Социальная организация и общественный быт

С приходом русских на Енисей в начале XVII в. предки кетов — енисейские остяки — вошли в состав образованных Мангазейского и Енисейского уездов (Степанов, 1835. С. 122–125; Александров, 1964. С. 10–12). В Мангазейском уезде они были приписаны к учрежденным для сбора ясака зимовьям — Закаменному (известно с 1626 г. близ устья р. Дубчес; позднее перенесено выше устья Подкаменной Тунгуски — Подкаменное или Шайхинское) и Инбатскому (в устье р. Инбак с 1607 г.; позднее — станок Верхне-Имбатское). Потомки этих остяков (кроме собственно «закаменных») известны как инбатские или северные кеты. Заслуга в выявлении основных групп кетов, их социальная и демографическая характеристика с начала XVII в. и по 1926 г. принадлежит Б.О.Долгих (1950; 1960б; 1982).

XVIII в. был отмечен расширением общего ареала расселения кетов, усилением этнических контактов, и как следствие, существенными изменениями в социуме: появлением эндогамных территориальных групп и развитием соседских отношений. Эти внутренние для кетского общества процессы выразились внешне в исчезновении в документах родовых наименований и утверждении новой, волостной, системы управления со стороны русской администрации, способствовавшей территориальной устойчивости групп.

Волости (управы) объединяли все туруханское коренное население. Каждая из волостей была территориально-административной единицей: одни включали население одной исторически сложившейся группы, другие объединяли несколько тяготеющих друг к другу групп. И.Георги (1799. С. 66) в конце XVIII в. называл две кетские волости: Касо-Сымскую и Инбацкую. В XIX в. преимущественно кетскими по составу были волости (с юга на север): 1) Сымско-Касская (южные сымские остяки); 2) Подкаменно-Тунгусская; 3) Верхнеинбацкая; 4) Нижнеинбацкая. Эти волости вместе с кетско-селькупскими Баишенской и Карасинской волостями просуществовали до начала XX в.

Потомки северных кетов — семь локальных групп, четыре новые из которых были сформированы выходцами из трех прежних. Большинство (четыре из семи) перечисленных групп сложились как эндогамные, причем две из них (шайхинская и кангатовская) были однонациональные, третья (нижнеинбацкая), кроме кетских семей I и II экзогамных половин, включала селькупов, а четвертую (черноостровскую) составляли уже смешанные кетско-селькупские семьи. Три группы состояли из кровнородственных семей (вероятно, в силу своего срединного положения в общем регионе расселения кетов): бахтинская (II экзогамная половина), елогуйская и фиганская (обе из семей I половины). Однородности двух последних способствовало и то, что с середины XVIII в. роль экзогамного эквивалента для них начинают играть верхнетазовские селькупы — патронимия Ириковых (Долгих, 1950. С. 95; 1982. С. 93–99, 102; Скалон, 1930. С. 129–131).

В южной части Туруханского региона в XVIII — середине XIX в. проживало этнически смешанное население, известное под названием сымских остяков. Кроме потомков «закаменных остяков» и дюканов XVII в. в их состав входили выходцы из северных групп (в частности, с Елогуя), а также переселившиеся с Таза на Сым и Дубчес селькупы. В середине XIX в. они еще сохраняли свой язык (Степанов, 1835. С. 37; Castren, 1856. S. 211; 281–282). В селькупской среде к середине XIX в. растворились немногочисленные потомки енисейскоязычных пумпоколов Кети. Северные кеты называли сымских остяков югами (Алексеенко, 1975; Разинкин, 1992). Немногочисленная (около 230 человек в конце XVIII в.) группа сымских остяков неоднократно подвергалась жестоким эпидемиям, сокращавшим ее. Наличие поблизости крупных русских поселков (Ярцево, Ворогово) способствовало активному сближению с местными русскими. В конце XIX в. значительную часть года они жили в деревнях, у них первых из кетов появились срубные постройки, огороды (Долгих, 1934. С. 61). Перепись 1926 г. зафиксировала уже полное оседание кетов-югов и однотипность их бытовой культуры с таковой у местных русских (Алексеенко, 1982б. С. 106). Носителей сымского (югского) языка не осталось со второй половины XX в.

В XIX в. экзогамных групп на кетской территории региона уже не осталось; этнически однородной была лишь подкаменнотунгусская, во всех других местах расселения кетов в непосредственном или близком соседстве с ними жили селькупы, эвенки, а на побережье Енисея — русские.

В документах первой половины XVII в. упоминаются три локальные группы инбатских остяков. В низовьях Подкаменной Тунгуски, вблизи Шайхинского зимовья жили земшаки. Ниже по Енисею, в низовьях Вахты расселялись богденцы. Самой северной и более многочисленной группой были инбаки, осваивавшие бассейны Елогуя и Верхнего Дубчеса, а также побережье Енисея в устье Инбака (Имбака). Возраставшая в первые десятилетия XVII в. общая численность инбатских кетов — 730 человек в 1620 г. — к его середине сократилась почти вдвое (370) из-за эпидемии оспы (Долгих, 1960б. С. 143–144).

Платившие ясак в Подкаменном зимовье известны под общим названием «закаменные остяки». Расселялись они преимущественно в бассейнах Сыма и Дубчеса (кроме их верховий), но иногда достигали и очень отдаленных к западу территорий (Долгих, 1960б. С. 78, 86, 145, 149). Документы XVII в. выделяют три относительно многочисленные группы «закаменных остяков», именуемых родами: род Боксиев (Бискиев, до 200 человек), Илипчеев (до 300 человек), Бунгулев (до 160 человек). Общая численность «закаменных остяков» к началу XVIII в. сократилась до 40 человек. Причиной тому были эпидемии оспы, а также переселения как в пределы их северных (имбатских) соплеменников, так и в соседние (Енисейский, Сургутский, Нарымский) уезды, на Таз (Долгих, 1950. С. 95; 1960б. С. 147).

Отдельная группа остяков в XVII в. составляла Сымскую и Касскую (позднее общую Сымско-Касскую) волости Енисейского уезда. Это были так называемые дюканы, жившие в низовьях Каса и Сыма. Некоторые из них были известны и как плательщики Закаменного зимовья Мангазейского уезда. В XVIII в. часть дюканов продвинулась в низовья Дубчеса; отдельные семьи их осели вблизи крупных русских деревень Ярцево и Ворогово. Вместе с «закаменными остяками» их объединяют под общим названием «южные кеты».

Перечисленные группы енисейских остяков Мангазейского и Енисейского уездов XVII в. и были тем основным этническим ядром, из которого сформировались кеты.

Прямые сведения о том, что представляли собой группы енисейских остяков XVII в., отсутствуют, но сухие архивные списки плательщиков ясака становятся «говорящими» при сопоставлении с более поздними материалами. Лица, обязанные вносить ясак (только мужчины), записаны в них под своим именем или фамилией, образуемой переписчиком от имени отца данного человека, например: Хонегит — его сыновья Угелес и Данша Хонегитовы; Сень — Латик Десянов — Хаткит, Игук и Хахтакет Латиковы; Доня — Хойсень Донин и др. Сравнивая подобные сведения начала XVII в. с церковными исповедными росписями подвергавшегося христианизации в XVIII в. коренного населения, можно проследить судьбы отдельных семей на протяжении более чем двух столетий. В списках XVII в. мы находим возможных основателей фамилий, известных у кетов в XVIII в. вплоть до настоящего времени: Сутла (Сутлины), Песка (Пешкины), Тыгат (Тыгановы), Латик (Латиковы) и др.

Инбаки, равно как и земшаки и богденцы, целиком состояли из семей, связанных между собой родством по отцовской линии. При этом инбаки составляли одну экзогамную половину северных кетов (I), а земшаки и богденцы вместе — другую (II). Внутри каждой из половин браки не заключались, поэтому мужчины-инбаки должны были искать себе невест среди земшаков и богденцев (а также у своих южных соплеменников или западных соседей — чужеродцев) и наоборот. Экзогамные половины кетов Б.О.Долгих назвал фратриями. Другие исследователи, зафиксировавшие деление кетского общества на две половины (В.И.Анучин, Г.Н.Прокофьев, X.Финдейзен, Г.Д.Вербов), усматривали здесь исходную дуально-родовую организацию. Не исключено, что каждая из экзогамных половин XVII в. могла представлять собой территориально обособленную семейно-родовую группу (две группы — земшаки и богденцы для II половины). В обеих можно видеть и разросшийся вторичный род. Принадлежность семьи к I и II экзогамным половинам определялась общим самоназванием, которое передавалось по отцовской линии и уже само по себе служило запретом или, наоборот, разрешением на брачные отношения. При устойчивости экзогамных норм именно это условие — имеет ли тот или иной этноним экзогамное содержание, т.е. право или запрет на брачные отношения — и позволяет выделить у кетов родовые самоназвания: Ќ энтан (Кэнтаан) и его подразделение Ольгыт для I половины кетского общества и Бокдеденг и его подразделение Конинг (Конан) для II. Все этнонимы прослеживаются с начала XVII в., производность подразделений от соответствующих основных групп подтверждается не только брачными отношениями и преданиями, но и живым представлением об общности (Долгих, 1960б; 1982; Алексеенко, 1970а).

Во второй половине XVII в. прежде единые инбаки образуют 4 обособленные группы, именуемые в документах «родами»: Инбацкий, Булванский, Хонигетский и Хентянский. Земшакам начала XVII в. соответствует Зашацкий род; богденцы остаются не переименованными. В качестве податной единицы — «род» — в русских документах зафиксированы реальные социальные образования инбацких кетов того времени. Из них только Хентянский род и богденцы записаны под родовыми названиями. Остальные наименования скорее всего скрывают за собой территориально обособившиеся группы семей, поименованные переписчиками по месту жительства или имени главы (Хонигетский род). По своему составу эти группы второй половины XVII в. однородны — их образуют семьи, связанные кровным родством по отцовской линии. Это могли быть разросшиеся стойбища сородичей, но возможно, за каждой обозначенной единицей стояло несколько стойбищ.

В документах и научной литературе волости (управы) именуются родами, а главы их — родовыми старостами, старшинами, «князцами» (Латкин, 1892. С. 130; Еленев, 1893. С. 75; Тугаринов, 1927. С. 2). На самом деле каждая из волостей была административной территориальной единицей и включала семьи из разных родовых групп и даже иноплеменников. Волостной глава практически назначался русской администрацией, но видимость выборности соблюдалась: раз в три года для этого устраивали общие сходки (сугланы), приурочивавшиеся к весенним и осенним ярмаркам. Главным условием для администрации было хотя бы минимальное знание русского языка и экономическая самостоятельность. Сами же избирающие принимали в расчет и авторитет кандидата и его семьи. В своей деятельности старшина опирался на так называемый родовой совет, который составляли мужчины — главы отдельных семей или патронимии. Основной обязанностью избранника становился сбор ясака и долгов «в казну» за взятые продукты и огнеприпасы из так называемых хлебозапасных магазинов. Недоимки раскладывались на всех членов волости по принципу «круговой поруки». Как говорилось, волость соответствовала реальной этнотерриториальной группе, большая часть которой всегда была связана кровнородственными и взаимобрачными отношениями, поэтому некоторые традиционные социальные институты сохранялись. К их числу можно отнести осуществление волостным старшиной судебных функций: разрешение территориальных конфликтов, принятие в управу новых семей, наказание за неуважение к старшим, обман. При необходимости использовались приемы магической клятвы (на медвежьей лапе и др.) в присутствии заинтересованных сторон и свидетелей.

Определяющая роль родственной (родовой) принадлежности и дуальная экзогамия — характерные черты кетского социума. Ими определен весь механизм взаимоотношений между отдельными лицами, семьями, патронимиями и родовыми группами, все основные сферы жизни — хозяйственная, семейная, идеологическая. В то же время это не исключало сложившихся со временем соседских, территориальных отношений, но роль родства оставалась велика на всем протяжении известной истории кетов (Алексеенко, 1970а. С. 154–173; 1972. С. 172–185; 1994. С. 194–214). Экзогамию как средство биологической защиты, а также закрепленные в обычном праве нормативы родового коллектива можно считать одним из факторов адаптационных возможностей малочисленного этноса, позволявших ему сохранять и воспроизводить себя не только этнически, но и физически при численности, постоянно удерживающейся в течение почти четырех столетий на уровне не многим более или менее одной тысячи человек. В полной мере эти и другие нормативы родового права (Вайнштейн, 1950; Долгих, 1952б), видимо, действовали до середины XVIII в., т.е. до тех пор, пока существовали компактные кровнородственные объединения. Впоследствии с расселением на новых землях и образованием смешанных групп они осуществлялись преимущественно реальными родственниками внутри каждой отдельной или одной из наименее удаленных друг от друга локальных групп.

Идеологические представления, обусловленные родовыми отношениями, поддерживали чувство солидарности, общности происхождения и исторической взаимосвязи. Территориальное различие тут не имело значения. Все Кэнтан (Ольгыт), равно как Бокдеденг (Конинг), независимо от того, жили они на Подкаменной Тунгуске или Курейке, знали своих мифологических героев и покровителей, легендарных шаманов. Их связывала вера в общих предков и наследование родовых святынь.

За известными еще с XVIII в. случаями нарушения экзогамии, как правило, стояло не реальное, а мифологическое (по общему родовому этнониму) родство (Долгих, 1982). Носители одного самоназвания и однофамильцы могли жить на отдаленных друг от друга территориях и к XIX–XX вв. не иметь прямых родственных связей в течение нескольких поколений. Реальная жизнь допускала их союзы, но общая установка, осуждающая браки представителей одного экзогамного объединения (а для прямых родственников — запрещающая их), долго главенствовала в неписаном моральном кодексе кетов.

Основные жизнеобеспечивающие занятия — котцовое рыболовство, промысел копытных, охота на линяющую дичь, равно как и трудоемкие виды работ, были коллективными. Совместными усилиями поочередно строили землянки, свайные хозяйственные лабазы, крытые лодки-илимки, сараи для оленей и т.д. Потребности в общем труде обусловили наличие коллективной производственной единицы — стойбища. До начала XX в. преобладали стойбища из семей кровных родственников или свойственников (родственных по браку). Стойбище могли составлять и семьи, не связанные родственными отношениями, но подобные объединения встречались редко, так как из-за общей малочисленности локальных групп внутри них практически все семьи оказывались связанными отношениями кровного родства или свойства (Дульзон, 1959а; Алексеенко, 1967. С. 159). Коллектив стойбища некогда выступал не только как производственная единица, но при необходимости мог выполнять и военные функции. Ядро коллектива составляли мужчины среднего поколения, а глава совмещал в себе обязанности хозяйственного руководителя, военачальника, а иногда и шамана (о последнем свидетельствуют как фольклорные, так и достоверные этнографические факты).

До определенного времени состав стойбищ, видимо, оставался постоянным в течение всего хозяйственного годового цикла. В условиях начавшегося дробления семей он определялся нужным количеством трудоспособных людей. Поэтому в течение года он был разным: во время летнего котцового рыболовства стойбища были более многочисленными, чем в период охоты. Изменения происходили и в течение самого охотничьего промысла: при пушной охоте, например, семья могла кочевать самостоятельно, а объединение с другими происходило на время промысла копытных, если семья не была способна своими силами обеспечить нужное количество участников промысла.

Отдельные семьи или несколько семей в пределах территории локальной группы из года в год пользовались своими «дорогами» (в точном понимании «дорога» — это не только путь, который проделывала группа, но и осваиваемые ею угодья). Угодьями распоряжался — принимал в кочевье новых членов, заботился о путевых знаках (затесах, зарубках), распределял отдельные участки для пушной охоты и т.д. — старший среди трудоспособной части стойбища или наследующий ему в этих правах сын, брат, другой близкий родственник. Наличие своей «дороги» не исключало возможности переселения семьи на новое место, присоединения там к родственникам или освоения нового пути. Прежняя «дорога» в таком случае через некоторое время могла быть занята каким-то родственным или соседним стойбищем. Формальное право на это давало отсутствие признаков освоения данной территории — обновленных затесов на деревьях, следов стоянок и т.д. Спецификой промыслового уклада жизни объясняются и некоторые иные правовые нормы. Так, право поднимать медведя из берлоги, преследовать лося получало стойбище, откуда был человек, обнаруживший животное, несмотря на то, что это могли быть угодья, осваиваемые соседями. Лыжня человека рядом со следом животного в таком случае служила своеобразной тамгой на право добычи.

Общее семейное имущество наследовалось по мужской линии и после смерти главы переходило в распоряжение совершеннолетнего младшего сына, поскольку тот в отличие от своих отделявшихся при женитьбе старших братьев оставался в отцовской семье. Бездетному главе семьи мог наследовать брат или другой близкий родственник. Глава семьи или его наследник должны были выделять часть общего имущества женщинам при их замужестве или мужчинам, обзаводившимся собственным хозяйством. При отсутствии близких родственников имущество теоретически могло перейти к человеку, родство с которым признавалось только по общему родовому самоназванию.

Имущественно-правовое положение женщин было особым. После смерти главы семьи его жена признавалась хозяйкой общесемейного имущества, но только если не было мужчин, близких родственников мужа, и до тех пор, пока не вырастали сыновья. Вдова с несовершеннолетними детьми обычно оставалась в семье родителей мужа или переходила жить к его братьям, другим близким родственникам. Незамужние женщины, оставшиеся в престарелом возрасте без кормильцев, могли рассчитывать на кров и хлеб лиц, практически не состоящих с ними в родстве. Право на помощь давало уже одно общее самоназвание. Это же правило распространялось и на одиноких нетрудоспособных мужчин.

Через все воззрения, верования и связанные с ними обрядовые действия красной чертой проходит противопоставление людей по родовой принадлежности. С другой стороны, в них отражается стремление к утверждению солидарности и взаимосвязи между сородичами. Такие символы единства и благополучия родственников, как огонь очага, изображения предков, разнообразные охранители семьи, не должны были попадать в руки чужеродцев. Еще недавно существовал запрет давать спички постороннему человеку. Культовые предметы наследовались по мужской линии вплоть до самых отдаленных родственников, а при полном отсутствии таковых их следовало оставить в лесу в укромном месте. Не давали чужим и стружку гнилого дерева, которую подкладывали в колыбель ребенка в качестве гигроскопического средства, так как считалось, что это могло лишить родственников плодородия. Сама колыбель, которую благополучно покидали подросшие дети, могла переходить из поколения в поколение, но лишь среди родственников. Такие долговременные «счастливые» колыбели хранились кетами — их нельзя было ни выкинуть, ни отдать в чужие семьи.

В болезни одного человека видели опасность для его родных, поэтому, например, извлеченный шаманом камень, воспринимавшийся как причина заболевания, старались не потерять, опасаясь, что он вновь может вызвать болезнь кого-то из родственников. Считалось, что смерть человека может повлечь за собой новые смерти среди сородичей. Чтобы нейтрализовать ее отрицательное воздействие, одевали покойного, копали могилу и вытесывали доски для погребения не его родственники, а представители другого рода. Чужеродец, замыкавший возвращавшуюся с похорон процессию, уже одним своим присутствием выполнял роль преграды для злых духов. Родовым был и шаманский культ. Шаманы-сородичи всегда выступали союзниками в борьбе с шаманами-чужеродцами и иноплеменниками. Сам шаманский дар наследовался только в среде сородичей, они же инициировали повышение статуса действующего шамана, а также наделение его необходимым облачением и атрибутами или ритуальное обновление имеющегося комплекта.

К XVII в. у кетов, видимо, преобладали семьи, состоящие из трех, реже четырех поколений. Численность отдельных семей могла быть различной — у инбаков она колебалась от 8 до 16 и более человек прямых родственников. Численность и мужской состав семьи определяли ее будущее: разрастание, дробление на новые семьи или исчезновение фамилии. Разрастание отдельных семей, превращение их в патронимии, выделение из них новых семей и возникновение новых патронимий особенно активно происходило в XVIII–XIX вв. (Долгих, 1950. С. 80–97; 1982. С. 84–132). Экономической базой этого процесса было укрепление частной собственности в связи с возрастанием роли товарного пушного промысла. В конце XIX — начале XX в. преобладали семьи из 5–7 человек кровных родственников по мужской линии (обычно двух поколений), их жены и дети. Редко встречались большие семьи с количеством членов до 25–30 человек (Долгих, 1982). Главой семьи обычно был старший мужчина (отец, его брат, отец отца и т.д.), при отсутствии их — старшая женщина. Взаимоотношения между отдельными членами семьи (или несколькими родственными семьями), их взаимные права и обязанности складывались на основе обычных норм. Семейно-брачные отношения у кетов в их развитии отражает терминология — система родства (Дульзон, 1959б. С. 87–96; Алексеенко, 1967. С. 157–162).

Семья с ее устойчивыми принципами взаимоотношений между старшими и младшими, женской и мужской половиной, кровными родственниками и свойственниками была той основной средой, в которой осуществлялось приобщение ребенка к основам производственной и общественной жизни, к выработанным предшествующими поколениями ценностным ориентациям, к осознанию своего места и роли в коллективе. Стойбище у кетов составляли семьи, находившиеся в кровном родстве по отцовской линии или родстве по браку. Не связанные родственными отношениями стойбища были редки даже в первой половине XX в., так как из-за экзогамии и общей малочисленности территориальных групп внутри них практически все семьи оказывались кровными родственниками или свойственниками.

Фольклорные данные позволяют представить в ретроспекции состав типичного стойбища кетов, т.е. ту среду, в которой появлялся на свет и рос ребенок. Как правило, его образует семья героя (его жена, дети, старики-родители), а также семьи (или семья) братьев отца или старших братьев (брата) героя. Аналогичные по составу стойбища были известны у кетов еще в 1950-е годы. Близкие отношения поддерживались и с родственниками по материнской линии, причем особое место здесь занимал брат (братья) матери. Дядя по матери имел непосредственное отношение к материальному обеспечению и воспитанию племянников. Обычным было длительное, от нескольких месяцев до 6–8 лет, пребывание племянников в семье дяди, периодическое одаривание их камусом дикого оленя и лося, шкурками белок, покупными товарами и др. Оставшегося сиротой ребенка воспитывал дядя по материнской линии; в его же семью отдавали детей, если у них умирал отец, а мать вторично выходила замуж. В обоих случаях это могли быть и малолетние дети. Традиции близких связей племянников с семьей дяди по материнской линии сохраняются. Можно полагать, что особую роль дядя по матери играл в воспитании мальчиков (Donner, 1933. Р. 92–93).

Постоянно взаимодействующий детский коллектив стойбища составляли преимущественно родные братья и сестры, а также братья и сестры по боковым линиям. В традиционной номенклатуре родства кетов они составляли общий класс сверстников бисеп — брат, сестра (Дульзон, 1959б. С. 75; Алексеенко, 1967. С. 158). Класс бисеп не исключал возрастной разницы, а следовательно, и воспитательной роли старших по отношению к младшим, возможной иерархичности связей между ними. Внутри этого коллектива осуществлялась определенная половозрастная корпоративность, в частности мальчиков. Косвенным свидетельством этого могут быть игры-состязания подростков и юношей. Одна из них описана как развлекательный момент свадебной церемонии (Кривошапкин, 1865. С. 142–143). Приходилось слышать и о прежних состязаниях молодежи в стрельбе «военными луками».

Материалы 1960-х годов свидетельствуют о ранней информированности детей об основных нормах взаимоотношений между родственниками, обусловленных принадлежностью к той или иной экзогамной или внутрисемейной группе. Для девочек-подростков было естественно, что мать в присутствии старших родственников отца (его братьев, деда) тщательно следила за тем, чтобы ее ноги были закрыты одеждой, при них она не мыла и не расчесывала волосы, не сушила на виду свою нижнюю одежду, не обращалась к ним по имени. Эти отголоски когда-то жестких отношений избегания между старшими и младшими поколениями родственников по браку воспринимались молодежью как национальный этикет.

Формирование сознания ребенка включало развитие у него представлений о непрерывности связи живущих с предшествующими поколениями родственников. По этим представлениям, в самом новорожденном мог возродиться давно умерший предок, о чем узнавали по какой-либо характерной примете (родимое пятно и т.п.): тогда говорили, что появился давно живший старый человек и давали ему имя предка (Алексеенко, 1976б. С. 103). В XVII в. еще имело место наследование родовых имен (Долгих, 1952а).

Социальную и идеологическую информацию несли и разнообразные бытовые и поведенческие нормативы для членов семьи различных половозрастных категорий (Там же. С. 158–165; Вайнштейн, 1954. С. 19–43). Нормативы распределения мест в жилище уже сами по себе были средством познания ребенком реальной и символической иерархической структуры окружавшего его коллектива родственников и своего собственного места в нем. Через реалии домашнего быта им усваивались такие существенные принципы, как высокий социальный ранг старшего поколения (через критерии: старший — главный) и мужского начала.

Глава 6

Дата добавления: 2015-06-04