Природа власти. Эволюция и ре-волюция элит 102 страница

Рассмотрим с этой точки зрения формирование социальной иерархии.

Едва человеческое общество по той или иной причине оказывается в состоянии безвластия, в нём немедленно начинаются процессы формирования новой власти путём насилия. Складываются группы, которые стремятся навязать свою волю остальному обществу, установить свою власть и отчуждать в свою пользу собственность. Изначально эти группы опираются лишь на прямой диктат и террор и изымают собственность непосредственным насилием. На этом этапе они активно сталкиваются между собой. В результате устанавливается то или иное соотношение сил как между этими группами, так и между их совокупностью и остальным обществом – объектом их дележа и их ресурсной базой, оказывающей, тем не менее, определённое сопротивление «хищникам». Происходит раздел сфер влияния, а установленные насилием отношения, отражающие соотношение сил, закрепляются сначала неписанным обычаем, а затем и формальными законами и договорами. Установившие свою власть группы теперь уже заинтересованы в стабилизации отношений, в жёстком подавлении «беспредела» – т.е. стремления новых конкурирующих контрэлит к переделу сфер влияния. Победившие группы пассионариев приступают к оформлению своей власти атрибутами законности и даже сакральности, одновременно объявляя конкурирующие контрэлиты криминалитетом, ворами, бандитами и т.д., хотя сущностная природа власти и криминалитета изначально не просто сходна, но и совершенно тождественна (в соответствии с вполне точным описанием государства как «стационарного (оседлого, постоянного) бандита», предложенным Мансуром Олсоном). В обоих случаях это группы активного «пассионарного» меньшинства, путём насилия устанавливающие свою власть над большинством.

Описанные выше процессы читатель в равной мере может изучить как по литературным памятникам, хранящим историю возникновения нашей или любой иной государственности, так и по становлению отношений на близлежащем рынке в памятные «лихие 90-е». Совпадение подчас просто удивительное: «Послал к радимичам, спрашивая: "Кому даёте дань?". Они же ответили: "Хазарам". И сказал им Олег: "Не давайте хазарам, но платите мне". И дали Олегу по щелягу, как и хазарам давали».

Однако, установив достаточно прочно и надёжно своё господство, новая элита постепенно (не сразу) волей-неволей начинает заботиться о подпавшем под её власть населении, ибо с этого населения она кормится. Активная и вооружённая элита начинает защищать это население от чужих посягательств как свою собственность, как свою кормовую базу [4]. Так же как пастух не щадит своей жизни, защищая своё стадо от волков, так же и рыцарь (или криминальный авторитет) может жертвовать жизнью, защищая свои земли и своих крестьян (или тех, кого он крышует) от посягательств хищных разорителей. Казалось бы, с биологической точки зрения такое поведение не оправдано: не странно ли жертвовать жизнью ради обладания собственностью, которая утрачивается вместе с жизнью? Но, очевидно, доминанта власти и господства, отстаивания своей собственности и своего социального положения может быть сильнее, нежели доминанта самосохранения (что уже отмечалось выше в применении к животным). Собственно говоря, это и понятно: ведь те, в ком доминировали инстинкты самосохранения, не включились в опасную и рискованную борьбу за лидерство и остались внизу социальной пирамиды, в числе объектов, а не субъектов борьбы за власть. И, напротив, среди породы «пастырей» («господ») в силу естественного отбора остались те, в ком воля к власти, к экспансии, к расширению сферы своего влияния доминирует над инстинктом самосохранения. Какой в этом биологический смысл? Очевидно смысл в том, что завоёванное социальное положение, включая расширенные репродуктивные возможности (вспомним «право первой ночи»), перейдёт к потомкам. Здесь уже возникает своего рода кодекс чести и понятие о том, что честь важнее жизни. И опять-таки любопытно, насколько понятия о чести у современного бандита близки к таковым у феодального рыцаря: верность слову (готовность «ответить за базар»), верность господину (главарю), личное бесстрашие и умение «сохранить лицо» в сложной ситуации.

Любопытен и следующий момент. Поскольку всякий закон, в конечном счёте, и устанавливается, и поддерживается силой сильных, простое население, не рвущееся в элиту и ценящее жизнь и безопасность дороже славы и власти, принимает установление над собой господства как нечто естественное, а в определённых случаях – и как нечто благотворное («единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного»). Ведь установленный порядок, хотя и оборачивается подчинением и угнетением, но для большинства всё же гораздо предпочтительнее, чем бесконечный раздор и «борьба всех против всех». Поэтому, хотя власть и устанавливается практически всегда в одностороннем порядке волей пассионарного меньшинства, но в самой готовности большинства подчиниться этому господству ради относительной безопасности и прекращения внутренних раздоров и усобиц, есть определённый элемент того, что социальные философы 18 века именовали «общественным договором». «Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. <...> Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родам, и взяли с собой всю русь, и пришли <...>» (Повесть Временных Лет).

Закрепив за собой власть и сполна удовлетворив описанные выше потребности, имея за счёт эксплуатации большинства определённый материальный избыток, пришедшая к власти элита начинает обращаться к потребностям более тонким, нежели простое ощущение власти, кровавые забавы войны и пользование привилегией «первой ночи». В новой элите пробуждаются потребности в развитии теоретического ума, абстрактного мышления, в изящных искусствах. Вчерашний грубый варвар и хищник (будь то средневековый феодал или вышедший из бандитских кругов «новый русский») вдруг неожиданно оборачивается покровителем наук и искусств, хотя ещё и ничего в них не смыслит. Однако дети его растут уже в иной обстановке, уже получают сносное воспитание и образование благодаря придворным мудрецам, теологам, поэтам и художникам. Проходит два-три поколения – и из потомства прежнего отъявленного головореза, который «не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах» складывается аристократия, власть образованного культурного слоя, возносящаяся над «чернью» (в своём собственном сознании) не столько мечом, сколько именно образованием и хорошими манерами. Эта элита и сама уже искренне верит в мифы о собственной «голубой крови и белой кости» и «богоустановленности» своей власти. Она и сама уже помышляет о том, что власть принадлежит ей не по праву сильного, а «по закону», в силу «наследного права» и т.п.

А что же народ? А народ всячески готов поддерживать сакрализацию власти, потому что затем и признал над собой ярмо, чтобы, по крайней мере, иметь стабильность. Народ вовсе не заинтересован в том, чтобы каждый год очередная шайка хищных пассионариев свергала прежнюю власть, устраивая междоусобье, войну, грабёж и насилие. Для народа гораздо лучше власть уже окультурившегося, остепенившегося, просвещённого «царя в законе», чем ещё необузданного и непосредственного в своих вожделениях беспредельщика. Поэтому стабильность социальной пирамиды поддерживается не только сверху, но и снизу. Не только правящий класс в своих весьма понятных интересах провозглашает различие между законным «помазанником божьим» и «вором-разбойником», но и народ снизу поддерживает такое противопоставление во имя стабильности и относительной безопасности жизни.

Явление это, кстати, опять-таки имеет близкую аналогию в биологии: эволюцию от факультативного паразитизма (наиболее разрушительного для организма-хозяина) сначала к облигатному паразитизму (при котором высокоспециализированный, «оседлый» паразит уже сам зависит от жизни и относительного благополучия хозяина), а затем и к комменсализму и даже мутуализму (симбиозу, описываемому иногда как «взаимополезный взаимопаразитизм»).

Поэтому до тех пор, пока правящая элита сохраняет способность к власти, она пользуется поддержкой народа. Даже если на этом этапе и возникают контрэлиты с уровнем «пассионарности» не меньше, а, возможно, даже несколько больше, чем у властной элиты, это далеко не сразу приводит к революции, так как «народ», то есть объект господства, склонен скорее поддерживать «законную» власть, а не «смутьянов». Именно эта поддержка снизу и даёт перевес действующей элите.

Таким образом, действующая элита помимо собственного волевого потенциала имеет дополнительный ресурс – пассивную поддержку объекта власти – «народных масс», играющих роль стабилизирующей силы – силы инерции. Между пассионарной элитой и «паствой» складывается своего рода симбиоз. Ошибкой было бы думать, что элита в этом случае служит народу. Миф о «слугах народа» не просто ложен, но и крайне вреден, ибо искажает сущность иерархических отношений. Пастух не служит отаре, пастух владеет отарой, это нужно понимать. Однако, до тех пор, пока элита сохраняет пассионарность, пока она воспринимает народ как свой – она, хотя и может обращаться с ним довольно жёстко, но заботится о нём как о своей собственности, как о предмете своей власти и своего господства и источнике своего существования. Истинный властитель не нуждается в роскоши, ибо не роскошь, а сама власть является для него доминирующей ценностью. Истинный властитель не нуждается в накоплении богатства, ибо всю подвластную ему страну рассматривает как свою собственность и не имеет причины отделять одну часть своей собственности от другой. Истинный властитель не будет вывозить капитал из своей страны и припрятывать его за границей на чёрный день, ибо он не мыслит возможности отказа от власти и потерять власть может только вместе с жизнью. «Пурпур – лучший саван» – заявила в своё время византийская императрица Феодора, отказываясь бежать в изгнание во время народного восстания Ника и убеждая императора Юстиниана I Великого до конца бороться за трон. Истинный властитель, наконец, видит источник своей славы и своего могущества в славе и могуществе своего государства, и потому отблеск его величия падает на весь его народ до последнего подданного.

Новая, восходящая элита (если только это суверенная элита, а не сформированная внешними силами) всегда представлена пассионариями высшей пробы, ибо только они обладают волей и энергией, необходимой для захвата власти. Новая элита всегда открыта для людей любого социального происхождения, если только они способны в жесточайшей конкуренции и отборе отстоять своё место в ней. Именно за счёт открытости она и вбирает в себя лучших из лучших – сильнейших из сильных. При этом революционеры – это всегда более высокая каста пассионариев, нежели криминалитет, ибо воля революционеров направлена на господство как таковое и не разбавлена материальной наживой. Когда власть укрепляется и приобретает стабилизирующую поддержку народных масс, она имеет возможность (и практически всегда эту возможность реализует) ограничить применение прямого насилия, действуя через авторитет и закон, подобно тому, как государство, обладающее золотым запасом, пользуется бумажными деньгами, а не золотой монетой. Однако, для того, чтобы бумажные деньги имели цену и достоинство, они должны быть обеспечены золотом и желательно так, чтобы каждый мог в этом убедиться, всегда имея возможность свободно обменять их на золото. Так же и авторитет власти существует до тех пор, пока он обеспечен реальной силой и готовностью эту силу применить в полной мере, не ограничиваясь юридическим крючкотворством. Закон утверждается силой, но не сила порождается законом. Золото не нуждается в бумажках, но бумажная банкнота, чтобы иметь цену, должна быть обеспечена золотом.

Но вот проходит ряд поколений, и элита замыкается. Родители стремятся передать власть и собственность своим детям, оградив их от конкуренции новых претендентов. Всё более и более снижается вертикальная социальная мобильность, всё меньше приток свежей крови во власть. Господствующий слой всё более утрачивает пассионарность, инстинкт и волю к власти, ибо эти качества, если и передаются по наследству, то далеко не в полной мере. С каждым следующим поколением пассионарность выветривается из господствующей элиты. И, напротив, в толще народа всё больше «людей длинной воли» с предрасположенностью к господству, но без возможности реализовать её в рамках существующей политической системы. Всё больше на дорогах «разбойных людишек» и всё меньше у расхлябавшейся власти воли подавлять разбой. Народ это видит. Народ согласился терпеть господство элиты именно ради защиты от разбойников, ради стабильности и безопасности. Но, коль скоро власть не справляется с этой задачей, то и авторитет её падает. И вот народ, стихийным своим чутьём учуяв настоящего господина, готов уже скорее искать правосудия и защиты не у шерифа, а в Шервудском лесу. Или у местного авторитета, а не в отделении милиции.

А между тем, у элиты уже иной тип потребностей. Выродившаяся элита уже не ощущает господства как такового, как биологического инстинкта, а подменяет его роскошью, начинает использовать возможности своего положения, чтобы блудить и развратничать. У неё уже не хватает внутреннего инстинкта господства, чтобы воспринимать всю страну как безраздельную собственность. Поэтому она начинает отделять свою собственность от казённой, начинает грабить народ, воровать и мздоимствовать. От верхушки это распространяется вниз до самого последнего чиновника. Если девизом Людовика XIV было «государство – это я», то девиз его наследника – «после нас – хоть потоп». Дальше – больше. Следующая генерация вырождающейся элиты уже понимает, что потоп будет не «после нас», а «при нас». Начинается спешное, лихорадочное «обналичивание власти», стремление хапнуть всё, что можно, и увести подальше. Элита окончательно превращается в шайку изменников, вывозящих национальные богатства в чужие страны и ради покровительства этих избранных ими заграничных хозяев оптом сдающих им территории и «казённые» богатства страны. Холуй по природе не способен быть господином, а, оказавшись в положении господина, спешно ищет себе господина на стороне, чтобы вернуться в естественное для себя холуйское положение.

Народ долго терпит, потому что доминантой народного большинства являются витальные блага – пища, жилище, безопасность, стабильность, возможность растить детей. Не имея в массе своей стремления господствовать и ради этого рисковать и жертвовать благами жизни, народные массы до последней возможности сопротивляются насущной и уже неизбежной смене элит, компенсируя своим верноподданичеством импотенцию власти и сдерживая реакционным пассивным сопротивлением своей массы волевую пассионарность «разбойных людей». Но, наконец, ситуация становится невыносимой. По выражению Ленина, верхи уже не могут, а низы не хотят. Прогнившая паразитическая элита роняет власть из своих ослабевших от дегенерации рук, и водворяется безвластие, начинается смута. Присвоенные властью атрибуты сакральности превращаются в свою противоположность – в символ позора. Закон, не обеспеченный «золотом» способности и готовности к прямому насилию, превращается в пустую, ничего не значащую бумажку. Зато этого «золота» в изобилии у пассионарных контрэлит, устанавливающих своё господство явочным порядком и поначалу осуществляющих диктат напрямую, руководствуясь «революционным правосознанием» и не связывая себя никакими юридическими формальностями.

Будучи заинтересованы в скорейшем прекращении смуты, народные массы в этой ситуации поддерживают ту контрэлиту, в которой чувствуют наибольший инстинкт к власти, максимальную способность утвердить своё господство и беспощадно пресечь любые посягательства на него. Народ мудр мудростью животного инстинкта. Он чувствует лживость всяческой демагогии о «беззаветном служении народу», о «народовластии» и т.п., чувствует в этом заискивание, а в заискивании – слабость. А для того, чтобы остановить смуту, нужна сила, уверенная в себе и не нуждающаяся в заискивании. Нужен господин, властитель, пастырь. И, почуяв такого пастыря, паства сама собьётся вокруг него в отару.

Революция – это всегда народное бедствие, всегда зло. Но приходит время, когда она становится неизбежной как наименьшее из зол. До тех пор, пока власть жизнеспособна – она практически неуязвима для революционеров. Причина революции – не наличие и активность революционеров, а вырождение правящей элиты. И именно вырождение элиты является причиной неизбежности народного бедствия. А потому и ненависть народа обращена, главным образом, на эту старую элиту, своим бессилием обрекшую страну на смуту. Революционер не может уничтожить жизнеспособную государственность, его функция в истории состоит не столько в разрушении старого (оно рушится само и без его участия), сколько в создании нового. В самом слове «революция» заключён смысл радикальной консервативности, возвращения к истоку (ре-конструкция, ре-ставрация, ре-анимация, ре-абилитация – везде один и тот же смысл: возвращения к прежнему, исходному, изначальному состоянию).

И, действительно, коренной смысл революции состоит в восстановлении естественной иерархии в обществе, в которой «вождь по природе» вновь возвращается в положение «вождя по закону». Вместе с социальной иерархией революция восстанавливает и обеспеченность закона «золотым запасом» подкрепляющей его силы, способности и готовности к насилию. Одним словом, революция всегда по своей сути консервативна, что бы ни думали об этом сами революционеры. Она всегда болезненна, но при этом несёт в себе момент оздоровления. Поэтому глубоко закономерно то, что после короткого промежутка хаоса и разрухи, вслед за революцией зачастую наблюдается мощный национальный подъём в духе эпохи Наполеона I Бонапарта во Франции или Иосифа Виссарионовича Сталина в России: укрепление государственности, расширение территории, расцвет культуры, оздоровление общественной нравственности.

Речь здесь, конечно, идёт пока о революции как явлении смены элит. Разумеется, на это накладываются и с этим тесно переплетаются иные явления, связанные с классовыми противоречиями, с противоречиями между уровнем развития производительных сил и характером производственных отношений, но на этой стороне революции мы остановимся ниже.

Дата добавления: 2015-06-26