Способы статистического наблюдения. 1 страница

Конец

2:48

22:40

21:06

20:12

17:40

16:39

Утра

Утра

Я умерла?

Мне и в самом деле стоит спросить себя об этом…

Я умерла?

Поначалу это кажется очевидным. Я мертва. То, что я стою здесь и смотрю, является чем-то вроде промежуточного, перевалочного пункта прежде, чем появится яркий свет и вся жизнь пронесётся перед моими глазами.

А затем я перенесусь куда бы то ни было дальше.

Вот только врачи скорой помощи уже здесь, вместе с полицией и пожарниками. Кто-то накрыл простынёй моего отца.

И какой-то пожарный положил маму в пластиковый пакет. Я слышу, как он обсуждает её с другим пожарным, которому на вид едва-едва восемнадцать лет. Тот, что постарше, объясняет новичку, что, скорее всего, мама первая получила удар и, судя по отсутствию крови, сразу же умерла.

– Мгновенная остановка сердца, - говорит он. - Когда твоё сердце не может качать кровь, кровь в венах останавливается. Ты засыпаешь.

Я не могу думать о том, что мама спит. Вместо этого я думаю, как получилось, что она была первой, что она была той, кто принял удар на себя. Она это не выбирала, но так случилось.

Но умерла ли я? Та «я», что лежит на краю дороги, со свисающей в овраг ногой, окружена группой мужчин и женщин, которые совершают надо мной безумные действия и тыкают в мои вены непонятно что. Я наполовину раздета, врачи разорвали верх моей рубашки. Моя грудь оголена. Я смущённо отворачиваюсь.

Полицейские расставляют фонари по всему периметру и заставляют встречные машины поворачивать, дорога закрыта. Они вежливо предлагают другие шоссе, просёлочные дорогие, по которым люди смогут доехать до нужного места.

Они определённо куда-то едут, люди в этих машинах, но большинство из них не поворачивают. Они выбираются из машин, несмотря на холод. Они оценивающе разглядывают аварию. А затем они отворачиваются, некоторые плачут, одну женщину вырвало в растущий на обочине папоротник. И даже если они не знают, кто мы такие или что случилось, они молятся за нас. Я чувствую их молитвы.

И это еще больше убеждает меня в том, что я умерла. Это и то, что моё тело словно онемело. Хотя глядя на меня, на мою ногу, которую на огромной скорости асфальт разодрал до кости, я должна быть в агонии. А ещё я не плачу, даже зная, что что-то немыслимое случилось с моей семьёй. Мы как Хампти Дампти из детского стишка, и все эти королевские лошади и слуги не смогут собрать нас снова вместе.

Я размышляю над этим, когда склонившаяся надо мной врач с веснушками и рыжими волосами будто отвечает на мой вопрос. – Восемь баллов по шкале Глазго¹. Кома первой степени. Давайте воздух, срочно! – Кричит она.

Она и врач с фонариком в зубах помещают трубку в моё горло, прикрепляют мешок с баллоном к ней, и начинают качать.

- Сколько она может продержаться?

- Десять минут, - отвечает врач, - а до города ехать двадцать.

- Мы довезём её за пятнадцать, если нестись чертовски быстро.

Точно могу сказать, о чём думает парень. Что ещё одна авария мне ничем не поможет, и я вынуждена с ним согласиться. Но он ничего не говорит. Только стискивает зубы. Они загружают меня в машину скорой помощи, рыжая садится возле меня. Она сжимает мешок одной рукой, а другой рукой закрепляет катетер и индикаторы. Затем она приглаживает прядь волос на моём лбу и говорит, - Ты только держись.

Я участвовала в своем первом концерте, когда мне было десять. К тому времени я играла на виолончели уже два года. Поначалу просто в школе, в качестве дополнительного музыкального образования. Нам просто повезло, что в школе вообще была виолончель: они очень дорогие и хрупкие. Но какой-то старый университетский профессор литературы умер и завещал свой инструмент школе. Чаще всего он пылился в углу. Большинство детей хотели учиться играть на гитаре или саксофоне.

Когда я сказала маме и папе, что собираюсь стать виолончелисткой, они оба покатились со смеху. Позже они извинялись, заявляя, что представили маленькую меня с зажатым между моими тонкими ножками неуклюжим инструментом и чуть не лопнули от смеха. Как только они поняли, что я говорила серьёзно, они сразу же проглотили свои смешки и сделали понимающие лица. Но их реакция всё ещё задевает меня – так что я даже никогда не говорила им об этом, и я не уверена, что поняли бы, если бы я сказала. Папа иногда шутил, что в больнице, где я родилась, должно быть, случайно подменили младенцев. Потому что я совершенно не похожа на остальных членов моей семьи.

Они все светлокожие блондины, а я будто негатив их фотографии – темноволосая с темными глазами. Однако, стоило мне подрасти, как папина невинная больничная шутка приобрела совсем другое значение, то, которое он и сам в нее не вкладывал. Иногда я и в самом деле чувствовала себя, словно отпрыск другой семьи-племени. Я совсем не походила на своего добродушного ироничного папу или модницу-с-характером маму. И будто этого было я мало, я пошла еще дальше и выбрала вместо электрогитары виолончель.

К счастью, в нашей семье, увлечение музыкой было гораздо важнее того, какую именно музыку ты играешь. Так что, когда через несколько месяцев стало понятно, что моя любовь к виолончели так и не прошла, родители купили мне мою собственную, чтобы я могла заниматься и дома.

Скрипучие гаммы и триады постепенно сложились в неуверенные попытки исполнить «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка»(2), затем - основные произведения Гайдна, и, как апогей - сюиты Баха.

Программа музыкального образования в средней школе не отличалась разнообразием, поэтому мама нашла репетитора, студента колледжа, который приходил ко мне раз в неделю. За эти годы у меня сменилась целая череда разных студентов, учивших меня музыке, а затем, когда я обгоняла их в уровне, уже мои студенты-преподаватели играли вместе со мной.

Так продолжалось вплоть до девятого класса, а затем папа, который познакомился с профессором Кристи, когда работал в музыкальном магазине, спросил у нее, не смогла бы она позаниматься со мной в частном порядке. Она согласилась прослушать меня, ничего не ожидая, скорее, чтобы оказать услугу папе, в чем она сама призналась мне позднее. Они с папой сидели на первом этаже и слушали, как я репетирую сонату Вивальди в своей комнате. Когда я спустилась вниз к ужину, она предложила заняться моим дальнейшим обучением.

Впрочем, мое первое выступление состоялось за несколько лет до знакомства с ней. Оно проходило в городском зале, в котором обычно выступали местечковые группы, так что акустика для исполнения классических произведений была там, мягко говоря, ужасная. Я играла соло на виолончели – «Танец феи Драже» из балета Чайковского «Щелкунчик». (3)

Стоя за кулисами, слушая, как другие дети неуклюже играют на скрипке и дребезжат клавишами фортепиано, я смертельно испугалась. Я кинулась к служебному входу и там забилась в угол, сжавшись в комок и пытаясь отдышаться. Мой студент-репетитор слегка запаниковал и послал розыскную группу.

Меня нашел папа. Он только начал свои эксперименты со стилем, поэтому в тот день на нем был старомодный костюм с кожаным поясом и черные высокие ботинки.

- С тобой все в порядке, Мия-Ох-моя-Ух? – поинтересовался он, усаживаясь рядом со мной на ступеньках лестницы.

Я покачала головой, испытывая жуткое чувство стыда, мешающее мне говорить.

- А что случилось?

- Я не могу этого сделать – разрыдалась я.

Папа вопросительно приподнял одну из своих густых бровей и одарил меня пристальным взглядом серо-голубых глаз. Я почувствовала себя каким-то неизвестным, загадочным существом, которое он внимательно изучает и пытается понять. Он же целую вечность выступал с разными группами… Естественно, что ему неведомо какое-то непонятное чувство страха перед сценой.

- Ну, это был бы позор, - сказал папа. – У меня для тебя первоклассный подарок в честь выступления. Лучше чем цветы.

- Отдай его кому-нибудь другому. Я не могу туда вернуться. Я не ты, не мама и даже не Тедди. – Тедди в то время едва исполнилось 6 месяцев, но уже было ясно, что у него больше индивидуальности, уверенности, чем когда-либо было у меня. И, ну конечно же, он был голубоглазым блондином. А даже если бы и не был, он родился в родильном доме, а не в госпитале, так что возможность подмены младенцев исключалась.

- Верно, - задумчиво произнес папа.

*Когда Тедди впервые участвовал в концерте, играя на арфе, круче него были только вареные яйца. Воистину знак свыше».

Я рассмеялась сквозь слезы. Папа нежно приобнял меня.

- Знаешь, раньше перед концертами я превращался в соляной столб, трясущийся от страха.

Я посмотрела на своего папу, который всегда излучал уверенность.

- Ты просто хочешь меня поддержать.

Он покачал головой.

- Нет, вовсе нет. Это было ужасно. А я ведь был барабанщиком, сидел в глубине сцены. Никто даже не смотрел в мою сторону.

- И что ты делал? – спросила я.

- Он напивался. – Вклинилась в разговор мама, высовывая голову из двери, ведущей на сцену. Она была одета в виниловую черную мини-юбку, красный топ-танкини, а на животе в переноске пускал слюни счастливый Тедди. – Пару бутылок перед концертом. Не советую тебе повторять.

- Твоя мама вероятно права, - подтвердил папа. – Социальные службы не так поймут, если к ним начнут поступать 10-летние алкоголики. Кроме того, когда я швырялся барабанными палочками и блевал на сцене – я был панком. Если ты свалишься со сцены и от тебя будет нести как от пивной бочки, это будет выглядеть неловко. Вы, классические музыканты, немного снобистски смотрите на подобные вещи.

Теперь я уже смеялась. Мне все еще было страшно, но мысль о том, что страх сцены я унаследовала от папы, успокаивала; в конце концов, хоть какое-то подтверждение что я не подкидыш.

- А если я провалюсь? Если я буду играть просто ужасно?

- У меня для тебя кое-какие новости, Мия. Кроме тебя тут собрались точно такие же люди с такими же страхами, что и ты, так что ты будешь не одна. – сказала мама. Тедди взвизгнул в знак согласия.

- А если серьезно, как ты справлялся со страхом?

Папа по-прежнему улыбался, но что-то подсказывало мне, что он серьезен, так как он стал говорить медленнее.

- Никак. Ты должна просто пройти через это. Просто пойти и делать то, что умеешь.

И я пошла. Мир не перевернулся. На меня не свалилась слава и мне не устроили стоячей овации, но я и не провалилась. А после выступления я получила свой подарок. Он лежал на пассажирском сиденье машины и выглядел совсем как человек – та самая виолончель, на которую я заглядывалась два года назад. Только теперь ее взяли не напрокат. Теперь это была моя собственная виолончель.

1. Шкала комы Глазго - шкала для оценки степени нарушения сознания и комы детей старше 4-х лет и взрослых.

2. «Мерцай, мерцай, маленькая звездочка» - популярная английская колыбельная

3. Чайковский П. И. фрагмент из балета «Щелкунчик» - «Танец Феи драже»

Когда скорая помощь добирается до ближайшей больницы – нет, не современного стационара в моем родном городе, а в небольшое местное отделение, которое больше похоже на дом для престарелых, чем на больницу, - врачи в спешке заносят меня внутрь.

- Думаю, что в легких есть воздух. Нужно проинтубировать и вывести его! – кричит хорошенькая рыжеволосая доктор, раздавая указания врачам и медсестрам.

- Где остальные? – спрашивает бородач в халате.

- У другого водителя незначительные травмы. Родители скончались на месте. Мальчика, предположительно семи лет, везут в другой машине.

Я выдыхаю с таким облегчением, как если бы не дышала последние двадцать минут. После того, как я увидела себя в том овраге, я была не готова видеть Тедди. И если он был бы так же ранен, как мама и папа, как я, то … Я даже думать об этом не хотела. Но мне не пришлось. Он жив.

Они привозят меня в небольшую комнату с яркими лампами. Доктор приспосабливает к моей груди какую-то оранжевую штуковину и вставляет в меня маленькую пластмассовую трубку. Другой доктор светит фонариком мне в глаза и рапортует медсестре:

- Не реагирует на свет. Вертолет уже здесь. Везите ее в травматологию. Немедленно!

Из отделения неотложной помощи они завозят каталку в лифт. Мне приходится бежать трусцой, чтобы не отстать. Но как раз перед тем, как дверь закрывается, я вижу, что Уиллоу здесь. Что очень странно. Предполагалось, что мы едем к ней, Генри и их ребенку к ним домой.

Её вызвали из-за снега? Из-за нас? Она бегает по приемному покою с абсолютно непроницаемым лицом. Я не думаю, что она знает, что это мы. Возможно, она даже пыталась дозвониться до нас и оставить сообщение с извинениями на мамином сотовом, что в больнице сложный случай и ее не будет дома, когда мы приедем. Двери лифта открываются и мы оказываемся на крыше здания. Вертолет, лопастями разрезая со свистом воздух, стоит в центре красного круга.

Я никогда раньше не летала на вертолете. В отличие от моей лучшей подруги Ким. Однажды ей повезло попасть на воздушную экскурсию над горой Св. Хэлен вместе со своим дядей, фотографом National Geographic.

- Так пока он рассказывал о поствулканической флоре, меня вырвало прямо на него и на камеры, - рассказала мне Ким на следующий день, сидя в своей комнате дома, все еще слегка бледная после пережитого.

Ким делает фотографии для выпускного альбома и надеется стать фотографом. Дядя взял её с собой в эту поездку для её же пользы, чтобы помочь подрастающему таланту. – А самое обидное, что кое-что попало даже на его камеры, - жаловалась Ким. – Так что теперь мне ни за что не стать фотографом

- Есть же разные фотографы, - ответила я. – И тебе необязательно летать на вертолетах.

Ким рассмеялась: - Ну и отлично. Потому что я больше никогда не полечу на вертолете – и тебе не советую!

Мне хочется сказать Ким, что иногда у нас просто нет выбора.

Дверь вертолета открылась и меня с носилками и всей прилагающейся к ним аппаратурой и трубочками погрузили внутрь. Рядом со мной садится врач, продолжая мерно сжимать небольшую пластиковую помпу, которая снабжает мои легкие кислородом. Как только мы отрываемся от земли, я понимаю, почему Ким тошнило. Вертолет совсем не похож на самолет, уверенно несущийся по небу, словно пуля. На ум приходят сравнения с хоккейной шайбой, запущенной ввысь. Вверх и вниз, из стороны в сторону. Я понятия не имею, как все эти люди могут заниматься мной, читать мелкий шрифт на компьютерных распечатках, управлять этой штуковиной и разговаривать в наушниках – как вообще можно что-либо делать, когда вертолет так громыхает.

Мы попадаем в воздушную яму и, по всем правилам, меня должно было бы стошнить. Но я ничего не чувствую, по крайней мере, та я, которая наблюдает за происходящим. И та я, что лежит на носилках, кажется, тоже. Мне снова приходится задумываться, мертва ли я, но затем я говорю себе, что нет. Они бы не отправили меня в другую больницу на вертолете, если бы я была мертва.

Кроме того, будь я мертвой, мне хотелось бы думать, что родители бы уже пришли за мной.

Я вижу время на приборной панели. Сейчас 10:37. И думаю о том, что происходит внизу, на земле.

Узнала ли Уиллоу, кто именно в машине скорой помощи? Позвонил ли кто-нибудь моим бабушке и дедушке? Они живут в ближайшем от нас городе, и я с нетерпением ждала традиционного семейного обеда с ними. Дед ловит рыбу и сам коптит её и, вполне возможно, мы бы ели ее с тонкими ржаными хлебцами на пиве, приготовленными бабушкой. А затем бабушка повела бы Тедди к огромным мусорным контейнерам и разрешила бы ему порыться в поисках журналов (1). В последнее время он пристрастился к Reader's Digest. Ему нравится вырезать картинки и делать коллажи.

Я думаю о Ким. Сегодня занятий в школе нет. Скорей всего, меня и завтра в школе не будет. Наверное, она решит, что меня нет из-за того, что я проспала, так как поздно вернулась с концерта Адама и Shooting Star в Портленде. Портленд. Я абсолютно уверена в том, что меня везут именно туда. Пилот вертолета продолжает разговаривать с первым отделением травматологии. За окном я вижу вершину Маунт-Худ (2). Это значит, что мы недалеко от Портленда.

Адам уже там? Вчера вечером у него было выступление в Сиэтле; после концерта он всегда полон адреналина и вождение помогает ему прийти в норму. Обычно никто из группы не возражает, если он усаживается за руль. Если он уже в Портленде, то скорей всего, еще спит.

И пойдет ли он пить кофе на бульвар Хортон, когда проснется? Может, прогуляется с книгой по Японскому садику? Именно этим мы и занимались, когда я в прошлый раз приезжала в Портленд, только тогда было теплее. Позже, днем, у группы будет саундчек. А потом Адам выйдет на улицу и будет ждать меня. Сначала он подумает, что я опаздываю. Разве он может узнать, что сегодня я приехала очень рано? Что я была в Портленде еще до того, как снег успел растаять?

- Ты когда-нибудь слышала про Йо-Йо Ма? (3) – спросил меня Адам. Это было весной, когда я училась в 10 классе (4), и была на год младше его. К этому времени Адам наблюдал за моими занятиями в музыкальном классе уже несколько месяцев. Наша школа была одним из тех прогрессивных учебных заведений, ориентированных на искусство, про которые писали статьи в национальных журналах. Я проводила почти все свое время в звуконепроницаемых классах, находящихся в музыкальном крыле нашей школы. Адам тоже проводил там много времени, играя на гитаре. Не на электрогитаре, как в своей группе, а на акустической.

Я закатила глаза:

- Все слышали о Йо-Йо Ма.

Адам усмехнулся. Впервые я заметила его улыбку, как губы чуть дрогнули только с одной стороны. Он вытянул руку и обвел большим пальцем, на котором носил кольцо, двор.

– Я не думаю, что ты найдешь хотя бы пять человек, которые слышали о нем. И кстати, что это за имя? Из гетто или что? Йо Мама?

- Это по-китайски.

Адам покачал головой и рассмеялся. – Я знаю много китайцев. Их зовут, например, Вей Чин. Ли какой-то там. Но не Йо-Йо Ма.

- Ну не можешь же ты винить в этом его обладателя, - сказала я. Но потом я рассмеялась вопреки своей воли. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы поверить в том, что Адам не прикалывается надо мной и после этого мы начали перекидываться парой слов, встречаясь в коридоре.

И все же его внимание сбивало меня с толку. Не потому что Адам был популярным. Он не был спортсменом, или тем «кто обречен на успех». Но он был классным. Классным, потому что играл в группе вместе со студентами колледжа. Классным, потому что у него был собственный рок-стиль, который ему обеспечивали вещи, купленные в стоках и на гаражных распродажах, а не дешевые подделки от UrbanOutfitters. Классным, потому что он мог сидеть в кафе, читая книгу и выглядеть при этом совершенно счастливым; не притворяясь, будто читает книгу, потому что ему негде или не с кем сидеть. Это было совсем не так. У него было несколько настоящих друзей и огромное количество поклонников.

И он не был мужланом. У меня были друзья и лучший друг, с которым я могла сходить пообедать. У меня были подружки из музыкального летнего лагеря. Я нравилась многим людям, но в действительности они меня не знали. В классе я была тихоней. Не поднимала руку и не дерзила учителям. И я была занята тем, что большую часть времени проводила, практикуясь в игре и преподавая теорию музыки детям в школе. Они были довольно милыми со мной, но относились ко мне как к взрослой. Как к еще одному учителю. А с учителями не флиртуют.

- Что бы ты сказала, если бы у меня были билеты на игру великого мастера? – спросил Адам, с блеском в глазах.

- Заткнись. У тебя их нет, - ответила я, пнув его ногой чуть сильнее, чем хотела.

Адам демонстративно скатился вниз по невидимой стене. Затем выправился. – А вот и есть. В Шнитцле в Портленде.

- Это Зал Арлин Шнитце. Для симфонической музыки.

- Ну да, там. В этом месте. Я достал два билета. Интересуешься?

- Ты серьезно? Да! Я так хотела пойти, но они стоят по восемьдесят долларов каждый. Стоп, а как ты достал их?

- Друг нашей семьи дал их моим родителям, но они не могут пойти. Ничего страшного, - быстро протараторил Адам. - Так что – в пятницу вечером. Если захочешь, я заберу тебя в полшестого и мы поедем в Портлэнд вместе.

- Хорошо, - ответила я так, словно это была самая обычная вещь.

Тем не менее, к пятнице, я нервничала больше, чем прошлой зимой, когда выдула, кажется, целый галлон крепкого кофе, готовясь к итоговым экзаменам.

И нервничала я не из-за Адама. К этому моменту я уже чувствовала себя в его обществе довольно комфортно. Это была неуверенность в происходящем. Что это было? Он пригласил меня на свидание? Или решил оказать дружескую помощь? Акт милосердия? Я не любила ощущать себя неопределенно; особенно когда приходится продумывать каждое свое действие. Именно поэтому я решила оставить все как есть и решить все насущные вопросы по мере их поступления.

Перед выходом я переодевалась около шести раз. Тедди вернулся домой из детского сада, уселся в моей спальне, вытащил с полок комиксы Кальвина и Хоббса и сделал вид, будто читает их, свернувшись калачиком; хотя я не была уверена в том, отчего он так сильно смеется, то ли от проделок Кальвина, то ли от моих метаний.

Мама просунула голову в дверь, чтобы проверить мою готовность. – Он всего лишь парень, Мия, - сказала он, увидев, что я в замешательстве.

- Да, но он просто первый парень, с которым я иду на возможно-свидание, - ответила я. – Так что я не знаю одеться мне как на свидание, или как на концерт. А люди здесь одеваются на подобные мероприятия? Или мой выбор должен быть как бы случайным, на случай, если это все-таки не свидание?

- Просто одень то, в чем тебе будет комфортно, - посоветовала она. – Это наилучший вариант. – Я уверена, что мама нашла бы решение гораздо быстрее меня. На всех совместных фотографиях с папой она была похожа на загадочное существо, представляющее собой нечто среднее между дивой 30х- годов и подружкой байкера, с короткой задорной стрижкой как у эльфа, огромными голубыми глазами, подведенными черным карандашом, и стройным телом, всегда одетым во что-нибудь сексуальное, например, в винтажную кружевную блузку и облегающие кожаные штаны.

Я вздохнула. Как жаль, что я не так уверена в себе, как она. В конце концов, я выбрала длинную черную юбку и свитер с коротким рукавом. Просто и удобно. Полагаю, самый что ни на есть свой стиль.

Когда Адам появился на пороге в костюме из гладкой блестящей ткани, и Крипперсах (это сочетание произвело на папу неизгладимое впечатление), я поняла, что это все-таки было настоящее свидание. Конечно, Адам мог бы так нарядиться для симфонического концерта, и его блестящий костюм в стиле 60- годов мог оказаться всего лишь его крутым вариантом парадного костюма, но я-то знала истинную причину. Он заметно нервничал, обмениваясь рукопожатиями с моим отцом и сообщая, что у него есть старые диски его группы.

- Надеюсь, для того, чтобы использовать в качестве подставок под горячие кружки, - пошутил папа. Адам удивился с непривычки, что родитель может быть саркастичнее своего ребенка.

- Ведите себя хорошо, дети. Не хватало еще получить травмы, толкаясь у сцены на концерте Йо-Йо Ма, - крикнула нам вдогонку мама, когда мы вышли из дома.

- У тебя такие классные родители, - сказал Адам, открывая мне дверь автомобиля.

- Я знаю, - ответила я.

По пути в Портленд мы вели светскую беседу. Адам ставил для меня несколько песен групп, которые ему нравились. Популярное шведское трио, слегка монотонное, а потом какую-то исландскую группу, с довольно красивыми композициями. Мы немного поплутали в центре города и добрались до концертного зала всего за несколько минут до начала.

Наши места находились на балконе. Дешевые места в верхнем ярусе. Но вы же не ходите на Йо-Йо Ма, чтобы увидеть шоу, а звук был невероятный. У этого человека талант: в одну минуту он заставляет виолончель плакать, словно женщина, а в следующую – смеяться, словно ребенок. И когда я его слушаю, то сразу вспоминаю, почему я впервые начала заниматься на виолончели – в ней есть что-то поразительно человечное и трогающее за душу.

Когда концерт начался, я взглянула на Адама краем глаза. Казалось, что он положительно относится ко всему происходящему, но все же время от времени он ненавязчиво поглядывал в свою программку, возможно, отсчитывая минуты до антракта. Я волновалась, что ему было скучно, но через некоторое время музыка поглотила меня полностью и все остальное перестало существовать.

А потом, когда Йо-Йо Ма заиграл «Le Grand Tango», Адам пошевелился и взял меня за руку. В любом другом случае это было бы отвратительное «зеваю и пытаюсь скрыть скуку» движение. Но Адам не смотрел на меня. Его глаза были закрыты, и он немного покачивался, сидя в кресле. Он тоже наслаждался музыкой. Я сжала его руку и мы сидели так до конца концерта.

Позже мы купили кофе и пончики и прогуливались вдоль реки. У воды нас окутал легкий туман и Адам снял свой пиджак, накрыв им мои плечи.

- На самом деле ты получил билеты не от друга семьи, так? – спросила я.

Я думала, что он рассмеется или шутливо вскинет руки, как обычно делал, когда я побеждала в споре. Но он смотрел прямо на меня, и я видела, как его глаза отливают зелеными, коричневыми и серыми огоньками. Он покачал головой.

– Две недели подработки доставщиком пиццы, - признался он.

Я остановилась. До меня доносился мягкий звук плещущейся воды.

– Почему? – спросила я. – Почему я?

- Я никогда не встречал человека, который бы так же сильно проникался музыкой, как ты. Вот почему мне так нравится наблюдать за тем, как ты играешь. У тебя на лбу в эти моменты появляется самая прекрасная складочка, которую я когда-либо видел. Вот здесь, - сказал Адам, дотрагиваясь до моего лба. – Я одержим музыкой, но даже я не живу ею так, как ты.

- И что? Я для тебя социальный эксперимент? – Я хотела пошутить, но получилось не очень.

- Нет, ты не эксперимент, – сказал Адам хриплым и прерывистым голосом.

Я почувствовала как кровь прилила к моей шее и я покраснела. В смятении я уставилась на свои туфли. Я знала, что Адам сейчас смотрит на меня; я была в этом уверена точно так же, как и в том, что если я посмотрю сейчас на него, то увижу, что он собирается меня поцеловать. И мне было удивительно ощущать, как сильно я хотела, чтобы он меня поцеловал; понимать, что думала об этом так часто, что знала форму его губ наизусть; представляла, как нежно провожу пальцем вдоль линии его подбородка.

Я подняла глаза вверх. Адам был здесь, ожидая моего решения.

Так все и началось.

1 - речь идет о контейнерах для раздельного мусора, в этом случае – для бумажных отходов

2 – Маунт-Худ - Маунт-Худ — Стратовулкан. Расположен в Северной Америке, в штате Орегон в США. Расположена на севере штата в 50 милях (80 км) к юго-востоку от Портленда. 3 - Американский виолончелист китайского происхождения

4 - 10 класс из 12 согласно американской системе среднего образования

12:19 дня

У меня множественные травмы.

По-видимому, раздавлено лёгкое. Разорвана селезёнка. Внутреннее кровотечение неизвестного происхождения. И самое серьёзное – ушиб головного мозга. А ещё у меня сломаны рёбра. На ногах раны, которым потребуются пересадка кожи, и на лице тоже раны, которым понадобится пластическая хирургия, но, как отмечают врачи, только в том случае, если мне повезёт.

А сейчас, в хирургическом отделении, врачам приходится удалить мне селезёнку, вставить новую трубку, чтобы откачать кровь из моего раздавленного лёгкого и остановить то, что может вызывать внутреннее кровотечение. Для мозга они могут сделать немногое.

– Мы подождем и понаблюдаем, – говорит один из хирургов, изучая компьютерную томографию моей головы. – А пока позвоните в банк крови. Мне нужны две упаковки первой отрицательной и ещё две держите наготове.

Первая отрицательная. Моя группа крови. А я и не знала. Странно, но мне не приходилось прежде об этом задумываться. Я никогда не была в больнице, если не считать того случая, когда пришла в пункт первой помощи после того, как порезала лодыжку о битое стекло. Мне даже не понадобились тогда швы, только укол от столбняка.

В операционной врачи спорят о том, какую музыку поставить, совсем как мы сегодня утром в машине. Один парень хочет джаз. Другому подавай рок. Анестезиолог, стоящая у моей головы, настаивает на классике. Я её поддерживаю и чувствую, что это, должно быть, помогает, потому что кто-то ставит диск с Вагнером, хотя не думаю, что восторженный «Полёт валькирий» – то, на что я рассчитывала. Я надеялась на что-нибудь полегче, на «Времена года», возможно.

Дата добавления: 2015-06-26