Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 28 страница

что не успеваю выполнять заказы на автомобили. У меня целый список желающих.

- Вот как. Что ж, тогда впишите и меня.

- С удовольствием, мистер Траск, и...- Уилл сделал паузу. - Поскольку

вы нам близкий друг, то если кто-нибудь из очереди выбудет, я поставлю вас

повыше, на его место.

- Спасибо, - сказал Адам.

- Как желаете оплачивать?

- То есть?

- Можно ведь в рассрочку - понемногу ежемесячно.

- Но в рассрочку как будто дороже?

- Да, добавляются разные проценты. Но некоторым так удобнее.

- Я сразу расплачусь, - сказал Адам.- Чего уж оттягивать.

- Немногие клиенты с вами согласятся, - сказал Уилл со смешком.- И я

когда-нибудь начну предпочитать рассрочку, она мне тоже выгодней.

- Я об этом не подумал, - сказал Адам.- Но все таки запишете меня?

Уилл наклонился к нему.

- Мистер Траск, я вас поставлю во главе списка. Первая же поступившая

машина пойдет вам.

- Спасибо.

- Для вас я это с радостью, - сказал Уилл.

- Как ваша мама? Держится? - спросил Адам.

Уилл откинулся в кресле, улыбнулся любяще.

- Она удивительная женщина, - сказал Уилл.- Она как скала. Мне

вспоминаются все наши трудные времена, а их было достаточно. Отец был не

слишком практичен. Вечно в облаках витал или в книжки погружен был. Мать -

вот кто держал нас на плаву, без нее бы Гамильтоны в богадельне очутились.

- Славная женщина, - сказал Адам.

- Мало сказать славная. Сильная она. Крепко стоит на ногах. Прямо

твердыня. Вы с похорон зашли к Оливии?

- Нет, не заходил.

- С похорон туда вернулось больше ста человек. И мама сама всю курятину

нажарила и всех насытила.

- Сама?

- Сама. А ведь не кого-нибудь утратила - мужа.

- Да, женщина удивительная, - сказал Адам.

- Земная она. Понимала, что людей надо накормить, - и накормила.

- Я надеюсь, ее не сломит это горе.

- Не сломит, - сказал Уилл.- Всех нас еще переживет наша маленькая

мамочка.

Возвращаясь на ранчо в пролетке, Адам обнаружил, что замечает вокруг

то, чего не замечал годами. Видит в густой траве полевые цветы, рыжих коров,

пасущихся и не спеша восходящих пологими склонами. Доехав до своей земли,

Адам ощутил такую внезапную, острую радость, что удивился - откуда она? И

вдруг поймал себя на том, что громко приговаривает в такт копытам лошади: "Я

свободен. Свободен. Отмучился. Освободился от нее. Выбросил из сердца. О

Господи мой Боже, я свободен!"

Он дотянулся до серебристо-серого ворсистого шалфея на обочине,

пропустил его сквозь пальцы, ставшие от сока липкими, понюхал их, глубоко

вдохнул в себя резкий аромат. Ему было радостно вернуться домой. И хотелось

увидеть, насколько выросли ребята за эти два дня, - хотелось увидеть своих

близнецов.

- Освободился от нее. Освободился, - пел он вслух.

Ли вышел из дома навстречу Адаму. Держал лошадь под уздцы, пока Адам

слезал с пролетки.

- Как мальчики? - спросил Адам.

- В порядке. Я им сделал луки, стрелы, и они ушли к реке в низину

охотиться на кроликов. Но я не спешу ставить на огонь сковороду.

- И в хозяйстве у нас все в порядке?

Ли остро глянул на Адама и чуть было вслух не удивился такому

пробуждению интереса, но только спросил:

- Ну, как похороны?

- Людно было. У него много друзей. Мне все не верится, что его уже нет.

- Мы, китайцы, хороним своих покойников под барабаны и сыплем бумажки

для обмана демонов, а вместо цветов на могилу кладем жареных поросят. Мы

народ практичный и всегда голодноватый. А наши демоны умом не блещут. Мы

умеем их перехитрять. Прогресс своего рода.

- Самюэлу были бы по душе такие похороны, - сказал Адам.- Ему было бы

занятно.

Ли все не сводил глаз с хозяина, и Адам сказал:

- Поставь лошадь в стойло и приготовь чаю. Хочу с тобой поговорить.

Войдя в дом, Адам сиял с себя черный костюм. Ощутил ноздрями

тошновато-сладкий, уже с перегарцем, запах рома, как бы исходящий из пор

тела. Разделся донага, намылил губку и обмыл всего себя, прогнав запах.

Надел чистые синие рубашку и комбинезон, от носки-стирки ставший мягким и

голубым, а на коленях белесым. Не спеша побрился, причесался; слышно было,

как Ли орудует на кухне у плиты. Адам вышел в гостиную. Ли поставил уже на

стол у кресла сахарницу, чашку. Адам огляделся - цветастые гардины от стирок

полиняли, цветы выцвели. Ковры на полу вытерты, на линолеуме в коридоре

бурая тропинка от шагов. И все это он заметил впервые.

Когда Ли вошел с чайником, Адам сказал!

- И себе принеси чашку. Ли. И если есть у тебя это твое питье, угости.

Опохмелиться надо, вчера я был пьян.

- Вы - пьяны? Не верится, - сказал Ли.

- Да, был пьян по одной причине. О чем и хочу поговорить с тобой. Я

заметил, как ты на меня сейчас глядел.

- Заметили?

И Ли ушел на кухню за чашкой, чашечками, глиняной бутылью. Вернувшись,

он сказал:

- За все эти годы я пил из нее только с вами и с мистером Гамильтоном.

- Это все та же бутыль, что в день именованья близнецов?

- Все та же.

Ли разлил по чашкам зеленый чай, обжигающе горячий. Поморщился, когда

Адам всыпал в свою чашку две ложечки сахара.

Размешав, понаблюдав, как кристаллики сахара тают кружась, Адам сказал:

- Я был у нее.

- Так я и думал, -сказал Ли. - Я даже удивлялся, как это живой человек

может ждать столько месяцев.

- Возможно, я не был живым человеком.

- Мне и это приходило на ум. Ну, и что она?

- Не могу понять, - медленно проговорил Адам. - Не могу поверить, что

такие бывают на свете.

- У вас, у западных людей, нет в обиходе злых духов и демонов - вот вам

и нечем объяснить подобное. А напились вы после?

- Нет, выпил раньше и пил во время встречи. Для храбрости.

- А вид у вас теперь хороший.

- Да, теперь мне хорошо, - сказал Адам.- Об этом и хочу поговорить.- Он

помолчал, произнес печально: - Будь это год назад, я бы к Сэму Гамильтону

поспешил.

- Быть может, он какой-то своей частицей остался в нас обоих, - сказал

Ли. - Быть может, в этом и состоит бессмертие.

- Я словно бы очнулся от глухого сна, - сказал Адам.- Глаза как-то

странно прояснели. С души спала тяжесть.

- Вы даже заговорили языком Самюэла, - сказал Ли. - Я на этом построю

целую теорию для моих бессмертных старцев-родичей.

Адам выпил чашечку темного питья, облизнул губы.

- Освободился я, - сказал он.- И должен поделиться этой радостью.

Теперь смогу быть отцом моим мальчикам. Даже, возможно, с женщиной сведу

знакомство. Ты меня понимаешь?

- Да, понимаю. Вижу это в ваших глазах, во всей осанке. Этого о себе не

выдумаешь. Вы полюбите сыновей, мне кажется.

- По крайней мере, перестану быть чурбаном. Налей мне в чашечку. И чаю

тоже налей.

Ли налил, отпил из своей чашки.

- Не пойму, как это ты не обжигаешься таким горячим.

Ли чуть заметно улыбнулся. Вглядевшись в него, Адам осознал, что Ли уже

немолод. Кожа на скулах у Ли обтянуто блестит, словно покрытая глазурью.

Края век воспаленно краснеют.

Улыбаясь, точно вспоминая что-то. Ли глядел на чашечку в руке,

тонкостенную, как раковина.

- Раз вы освободились, то, может, и меня освободите.

- О чем ты это, Ли?

- Может, отпустите меня.

- Ну конечно, ты волен уйти. Тебе нехорошо здесь? Ты несчастлив?

- Вряд ли я когда-нибудь испытывал то, что у вас называется счастьем.

Мы стремимся к покою, а его верней назвать отсутствием несчастья.

- Можешь и так назвать, - сказал Адам.- И ты непокоен здесь?

- Мне думается, всякий будет непокоен, если есть у него неисполненные

желания.

- Какие ж у тебя желания?

- Одно желание уже не исполнить - поздно. Я хотел иметь жену и детей.

Хотелось передать им пустяки, именуемые родительской мудростью - навязать ее

моим беззащитным детям.

- Ты еще не стар.

- Да, в физическом смысле еще могу стать отцом. Но есть другая препона.

Слишком подружился я с тихой настольной лампой. А знаете, мистер Траск, у

меня ведь когда-то была жена. Я так же не видел ее настоящую, как вы свою;

но моя была не злая - вовсе никакая. С ней приятно было в моей маленькой

комнате. То я говорил, а она слушала; то говорила она, рассказывала мне свои

женские повседневности. Она была хорошенькая, кокетливо пошучивала. Но стал

бы я слушать ее теперь? Сомневаюсь. А я не желал бы обречь ее на грусть и

одиночество. Так что прощай мое первое желание.

- А второе?

- Я как-то говорил о нем мистеру Гамильтону. Я хочу открыть книжную

лавку в Сан-Франциско, в китайском квартале. Жил бы в задней комнате и дни

свои заполнял бы рассужденьями и спорами. А в числе товаров хотелось бы

иметь стародавние, времен династии Суй, кирпичики туши с изображением

дракона. Ящички источены червем, а тушь сделана из пихтовой сажи на клею,

который добывают единственно из шкуры куланов. Когда рисуешь этой тушью, то

пусть она и черная, но глазу являет словно бы все краски мира. И заглянет,

скажем, в лавку художник, и мы с ним будем спорить о составе и торговаться о

цене.

- Ты все это в шутку говоришь? - спросил Адам.

- Нет. Если вы освободились, выздоровели, то я бы хотел наконец

осуществить свое желание. Хотел бы кончить дни в этой книжной лавке.

Адам посидел молча, помешивая ложечкой в остывшем чае. Потом сказал:

- Забавно. Мне даже захотелось, чтобы ты был у меня в рабстве - чтобы я

тебя мог не отпустить. Конечно, уезжай, если желаешь. Я и денег тебе одолжу

на книжную лавку.

- О, деньги у меня есть. Давно уже накоплены.

- Не думал никогда, что ты уедешь. Казалось в порядке вещей, что ты

здесь.- Адам сел прямей. - А подождать еще немного можешь?

- Для чего?

- Чтобы помочь мне сблизиться с сыновьями. И хочу заняться как следует

хозяйством. Или продать ранчо. Или сдать в аренду. А для этого мне надо

будет знать, сколько у меня осталось денег и как я их могу употребить.

- Вы не западню мне устраиваете? - спросил Ли. Желание мое уже не так

сильно, как в былые годы. Я боюсь, вы сможете меня отговорить или - еще хуже

- сможете удержать тем доводом, что без меня не обойтись. Пожалуйста, не

соблазняйте меня этим доводом. Для человека одинокого, как я, нет соблазна

сильнее.

- Одинокого, как ты...- произнес Адам.- Крепко же я в себе замуровался,

что не видел этого.

- Мистер Гамильтон видел, - сказал Ли. Поднял голову, и глаза блеснули

двумя искорками сквозь щелки толстых век.- Мы, китайцы, сдержанный народ.

Чувства свои не выказываем. Я любил мистера Гамильтона. И хотел бы завтра

съездить в Салинас, если позволите.

- О чем речь, - сказал Адам.- Ты столько для меня сделал.

- Хочу бумажки разбросать для обмана демонов, сказал Ли. - Хочу

поросенка жареного положить на могилу моего духовного отца.

Адам внезапно встал, опрокинув недопитую свою чашку, и вышел, и Ли

остался за столом один.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В ту зиму дожди падали мягкие, и река Салинас-Ривер не захлестывала

берегов. Нешироким потоком вилась по серо-песчаному просторному ложу, и вода

не мутнела, а была прозрачна и приятна глазу. У ив, растущих в русле и на

этот раз не залитых, листва была густа, и ежевика выбрасывала во все стороны

колючие, ползучие побеги.

Было не по-мартовски тепло, с юга дул и дул ветер, повертывая листья ив

серебристой изнанкой кверху. Хорошо пускать змеев в такую погоду.

Среди ежевичных лоз и наносного древесного сора укромно сидел на солнце

небольшой серый кролик и сушил грудку, влажную от росных трав, в которых с

утра жировал. Кролик морщил нос, поводил то и дело ушами, исследуя тихие

звуки - возможно, опасные. Лапкам передались было от земли какие-то

ритмические сотрясения, и нос заморщился, уши задвигались - но вибрация

стихла. Потом шевельнулись ветки ивы шагах в тридцати, но по ветру, так что

устрашающих запахов до кролика не донеслось.

Минуты две уже слышны были ему звуки любопытные, но с опасностью не

вяжущиеся: короткий щелк, а затем свист словно бы крыльев горлицы. Кролик

лениво вытянул, подставил солнцу заднюю ногу. Щелк - свист - тупой удар в

мех груди. Кролик замер, глаза расширились. Грудь пронзена была бамбуковой

стрелой, железный ее наконечник глубоко вошел в землю. Кролик поник набок,

забил, засучил в воздухе лапками, затих.

От ивы, пригибаясь, подошли два мальчика с большими, фута в четыре

длиной, луками в руках; за левым плечом у каждого колчан с пучком оперенных

стрел. Одеты оба в выцветшие синие рубашки и комбинезоны, но лоб по-индейски

обвязан тесьмой, и за нее воткнуто у виска красивое перо из индюшиного

хвоста.

Мальчики шли крадучись, ставя ноги носками внутрь - подражая походке

индейцев. Кролик уже оттрепетал, когда они нагнулись к своей жертве.

- Прямо в сердце, - сказал Кейл таким тоном, точно иначе и быть не

могло.

Арон глядел молча.

- Я скажу, что это ты, - продолжал Кейл.- Пусть он тебе зачтется, а не

мне. И скажу, очень трудно было попасть.

- И правда трудно, - сказал Арон. - Вот я и скажу. Расхвалю тебя перед

отцом и Ли. - Да нет, не надо. Я не хочу. Знаешь что: если еще кролика

подстрелим, то скажем, что добыли по одному, а если больше не подстрелим, то

давай скажем, что стреляли одновременно и не знаем, кто попал.

- А не хочешь, чтоб его зачли тебе? - хитровато спросил Кейл.

- Одному мне? Нет. Хочу, чтобы нам обоим.

- А и правда, стрела-то ведь моя, - сказал Кейл.

- Нет, не твоя.

- Ты глянь на оперение. Видишь зазубринку? Это мой знак.

- Как же она попала ко мне в колчан? Я никакой зазубринки не помню.

- Не помнишь и не надо. Но все равно я скажу, что это ты стрелял.

- Нет, Кейл, - произнес благодарно Арон.- Не хочу. Скажем, что стреляли

одновременно.

- Ладно, пусть будет по-твоему. Но вдруг Ли заметит, что стрела моя?

- А мы скажем, она была в моем колчане.

- Думаешь, поверит? Подумает, что ты врешь.

- Если подумает, что это ты стрелял, - ну что ж, пусть думает, -

растерянно сказал Арон.

- Я просто хочу заранее тебя предупредить, - сказал Кейл.- Вдруг он

заметит.

Кейл вытащил стрелу за наконечник, так что белые перья ее окрасились

темной кровью кроличьего сердца. Сунул стрелу себе в колчан.

- Неси кролика ты, - сказал великодушно.

- Пора домой, - сказал Арон.- Отец, может, уже приехал.

- А мы могли бы этого кроля зажарить и поужинать, а потом заночевать

тут, - сказал Кейл.

- Нет, Кейл, ночью слишком холодно. Помнишь, как ты дрожал рано утром?

- Мне ночевка не страшна, - сказал Кейл.- Я никогда не зябну.

- А сегодня утром озяб.

- И вовсе нет. Это я тебя передразнивал, это ты трясся и стучал зубами,

как в лихорадке. Скажешь, я вру?

- Нет, - ответил Арон.- Я не хочу драться.

- Боишься?

- Нет, просто не хочу.

- Ага, дрейфишь! Ну говори, я вру?

- Не хочу я ничего говорить.

- Значит, дрейфишь!

- Пускай дрейфлю.

Арон медленно пошел прочь, оставив кролика на земле. Рот у Арона был

очерчен красиво и мягко, синие глаза широко расставлены. Так широко, что

придавали лицу выражение ангельской безгрешности. Волосы шелковые,

золотистые. Под ярким солнцем голова казалась лучезарной.

Арон был озадачен; брат часто его озадачивал. Арон знал, что Кейл

чего-то добивается, до чего-то докапывается - а до чего, не понимал. Кейл

был для него загадка: ход его мыслей непонятен и всегда удивлял Арона

неожиданными поворотами.

Кейл был похож больше на Адама. Волосы темно-каштановые. Крупней брата,

шире в кости, плечистей, и подбородок жестко квадратен, как у Адама. Глаза у

Кейла карие, внимательные и подчас взблескивают черным блеском. А вот кисти

рук несоразмерно маленькие. Пальцы короткие, тонкие, ногти нежные. Кейл

оберегает руки. Он почти никогда не плачет, но если порежет палец,

обязательно заплачет. Не притронется руками к насекомому, не поднимет

мертвую змею. А когда дерется, то бьет палкой или камнем.

Кейл глядел вслед уходящему брату с уверенной улыбочкой.

- Арон, подожди меня!- крикнул он.

Поравнявшись, протянул ему кролика.

- Можешь нести его, - сказал дружелюбно и обнял за плечи.

- Не сердись.

- Ты вечно хочешь драться, - сказал Арон.

- Да нет. Я просто пошутил.

- Правда?

- Конечно. Неси же кролика. И раз ты хочешь, пошли домой.

И наконец-то Арон улыбнулся. Ему всегда делалось легко, когда брат

переставал задираться. Из речного русла мальчики крутой осыпью поднялись в

долину. Правая штанина у Арона была закапана кроличьей кровью.

- Вот удивятся, что мы несем кролика, - сказал Кейл.- Если отец

вернулся, подарим кролика ему. Он любит на ужин крольчатину.

- Давай, - сказал весело Арон.- Знаешь что: подарим вместе и не скажем,

кто подстрелил.

- Ладно, раз ты так хочешь, - сказал Кейл.

Пошли дальше молча. Потом Кейл сказал:

- Все это наша земля - и за рекой до самой-самой дали.

- Не наша, а отцовская.

- Ну да, но после него будет наша.

- То есть как это - после него? - спросил озадаченно Арон.

- Все ведь умирают, - сказал Кейл.- Как мистер Гамильтон. Он же вон

умер.

- Ах, да, - сказал Арон.- Да, он умер.- Но связать, соединить в уме

мертвого Самюэла и живого отца Арон не мог.

- Мертвых кладут в гроб, роют яму и опускают, - сказал Кейл.

- Я знаю, - сказал Арон.

Ему не хотелось ни говорить об этом, ни думать.

- А я знаю секрет, - сказал Кейл.

- Какой?

- Разболтаешь.

- Нет, не разболтаю, если секрет.

- Да уж и не знаю...

- Скажи, - уговаривал Арон просяще.

- А ты никому?

- Никому.

- Как по-твоему, где наша мама? - начал Кейл.

- Умерла.

- А вот и нет.

- Как это - нет?

- Она сбежала от нас, - сказал Кейл.- Я слышал, люди говорили.

- Врут они.

- Она сбежала, - повторил Кейл.- Но смотри, не выдай, что это я тебе

сказал.

- Не верю. Отец сказал, мама на небе.

- Вот скоро я убегу из дому и разыщу ее, - произнес Кейл негромко.

- Верну ее домой.

- А где она, те люди говорили?

- Нет, но я ее найду.

- Мама на небе. Отец врать не будет, - сказал Арон, взглядом прося у

брата подтверждения. Кейл молчал. Что ж, по-твоему, она не с ангелами на

небесах? - напирал Арон. Кейл по-прежнему молчал.- А кто они были, те люди?

- Какие-то мужчины. На почте в Кинг-Сити. Они думали, я не слышу. Но у

меня слух острый. Ли говорит, я слышу, как трава растет.

- Да зачем ей было сбегать от нас? - спросил Арон.

- Откуда я знаю? Может, мы ей не нравились.

- Нет, - ответил Арон, подумав над этими кощунственными словами. -

Врали они. Отец сказал, мама на небесах. И сам знаешь, как он не любит

говорить об этом.

- Может, потому и не любит, что она сбежала.

- Нет. Я спрашивал у Ли. И он ответил: "Ваша мама любила вас и теперь

любит". И показал мне звезду в небе. "Гляди на нее - быть может, это ваша

мама. И любить она вас будет, пока горит звезда". Вот что Ли сказал. Он что,

врет, по-твоему?

Сквозь подступившие слезы Арон видел жестко-рассудительные глаза брата.

В них не было слез.

Кейл был приятно возбужден. Еще одно оружие нашлось, тайное. Теперь

когда надо, он будет пускать его в ход. Вон как дрожат губы у Арона. Но Кейл

вовремя заметил, что ноздри Арона раздулись. Арон - плакса, но если доведешь

его до слез, иногда лезет драться. А когда Арон и плачет и дерется, он

опасен. Тогда он нечувствителен к ударам и ничем его не остановишь. Однажды

Ли пришлось даже усадить Арона к себе на колени, обхватить, прижать ему к

бокам руки, чтобы не молотил кулаками, и так, обняв, долго держать, пока

Арон не успокоился. В тот раз у него ноздри тоже раздулись.

Кейл не ответил - спрятал свое новое оружие. Вынуть его всегда можно, и

оно острейшее из всех, им найденных. Надо будет на досуге обдумать, как и

когда им пользоваться.

Но Кейл спрятал его поздновато, - возмущенный Арон бросился на него,

ударил по лицу кроличьим вялым тельцем. Кейл отскочил, крикнул:

- Я же просто пошутил. Честное слово, Арон, это шутка.

Арон застыл с недоумением и болью на лице.

- Мне такие шутки не нравятся, - сказал он, шмыгнул носом, утерся

рукавом.

Кейл подошел, обнял брата, поцеловал в щеку.

- Больше не буду так шутить.

Пошли дальше - молчаливо, не спеша. Свет дня начал меркнуть. Кейл

оглянулся на тучу, гонимую порывистым мартовским ветром, черно наплывающую

из-за гор.

- Гроза будет, - сказал он.- Сильнющая.

- Ты правда слышал, как те люди на почте говорили? - спросил Арон.

- Может, они о ком-то другом говорили, - поспешил успокоить Кейл.- Ух

ты, ну и туча!

Арон обернулся взглянуть на черное чудище. Оно мрачно вспухало, огромно

клубилось вверху, а под собой тянуло длинный шлейф дождя, - и вот

грохотнуло, блеснуло огнем. Косой ливень гулко ударил по тучно-зеленым

холмам, по простору долины. Мальчики бросились бежать, а туча рокотала,

догоняя их, и молнии распарывали вздрагивающий воздух. И вот гроза догнала

их, первые тяжкие капли шлепнулись на землю из разодранного неба. Сладко

запахло озоном. На бегу они жадно вдыхай этот запах грозы.

Когда сворачивали уже к дому, на подъездную аллею, дождь обрушился на

них сплошным водопадом. Они мгновенно промокли; с волос, прилипших ко лбу,

вода заструилась в глаза, индюшиные перья на висках согнулись под тяжестью

ливня.

Теперь - промокшим - бежать им стало незачем. Ош остановились,

переглянулись, засмеялись радостно. Ароя крутнул тушку кролика, выжимая из

меха воду, подбросил в воздух, поймал, кинул Кейлу. А тот, дурачась, надел

кролика себе на шею горжеткой. И оба мальчика покатились со смеху. А дождь

шумел в дубах, и ветер лохматил их величавые кроны.

Подходя к дому, близнецы увидели, что Ли, продев голову в прорезь

желтой клеенчатой накидки-пончо, ведет к навесу какую-то чужую лошадь,

запряженную в легонькую коляску на резиновых шинах.

- У нас гости, - сказал Кейл. - Гляди, коляска.

И они побежали бегом, потому что приезд гостей целое событие. У крыльца

перешли на шаг, осторожно обогнули дом, потому что при гостях они всегда

робели.

Вошли в заднюю дверь, в кухню, остановились; с них текло. В гостиной

слышались голоса - отцовский и еще какой-то, мужской, чужой. И вдруг

раздался третий голос, от которого екнуло под ложечкой и спину щекотнуло

мурашками. Женский голос. А женщин в доме здесь мальчики еще не видели. Они

на цыпочках прошли в свою комнату, переглянулись.

- Кто это, как по-твоему? - спросил Кейл.

Арона вдруг озарило, как вспышкой. Он чуть не крикнул: "Может, это

мама! Может, вернулась!" И тут же вспомнил, что мама ведь на небесах, а

оттуда нет возврата. Он сказал:

- Не знаю. Надо переодеться.

Мальчики надели рубашки и комбинезоны - в точности такие же, как те,

что сняли, но сухие и чистые. Отвязав намокшие перья, причесали пятерней

волосы. И все время им слышны были голоса - низкие мужские и высокий

женский, и вдруг они замерли: до них донесся детский голос - девчоночий - и

уж это их так взволновало, что даже язык отнялся.

Они тихонько вышли в коридор, подкрались к дверям гостиной. Кейл

медленно-медленно повернул ручку и приоткрыл дверь - приподнял ее, чтоб не

скрипнула. Они стали глядеть в узенькую щелку, и за этим делом и застиг их

Ли, когда вошел черным ходом и сбросил в коридоре пончо.

- Мало-мало подсматливай? - произнес Ли. Кейл тут же прикрыл дверь,

язычок ее щелкнул, и Ли поспешил сказать:

- Отец приехал. Входите, что же вы?

- А кто там еще? - осипло шепнул Арон.

- Проезжие. От дождя укрылись.- И, положив свою ладонь поверх пальцев

Кейла, Ли повернул ручку и открыл дверь.

- Мальсики домой плисла, - объявил он и удалился, оставив их на пороге,

на виду у всех.

- Входите, мальчики! Входите! - пригласил Адам.

Они вошли потупясь, нога за ногу, исподлобья поглядывая на гостей.

Мужчина одет по-городскому. А женщина - такой нарядной они в жизни не

видали. Плащ ее, шляпа, вуаль лежат рядом на стуле, а сама вся в черном

шелку и черных кружевах. Даже подбородок подпирают кружева на распорочках.

Казалось бы, уже и этого довольно, но нет. Рядом с женщиной сидит девочка,

немного помоложе близнецов. На ней клетчато-голубая шляпка с полями,

обшитыми спереди кружевцем. Платье цветастое, и поверх него - фартучек с

карманами. Длинный подол платья отвернулся, и виднеется красная вязаная

нижняя юбочка с кружевной каймой. Лицо скрыто полями шляпы, а руки сложены

на коленях, и на среднем пальце правой блестит золотой перстенек с печаткой.

Мальчики даже дышать перестали, и от недостатка воздуха перед глазами

поплыли красные круги.

- Мои сыновья, - сказал отец.- Близнецы. Это Арон, а это Кейлеб.

Мальчики, поздоровайтесь с гостями.

Мальчики приблизились понурясь, подавая руки так, точно в плен

сдавались. Сперва господин, затем кружевная дама пожали их вялые руки. Арон

уже хотел отойти, но дама сказала:

- А с моей дочерью разве не поздороваешься?

Арон вздрогнул, не глядя протянул в сторону девочки безжизненную руку.

Но руку не взяли, не поймали, не пожали, не тряхнули. Она просто повисла в

воздухе. В чем дело? Арон глянул сквозь ресницы.

Лицо девочки тоже опущено, да еще скрыто под шляпкой. Маленькая рука с

перстнем тоже протянута, но не идет на сближение с Ароновой.

Он покосился на даму. Та улыбается, показывая зубы. В комнате давящая

тишина. И тут Кейл фыркнул.

Арон дотянулся до девочкиной руки, ухватил, трижды качнул вверх-вниз.

Она была мягкая, как лепесток. Его ожгло радостью. Он отпустил руку, спрятал

свою в карман комбинезона. Поспешно пятясь, увидел, как подходит Кейл,

учтиво подает руку, говорит: "Очень приятно". А сам Арон забыл сказать это

"Очень приятно", и сейчас лишь, вслед за братом повторил - невпопад,

запоздало. Адам и гости засмеялись.

- Мистер и миссис Бейкой чуть не попали под ливень, - сказал Адам.

- Мы еще удачно заблудились - близ вашей усадьбы, - сказал мистер

Бейкон.- Мы ехали на ранчо к Лонгам.

- Оно южнее. Следующий поворот налево. - И Адам пояснил мальчикам: -

Мистер Бейкон - окружной инспектор школ.

- Не знаю почему, но я очень серьезно отношусь к своей работе, - сказал

мистер Бейкон и продолжал, тоже обращаясь к мальчикам: - Дочь мою зовут

Абра. Чудное имя, верно?- спросил он снисходительным тоном, каким взрослые

говорят с детьми. И, повернувшись к Адаму, процитировал нараспев: "Другого

звал я. Но нежданно, храбро Вместо него на зов явилась Абра". Мэтью Прайор

<Мэтью Прайор - английский поэт (1664-1721); цитата взята из поэмы "Соломон

о суете мирской".>. Не скрою, я желал сына, но теперь Абра для нас свет в

оконце. Не прячь лица, милая.

Абра осталась в прежней позе. Руки опять сложены на коленях.

- "Вместо него на зов явилась Абра", - еще раз с чувством

продекламировал мистер Бейкон.

Арон заметил, что брат смотрит на голубую шляпку без всякого страха. И

проговорил сиплым голосом:

- По-моему, Абра вовсе не чудное имя.

- "Чудное" не в смысле смешное, - объяснила миссис Бейкон, - а в смысле

необычное. - И, обратясь к Адаму: - Мой муж всегда отыскивает в книгах

столько необычного. - И мужу: - Дорогой мой, не пора ли нам?

- Вы не спешите, - живо сказал Адам.- Ли сейчас принесет чаю. Вы

согреетесь.

- Ах, с удовольствием! - сказала миссис Бейкон и продолжала: - Дети,

Дата добавления: 2015-06-26