Сущность Цвета и Тайна Радуги 4 страница

Таким образом, вы видите, что на самом деле возможно живописать, исходя из цвета; возможно понимать мир цвета как нечто, развивающееся в ходе нашего земного развития: сначала цвет в качестве свечения облучает из космоса Землю; затем, когда находившееся ранее в Земле уходит из нее и вновь лучится обратно, цвет становится внутренним цветом предметов. И мы следуем этому переживанию в цвете, мы, переживая, следуем этому космическому существу цвета, и тем самым получаем возможность самим жить в цвете. Жизнь в цвете – это когда у меня в чашке краска, разведенная в воде, и я сперва окунаю кисть и только тогда привожу краску к фиксации, перевожу в твердое. Но когда я стою с палитрой и пачкаю краски одну другой, когда, имея на палитре краски в их совершенно материально-твердом виде, замарываю ими поверхность, – это никакая не жизнь в цвете. Так я не живу в краске, в цвете, а живу вне красок, вне цвета. Я живу в цвете, в краске, когда перевожу краски в твердое состояние лишь из их первоначально жидкого состояния. Тогда я в известной мере переживаю то же самое, что переживал сам цвет, развиваясь из древнего лунного состояния до земного, и только здесь впервые зафиксировал себя. Ведь твердое могло появиться только вместе с Землей. Здесь вновь рождается отношение с цветом. Я должен жить душевно с цветом, должен уметь радоваться вместе с желтым, в красном ощущать его достоинство или его серьезность, уметь переживать вместе с синим его нежно-возвышенное, хотелось бы сказать, уводящее в грусть настроение. Мне нужно уметь одухотворить цвета, если я хочу раскрыть их внутренние способности. Я не вправе живописать без этого духовного понимания цвета, в особенности, когда хочу писать неорганическое, неживое. Это не означает, что следует писать символически, не означает, что следует разворачивать насквозь нехудожественный элемент вроде того, что этот цвет означает то-то, а тот – что-то другое. Речь идет не о том, что цвета означают что-то иное, чем являются сами; но дело в том, чтобы человек умел жить с цветом.

Жизнь с цветом прекратилась, когда отошли от жидкой краски; прекращается везде, где от жидких красок переходят к краскам на палитре. Из-за этого перехода от жидкой краски к палитре и появились все эти костюмы, что постепенно стали писаться портретистами на разных полотнах. Эти костюмы и подобное им – куклы; всё это вовсе не является чем-то действительно внутренне живым. Живое может быть написано только тогда, когда умеют действительно жить с цветом и краской.

Бот те указания, которые я хотел дать вам в этих трех лекциях. Конечно, они могли бы быть продолжены в неизмеримое. Это может произойти по какому-нибудь другому случаю, произойдет в будущем[17]. Б этот раз я хотел дать только некоторые указания, заложить этими рассмотрениями начало.

Очень часто слышишь о том, что художники, мол, испытывают форменную боязнь перед всем научным, что они не хотят быть замороченными в своем искусстве познанием, наукой. Уже и Гёте – хотя он отнюдь не сумел еще прийти к внутренним основам цвета, однако элементы этого он дал, – уже Гёте сказал очень верно об этой боязни теоретического у живописцев: «Еще до сих пор можно обнаружить у художников страх, даже решительное отвращение ко всему теоретическому рассмотрению красок и всему сюда относящемуся, что, однако, не шло им в ущерб. Ибо до сих пор так называемое теоретическое было беспочвенно, неустойчиво и с намеками на эмпирию. Мы желаем, чтобы наши старания несколько уменьшили этот страх и побудили бы художника выставленные основные положения проверить на практике и претворить в жизнь»[18].

Если продвигаться вперед, познавая правильным образом, то познаваемое поднимется из абстрактного в конкретное художественное, и в особенности это верно для столь подвижной стихии, какой является мир цвета. И причиной того, что художники с правом на то имеют подобную боязнь перед теоретическим, является лишь упадок нашей науки. Такое теоретическое есть нечто материалистически-интеллектуальное – особенно встречающееся нам в современной физической оптике. Стихия цвета есть нечто подвижно-текучее, и более всего хотелось бы, чтобы живописец даже не позволял краске твердеть как на палитре, а давал ей быть в жидком состоянии в чашке. Но когда является физик и чертит на доске свои линии и говорит, то... разбегаются прочь желтое, фиолетовое[19], – тут впору и самим бежать подальше от этого способа рассмотрения. Это не область физики. Физике надлежит оставить всё это одному только распространяющемуся в пространстве существу света. Рассмотрение цвета вообще не может происходить без того, чтобы поднимать его в духовное. Ведь это одна только дурацкая болтовня, когда говорят: цвет это нечто субъективное, которое... (Пробел в тексте)[20]. И особенно когда затем начинают говорить (при этом не представляя себе о Я ничего конкретного!) о том, что, мол, вовне находится какое-то объективное побуждение и оно воздействует на нас, на наше Я, – то это бессмыслица. Я – само находится внутри цвета. Я и также астральное тело человека вовсе неотделимы от мира цвета, они живут в цвете и в силу этого они находятся вне физического тела, поскольку соединены с цветом вне его; Я и астральное тело – они-то впервые только и производят цвета в физическом и эфирном теле. Бот главное. Так что весь этот вопрос о воздействии объективного существа цвета на субъективное – это бессмыслица. Поскольку уже внутри цвета находится то, что является Я и астральным телом; и вместе с цветом входят Я и астральное тело. Цвет это носитель, приносящий Я и астральное тело в физическое и эфирное тела. Так что весь способ рассмотрения должен быть изменен и преобразован, если хотят пробиться к реальности.

Таким образом, то, что пролезло в физику, и то, что очерчивается физикой штрихами и линиями, должно быть выкинуто обратно.

Должно однажды наступить время, когда будут избегать вообще чертить линии, ведя в физике речь о цвете, когда люди должны будут попытаться охватить цвет в его текучести, в его жизни.

Бот главное. Тогда уже само собой разумеющимся образом придут из теоретического в художественное. И тогда будет осуществляться способ рассмотрения цвета, который может пониматься живописцем; и если он соединится с ним, если целиком живет в подобном способе рассмотрения, тогда последний станет в его душевном складе не теоретическим мышлением, а жизнью в самом цвете. А живя в цветах, всегда будет получать от них ответ на вопрос: Как их фиксировать?

Главное – это уметь вести диалог с красками, чтобы они сами говорили тебе, как они хотят располагаться на плоскости. И это также целиком переносится в художественное способом рассмотрения, который хочет проникнуть в действительность. Наша физика разрушила этот способ рассмотрения. Поэтому сегодня нужно со всей решительностью подчеркнуть: подобные предметы, ведущие прежде всего в психологию и эстетику, не должны впредь губиться физическим рассмотрением, а необходимо понимать, что здесь должен вступить совсем иной способ и образ воззрения. Б гётеанизме мы видим духовные элементы, душевные элементы. Этот гётеанизм должен быть разработан дальше. К примеру, в нем пока отсутствует различение цвета-образа и цвета-свечения. Мы должны мыслить гётеанизм жизненно, – чтобы продвигаться всё дальше и дальше. Это возможно только через духовную науку.

Иерархии и тайна радуги

4- января 1924 г., Дорнах

В дополнение к тому, что говорилось в нашем рождественском курсе[21], я хотел бы в этих трех лекциях, запланированных на вечернее время, рассказать немного об исследовании духовной жизни нового времени. О новейшем духовнонаучном развитии много говорится именно в связи с розенкрейцерством и другими оккультными течениями, и я хотел бы раскрыть вам внутреннее существо исследования духовной жизни. Для этого надо предварительно рассказать немного о том образе представлений в целом, который утвердился примерно в IX, X, XI столетиях, и постепенно исчез только в конце XVIII столетия, сохранившись у отдельных последователей еще и в XIX веке. Сегодня я хотел бы, не вникая в историю, провести перед вами некоторую сумму представлений, которые внутренне переживались определенными личностями. Обычно совсем ведь не задумываются о том, насколько иным был весь мир представлений в относительно недалеком историческом прошлом у тех, кто причислял себя к познающим людям. Сегодня говорят о химических веществах – семидесяти или восьмидесяти химических веществах, и при этом люди вовсе не осознают, что когда одно вещество обозначается как кислород, другое – как азот, то этим, по существу, говорится ничтожно мало. Ведь кислород это нечто, существование чего предполагает определенные условия, определенные тепловые и прочие условия земной жизни. Но невозможно для разумного человека связывать понятие реальности с чем-то, что при повышении температуры на столько-то и столько-то градусов не существует уже в том же виде и тем же образом, как при тех условиях, в которых живет физический, земной человек. И как раз подобные понятия, подобные представления лежали в основе исследовательской жизни раннего Средневековья и середины Средних веков, – лежала тенденция выйти из относительного бытия к истинному бытию.

Я указываю на переход от IX к X веку потому, что до этого времени все воззрения людей были намного более духовными. Например, истинно знающий IX столетия никак не мог бы видеть в ангелах, архангелах или серафимах что-либо, что не было бы реальностью – я имею в виду, только реальностью, – равноценной реальности физического человека, которого видишь глазами. Бы обнаружите, что в те времена, до X века, в среде знающих говорили о духовных сущностях, о так называемом космическом разуме как о сущностях, встречи с которыми несомненно происходят, хотя и знали, что давно уже прошла та эпоха, когда это было всеобщим воззрением. Но они знали, что при особых обстоятельствах это присходит. Никак нельзя, например, не отметить, что очень многие священники, католические священники, вплоть до IX– X века при совершении дароприношения совершенно ясно сознавали, что при том или ином ритуальном действии они встречаются с духовными сущностями, с космическим разумом.

Но с истечением IX– X веков из сознания людей постепенно исчезла непосредственная связь с истинным вселенским разумом, и оно всё больше и больше отдалялось от космических элементов – твердого, жидкого или водного, воздушного, теплового, огненного. И если раньше говорили о космическом разуме, управляющем движением планет, ведущем планеты через неподвижные звезды, и прочее, то теперь уже стали больше говорить, так сказать, о непосредственном земном окружении. Прежде говорили об элементах земли, воды, воздуха, огня. Химические вещества в сегодняшнем понимании в рассмотрение не принимались. Это пришло много позже. Но, видите ли, вы составили бы себе совершенно ложное представление, думая, что в XIII– XIV веках и даже вплоть до XVIII столетия знающие представляли себе под теплотой, воздухом, водой, землей то же самое, что представляют люди сегодня. Сегодня о теплоте говорят только как о каком-то состоянии, в котором находятся тела. О чем-то таком, как собственно тепловое-эфирное, речи уже не идет. Воздух, вода стали для современных людей чем-то, я бы сказал, наиабстрактнейшим, и теперь человеку необходимо углубить в себе эти представления, как это некогда было. Сегодня я хотел бы проиллюстрировать вам, как примерно выражались в означенную эпоху знающие.

Когда я писал мой «Очерк тайноведения», мне было необходимо хотя бы немного привести описание развития Земли в созвучие с привычными представлениями современности. Б XIII или XII веке можно было бы описать всё это иначе. Тогда, к примеру, в одной из глав «Тайноведения» содержалось бы следующее. Сначала было бы составлено представление о сущностях, которые можно обозначить как сущности первой иерархии: Серафимы, Херувимы, Престолы. Серафимы были бы охарактеризованы как сущности, не являющиеся ни субъектом, ни объектом, но в которых субъект и объект совпадают, они не сказали бы: «Вне меня находятся вещи мира», но: «Есть мир, и я – этот мир, и мир – это я», эти сущности сознают только самих себя, и притом так, что они, Серафимы, сознают себя через переживание, которое лишь слабым проблеском появляется в человеке, когда он, скажем, испытывает нечто, что приводит его в пламенное воодушевление.

Иногда даже трудно объяснить современному человеку, что такое «пламенное воодушевление», хотя еще в начале XIX века лучше знали, что это такое, чем сегодня. Бывало так, что, слушая стихи на поэтических чтениях, люди вытворяли такое – извините, но так уж, правда, было, – что сегодняшний человек решил бы, что все они посходили с ума! В такое они приходили оживление, такое тепло они в себе производили! А сегодня люди даже мерзнут, и как раз в такие минуты, когда они, казалось бы, должны были приходить в восторг.

И через этот элемент воодушевления, бывший весьма обычным особенно в средней и восточной Европе, через это душевное воодушевление, если поднять этот элемент в сознание, сделать его целостным элементом сознания, можно было представить себе внутреннюю жизнь Серафимов. А представить себе сознательный элемент Херувимов можно было как некий полностью осветленный элемент в сознании, наполненный светом, когда мысль непосредственно становится светом, освещая всё. И как нечто, что в милости несет и содержит миры, – представляли элемент Престолов.

Примерно так это выглядит в общих чертах. Об этом можно говорить долго. Но я хотел только показать, что в те времена прежде всего попытались бы охарактеризовать Серафимов, Херувимов, Престолов в их существенных свойствах. Б ту эпоху сказали бы так: «Хор Серафимов, Херувимов, Престолов действует вместе как одно целое, и притом так, что Престолы составляют некую сердцевину, центр (см. рис. стр. 121, красно-лиловое]; Херувимы изливают из этого центра свое собственное, полное света существо (желтое). Серафимы окутывают всё целое в некую мантию воодушевления, которое излучается дальше в мировое пространство (красное).

Я изобразил это на рисунке: в середине – Престолы, в окружности – Херувимы, в наружном пространстве – Серафимы. Эти сущности парят друг в друге, друг в друге действуют, мыслят, вопят, чувствуют. Таковы их сущностные свойства. Если бы какое-нибудь существо, имея соответствующую способность ощущения, двигалось по тому пространству, где Престолы составляют некий центр, Херувимы – своего рода периферию, окружность, Серафимы же – своего рода внешнее покрывало, то подобное существо, оказавшись в области деятельности первой иерархии, чувствовало бы теплоту, по-разному дифференцированную, различную в разных местах, здесь – более сильное тепло, там – более слабое. Но всё это – душевно-духовно, однако так душевно-духовно, что душевное переживание в то же время является также и физическим переживанием для внешних чувств: когда существо душевно чувствует теплоту, то таковая реально присутствует, – то же вы ощущаете, находясь в натопленном помещении. И вот во Вселенной однажды появилось такое совместное созидательство сущностей первой иерархии, и – образовалось сатурническое бытие. Теплота это только знак присутствия этих сущностей.

Я хотел бы привести один образ, который, возможно, сможет что-то прояснить. Представьте себе, что вам нравится какой-нибудь человек. Б его присутствии вы чувствуете себя согретым. И вот приходит какой-нибудь страшный любитель абстракций и говорит: „Этот человек меня, собственно, не интересует, я мысленно его удаляю, меня интересует только исходящее от него тепло». Он не говорит: «Меня интересует только то тепло, которое от него исходит», но: «Пеня вообще интересует только тепло». Это, как вы понимаете, конечно, глупость, ведь если нет человека, от которого исходит тепло, то нет уже и тепла. Тепло это лишь нечто, что присутствует, когда есть человек. Само по себе оно ничто. Если есть тепло, значит здесь должен быть человек. Так же необходимо должны присутствовать Серафимы, Херувимы, Престолы, иначе не было бы и теплоты. Теплота это всего лишь их проявление.

Видите ли, в те времена можно было бы даже изобразить в красках всё то, что я вам сейчас описал. Говоря о тепловом элементе, под ним, собственно, понимали Херувимов, Серафимов, Престолов. А это – сатурническое бытие мира.

Далее говорили так: лишь Серафимы, Херувимы, Престолы властны вызвать к существованию подобное, произвести подобное в Космосе. Лишь эта высшая иерархия способна произвести в Космосе всё это. Но после того как это было произведено высшей иерархией в исходном пункте становления мира, развитие могло продолжаться дальше. Вести развитие дальше теперь уже могли Сыны Серафимов, Херувимов, Престолов (в известном смысле можно так их назвать). И вот сущности второй иерархии, Господства, Силы, Власти, произведенные Серафимами, Херувимами и Престолами, вступили теперь в это, скажем так, сатурнически теплое пространство, образованное Серафимами, Херувимами и Престолами. Сюда и вступили эти более молодые (разумеется, в космическом смысле слова) сущности. Какую деятельность развивали они, эти более молодые сущности? Тогда как Херувимы, Серафимы, Престолы являлись в элементе тепла, сущности второй иерархии являли себя в элементе света. Сатурнический мир темен и излучает теплоту. И вот в этом темном, теплом мире Сатурна возникает то, что могло быть порождено Сынами первой иерархии, Господствами, Силами, Властями.

В этой сатурнической теплоте появляется нечто, что вносит вторая иерархия: некое внутреннее наполнение светом. Это внутреннее наполнение светом дополняется определенным уплотнением теплоты. Из теплового элемента возникает воздух. С одной стороны, мы имеем появление света, в откровении которого приходит вторая иерархия. Но вы должны ясно представлять себе: в действительности речь идет о сущностях. Для существа же с соответствующей способностью восприятия это свет.

Свет – это то, что обозначает путь этих сущностей. Когда где-либо появляется свет, то при известных условиях возникает тень, темнота, темная тень. Появление второй иерархии в форме света также вызвало тень. Что такое эта тень? Это воздух. И вплоть до XV– XVI веков знали, что такое воздух. Сегодня о воздухе знают только то, что он состоит из кислорода, азота и прочего, и это не очень-то отличается от того, как если кто-то, ну скажем, знает о часах только то, что они состоят из стекла и серебра, – самих часов это вовсе никак не объясняет. Тем, что воздух состоит из кислорода и азота, вовсе ничего не сообщается о воздухе как о космическом явлении, но о воздухе говорится многое, если знать: в космическом плане воздух – это тень света. Итак, со вступлением второй иерархии в сатурническую теплоту появляется свет (см. рис. стр. 122, желтое) и тень света, воздух (зеленое). И происходит это на Солнце. Так, собственно, говорили бы в XIII, XII веках.

Пойдем теперь дальше. Дальнейшее развитие направляется сынами второй иерархии, Архаями, Архангелами, Ангелами. Б принесенный второй иерархией элемент света, который одел себя в свою тень, в темноту воздуха – не равнодушную, нейтральную темноту, сатурническую, которая была просто отсутствием света, а темноту, образованную противоположностью света, – в элемент света эти сущности вносят нечто новое. Третья иерархия – Архаи, Архангелы, Ангелы – своей собственной сущностью внесла в развитие элемент, который подобен нашим страстям, нашим влечениям, стремлению добиваться чего-то, к чему-то устремляться.

Вследствие этого произошло следующее: случилось так, что, скажем, какое-то существо из ранга Архаев или Ангелов пришло сюда (см. рис. на стр. 125) и вступило в элемент света, так сказать, туда, где находится свет. И там оно, в силу восприимчивости к этому свету, приобрело стремление, влечение, страсть к тьме. Это ангельское существо внесло свет во тьму или: некое ангельское существо внесло тьму в свет. Эти существа становятся посредниками, посланниками между светом и тьмой. И вследствие этого то, что прежде лучилось в одном только свете и затем оделось в свою тень, одело себя мраком темного воздуха, теперь начало переливаться всеми цветами: возник свет во тьме, тьма в свете. Третья иерархия вызвала из света и тьмы волшебство цветов.

Здесь вы можете принять к сведению, так сказать, и нечто исторически-документальное. Во времена Аристотеля, когда в мистериях вопрошалось о происхождении цветов, то речь шла о третьей иерархии. Потому Аристотель в своей гармонии цветов[22] высказал, что цвет означает взаимодействие света и тьмы.

Но этот духовный элемент – знание о том, что за теплотой надо видеть сущностей первой иерархии, за светом и его тенью, тьмой – сущностей второй иерархии, за цветовым сиянием – сущностей третьей иерархии, – этот духовный элемент был утерян. И в остатке не осталось ничего, кроме злосчастного ньютоновского учения о цвете, которое до XVIII века вызывало улыбку у посвященных и позднее стало «символом веры» у физиков, специалистов.

Если люди способны говорить в духе этого ньютоновского учения о цвете, то они уж точно не знают ничего о духовном мире. А человек, внутренне воспламененный духовным миром, как Гёте, восстает против этого. Он, подобно Гёте, защищает истинное и страшно негодует. Никогда Гёте не бранился так, как по поводу Ньютона, ужасно ругая эту бессмыслицу. Подобные вещи сегодня ведь воспринимать не способны – по той простой причине, что в наше время всякий, кто не исповедуется перед физиками в ньютоновском учении о цвете, слывет у них глупцом. Но всё же дело обстоит не так, что Гёте был совсем одинок в то время. Среди тех, кто высказывал эти вещи публично, он был один, но знающие– они еще и в конце XVIII века знали совершенно достоверно, что цвета рождаются в духовном.

Ну вот, как видите, воздух – это тень света. И так же, как с появлением света при известных условиях возникает темная тень, точно так же, когда существует цвет и этот цвет действует как реальность (это он и делал, как только вступил в воздушный элемент), лучится в воздушном элементе, деятелен в воздушном элементе и он является чем-то – не просто отблеском, отражением, не просто отраженным цветом, а некой реальностью, сияющей лучами в воздушном элементе, то из реального цветового элемента возникает жидкий, водный элемент, – подобно тому, как при известных условиях действие вызывает противодействие. Как тень света – это, в космическом плане, воздух, так вода – это отражение, отблеск, творение цветового элемента в космосе.

Вы скажете: «Этого я не понимаю». Но попробуйте хоть раз по-настоящему охватить мир цвета в его реальности. Бот красное: вы думаете, что красное по своей сущности на самом деле лишь та нейтральная поверхность, какую обычно видят? Однако красное – это нечто, что тебя атакует. Я это часто отмечал. Хочется бежать от красного, оно отбрасывает от себя. А сине-фиолетовое – хочется идти за ним, оно всё уходит и уходит от тебя, становится глубже и глубже. Всё ведь живет в цветах. Цвета – это целый мир, и душевная стихия чувствует себя в мире цвета так, что ей никак не обойтись без движения, если она следует за цветами душевным переживанием.

Видите ли, сегодня на радугу просто глазеют. Если же взглянуть на радугу в определенной имагинации, то видишь элементарных существ, очень деятельных в радуге. Этими элементарными существами производятся очень примечательные явления. Вот здесь (желтое) видишь постоянно исходящих из радуги определенных элементарных существ. Затем они переходят сюда. Как только они достигают внутреннего края зеленого, они оказываются втянутыми в него. Видно, что здесь (в зеленом) они исчезают. Они вновь приходят с другой стороны. Тому, кто смотрит на радугу в имагинации, вся она являет истечение духовного (ein Herausstromen des Geistigen), исчезновение духовного. Она в самом деле являет нечто чудесное, некое странствие духа. А еще по этим духовным сущностям видно, что здесь исходят они с большой боязнью; а здесь они входят (в радугу) с совершенно необоримым мужеством. Когда смотришь на красно-желтое, видишь истекающий страх, боязнь, глядя на сине-фиолетовый, чувствуешь: здесь живет мужество, живет отвага.

Теперь представьте себе, что я нарисован здесь радугу в разрезе (см. рис.): здесь сущности появляются, здесь они исчезают; здесь страх, а здесь мужество. Мужество исчезает вновь. Теперь, если посмотреть на радугу в этом ракурсе, то видим красное, желтое и так далее. Радуга становится объемной.

Теперь вы сможете представить, что из нее возникает водный элемент. И в этом водном элементе живут духовные сущности, которые также являются своего рода отражением сущностей третьей иерархии.

Если хочешь подступиться к знающим индивидуальностям XI, XII, XIII веков, нужно понимать эти вещи. Вы никогда не поймете и позднейших умов, не поймете Альберта Великого[23], читая его с познаниями, которые имеются сегодня. Когда читаешь его, надо знать, что подобные духовные вещи были для него реальностью; тогда только вы поймете, как он употребляет слова, как он изъясняется.

Таким образом, как некое отражение иерархий, появляется воздух, появляется вода. Первая иерархия вступает как теплота, вторая иерархия приходит в форме света. Третья иерархия приходит в форме цвета. Это – лунное состояние бытия.

И вот приходит четвертая иерархия. Л рассказываю так, как мыслили в XII– XIII веках. Приходит четвертая иерархия. В наше время о ней совсем не говорят, но в XII– XIII веках об этой иерархии говорили еще весьма широко. Что такое эта четвертая иерархия? Это человек. Четвертая иерархия – это сам человек. Но под этой четвертой иерархией понимали уж никак не это обитающее на земле двуногое, подверженное старости и в высшей степени странное существо – ведь в то время истинно знающему современный человек представлялся и впрямь странным существом. Они говорили об изначальном человеке до грехопадения, который полностью находился еще в той форме бытия, что имел власть над земным точно так же, как Ангелы, Архангелы, Архаи – над лунным бытием, вторая иерархия – над солнечным бытием, первая иерархия – над сатурническим. Речь шла о человеке в его изначальном земном бытии, о человеке как о четвертой иерархии. И с этой четвертой иерархией пришло нечто – правда, как дар высших иерархий, – что высшие иерархии первыми получили в свою собственность, что они хранили и в чем сами они не нуждались: пришла жизнь. Б этот играющий красками мир, описанный мною в беглых штрихах, вошла жизнь.

Вы спросите: «А что, разве прежде не было в мире жизни?» Мои дорогие друзья, как обстоит дело, вы можете изучить по самому человеку. У вашего Я и астрального тела жизни нет, и всё же они существуют. Духовное и душевное не нуждаются в жизни. Жизнь начинается только в эфирном теле, и она – нечто подобное внешней оболочке. Впервые жизнь появляется в земной части эволюции, наступившей после лунного состояния. Переливающийся красками мир наполняется жизнью. Она пришла не только затем, чтобы Ангелы, Архангелы и другие сущности приобрели устремление вносить тьму в свет, свет во тьму и этим вызвать в планете игру цвета, но она пришла, чтобы внутренне пережить эту игру цвета, сделать ее внутренней; пережить, как тьма внутренне доминирует над светом, чувствуя это как бессилие, вялость, и чувствовать активность, когда свет доминирует над тьмой. Ведь что происходит, когда вы ходите, двигаетесь? Когда вы двигаетесь, свет доминирует в вас над тьмой; когда сидите и малоподвижны, доминирует тьма над светом. Это – душевное действие цвета, душевная игра цвета. С приходом четвертой иерархии, человека, вступает наполненная жизнью, пронизанная жизнью игра цвета. И в этот миг космического становления силы, деятельные в игре цветов, начали образовывать контуры. Внутренне округляя, придавая углы, образовывая края, жизнь вызывала к существованию твердо-кристаллическое. И вот – мы в земном бытии.

Вещи, подобные тем, что я вам сейчас изложил, были, собственно, исходными истинами средневековых алхимиков, оккультистов, розенкрейцеров и прочих (история сообщает о них немногое) – особенный подъем они переживали начиная с IX– X вплоть до XIV– XV столетий, имея последователей еще в XVIII и даже в XIX веке, которых, правда, считали уже чудаками. Но затем эти вещи были полностью герметезированы. А современное мировоззрение пришло к следующему. Представьте себе: здесь стоит человек. Мне этот человек уже неинтересен, и я беру только его одежду и вешаю ее на вешалку с таким вот круглым набалдашником наверху, напоминающим голову, – человек меня больше не интересует. Затем я рассуждаю: «Это и есть человек, и какое мне дело, что внутри этой одежды могло бы что-то находиться? Вот эта вешалка и есть человек!» Так получилось и с природными стихиями. Никого уже не интересует, что за теплотой или огнем стоит первая иерархия, за светом и воздухом – вторая, за так называемым химическим эфиром, цветовым эфиром, водой и прочим – третья, за элементом жизни и Землей стоит четвертая иерархия, или человек. Одни только сплошь вешалки с висящей одеждой! Это первый акт. Второй акт разворачивается по Канту. Начинается кантианизм, и вот, имея перед собой вешалку с висящей одеждой, начинают философствовать, чем могла бы быть вещь-в-себе этой одежды. И додумываются до того, что вещь-в-себе одежды познать, собственно, невозможно. Как остроумно! Конечно, если сначала убрать человека и оставить только вешалку с одеждой, то можно уже философствовать об одежде, и тогда выходят прелестные умозрительные рассуждения. Не правда ли, ведь это и впрямь вешалка с одеждой, и тут философствуют – либо по Канту: «Вещь-в-себе непознаваема», либо по Гельмгольцу, и тогда мыслят так: «Эта одежда никак не может иметь форму». Ну да, внутри ее одни только крошечные вихрящиеся частички, атомы, которые оказывают давление, и потому одежда сохраняет свою форму.

Дата добавления: 2015-06-26