ХОЗЯЙСТВО. С рекой, приречным образом жизни и хозяйствования связан обширный пласт в культуре туруханских кетов

С рекой, приречным образом жизни и хозяйствования связан обширный пласт в культуре туруханских кетов, селькупов и даже таежных охотников и оленеводов — эвенков. Но в отношении кетов (и селькупов), отличающихся ярко выраженной рыболовческой направленностью хозяйствования, этому пласту в их культурах нередко отводился второй план. Связано это прежде всего с тем, что в период, о котором имеются конкретные сведения, жизнь этих народов определяли интересы таежной охоты, а в ней — пушного промысла, рыболовство играло сопутствующую роль. Процесс, обусловивший подобную этнографическую действительность (конец XIX — середина XX в.), начался с приходом на Енисей и прилегающие территории русских (конец XVI — начало XVII в.), установлением пушной ясачной повинности и постепенным втягиванием коренных жителей в рыночные отношения, где основным товаром всегда была пушнина. Этот процесс изменил акценты в народном календаре, сказался на бытовом укладе, характере поселений, сроках использования того или иного вида жилища. У кетов и селькупов он вызвал к жизни так называемую большую ходьбу — зимнее, с начала января по март, кочевание всей семьей (у сымских кетов сроки ее были иные: октябрь-декабрь — Василевич, 1969. С. 48); распространилось транспортное (преимущественно нартенное, местами — вьючно-верховое, как у эвенков) оленеводство. С потребностями товарной охоты в конечном счете связаны существенные социальные перемены у аборигенов региона, новые этнические связи, расширение осваиваемой ими территории.

У кетов после прихода русских сократились сроки «берегового» образа жизни (видимо, здесь следует искать и начало разделения их на «береговые» и «лесовые» группы; при этом «береговыми» стали называть тех, кто в силу различных причин не мог заниматься охотой в зимний период). В большинстве мест на второй план отошло, а кое-где и исчезло совсем осенне-зимнее рыболовство. Свидетельством его прежней значимости в хозяйственно-бытовом цикле народов остались только многочисленные фольклорные сюжеты.

Рыболовство — основная отрасль традиционного хозяйства кетов до начала XX в. — оставалось преимущественно натуральным. Рыба и рыбные продукты (порса, юкола, рыбий жир) были не менее важны для пищевого рациона, чем мясная продукция охотничьего промысла. Для мяса и рыбы у кетов существовало одно название — ис’. Этот же компонент вошел в термин иленис — «пища» (Исаченко, 1915; Васильев, 1962а; Алексеенко, 1967. С. 60–64). Навыки изготовления предметов домашней утвари из рыбьей кожи, отражение промысла в народном календаре, духовной культуре (фольклор, религиозные верования) также свидетельствуют о важной роли рыболовства в жизни кетов.

Добывали рыбу весь период открытой воды, а также подо льдом (главным образом с осени, пока лед еще можно было прорубить, и до конца декабря). В целом подледный лов не был широко распространен. Главными угодьями являлись небольшие речки, курьи, озера. На самом Енисее промышляли рыбу преимущественно на продажу. Слабое развитие рыболовства в конце XIX — начале XX в. объясняется не только ограниченностью места сбыта, но и недостаточным промысловым оборудованием (Исаченко, 1915. С. 36). В кетском рыболовстве были распространены по большей части простейшие рыболовные орудия. Для каждодневного питания ловили рыбу ставной сетью, плетенной из прутьев ловушкой, удочкой, лучили острогой. С целью заготовки рыбных продуктов впрок устраивали загородки (котец). Невод и крючковые снасти (самоловы, переметы) появились у кетов под влиянием русских; их чаще использовали при ловле рыбы на продажу.

Важная роль котцового способа рыбной ловли в хозяйственной жизни нашла отражение в народном календаре («котцовый месяц»). Котцами (goωa) добывали рыбу большую часть лета, осенью (до начала охоты), а также местами и зимой (в период нереста налима). Котцы ставили из года в год в одних и тех же местах (на «своих песках»). Здесь собиралось несколько чаще всего связанных родственными отношениями семей, которые жили одним стойбищем весь период промысла. Наиболее удобными местами были устья маленьких речек, впадавших в озеро, реку, протоки, старицы. При выборе места учитывали направление хода рыбы, возможный спад воды, заморы и т.д. Ловушка состояла из загородки — тол’тиn (жердочки из елового дерева длиной до двух метров, переплетенные кедровым корнем) и собственно котца с плетеной мордой (бок) из ивовых прутьев. Загородкой перегораживали речку, а со стороны хода рыбы оставляли узкий проход в отгороженную полукругом часть котца. Рыба попадала туда через широкое отверстие конусообразной морды и скапливалась. Поочередно все семьи стойбища осматривали ловушки — подъезжали на долбленке и вынимали рыбу специальным черпаком (ат’пен’). Зимой такими черпаками очищали котец от расколотого льда. Летом, в жару, осматривали котец много раз в день. Здесь же на стойбище перерабатывали улов. Язей, щуку сушили на юколу, из мелкой рыбы (ельца) делали порсу для себя и собак (в последнем случае ее не очищали от внутренностей).

Котцовый лов до начала XX в. более всего был распространен у левобережных групп и почти не использовался на Курейке. Отражение этого способа лова в народном календаре позволяет предположить давнее его существование. Принимая во внимание аналогии финно-угорского запорного рыболовства, можно представить, что и у кетов сначала могли быть простые загородки, дополненные на определенном этапе котцом и мордой (Васильев, 1962а).

Собственно плетеная ловушка (морда) использовалась и как самостоятельное рыболовное орудие. Кетское название — бок — находит аналогии в языке северных селькупов (ωар-pok) и, по-видимому, восходит к общесамодийскому названию рыболовных орудий (Castren, 1855. Р. 256). Возможно, морда появилась у кетов под влиянием самодийскоязычных соседей (Bouda, 1957. Р. 70). В.И.Васильев, исследовавший происхождение орудий рыболовства угорских народов, определяет нижнюю дату существования плетеных ловушек у предков современных самодийских и угорских народов до III–II тыс. до н.э., так что заимствование могло произойти в отдаленное время контактов кетоязычных и угро-самодийских групп.

Сетные орудия лова были двух видов — ставные сети (пущальни) и невод. Вязали их из крапивы (кит’), которую собирали осенью, когда она начинала вянуть. Крапиву сушили, мяли, а затем скручивали из нее волокна на веретене (хыл’гом). С этой же целью покупали у русских коноплю, а также старые мешки, из которых выдергивали нити. Вязание сетей было мужским делом. Готовые пущальни окрашивали отваром лиственничной коры (чтобы сделать ее менее заметной в воде и отбить запах). Пущальни (ун’аn) имелись в каждой семье (иногда их было несколько). Ими добывали рыбу на небольших реках (в спокойных местах), озерах. Ставили сети поблизости от берега на двух вешках, к ним привязывали концы верхней веревки (кляч). Снизу сеть оттягивали грузила, на поверхности воды ее обозначали поплавки (лимэn), обычно круглые, из прошитой в несколько слоев бересты. Сургутихинские кеты употребляли поплавки из свернутой тугим рулоном плотной бересты. Встречались также поплавки в виде круглой дощечки с отверстием посредине. Грузила (тæре) представляли собой камни, с помощью кедрового лыка, закрепленные в обруче из тальника; также были грузила из просверленного камня, но они к концу XIX в. уже вышли из употребления.

Неводом в конце XIX — начале XX в. добывали рыбу почти исключительно на Енисее (во время хода нельмы, сельди, тугуна). Более всего такой способ был характерен для северных групп, где рыболовство имело некоторое товарное значение. Здесь встречались большие неводы, у южных групп — маленькие, на частиковую рыбу (Исаченко, 1915. С. 36). Многие кетские семьи вообще не имели неводов, иногда, правда, они пользовались неводом соседа по стойбищу. В 1913 г. из 100 обследованных семей, рыбачивших на Енисее, в районе станка Верхне-Имбатского большой невод встретился только в одной семье, частиковые неводы имелись в двадцати одной; у кетов, рыбачивших в районе Нижне-Имбатского, большие невода обнаружены в трех семьях, частиковые — в двенадцати (также по одному неводу на семью). У подкаменнотунгусских кетов неводов не было совсем.

Термин хъ’м (сеть) — общее название сетных орудий рыболовства у кетоязычных групп (ср.: сымс. — fan, котск. — fun), по-видимому, заимствован из самодийских языков (камасин.: phana; селькуп.: pona, pon; ненецк.: pona; энецк.: foga, fuga (Castren, 1855; 1858). Эти названия сетных орудий производны от угро-самодийского fon, pon — «плести, сучить» (Васильев, 1962а. С. 146, 147). Однако наряду с названиями восходящими к данному общеуральскому корню, у угорских и самодийскоязычных народов были и совсем иные наименования сетей. Все это дает возможность предположить, что сетные орудия рыболовства существовали у кетов в период их контактных отношений с угро-самодийскими народами еще в период этнокультурной общности последних.

Ловля рыбы с острогой (эл’) была известна всем группам кетов. В конце XIX — начале XX в. этот способ сохранялся у подкаменнотунгусских и елогуйских кетов. Острогой (трезубый железный наконечник с жальцем на зубцах, насаженный втулкой на длинную рукоять) добывали тайменя, хариуса, налима, щуку. В преданиях курейских кетов упоминается острога в виде палки из хорошо просушенного дерева с трезубым (естественные сучки) передним концом. На ловлю выезжали вдвоем в темные осенние вечера. Подъехав к мелкому месту, зажигали факелы. Один из рыбаков освещал воду, другой бил острогой рыбу.

Из крючковых снастей следует назвать уду (дуп) — орудие лова с берега и так называемый тангруп (танг — тащить) — орудие лова при движении лодки. Основу снасти составляли крючок (иногда дву- и трезубый) и свинцовое грузило, припаянное к крючку. В тангрупе веревочная леска была намотана на узкую дощечку с выемками на концах. В качестве приманки к крючку прикрепляли клочок светлой оленьей шерсти, красный лоскуток. При движении лодки рыбак с кормы забрасывал уду, разматывал леску и тащил ее за собой. Тангрупом ловили хищную рыбу: щуку, окуня, тайменя. «Красную» рыбу на Енисее и в устьях некоторых его притоков ловили с помощью самолова (самалов) и перемета (дуптэ). Оба вида снасти были заимствованы у местных русских.

Основу охоты у кетов в конце XIX — начале XX в. составлял товарный пушной промысел; видную роль сохраняла добыча крупных копытных (лося, дикого оленя) и дичи — водоплавающей и боровой.

На дикого оленя (сел’, ес’сел’; слово ес’сел’ — «небесный, божий олень»; ср. сельк. нум атэ — употребляли в общем значении «добыча», «дикий зверь») охотились в каменистых хребтах правобережья. Лося (каj) больше всего добывали по тундрам в бассейнах Елогуя, Таза, Турухана, а также на Подкаменной Тунгуске. Способы и приемы добычи копытных в основном были одинаковыми: охота гоньбой и с помощью ям-ловушек; у курейских кетов практиковалась охота скрадом, у подкаменнотунгусских — коллективная охота на переправах через реки (Долгих, 1934. С. 89). Охота гоньбой была наиболее распространенным способом добычи копытных (Семенов, 1919. С. 97). Она требовала от человека большой физической выносливости, ловкости. Обнаружив следы (тропу) животных, охотник возвращался в стойбище и частыми ударами посоха о лыжу извещал остальных. Число принимавших участие в гоньбе зависело от количества выслеженных зверей (обычно 2–4 охотника, преимущественно родственники, свойственники). Один из охотников, известный своей ловкостью и удачливостью, ведущий — всегда бежал первым, налегке. Остальные, кроме своих ружей, несли топоры, продукты, выделявшиеся каждой семьей. Их обязанностью было поднимать сброшенную разгоряченным охотником одежду и т.д. При гоньбе животных старались направить с открытых мест в лесистые участки, где снег был наиболее глубоким. В то же время пытались направить их в сторону стойбища (чтобы потом было ближе перетаскивать добычу). Преследование лося, оленя иногда продолжалось несколько дней (ночевали в снежных ямах). Как исключение в охоте на крупных копытных принимали участие женщины. В конце XIX — начале XX в. специально для охоты на крупных животных объединялось несколько связанных родством семей (до трех). Отставшее животное били из ружья (а до его появления — из лука), закалывали копьем-отказом. Ведущий охотник (как правило, он и убивал загнанного зверя) бежал дальше, а остальные обдирали шкуру, разделывали наскоро (пока не замерзла) тушу. Если охотники находились недалеко от стойбища, а добыча была большой, то разделывать туши приходили женщины. Разрубленное мясо складывали отдельными кусками, покрывали ветками и снятой шкурой, затем постепенно перетаскивали на волокуше, ручных нартах. Если не хватало людей (например, охотились одной семьей), то на месте перерабатывали продукты, чтобы было легче вывезти. Тут же в лесу сооружали небольшой лабаз-настил, под которым разводили костер. Мясо рубили на мелкие кусочки и сушили на настиле. Кости вываривали в котле (вытапливали жир).

Ямы (к от) на лося (оленя, медведя, глухарей, гусей) выкапывали на их тропах (например, неподалеку от берега маленьких речек, куда животные выходили кормиться тальником), маскировали сверху пихтовыми ветками (Финдейзен, 1929. С. 127). В конце XIX в. этот вид ловушек у кетов встречался редко. Ямы глубиной до 3 м (ширина их зависела от объекта охоты) сверху перегораживали тальниковыми прутьями и закрывали ветками. Вокруг медвежьей ловушки раскидывали приманку (внутренности мелких животных и т.д.). Ямы на лося, оленя рыли на их тропах к водопою, глухариные — на токах, гусиные — по берегам рек (Кривошапкин, 1865. С. 91–92). Попавших в яму животных забивали отказом. Этот древний способ охоты сохранялся у кетов до конца XIX в.

У кетских групп, живших к северу от р. Сургутихи в условиях начинающейся лесотундры, существовала охота на дикого оленя со щитком-скрадом, под прикрытием которого охотник подползал к животному на расстояние выстрела. Охотник надевал светлую парку из оленьего меха, а вместо обычной обуви с камусной головкой и суконными голенищами — обувь, целиком сшитую из оленьих камусов также светлого тона, чтобы быть как можно неприметнее на фоне белого снега. Отсутствие специального названия для щитка (лим’ — «доска», ас’ леn лимас — «лыжи с доской») и использование его только при ружейной охоте говорят о позднем заимствовании этого способа у северных соседей (Попов, 1948. С. 27).

На медведя (koj) охотились обычно в осенние месяцы «малой ходьбы», по мелкому снегу. Выслеживали медведя с собакой, искали его по следам, царапинам на деревьях (зверь когти точил). Если охотник находил берлогу, то, приметив место, возвращался в стойбище и оповещал остальных об этом, ударяя посохом о лыжу (этим же способом, но более частыми ударами оповещали о выслеженном лосе). Частые удары означали, что необходимо быстро собираться, пока зверь не ушел далеко. Охота на медведя у кетов сопровождалась ритуальными действиями, связанными с культом этого животного. Охотились коллективно, причем все участники (сородичи или соседи) вызывались добровольно. Находящегося в берлоге зверя тревожили пальмóй (ус’). Если охотились с ружьем, метили между глаз, если с пальмóй, старались попасть наконечником в горло зверя. Право первого удара имел охотник, выследивший медведя, или кто-нибудь из его кровных родственников. Иногда (если никак не удавалось выманить медведя) раскапывали берлогу, завалив предварительно входное отверстие. Убив медведя, тушу оттаскивали и разделывали: отрубали голову, лапы, снимали шкуру, вынимали внутренности. Желудок, легкие, потроха тут же зарывали. Затем тушу разрубали, отделяя целиком позвоночник, ребра, бедренную часть.

Охотой на боровую дичь кеты занимались круглый год. Специально на глухарей, рябчиков, куропаток охотились весной. На лыжах-голицах шли к месту токования и, подкравшись, бросали в птиц палки-дубинки (а γ ул’) с утолщенным передним концом. Такими же дубинками били линяющую дичь (главным образом гусей). Этот архаический способ сохранялся до начала XX в. (им добывали птицу подростки). На токах вырывали ямы-ловушки. В остальное время на глухарей охотились попутно. В борах ставили пасти, широко использовали силки. На линяющую птицу (уток, гусей) охотились с собакой. Водоплавающая дичь в период линьки скапливалась на мелководных озерах, где над водой выступала трава, которой утки кормились. Кеты заранее высматривали озера, где собиралась птица, и на охоту объединялись по несколько человек. Простейший способ заключался в следующем: одни охотники плыли в лодках по озеру и выгоняли уток на берег в кусты, там их ловили другие охотники, хватали собаки. Если птица оказывалась на двух озерах, соединенных узкой протокой, то ее загоняли в эту протоку и загораживали с двух сторон сетями (использовали старые рыболовные сети). Сети ставили так, чтобы птица не могла ни перелететь их, ни поднырнуть под них. Иногда узкую часть озера отгораживали сетью и, оставив узкий проход, загоняли туда дичь; один человек оставался в лодке в проходе, остальные вылавливали добычу.

На узких озерах и на озерах, соединенных речкой, ставили котцы на уток. Оставив свободной одну сторону загородки, из большого озера гнали через речку уток в другое озеро (устье котца было направлено в его сторону). Загнав дичь в озеро, отверстие в загородке закрывали. Охотники переходили на другое озеро и постепенно загоняли уток в котец. Котцы были такими же, как и для ловли рыбы, только более крупными. Весной охотились на пролетавших водоплавающих птиц. На месте устраивали скрады — загородки из тальниковых веток — и там поджидали. При шуме пролетающей стаи подзывали птиц, подражая их крику. Наиболее меткие стреляли в летящих птиц, очень часто при помощи лука и стрел.

Основу охотничьего промысла в конце XIX — начале XX в. составляла добыча пушных животных. Первое место в пушном промысле занимала добыча белки (сак). Особое значение добыча белки приобрела с конца XVIII в., когда прекратилась соболиная охота в крае (Нумеров, Павлов, 1962). По отдельным группам она давала от 80 до 98% стоимости всей пушной продукции (Долгих, 1934. С. 86). Больше всего белки добывали подкаменнотунгусские, а также левобережные (р. Елогуй, Сургутиха, Пакулиха) группы кетов. Кеты по праву считались лучшими бельчатниками среди соседей. В средний по «урожайности» год охотник добывал до 1000 белок. Однако миграция белки, частые изменения ее количественного состояния делали неустойчивыми заработки охотников. Охотничий сезон на белку начинался в месяце «малой» (пешей) охоты, в середине октября, и кончался в конце месяца «орла» (март), в целом немногим более пяти месяцев. Осенью охотились на белку с собакой. Она выслеживала зверька, охотник шел на лай и стрелял. Зимой из-за глубокого снега собака не могла пройти. Охотник отмечал приметы: упавшие на снег кусочки коры, обломанные веточки (белка шла вéрхом). Найдя беличье гнездо, он выпугивал зверька, царапая по стволу дерева железным крюком (коксл’), прикрепленным к верхнему концу лыжного посоха. Весной, с образованием наста на снегу, опять брали с собой собаку. До появления огнестрельного оружия охотились на белку с помощью лука и ловушки (черкана). Добытых белок охотник привязывал к своему поясу или к чехлу от ружья. При удачной охоте он возвращался весь обвешанный тушками белок.

Охота на соболя (ер’) в конце XIX — начале XX в. не получила широкого распространения (соболь, как и в других районах Сибири, на Туруханском Севере был истреблен уже к XVIII в.). Охотились на него преимущественно попутно во время белкования. Соболь иногда попадал в черканы, установленные на колонка или горностая. Специально соболиным промыслом занимались обруселые кеты, жившие в русских поселках. Охотились в каменистых хребтах правобережья. Наиболее распространен был промысел соболя сетью-обметом (Кривошапкин, 1865. С. 112–113).

Во время охоты на белку попутно добывали зайцев (если находили свежий след). Специально на зайцев (бэс’) охотились в том случае, если семья нуждалась в заячьих шкурках (они шли преимущественно на подклад зимней одежды). Если нужно было добыть много зверьков и встречалось подходящее место (мелкий осинник, бугорки), останавливались дней на 15–20, ставили пасти (до 20 штук) и ежедневно их осматривали. Для приманки вблизи ловушек разбрасывали осиновые сучья, иногда их поливали соленой водой. Найдя свежий заячий след, рубили осину и поджидали поблизости. Кроме пастей, зайцев добывали покупными капканами. Заячьи шкурки служили обменным товаром между отдельными группами. Охота на других пушных животных (колонка, горностая, росомаху, лисицу) не имела существенного значения и проводилась также попутно. Промысел песца (преимущественно пастями, отравленной стрихнином приманкой) был известен только туруханско-курейским кетам и сложился не ранее XIX в. под влиянием русских старожилов, эвенков.

Огнестрельное оружие (кремневые, пистонные и шомпольные ружья) получило широкое распространение только в XIX в. Ружья (боғдом; бок — «огонь»), покупаемые у русских, были дороги и длительное время оставались недоступными для многих семей. В связи с этим у кетов дольше, чем у других сибирских народов, основным орудием охоты являлся лук. Согласно Л.Н.Добровой-Ядринцевой, еще в 1917 г. 33% кетских хозяйств пользовались луком как основным орудием (1925. С. 47). До 1930-х годов лук оставался главным средством добычи водоплавающей дичи. Кетский лук (к ыт) славился на всем Енисейском Севере и являлся предметом обмена с другими народами (Попов, 1958). Лук был сложным, из двух частей (березовой и лиственничной крени), скрепленных осетровым клеем и оклеенных берестой. Такое сочетание обеспечивало ему особую гибкость и прочность. Размер лука определяли расстоянием между вытянутыми в стороны руками. Лук делали узким в средней части рукояти, с изогнутыми концами. На концах приклеивали накладки с зарубками для тетивы. Рукоять и накладки для прочности обматывали и оклеивали черемуховой корой.

Для тетивы использовали спинные сухожилия лося или оленя, а также крученую конопляную веревку, пропитанную осетровым клеем. Стрелы имели различные наконечники в зависимости от объекта охоты. Так, у стрел на белку (суом) наконечник (томар) был тупой, овальный (до 8 см), вырезанный вместе с древком, или роговой. Тупые наконечники не портили шкурки. Пользовались также так называемыми «пустоголовыми» стрелами для вспугивания зверька. Овальный деревянный наконечник у них был выдолблен изнутри и имел сквозные отверстия. При полете стрелы воздух, попадая в отверстия, вызывал свист, который пугал и выгонял из гнезда спрятавшуюся белку. Для охоты на крупных и мелких животных, боровую и водоплавающую дичь использовали стрелы с железными черешковыми наконечниками разной формы. Стрелы и заготовки древка хранили в колчанах (катос), длинных узких коробках, выдолбленных из ели, с откидной крышкой. На древках стрел и крышках колчанов вырезали тамги (изображения лука и стрел). На промысел охотник брал с собой колчан из оленьих камусов (мехом внутрь). Необходимой принадлежностью при стрельбе из лука являлось приспособление для защиты руки от удара тетивы (кэйла) — небольшая выгнутая пластина (обычно из кости мамонта). В средней части боковых краев были просверлены отверстия, а в них пропущен тонкий ровдужный ремешок, образующий посредине вогнутой стороны петлю для продевания руки. Пластинку одевали на запястье левой руки.

Распространенным орудием охоты на крупных животных (лося, оленя, медведя) была пальмá (ус’). Она представляла собой нож с широким лезвием, насаженным черешком на деревянную рукоять. Кетская пальмá не отличалась от эвенкийской. Очень широко были распространены у кетов силки из жильной нити (öк). Ими в конце XIX — начале XX в. ловили исключительно боровую дичь — глухарей, куропаток. Постоянные ловушки давящего действия — пасти (ки) — распространились у кетов под влиянием русской охотничьей культуры. Их ставили на росомах (особенно вблизи лабазов с запасами продуктов), зайцев, глухарей, песцов (северные группы). На лисицу, росомаху, песца ставили клепцу, ловушку ударного действия. Широко распространены были черканы, ущемляющие ловушки. Ими добывали горностая, колонков, иногда в них попадала белка и даже соболь.

Оленеводство обитателей лесотундровой периферии и собственно таежной зоны отличалось малочисленностью стад, особым типом содержания оленей с вольным летним выпасом, почти исключительно транспортным (для нужд охотничьего промысла) использованием животных, в целом подчиненным положением отрасли в традиционном хозяйственном комплексе. Эти черты присущи оленеводству обских угров, северных селькупов, западных эвенков и кетов (Каргер, 1930; Василевич, Левин, 1951; Васильев, 1962б; Алексеенко, 1967. С. 65–70; 1969; Козьмин, 2003). Они соответствуют ландшафтным условиям территории расселения этих народов. При существенных различиях в системах оленеводства в тундре и на ее лесотундровой периферии наблюдается однотипность, даже идентичность атрибутики, связанной с транспортным (нартенным) использованием оленей. Сопутствующие нартенному оленеводству однотипные виды нарт, одежды, обуви и т.д. стали достоянием народов, в образе жизни которых к моменту знакомства с оленеводством и позднее, наряду с ним сохранились или даже преобладали, как, например, у кетов черты пешего рыболовческо-охотничьего хозяйства.

Оленеводство у кетов было подсобной отраслью. Стада оленей были немногочисленны, везде рядом с оленными встречались безоленные семьи, а у подкаменнотунгусской группы оленей не было совсем. Небольшое количество оленей у кетов отмечено еще в XVIII в. (Георги, 1799. С. 22). Малочисленность стад и полное отсутствие оленей у части народа явилось причиной того, что в некоторых литературных источниках (в частности, у М.А.Кастрена) вообще отсутствует какое-либо упоминание о кетском оленеводстве. Первые цифровые материалы о нем относятся к 1912–1913 гг.: из 83 обследованных хозяйств оленей имели только 19, всего оленей насчитывалось 201, так что на семью приходилось немногим более 10 голов (Исаченко, 1915. С. 34–35). Стада до 100 голов были для кетов исключением, владельцами их являлись обычно большие семьи, состоявшие из нескольких брачных пар и их детей. Десяти-двадцати оленей едва хватало для перекочевок. В аргише семьи шло 5–8 упряжек, в каждой упряжке было по два (редко по три) оленя. «В работе» обычно находилось все стадо, включая стельных важенок. Сплошь и рядом оленей не хватало для всей семьи, в таком случае на оленях переезжали мужчины-охотники, старики, а подростки и женщины перебирались с места на место с ручной нартой, используя в помощь собак.

Разработанного цикла кочевок с учетом мест, удобных для выпаса, отела и гона, не было. Маршруты зимних перекочевок определялись в первую очередь потребностями охоты и частично рыболовства. Небольшое количество оленей всегда позволяло обеспечить их ягельниками. Весной, перебравшись на места рыбной ловли, оленей отпускали. Если позволяли ягельники, часть их оставалась недалеко от стойбища, но часть сразу же уходила далеко в тайгу. К началу периода комаров недалеко от стойбища устраивали дымокуры. Рядом с дымокурами иногда сооружали сараи — сенус (букв.: «олений чум»), в которых животные ночью спасались от комаров. К дымокурам и в сараи приходила лишь часть стада. Чтобы удержать животных поблизости от стойбища до наступления периода комаров (особенно важенок с новорожденными телятами), применяли колодки. После периода комаров олени до осени оставались в тайге. Собирали их по первому снегу. За лето животные дичали, уходили далеко от стойбища, так что собрать их было нелегким делом.

Кетская система вольного выпаса была несовершенной, что вело к сокращению поголовья стад (гибель молодняка, особенно от хищников, от комаров, потери от эпизоотии и т.д.). Способы лечения оленей были примитивными (Василевич, Левин, 1951. С. 76–77).

В целом для кетов характерно санное, нартенное передвижение на оленях. Известные случаи вьючно-верхового оленеводства свидетельствуют о позднем заимствовании его у эвенков (Алексеенко, 1967. С. 67–68; 1969. С. 113–126). Левобережные группы, по-видимому, заимствовали вьючное оленеводство у сымских эвенков из рода Баяки, перешедших в XVIII в. на р. Сым с Подкаменной Тунгуски и расселившихся среди кетского и селькупского населения в верховьях Таза, Елогуя, Сургутихи, Пакулихи. У курейских кетов, пришедших в конце XVIII в. на Курейку с более южных территорий, вьючное оленеводство могло появиться под влиянием илимпийских эвенков.

Аналогичная кетской система оленеводства существовала у их ближайших соседей — селькупов. Г.Н.Прокофьев отмечал сходство в породе кетских и селькупских оленей, способов и приемов пастьбы, и это позволило ему объединить оленеводческую культуру обоих народов в единое целое (1928. С. 100). По вопросу давности оленеводства у кетов существуют две противоположные точки зрения. Согласно первой, высказанной Г.Н.Прокофьевым (1928) и В.Г.Богоразом (1928), поддержанной С.И.Вайнштейном, оно восходит к древнему типу саянского оленеводства и вместе со сходным (по породе оленей и системе) селькупским оленеводством составляет как бы клин своеобразной оленеводческой культуры, корни которой следует искать на Саянах. По мнению Б.О.Долгих (1934), оленеводство у кетов позднего происхождения и заимствовано у ненцев. О позднем (в условиях Енисейского Севера) заимствовании кетами оленеводства у самодийскоязычных народов писал В.И.Васильев (1962б). Последней точки зрения придерживаются В.А.Козьмин (2003) и автор настоящей главы.

Глава 4

Дата добавления: 2015-06-04