвета другой природы. Есть цвета активной природы. Есть цвета светящие, в известной мере дифференцирующиеся в своем существе; есть другие цвета, это – спокойные образы (ruhige Bilder). Здесь перед нами нечто, что имеет аналог в Космосе. Б Космосе, как противоположность зодиакальным образам, которые являются неподвижными образами, существует то, что дифференцирует Космос: это планеты. Это лишь сравнение, но сравнение, которое внутренне предметно обосновано. Мы можем сказать: в черном, белом, зеленом и цвете цветка персика мы имеем нечто, что действует как бездвижное. Даже когда они находятся в движении, когда текут друг в друга, то и тогда они должны быть внутренне спокойными, – как черно-белое в инкарнате. А в трех других цветовых оттенках – в красном, желтом и синем, мы имеем нечто внутренне подвижное, нечто планетарное. Б черном, белом, инкарнате и зеленом – нечто свойственное неподвижным звездам; нечто планетарное – в желтом, синем и красном. Желтое, синее и красное нюансируют (nuancieren) собой другие цвета. Белое нюансируется желтым и синим в зеленое. Цвет цветка персика нюансируется красным: красное просвечивает сиянием движущиеся друг в друге белое и черное.

Здесь взаправду видишь цветовой космос! Мир предстает взгляду как цвета в их взаимодействиях, и видишь, что действительно надо обращаться к цветам, если хочешь изучать закономерности цветового. Мы не должны отходить от цвета к чему-то другому, нам надлежит оставаться в самих цветах. И обладая уже некоторым восприятием цвета, мы сможем в самих цветах наблюдать их взаимные отношения – что является в них сияющим, светящим, и что является теневым, дающим образ.

Представьте, какое это может иметь значение для искусства, если художник, имея дело с желтым, синим и красным, знает, что запечатлевает на своей картине нечто, что внутренне обладает активным, из себя устремленным характером, нечто, что самому себе сообщает характер. И работая с инкарнатом, зеленым, черным и белым, знает, что здесь в цвете он представляет уже образ. Подобное учение о цвете настолько целиком живое, что из душевного может непосредственно перейти в художественное. И вот вы постигаете сущность цвета так, что признаёте за цветом его самого, признаёте, хотелось бы сказать, то, чего сам он хочет; вы познали, что желтое хочет быть насыщенным в центре и разбегаться к краям, поскольку такова его собственная природа, – да, но вот если хочешь его фиксировать, если хочешь где-либо получить равномерную желтую поверхность, то для этого надо нечто сделать. Что тогда делают? Б желтое должно кое-что войти, в него должно войти что-то, что лишит желтое его собственного характера, его собственной воли. Нужно утяжелить желтое. Как утяжелить желтое? Внеся в него нечто, что придаст ему тяжесть. Превратить желтый цвет в золотистый. Так вы лишаете желтое желтого, в известной мере вы оставляете желтый цвет, но погашаете его сущность. Если дать в картине золотой грунт, то вы вправе сделать его равномерным по всей поверхности, однако этим вы придали желтому тяжесть, внутреннюю тяжесть. Бы отнимаете у него его собственную волю. Вы удерживаете желтое в нем самом.

Поэтому старые мастера, у которых было ощущение подобных вещей, чувствовали в желтом сияние духа. Они взирали вверх, в духовное, в сияние духа в желтом. По они хотели иметь дух здесь, на Земле. Им нужно было придать ему тяжесть. Делая золотой грунт, как Чимабуэ, давали духовному жилище на Земле, в известной мере, давали в картине присутствовать небесному. И человеческие фигуры с правомерностью могли выходить из золотого фона, могли развиваться на золотом фоне как творение духовного. Эти вещи целиком и полностью имеют внутреннюю закономерность. Итак, вы видите, если мы имеем дело с желтым как с цветом, то сам по себе он хочет быть насыщенным в центре и убывать. Если мы хотим удержать его в равномерной плоскости, то должны его металлизировать. Так мы приходим к понятию металлизированного цвета и к понятию материально фиксированного цвета, о котором мы поговорим завтра.

Но, как видите, сперва следует постигать цвета в их текуче-подвижной природе, и только после этого можно постигать цвета также в вещественном, во внешне предметном. К этому мы направимся завтра...

Вместе с тем мы поговорим о том, что обычные люди – а также и «необычные», как профессор Трауб, – и называют, собственно, цветом. А именно, им известен лишь цвет, которым обладают плотные вещества, потому они говорят (так говорит профессор Трауб[11]): «когда речь идет о духе, скажем, например, о мысли» – чудесная фраза, не правда ли? – «то либо дух окрашен, либо не окрашен». Да, тут не предвидится ни малейшей возможности взойти к подвижному существу цвета, а предвидится лишь, что подобный теолог совершенно закоснело прилепится к материальному, и, собственно, стоит ему заговорить о цвете – так сразу же, как кошка на все четыре лапы, он приземляется на материальное. Это ведь вообще в характере сегодняшнего теолога: заговорив о духе, он, как кошка на лапы, тотчас приземляется в материю.

Видите ли, вместе с тем в указанном мной дан путь к познанию материализированного существа цвета в физической ленте цветов. Слева и справа она, в сущности, идет в бесконечное, то есть в неопределенное. В духе и в душевном всё соединяется. Ленту цветов мы должны свернуть в круг. И если мы воспитываем себя к тому, чтобы видеть не просто цвет персикового цветка, а подвижное существо этого цвета, воспитываем себя к тому, чтобы не просто видеть инкарнат, а жить в нем, если само уже наполнение нашего тела душой мы ощущаем как инкарнат, тогда это – вход, врата в духовный мир, тогда мы войдем в духовный мир. Цвет – это то, что погружается вплоть до поверхности тела, цвет – это также то, что поднимает человека из материального и ведет в духовное.

Как было сказано, об этом мы продолжим говорить завтра.

Лекция третья

Дата добавления: 2015-06-26