Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 25 страница

Самюэл выпрямился во весь рост, неторопливо зашагал с холма. Заглянул

под навес для плугов, похлопал рукой по квадратным стоякам. Остановясь близ

Тома, крутнул колеса, легко вертящиеся после смазки, и оглядел сына, точно

впервые увидел,

- А ты совсем уже взрослый, - промолвил Самюэл. - Только сейчас

заметил?

- Да вроде бы и раньше замечал, - сказал Самюэл и пошел дальше

прогулочным шагом. На лице его играла насмешливая улыбка, столь знакомая

домашним, и насмехался он - шутил и внутренне смеялся - над самим собой. Он

прошелся мимо убогого садика-огородика, обошел кругом дома, давно уже не

нового. Даже пристроенные позже спаленки уже успели посереть, постареть от

ветров и солнца, и усохшая замазка отстала от оконных стекол. Прежде чем

войти в дом, с крыльца он окинул взглядом всю усадьбу.

Лиза раскатывала на доске тесто для пирога. Она действовала скалкой так

сноровисто, что лист теста казался живым - уплощался и слегка толстел опять,

упруго подбираясь. Подняв этот бледный лист, Лиза положила его на один из

противней, ножом обровняла края. В миске ждали приготовленные ягоды, утопая

в алом соку.

Самюэл сел на кухонный стул, положил ногу на ногу, стал глядеть на

Лизу. Глаза его улыбались.

- День в разгаре, а ты не можешь найти себе работу? - спросила она.

- Могу, матушка, могу, надо лишь захотеть.

- Так не сиди тут, не действуй мне на нервы. Если решил лодырничать,

газета в той комнате.

- Прочел я уже газету.

- Всю?

- Все, что мне интересно.

- Что это с тобой, Самюэл? Ты что-то затеваешь. Я по лицу вижу. Скажи,

в чем дело, и не мешай с пирогами управиться.

Он покачал ногой, поулыбался.

- Такая крохотная женушка,- сказал он.- В кармане не уместится.

- Прекрати, Самюэл. Можно иногда пошутить вечером, но пока еще до

вечера далеко. Ступай отсюда.

- Лиза, ведомо ли тебе слово "отпуск"?

- Что-то ты расшутился с утра.

- Ведомо ли тебе, что значит это слово?

- Конечно. Что я - дурочка?

- Ну так скажи.

- И скажу - отдых, поездка на взморье. А теперь хватит, Самюэл.

Убирайся со своими шутками.

- А любопытно, откуда ты знаешь это слово?

- Да к чему ты это? Отчего же мне его не знать?

- А был ли у тебя, Лиза, хоть один отпуск в жизни?

- Ну как же...- Она запнулось.

- За полсотни лет был ли у тебя хотя бы один отпуск, глупенькая ты моя,

махонькая женушка?

- Самюэл, добром прошу: убирайся из моей кухни, сказала Лиза тревожно.

Самюэл достал письмо из кармана, развернул.

- Это от Олли, - сказал он.- Приглашает нас в гости к себе в Салинас.

Приготовила для нас верхние комнаты. Хочет, чтобы мы внучат узнали ближе.

Взяла нам билеты на шатокуанские <Так называемые шатокуанские циклы

образовательных лекций и концертов учреждены в 1874 г. и первоначально

проводились на религиозные темы. Уильям Эшли Сандей - американский

проповедник (1863-1935). Уильям Дженчингс Брайан-американский политический

деятель, религиозный писатель (1860-1923).> проповеди. В этом сезоне Билли

Сандей с дьяволом схлестнется, а Брайан будет речь держать о Золотом кресте.

Я бы не прочь послушать. Не великого ума старик, но, говорят, слезу у

слушающих вышибает.

Лиза потерла себе нос, выпачкав его при этом в муке.

- А дорого такой билет стоит? - спросила она опасливо.

- Дорого? Да ведь Олли за свои купила. Нам в подарок.

- Нельзя нам ехать, - сказала Лиза. - Нельзя бросать ранчо.

- Том управится - невелико зимой здесь хозяйство.

- Тому одному будет скучно.

- Возможно, Джордж навестит его - приедет поохотиться на перепелок.

Смотри, Лиза, что к письму приложено.

- Что это?

- Два билета на поезд в Салинас. Олли шлет, чтобы мы не смогли

отвертеться.

- Ты можешь сдать их в кассу и отослать ей деньги.

- Нет, не могу я. Да что это ты, Лиза... Матушка не надо... Вот... На

вот платок.

- Это полотенце для посуды, - проговорила Лиза.

- Посиди, матушка. Ошарашил тебя, вижу, этим отпуском... Возьми. Не

беда, что для посуды. Говорят, Билли Сандей прямо сатанеет в схватке с

сатаной.

- Это богохульство, - бормотнула Лиза.

- Но я бы нe прочь поглядеть. И ведь ты тоже? Подыми-ка голову. Я не

расслышал. Что ты сказала?

- Я сказала - я тоже.

Том чтo-тo вычерчивал, когда Самюэл вошел к нему в кузницу. Том искоса

взглянул на отца - подействовало ли письмо Оливии?

Самюэл посмотрел на чертеж:

- Что там у тебя?

- Придумываю приспособление для ворот, чтобы можно было открывать их,

не сходя с повозки. Вот это тяга для засова.

- А чем двигать будешь?

- Хочу приладить сильную пружину.

- А запирать?- допытывался Самюэл, изучая чертеж.

- Вот стержень - будет под напором скользить в обратном направлении, на

пружину.

- Понятно, - сказал Самюэл.- И пожалуй, твой открыватель даже будет

работать, если ворота навешены без перекосов. Но изготовление и уход за этой

штукой займет больше времени, чем сходить с тележки и открывать ворота

рукой.

- Но, бывает, лошадь норовистая...- запротестовал Том.

- Знаю,- сказал отец.- Однако главная причина в том, что это тебе

забава.

- Попал в точку,- кивнул Том улыбаясь.

- Том, как ты думаешь - справишься ты один на ранчо, если мы матерью

уедем погостить?

- Конечно, - сказал Том.- А куда хотите ехать?

- Олли приглашает в Салинас.

- Чтож, отлично,- сказал Том.- А мать не возражает?

- Нет, если не затрагивать тему расходов.

- Отлично,- сказал Том.- А долго думаете прогостить?

Самюэл молча подержал Тома под насмешливым взором своих сапфирных глаз.

Наконец Том спросил:

- Что так смотришь, отец?

- Да оттеночек один я расслышал в твоем вопросе - еле-еле, но все же

уловил. Том, сынок, если ты в сговоре с братьями и сестрами, то это ничего.

Это неплохо.

- Не знаю, о чем ты, - сказал Том.

- Благодари же Бога, Том, что тебя в актеры не потянуло,- препоганый бы

из тебя вышел актер. Вы сговорились в День благодарения, должно быть, когда

все съехались сюда. И у вас идет как по маслу. Чувствуется рука Уилла. Но

если не желаешь, то не признавайся.

- Я был против, - сказал Том.

- Да, тобой здесь не пахнет,- сказал отец.- Ты бы правду не скрывал, а

сунул бы мне под нос ее распластанную. Не говори остальным, что я вас понял.

Он пошел прочь - и вернулся, положил руку на плечо Тому.

- Спасибо, сын, что уважил меня правдой. Пусть не хитроумна правда, но

зато прочна.

- Я рад, что ты едешь.

Самюэл остановился в дверях кузницы, оглядел свою скудную землю.

- Недаром говорится - чем дитя уродливей, тем оно матери дороже,сказал

он и тряхнул головой.- Уважу и я тебя правдой, Том, а ты храни ее,

пожалуйста, у себя на самом дне души, братьям и сестрам ни гугу. Я сознаю,

почему еду, и сознаю, Том, куда держу путь,- и согласен на это.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Почему жестокая реальность жизни н смерти ранит одних больнее, а других

легче? Смерть Уны вышибла почву из-под ног у Самюэла, пробила ограду его

твердыни и впустила старость. А вот Лизу, любившую своих детей никак не

меньше, чем Самюэл, это несчастье не убило, не искалечило. Жизнь Лизы

продолжала идти ровно. Погоревав, она пересилила горе.

По-моему, дело в том, что Лиза принимала мир так же, как Библию, - со

всеми парадоксами и превратностями. Смерть была ей немила, но Лиза знала,

что смерть существует, и приход ее не потряс Лизу.

Самюэл же мог играючи размышлять и философствовать о смерти, но

по-настоящему он в нее не верил. В его мире не было места смерти. Все

окружающее вместе с ним было бессмертно. Так что реальная смерть грянула как

кощунственное оскорбление, как отрицание бессмертия, в которое он верил всем

нутром, - и от первой же этой трещины в стене обрушилась вся его крепость.

По-моему, он всегда думал, что сможет переспорить смерть. Она мыслилась ему

как личный враг, которого он может победить.

Для Лизы смерть была просто смерть, заранее обещанная и жданная. Лиза

горевала, но и горюя ставила тушить фасоль, испекла шесть пирогов и в

точности рассчитала, сколько чего понадобится для достойной трапезы после

похорон. И могла, горюя, присмотреть за тем, чтобы на Самюэле была свежая

белая рубашка и чтобы его черный тонкого сукна костюм был чист, без пятен, и

башмаки начищены. Быть может, для семейной жизни требуется именно такая

разница характеров, скрепляющая брак двойной и тройной скрепой.

Принять правду жизни Самюэл, пожалуй, был способен даже глубже Лизы, но

сам процесс принятия увечил ему душу. После того как решено было ехать

гостить в Салинас, Лиза не спускала с него глаз. Своим заботливо-материнским

чутьем она знала: Самюэл что-то задумал, хоть и не ведала, что именно. Но

она была реалистка и потому радовалась случаю навестить детей, поглядеть на

них и на внучат. У Лизы не было привязанности к месту, к дому. Дом - это

лишь промежуточная остановка по пути на Небеса. Труд сам по себе был ей

малоприятен, но она трудилась, ибо иначе нельзя. И утомилась Лиза. С каждым

утром ей все тяжелее становилось вставать с постели, одолевать ломоту и

онемелость, хоть она их неизменно одолевала.

И Небеса вставали перед ней желанной пристанью, где одежда не

грязнится, где не надо готовить еду и мыть посуду. По секрету говоря, она не

все небесное одобряла без оговорок. Слишком много там пения, и непонятно,

как Избранные - при всей их праведности - могут долго выдерживать райское

обетованное безделье. Нет, она и на небе найдет себе работу. Там непременно

сыщется чем занять руки - прохудившееся облачко заштопать, усталое крыло

растереть лекарственным бальзамом. Время от времени придется, может,

перевертывать у небесных хламид воротники - и, положа руку на сердце, не

верится, чтобы даже и на Небесах не завелось где-нибудь в углу паутины,

которую надо снять тряпкой, навернутой на швабру.

Предстоящая поездка в Салинас радовала ее настолько, что она даже

пугалась: нет ли в этой радости чего-либо греховного? Не окажутся ли

кощунственными шатокуанские проповеди? Но ведь ходить на них не обязательно,

и она вряд ли пойдет. Самюэл расскачется на воле - за ним нужен будет глаз.

"Молодо-зелено, за руку надо водить" - так думала она о нем когда-то, так

думала и до сих пор. И хорошо, что ей было невдомек, какая мысль владеет

душой Самюэла и - через душу - к чему приуготовляет тело.

Для Самюэла дом и место значили очень много. Со своим ранчо он

сроднился и теперь, уезжая, точно нож вонзал в родное существо. Но

расстаться решено - и Самюэл расставался по всей форме. Он нанес визиты всем

соседям - старинным друзьям, помнившим былое, от которого мало что осталось.

И когда прощался с ними, то чувствовалось - прощается он навсегда. Самюэл

глядел теперь на горы и деревья и даже на лица, словно запоминая их навек.

К Адаму Траску он заехал под самый конец. Много месяцев уже он не был

здесь. Адам стал немолод. Мальчикам исполнилось одиннадцать, а Ли - ну,

он-то не слишком изменился. Ли шагал рядом с тележкой Самюэла, подъезжающей

к конюшне.

- Давно хотелось с вами побеседовать, - говорил Ли.- Но столько всякой

работы. И стараюсь хоть раз в месяц бывать в Сан-Франциско.

- Так уж оно у нас, - вздохнул Самюэл.- Друга навестить не торопимся

никуда, мол, не уйдет. А вот когда заходит, тогда каемся-кручинимся.

- До меня дошла весть о вашей дочери. Скорблю вместе с вами.

- Я получил твое письмо. Ли, Я храню его. Ты нашел хорошие слова.

- Это китайские слова,- сказал Ли. - С годами и я все больше становлюсь

китайцем.

- Какая-то в твоей внешности перемена, Ли. А какая, не пойму.

- Коса исчезла, мистер Гамильтон. Я косу отрезал.

- Вон оно что.

- Все китайцы поотрезали себе косы. Вы разве не слышали? Вдовствующей

императрицы уже нет. Китай свободен. Маньчжуры больше не правят нами, и мы

не косим кос. Отменены указом нового правительства. В Китае не осталось ни

единой косы.

- А какая разница, Ли?

- Разница небольшая. Голове легче. Но от этой легкости как-то неуютно.

Трудно привыкнуть к новому удобству.

- Как поживает Адам?

- Да ничего. Но переменился мало. Разве он таким был в свои светлые

времена?

- И мне эта мысль приходила на ум. Короткое цветенье было у Адама. А

мальчики, должно быть, уже большие?

- Большие. Я рад, что остался при них. Я многое постиг, наблюдая, как

они растут, и слегка помогая их росту.

- Китайскому их научил?

- Нет. Мистер Траск не захотел. И пожалуй он прав. Зачем зря усложнять

им жизнь. Но я с мальчуганами в дружбе - да, мы друзья. Отца они чтут, а

меня, думается, любят. И они очень разные. Вы не представляете, какие

разные.

- В каком смысле разные, Ли?

- Вот придут из школы, и сами увидите. Они как две стороны медали. Кейл

хитер, зорок, смуглолиц, а брат его - такие нравятся с первого взгляда, и

чем больше узнаешь, тем больше нравятся.

- А Кейл тебе не правится?

- Я ловлю себя на том, что мысленно защищаю его от своих же собственных

упреков. Он непрестанно борется за место под солнцем, а брату и бороться не

надо.

- И в моем выводке такое наблюдается, - сказал Самюэл.- Непонятно,

почему. Воспитание одно, и кровь одна, и вроде бы должны быть схожи, а на

самом деле нет, все разные.

Позже Самюэл с Адамом прошлись под дубами к началу подъездной аллеи,

где открывался вид на долину.

- Оставайся обедать, - сказал Адам.

- Не хочу снова быть виновником убиения кур, сказал Самюэл.

- Ли натушил говядины.

- Ну, тогда другое дело...

Адам так и остался косоплеч после той пули. Лицо жесткое и словно

занавешенное, а взгляд обобщеннобеглый, не вбирающий деталей. Остановившись,

оба поглядели на салинасскую долину, зеленую от ранних дождей.

- А совесть не мучает, что земля лежит втуне? - тихо проговорил Самюэл.

- Незачем мне ее возделывать, - сказал Адам.- Мы уже толковали об этом.

Ты думал, я переменюсь. А я не переменился.

- Гордишься своим горем? - спросил Самюэл. Чувствуешь себя трагическим

героем?

- Не знаю.

- А ты поразмышляй над этим. Возможно, ты играешь роль на высокой сцене

перед единственным зрителем - самим собою.

- Ты приехал наставлять меня?- В голосе Адама послышалась злая нотка. -

Я рад тебе. Но зачем ты лезешь мне в душу?

- Хочу рассердить тебя, растормошить немного. Я ведь люблю совать нос

всюду. А тут вся эта земля пропадает зря, и человек рядом со мной зря

пропадает. Транжирство получается. А транжирства я себе никогда не мог

позволить, и мне неприятно глядеть. Разве это хорошо, чтобы жизнь проходила

втуне?

- А что мне остается?

- Заново начни.

- Боюсь я, Самюэл, - сказал Адам, обратись к нему лицом.- Пусть уж

лучше так и будет. Видно, нет во мне энергии, или храбрости нет.

- А сыновья твои - любишь их?

- Да... Люблю.

- Одного сильней, другого меньше?

- Почему ты это спросил?

- Не знаю. Что-то уловил такое в твоем тоне.

- Пошли-на в дом, - сказал Адам. Они повернули назад, в тень деревьев.

Неожиданно Адам спросил: - До тебя не доходил слух, будто Кэти в Салинасе?

Ничего такого не слыхал?

- А ты?

- Слыхал, но не верю. Не могу поверить.

Самюэл молча шагал по песчанистой колее дороги. А мысленно вошел в

колею души Адама - вошел неохотно, устало; он думал, что у Адама уже

покончено с Кэти.

- Ты никак не можешь ее позабыть, - проговорил он наконец.

- Видно, не могу. Но пулю я уже забыл. Об этом я больше не думаю.

- Я не в силах научить тебя жить, - сказал Самюэл, - хотя сейчас силюсь

именно учить. Знаю, что лучше бы тебе не грезить о несбывшемся, а вырваться

на вольные ветры земли. Я говорю это тебе, а сам перебираю в памяти былое

вот как выгребают из-под салуна мусор и перемывают в поисках золотых

песчинок, просыпавшихся в щели пола. Этакое золотоискательство по мелочишке,

для старичишки. А ты не старик еще, Адам, тебе рано жить воспоминаниями.

Тебе надо накопить новых воспоминаний, чтобы в старости золотодобыча была

обильнее. Адам слушал потупясь. шевеля желваками на скулах. - Так, так, -

сказал Самюэл, глянув на него, - Сжимай упрямо зубы. Как мы цепляемся за

свою неправоту! Хочешь, опишу тебе твои грезы, чтобы ты не думал, что первый

этим мучишься. Вот лег ты, задул лампу - и она встает в дверях, очертясь

среди полумрака, слегка колышется подол ее ночной сорочки. И подходит,

улыбаясь, к твоей постели, и ты, затаив дыхание, откидываешь одеяло, чтобы

принять ее, и подвигаешь на подушке голову, чтоб ее голова легла рядом.

Вдыхаешь аромат ее кожи, единственный на свете...

- Перестань!- крикнул Адам.- Перестань, будь ты проклят! Не суй носа в

мою жизнь! Не обнюхивай точно койот дохлую корову.

- Я почему это знаю, - тихо сказал Самюэл, - что и ко мне приходила вот

так ночами гостья - месяц за месяцем, год за годом - и сейчас приходит. И

надо бы мне запереть от нее мозг и сердце семью замками, а я не запер. И все

эти годы я обманывал Лизу, давал ей неправду, подделку, а свое лучшее хранил

для тех тайных грез. И, наверное, мне легче было бы, если бы и у Лизы

оказался такой тайный гость. Но уж этого я никогда не узнаю. Только, думаю,

она бы заперла от него свое сердце и зашвырнула ключ в тартарары.

Адам слушал, сжав пальцы в кулаки, так что костяшки побелели.

- Ты меня в сомнение вгоняешь, - произнес он яростно. - Всякий раз. Я

тебя боюсь. Что же мне делать, Самюэл? Скажи ты мне! Не понимаю, как ты смог

все разглядеть так ясно. Какое нужно мне лекарство?

- Лекарства я знаю, Адам, хотя сам не употребляю их. А знать я знаю.

Тебе надо найти какую-нибудь новую Кэти. Чтобы новая убила прежнюю, тобой

придуманную. Пусть обе решат дело смертной схваткой. А ты будь при сем и

отдай душу победительнице. Но это лекарство не самое лучшее. Лучше всего бы

тебе найти свежую, совсем иную красоту, чтобы напрочь вытеснила старую.

- Боюсь начинать заново, - сказал Адам.

- Это я уже от тебя слышал... А теперь упомяну о себе, грешном. Я

уезжаю, Адам. Приехал проститься.

- Это как понимать?

- Дочка моя Оливия пригласила нас с Лизой к себе в Салинас погостить, и

мы едем - послезавтра.

- Но вы же вернетесь.

- Погостим у неe месяц-два, - продолжал Самюэл,- а там придет письмо от

Джорджа. Он, мол, разобидится, если не приедем к нему в гости в Пасо-Роблес.

A там Молли пригласит в Сан-Франциско, а потом Уилл, а после, может, даже

Джо позовет на Восток, если доживем до той поры.

- A разве ты не рад? Ты это заслужил. Достаточно уже потрудился на

своей пыльной и тощей земле.

- Я люблю эту тощую землю, - сказал Самюэл. Как сука любит чахлого

кутенка. Люблю каждый корешок, каждую каменную голизну, на которой ломается

лемех, бесплодный грунт люблю, безводное нутро ее люблю. Где-то а этой тощей

земле кроется богатство.

- Ты заработал отдых.

- Да что твердить об этом? Надо смириться, и я смирился. Ты говоришь:

"заработал отдых", а для меня это значит: "жизнь кончена".

- И ты веришь, что кончена?

- Я это приемлю.

- Не принимай!- сказал Адам, волнуясь.- Если примешь, то не сможешь

жить!

- Знаю, - сказал Самюэл.

- Так не принимай же!

- Почему?

- Потому что мне это больно.

- Я старик любопытный, всюду нос сую. И печаль в том, Адам, что это мое

любопытство уже гаснет. Наверно, потому и чувствую, что пора навестить

детей. Мне теперь часто приходится изображать любопытство, которого нет.

- По мне, уж лучше бы ты продолжал надрываться на своем пыльном ранчо.

Самюэл улыбнулся.

- Приятно мне это слышать. Спасибо. Хорошо человеку, когда его полюбят,

пусть даже под самый конец.

Адам вдруг круто повернулся, остановив Самюэла. - Я знаю, чем я тебе

обязан, - сказал Адам.- И отплатить не могу ничем. Но могу попросить еще об

одном. Выполнишь мою просьбу - и, может, возродишь мою жизнь.

- Выполню, если смогу.

- Вот эта земля там.- Адам взмахнул рукой на запад, описал широкую

дугу. - Помоги обратить ее в сад, о котором мы с тобой толковали. Чтобы

колодцы были, и ветряки, и поля люцерны. Мы бы растили цветы на семена. Это

дело денежное. Представляешь - целые акры душистого горошка, золотые клинья

ноготков. Акров десять, скажем, роз для садов Калифорнии. Какой аромат

понесет от них западный ветер!

- Ты меня так до слез можешь довести, - сказал Самюэл, - а старику не

годится плакать.- Глаза его и в самом деле увлажнились.- Спасибо, Адам. Твоя

просьба мне сладка, как запах роз, несомый западным ветром.

- Так исполнишь ее?

- Нет, не исполню. Но воображу твой райский сад, когда в Салинасе буду

слушать Уильяма Дженнингса Брайана. И, может, даже начну верить, что он

осуществился на земле.

- Но я же и хочу его осушествить.

- Съезди на ранчо, поговори с Томом, Он тебе поможет. Он рад бы усадить

розами весь мир, мой бедный Том.

- Но ты обдумал, Самюэл, свое решение?

- Обдумал я крепко, так что на половину уже как бы выполнил.

- Упрямый же ты человек!

- Я спорщик,- сказал Самюэл.- Меня Лиза спорщиком зовет, а теперь я

уловлен в сеть, что сплели мои дети, - и нравится мне быть уловленным.

На стол накрыли в доме.

- Мне бы приятней вас потчевать под деревом, как прежде, - сказал Ли.

- Но на дворе холодно.

- Холодно, Ли, - отозвался Самюэл.

Тихо вошли близнецы и стеснительно остановились, глядя на гостя.

- Давно не видал вас, мальчики. А назвали мы вас хорошо. Ты - Кейлеб.

Верно?

- Я - Кейл.

- Ладно, пусть Кейл.- И обратясь к другому:- А ты тоже нашел способ

окургузить свое имя?

- Что, сэр?..

- Тебя звать Аарон?

- Да, сэр.

- Он произносит: Арон, - сказал Ли со смехом.- Двойное "а" кажется его

друзьям вычурным.

- У меня тридцать пять бельгийских кроликов, сэр, сказал Арон.- Хотите

поглядеть, сэр? Клетка стоит у родника. Восьмеро совсем маленькие - вчера

только родились.

- Поглядеть я не прочь, Арон.- Губы Самюэла тронула усмешка.- А ты,

Кейл, больше огородничаешь? Угадал я?

Ли живо обернулся к Самюэлу, посмотрел на него с опаской, сказал:

- Пожалуйста, не надо.

- На будущий год отец даст мне целый акр в низине, - сообщил Кейл.

- А у меня есть кролик - пятнадцать фунтов весу. Я его подарю отцу в

день рождения.

В глубине дома Адам стукнул дверью, выходя из спальни.

- Не говорите ему, - сказал торопливо Арон.- Это секрет.

- Вечно вы вносите непокой в мою голову, мистер Гамильтон, - сказал Ли,

раскраивая мясо ножом.- Садитесь, мальчики.

Вошел Адам, опуская засученные рукава, и занял свое место во главе

стола.

- Добрый вечер, мальчики, - сказал он, и они хором ответили:

- Добрый вечер, отец.

И тут же Арон прошептал:

- Не говорите.

- Не скажу, - заверил его Самюэл.

- О чем не говорить? - спросил Адам.

- Это наш секрет с Ароном, - сказал Самюэл. А секреты надо уважать.

- Я тоже скажу вам секрет, - вмешался Кейл.- Сразу после обеда.

- Рад буду выслушать, - сказал Самюэл.- И, кажется, заранее угадываю, в

чем он.

Нож замер в руке Ли. Он поднял голову, укоризненно глянул на Самюэла.

Стал раскладывать мясо по тарелкам. Мальчики ели молча и проворно.

- Нам уже можно, отец? - спросил Арон, опустошив тарелку.

Адам кивнул, оба близнеца встали и тут же ушли. - Они кажутся старше

своих одиннадцати лет,- сказал Самюэл, глядя вслед мальчикам.- Мне помнится,

в их возрасте мои чада вопили, визжали, куролесили. А эти держатся как

взрослые.

- Разве? - сказал Адам.

- Мне кажется, я могу это объяснить, - сказал Ли. В доме нет женщины,

некому ценить младенчество. Мужчин, мне кажется, младенцы мало привлекают, и

нашим мальчикам не было смысла сохранять в себе младенчество. Выгоды в том

не было. Не знаю, хорошо это или худо.

Самюэл сказал, собрав кусочком хлеба подливку:

- Знаешь ли ты, Адам, кого ты приобрел в Ли? Мыслителя, умеющего

стряпать, или же повара, умеющего мыслить? Он многому научил меня. Да и

тебя, надо полагать.

- Жаль, я мало вслушивался в его речи, - сказал Адам.- Да и скуп он на

поучения.

- Почему ты не захотел, Адам, чтобы мальцы учились китайскому?

Адам помолчал, подумал.

- Сейчас не время лукавить, - сказал он наконец. Наверно, попросту из

ревности не захотел. Я называл это по-другому, но, пожалуй, просто не хотел,

чтобы дети так легко ушли от меня туда, где мне их не догнать.

- Резонно и очень по-человечески, - сказал Самюэл. А то, что ты это

осознал, - большой скачок вперед. Мне самому такое осознанье вряд ли когда

удавалось.

Вернулся Ли, принес серый эмалированный кофейник, разлил кофе по

чашкам, сел за стол. Приложил ладонь к округлому боку чашки, грея руку. И

произнес со смешком:

- Большой непокой внесли вы в мою голову, мистер Гамильтон, и притом

возмутили безмятежность Китая.

- Чем же именно, Ли?

- Мне почти кажется, что я уже поведал вам эту историю, - сказал Ли. -

Но, возможно, я только приготовил ее в уме, скомпоновал, чтобы рассказать

вам. Как бы то ни было, история забавная.

- Послушаем, - сказал Самюэл и глянул на Адама. Послушаем, Адам? Или ты

хочешь унырнуть в свои грезы?

- Да, загрезился немного,- сказал Адам.- Странно, как все это

взбудоражило мысли,

- И хорошо,- сказал Самюэл.- Взбудораженность мысли - быть может,

лучшее состояние человека. Начинай свою историю, Ли.

Китаец тронул рукой у себя за ухом, улыбнулся.

- Никак не привыкну без этой косицы, - сказал он.Видно, то и дело

хватался за нее и сам того не замечал. Да, так слушайте мою историю. Я уже

говорил вам, мистер Гамильтон, что с годами все больше становлюсь китайцем.

А вы не становитесь все больше ирландцем?

- На меня ирландское находит полосами, - сказал Самюэл.

- Помните, вы прочли нам шестнадцать стихов из четвертой главы "Бытия",

и мы обсуждали их вместе?

- Как же, помню. Давненько это было.

- Почти десять лет назад, - сказал Ли. - Повесть эта врезалась мне в

душу, и я стал вдумываться в нее, слово за словом. И чем больше вдумывался,

тем глубже делался ее смысл. Тогда я сравнил разные переводы - они оказались

довольно близки. Только на одном месте я споткнулся - там, где Иегова

спрашивает Каина, почему тот огорчился. Согласно английской Библии, изданной

при короле Иакове, Бог говорит: "Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли

лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к

себе, но ты будешь господствовать над ним". Меня остановило "будешь

господствовать", ибо это - обещание Каину, что он победит грех.

Самюэл кивнул.

- А его детям так и не удалось полностью его победить, - сказал он.

- Затем я раскрыл американскую Стандартную Библию, совсем недавно

вышедшую, - продолжал Ли, отпив кофе из чашки. - И она переводит иначе: "Но

ты господствуй над ним". Это ведь совсем иное дело. Тут не обещание, а

приказ. И забрало меня за живое. Что ж, думаю, за слово стоит в оригинале, в

подлиннике Библии, допускающее такие разные переводы?

Опершись ладонями о стол, Самюэл подался всем телом вперед; в глазах

его зажегся прежний, молодой огонь.

- Ли, - промолвил он, - да неужели ты сел за древнееврейский?

- А вот послушайте, - ответил Ли. - Это довольно длинная история.

Хотите чуточку моей уцзяпи?

Дата добавления: 2015-06-26