Роковые последствия психической травмы 2 страница

Вместе с тем отношения между дядей и племянником не были простыми. Судя по отрывочным воспоминаниям самого Фрейда, он испытывал двойственные чувства к Иону. С одной стороны, он любил его, а дружба и игры с ним доставляли ему удовольствие. С другой стороны, восстание против «тирана», который, как впоследствии подозревал Фрейд, «злоупотреблял дружбой», сопровож­далось проявлением у него чувств враждебности и агрес­сивности.

Двойственные чувства Фрейда к его племяннику усу­гублялись тем обстоятельством, что в их детских играх и семейном общении образовался как бы «любовный треу­гольник». У Иона была младшая сестра. Она была немного старше Фрейда и доводилась ему племянницей. Надо по­лагать, что их игры втроем могли породить у любознатель­ного мальчика исследовательский интерес к «женскому полу».

Имеется смутное воспоминание Фрейда о том, как трое детей, два мальчика и одна девочка, играют на лужай­ке недалеко от дома. Дети бегают по траве, собирают цветы. Потом оба мальчика набрасываются на ничего не по­дозревающую девочку, валят ее на траву, вырывают из ее рук цветы. Девочка плачет и убегает от них.

Данное воспоминание Фрейда подчас воспринимается, как это имеет место в соответствующей биографической работе Э. Джонса, в качестве вытесненной в бессознатель­ное фантазии об изнасиловании (вместе с Ионом) его пле­мянницы. По его мнению, «охота вдвоем» служит первым признаком того, что «сексуальная конституция Фрейда была, в конце концов, не исключительно мужской» [18. С. 24].

Я не склонен заходить так далеко в интерпретации эпизода, воспроизведенного Фрейдом в своем воспомина­нии. Но этот эпизод, безусловно, свидетельствует о нали­чии у Фрейда в раннем детстве сложных чувств и пережи­ваний, связанных с его отношением к племяннику и пле­мяннице. За безвинными детскими играми среди малень­ких мальчиков и девочек нередко просматриваются скры­тое или явное соперничество, агрессивность, эмоциональ­ная привязанность, включающие в себя эротический ком­понент. Однако в рассматриваемом мной ракурсе более существенным является то, что племянница Фрейда, не­сомненно, внесла свою лепту в развитие его двойственно­го отношения к Иону. Скорее всего «любовный треуголь­ник» способствовал установлению таких отношений меж­ду ними, когда Фрейд воспринимал своего племянника одновременно как друга и врага.

Такое двойственное отношение Фрейда к племяннику стало своего рода моделью, бессознательно используемой впоследствии основателем психоанализа при установлении отношений с другими людьми. Я имею в виду прежде всего его отношения со старшим по возрасту коллегой Йозефом Брейером, берлинским врачом Вильгельмом Флиссом, швейцарским психиатром Карлом Густавом Юнгом и многими учениками, сподвижниками по психоанали­тическому движению, включая Отто Ранка, Шандора Ференци и других [19]. Со всеми ними Фрейд устанавли­вал дружеские отношения, переходившие в открытую привязанность и любовь, но завершавшиеся различного рода недоразумениями и разрывом, за которыми скрыва­лись чувства враждебности и неприязни.

Подобное непонятное отношение Фрейда к друзьям и коллегам, деловые и личные связи с которыми длились по несколько лет, но неизменно завершались крахом, вызы­вает у многих исследователей его жизненного пути недо­умение. Но оно имеет свое объяснение и сводится к тому, что глубинные источники странного отношения Фрейда ко многим людям уходят своими корнями в его детство. Один из таких глубинных источников — его двойственное отноше­ние к племяннику Иону.

В процессе самоанализа Фрейд смог обнаружить у себя личные качества, характеризующие его отнюдь не с луч­шей стороны. В частности, он подметил, что подчас у него возникает целый поток враждебных чувств к людям, кото­рых он любит и ценит. Это заставило его углубиться в деб­ри собственного бессознательного, чтобы отыскать источ­ники и причины подобной амбивалентности (двойствен­ности). И он нашел их в раннем детстве в дружеском и враждебном отношении к племяннику Иону. По собст­венному признанию Фрейда, все позднейшие друзья во­площали для него этого первого «друга-врага».

Именно по этому типу основатель психоанализа вы­страивал свои отношения с друзьями. Имелось, правда, одно отличие. В раннем детстве у Фрейда происходило со­вмещение друга и врага не только в одном лице, но и во временном отношении. В зрелом возрасте он мог долгое время выражать свое дружеское расположение к како­му-то лицу, но по мере того, как укреплялась дружба меж­ду ними, у него возникали враждебные чувства к данному другу. Вот что пишет сам Фрейд по этому поводу: «Близ­кий друг и ненавистный враг были всегда необходимыми объектами моего чувства; я бессознательно старался по­стоянно вновь находить себе их, и детский идеал нередко осуществлялся в такой же мере, что друг и враг сливались в одном лице — понятно, не одновременно, как это было в период моего раннего детства» [20. С. 379].

К моменту данного признания Фрейда, которое им было сделано в «Толковании сновидений», отношения между ним и его лучшим другом берлинским отоларинго­логом Вильгельмом Флиссом оказались натянутыми. До этого времени на протяжении примерно восемнадцати лет с момента их первого знакомства, состоявшегося в 1887 году, они неоднократно встречались и вели интен­сивную переписку между собой. Достаточно сказать, что в общей сложности к моменту их окончательного разры­ва Фрейд послал Флиссу около 300 писем. Причем Флисс был столь близким другом для Фрейда, что последний в своих письмах делился с ним как научными идеями, свя­занными с возникновением психоанализа, так и информа­цией интимного характера.

Признание Фрейда в том, что в основе его отношений с друзьями лежит детская модель «друга-врага», было сдела­но как раз накануне разрыва с Флиссом, произошедшем в 1904 г. Оставалось четыре года до окончательного разрыва. Но уже к моменту публикации «Толкования сновидений» Фрейд был внутренне готов к разрыву. Он был готов к тому, что его враждебные чувства одержат верх над друже­скими чувствами, как это имело место раньше в случае его дружбы с Йзефом Брейером, с которым Фрейд познако­мился в конце 70-х годов. Повторилась та же самая исто­рия. Дружба будущего основателя психоанализа с Брейе­ром длилась 20 лет, с Флиссом — немного меньше. Как в том, так и в другом случае первоначальные дружеские от­ношения сменились проявлением враждебных чувств, приведших к полному разрыву.

Эта история не только примечательна с точки зрения понимания того, как и в какой степени события раннего детства Фрейда оказали воздействие на его личную жизнь и возникновение ряда психоаналитических идей. Она ве­сьма поучительна также в плане выяснения возможностей практики психоанализа. По крайней мере данная история наводит на размышления о том, насколько эффективным может быть осознание пациентом своих бессознательных желаний и является ли само их осознание необходимым и достаточным средством к исцелению от психических забо­леваний. Забегая вперед, надо сказать, что именно послед­него положения долгое время придерживался основатель психоанализа, считавший психоаналитическую работу по переводу бессознательного в сознание целью терапии неврозов.

Пример Фрейда, действительно, поучителен в этом отношении. Так, в процессе самоанализа он выявил, что его дружба с людьми протекает по типу «друг-враг», совме­щающихся в одном и том же лице. Реализация данного типа отношений происходит на бессознательном уровне. Для того, чтобы понять, как и почему это случается, необ­ходимо найти истоки возникновения бессознательных желаний или переживаний. Собственные -сновидения предоставляют исследователю материал, способствующий осмыслению того, о чем говорит бессознательное. Фрейд осуществляет анализ сновидений. Разбуженные им воспоминания детства всплывают на поверхность созна­ния. Воспоминания воскрешают детские переживания, которые дают ключ к пониманию того, что первый друг Фрейда одновременно был и его врагом. Теперь становит­ся ясным, что все последующие его отношения с людьми строятся по типу первых детских взаимоотношений, окра­шенных чувствами любви и враждебности.

Итак, Фрейд осознал то, что лежало в основе его друж­бы с людьми. Не только осознал, но, судя по всему, даже нашел оправдание предстоящему разрыву с Флиссом. Ка­залось бы, осознание бессознательного должно привести к тому, что теперь Фрейд сможет строить свои отношения с людьми, исходя не из модели «друг-враг», а из других, бо­лее конструктивных представлений о дружбе. Тем более, что его предшествующий опыт явился наглядной демонст­рацией порочности предшествующей модели, приведшей к разрыву с людьми, общение с которыми способствовало становлению Фрейда как основателя психоанализа.

Тем не менее, как свидетельствует история развития психоаналитического движения, последующие отноше­ния Фрейда с коллегами часто строились именно по типу модели «друг-враг». Альфред Адлер, Вильгельм Райх, Отто Ранк, Шандор Ференци, Карл Густав Юнг — вот непол­ный перечень тех людей, с кем первоначально Фрейд уста­навливал дружеские отношения, но через какое-то время или окончательно и бесповоротно порывал с ними, или испытывал разочарование, враждебность.

Разумеется, далеко не каждый психоаналитик, пло­дотворно работающий с пациентами и добивающийся успехов в их лечении, способен разрешать теми же са­мыми методами свои собственные проблемы. Это как раз тот случай, когда, что называется, «сапожник без са­пог». Но Фрейд не может быть отнесен к разряду рядо­вых психоаналитиков своего времени. Он — основатель психоанализа и величина мирового масштаба. И хотя, еще раз повторю, ничто человеческое ему не было чуж­до, тем не менее, будучи специалистом в сфере изучения бессознательного и многолетнего использования этого знания на практике применительно к самому себе, он столкнулся с такими трудностями, которые ставят под сомнение идею о достаточности осознания бессознатель­ного при решении внутриличностных конфликтов.

В контексте обсуждаемой темы следует иметь в виду, что племянник Фрейда не был единственным человеком, к которому он испытывал двойственное отношение в детстве. В более позднем возрасте, когда семья Фрейда переехала в Вену, аналогичное отношение он испытывал к еще одному лицу — к своему дяде Иосифу, младшему брату отца.

О том, какое значение в плане детских переживаний Фрейда имел на него этот дядя, можно судить хотя бы по­тому, что он неоднократно упоминается в «Толковании сновидений». Фактически, Фрейд знал пятерых своих дя­дей, но не упоминает ни о ком из них, хотя, по его собст­венным словам, одного из них он «любил и уважал». Иск­лючение составляет дядя Иосиф, который фигурирует в его сновидении.

Тот, кто, читая «Толкование сновидений», обратит внимание на одно из приведенных основателем психоа­нализа коротких сновидений, почерпнет незначитель­ную информацию о его дяде Иосифе. Фрейд сообщает о «чрезвычайно печальной истории», происшедшей с его дядей. Читатель узнает о том, что более тридцати лет тому назад (с момента написания «Толкования снови­дений) дядя поддался искушению нажить крупную сум­му денег и совершил поступок, тяжело караемый зако­ном. И все. Больше нет никаких подробностей по этому делу. Создается впечатление, что, если бы не последую­щая интерпретация сновидения, в которой Фрейду надо было отнести такие характеристики человека как «ду­рак» и «преступник», к двум лицам, то никто из совре­менников вообще бы ничего не узнал о приключившей­ся с его дядей печальной истории.

Сновидение Фрейда о дяде Иосифе заслуживает вни­мания прежде всего потому, что при его толковании осно­вателю психоанализа пришлось обсуждать вопрос о неж­ных и враждебных чувствах, об аффектах и контраффектах, когда в сновидении видится одно, а в реальной жизни имеет место другое. При рассмотрении этого вопроса Фрейд отметил, что соответствующие аффекты происте­кают из источника детства. При этом он подчеркнул, что применительно к нему самому «отношения дяди и пле­мянника благодаря своеобразному характеру переживаний моего раннего детства стали для меня источником всех дружеских и враждебных чувств» [21. С. 370—371].

Стало быть, проявление двойственных чувств к людям было обусловлено в зрелом возрасте Фрейда его амбивалент­ным отношением как к племяннику Иону, так и к дяде Иоси­фу в детстве. Полагаю, что именно последнее обстоятель­ство настолько усилило двойственное отношение Фрейда к людям, что избавиться от положенной им в основу друж­бы модели «друг-враг» оказалось ему не под силу. Скорее всего эта модель сохраняла свою действенность на протя­жении многих десятилетий его жизни потому, что дядя Иосиф был еще одной, наряду со второй женой отца Фрейда, тайной. Той тайной, которая тщательно скрыва­лась от посторонних и не выходила за пределы семьи. Впрочем, не исключено, что в семье самого Фрейда даже близкие ему люди, включая жену, не знали об этой тайне.

Первая тайна (брак отца с Ребеккой) оставалась до конца неразгаданной для Фрейда. Вторая (печальная ис­тория с дядей Иосифом) была ему известна. Однако обе семейные тайны вызвали у него глубокие переживания. Допускаю, что связанные со второй тайной детские пере­живания Фрейда явились камнем преткновения на его пути от осознания им собственных бессознательных дру­жеских и враждебных чувств до изменения модели дружбы по типу «друг-враг». В противном случае, действительно, трудно объяснить тот факт, что искушенному в теории и практике психоанализа Фрейду далеко не всегда удавалось по-дружески разрешать непростые отношения со своими коллегами.

Изложенная Фрейдом в «Толковании сновидений» краткая информация о печальной истории с дядей пробу­дила у некоторых исследователей интерес к данной теме. В результате исследований стало известно, что дядя Фрей­да занялся распространением фальшивых денег, за что был арестован и в 1866 году осужден на десять лет каторги. Все родственники были в шоке. По словам самого Фрейда, его отец буквально поседел за несколько дней от горя. Надо полагать, печальная история с дядей неоднократно обсуждалась в семье Фрейда, и он слышал, если не все, то по крайней мере многое из того, что говорили взрослые об этом. Не случайно Фрейд вспоминает, как отец очень час­то говорил, что «дядя Иосиф не дурной человек, а просто «дурак» [22. С. 135].

Печальная история с дядей Иосифом не могла не вы­звать глубоких потрясений и переживаний в семье Фрей­да. Седина Якоба могла быть вызвана как тем, что его по­трясло наказание младшего брата (десять лет каторги), так и упреками в свой адрес, основанными на ощущении собственной вины. Он не только не остановил брата от преступной деятельности, но и, возможно, пользовался его щедростью, когда у того были деньги. Отец Фрейда мог не знать о преступных деяниях своего младшего брата, но вряд ли у него не возникало сомнений по поводу прояв­ляемой им щедрости в то время, как он был не менее бе­ден, чем Якоб.

По-своему переживал эту историю и будущий основа­тель психоанализа. К тому времени он был учеником гим­назии, куда поступил в возрасте девяти лет. Можно по­нять, какие переживания выпали на долю блестящего уче­ника, зарекомендовавшего себя в гимназии с лучшей сто­роны, но опасающегося, что история с дядей Иосифом станет известной его товарищам и учителям. Находиться в родственных связях с преступником, осужденным на де­сять лет за мошенничество, — не то положение, которым может гордиться ученик гимназии. Скорее напротив, он может испытывать чувства стыда от родства с мошенни­ком, страха за свое будущее, если откроется семейная тай­на, и враждебности по отношению к «дураку», который своими преступными действиями поставил под сомнение репутацию честной семьи Фрейда.

По всей видимости, эти переживания сохранились в душе Фрейда на долгие годы. Во всяком случае, его воспо­минания о печальной истории с дядей свидетельствуют о том, что, спустя три десятилетия, он все еще испытывал досаду и обиду на «дурака».

Так, рассматривая вслед за Фрейдом приведенное им сновидение о своем дяде, трудно отделаться от впечатле­ния, что в интерпретации этого сновидения не все до конца прояснено. У основателя психоанализа не было желания истолковывать это сновидение. Внутреннее сопротивление мешало осуществлению анализа. Ему удалось преодолеть нежелание истолковывать сновидение. Но сопротивление все же не исчезло бесследно. Оно дало знать о себе в форме проявления «искаженной памяти», что вызвало у Фрейда необходимость в использовании к основному тексту под­строчника.

В подстрочнике он проясняет вопрос о том, что у него был не один дядя, хотя ему хотелось сказать самому что имелся всего лишь один, фигурировавший в сновидении дядя Иосиф. Здесь же содержится высказывание о дяде, которого он любил и уважал. Но это высказывание имеет налет двусмысленности, так как при первом прочте­нии трудно понять, о каком дяде идет речь. Если любовь и уважение относятся к дяде Иосифу, то это вступает в про­тиворечие с содержащимся в основном тексте последую­щим высказыванием Фрейда: «К своему дяде Иосифу я, конечно, нежных чувств никогда не питал» [23.С.137J]. Если любовь и уважение относятся к другому дяде, то тем самым подтверждается мысль, высказанная в основном тексте (никогда не питал нежных чувств к дяде Иосифу), но это плохо согласуется с рассуждениями о «нежном кон­траффекте», имеющем свой исток в детстве и свидетельст­вующем, по аналогии с племянником Ионом, о наличии у маленького Фрейда чувства любви к дяде Иосифу.

Вряд ли Фрейд никогда не питал нежных чувств к дяде Иосифу. Скорее всего в детстве у него были такие чувства. Но они изменились после совершенного дядей преступле­ния, которое осуждалось всей семьей. Если к племяннику Иону Фрейд испытывал одновременно двойственные чувст­ва (дружеские и враждебные), то первоначальное чувство нежности к дяде Иосифу сменилось окончательной враж­дебностью к «дураку» и преступнику, который мог своей репутацией каторжника испортить карьеру блестящего ученика, подающего надежды студента, имеющего част­ную практику врача и основателя психоанализа.

Отсюда нежелание Фрейда анализировать приснивше­еся ему сновидение о дяде. Отсюда его стремление при анализе сновидения как бы убедить себя в том, что он ни­когда не испытывал к нему нежных чувств. Отсюда усиле­ние действенности модели «друг-враг», когда последую­щие установления дружеских отношений с мужчинами (особенно коллегами по работе) завершались чаще всего преобладанием враждебных чувств к ним.

6. Принцесса и Наука — две дамы сердца

Возможно, покажется странным, но мне представляет­ся, что в смягченном варианте эта же модель поведения

Фрейда была действенной по отношению к близким, включая жену, детей, внуков. Разумеется, тем самым я не хочу сказать, что он не любил их. Конечно, любил их и, бу­дучи мужем, отцом и дедом, проявлял к ним соответствую­щие нежные чувства. Известно, в частности, что он так си­льно любил своего внука Хайнца, что после его смерти от туберкулеза в возрасте четырех с половиной лет Фрейда впервые видели плачущим.

И все же его любовь и привязанность к близким ему лю­дям не была всепоглощающей. Напротив, в ней просматри­вался оттенок сдержанности и отстраненности, свойствен­ной человеку, с головой погруженному в свои дела и испы­тывающему неудовольствие от необходимости отвлекаться от них. По воспоминаниям семидесятисемилетнего внука Вальтера Антона Фрейда, родившегося в 1921 году в Вене и на момент написания данной книги проживавшего близ Лондона, дедушка никогда не сажал его на колени, как это делал он сам по отношению к своим детям.

Несомненно, в отношениях Фрейда с близкими ему людьми исключался такой компонент избранной им в жизни модели поведения, как «враг». Но в смягченном ва­рианте данная модель представляла собой образец двойст­венных отношений, складывающихся по типу «нежная привязанность — внутренняя сдержанность».

Наиболее показательным в этом плане является отно­шение Фрейда к своей жене.

Если, будучи помолвленным, на протяжении четырех лет (1882—1886) он забрасывал свою невесту многочис­ленными письмами (порядка 1500 писем), в которых не скупился на изъявление своих чувств любви, то, став му­жем и отцом шестерых детей, довольствовался редкими часами совместного отдыха и уделял своей жене ровно столько внимания, сколько мог позволить сверхзанятый человек.

Если в порыве юношеской страсти и ревности он дово­дил себя, что называется, до белого каления и говорил не­весте, что, окажись с ней в одной комнате, смена дня и ночи не смогла бы разлучить их, то буквально десять лет спустя после заключения брака писал своему другу Флиссу о том, что его либидо уже не требует разрядки.

Если до женитьбы, делая комплимент большой науке, он, в шутливой форме обращаясь к ней на Вы, писал потом, что знает другую Даму, которую ценит больше, чем науку, то, склонив Марту на свою сторону и став ее мужем, он с головой ушел в различного рода научные исследования, написав и опубликовав огромнейшее количество статей и книг.

Если в письмах к невесте он называл свою любимую «сокровищем», «принцессой» и посылал ей «сто тысяч по­целуев», то, будучи мужем, никогда не брал жену с собой в Италию, где со своим братом или с сестрой жены Минной наслаждался путешествием по стране с богатым культур­ным прошлым.

Если он знал пристрастия своей жены, знал, что цикломены — ее любимые цветы, то все же, по его собствен­ному признанию, редко дарил их ей, а в сновидениях ви­дел засушенные цветы, пригодные не столько для жизни, сколько для гербария.

Если восторженный юноша наставлял свою невесту по поводу того, что не следует «скупиться на нежность», так как, по его словам, чем больше тратишь ее, тем боль­ше она восполняется другим, то обогащенный психоана­литическими знаниями и занимающийся частной прак­тикой муж редко проявлял свою нежность по отношению к жене и детям.

Одним словом, в своих отношениях с самыми близки­ми ему людьми Фрейд не был человеком, способным во имя нахлынувших на него нежных чувств поступиться своими исследованиями, раз и навсегда установленным в доме распорядком дня. Даже, будучи помолвленным со своей невестой, когда, как ему казалось, он был готов «хоть двадцать четыре часа в сутки вновь и вновь воскре­шать свои воспоминания» о ней, он тем не менее имел та­кие личные устремления, которые в тот период его жизни сводились к тому, чтобы, используя его собственное вы­ражение, «все время заниматься научной деятельностью и врачебной практикой». Поэтому, зная его пристрастие к исследовательской деятельности и насыщенный гра­фик занятий частной практикой, можно представить себе, какой из двух. Дам (Науке или Марте) он отдавал бо­льше времени и сил. Как бы в молодости он не тешил себя мыслью, что обе Дамы смогут мирно уживаться друг с другом, и «гордая, неприступная Дама должна будет усту­пить другой — ласковой и скромной» [24. С. 49], в после­дующие десятилетия, вплоть до своей кончины, служе­ние обеим Дамам обернулось в лучшем случае мудрой терпимостью Марты к Науке, которая безоговорочно за­владела Фрейдом.

Действительно, можно только поражаться той огром­нейшей работоспособностью основателя психоанализа, которая сохранилась у него на протяжении всей его жиз­ни. График работы Фрейда был настолько плотным, что в течение недели у него, фактически, не оставалось времени на своих близких. Исключение составляло воскресенье, когда он не принимал пациентов и мог посвятить свое сво­бодное время семье, родственникам, друзьям.

Его рабочий день начинался рано. Встав около семи часов утра, успев совершить необходимые процедуры, по­завтракав и просмотрев газеты, обычно уже в восемь часов утра он принимал первого пациента. Промежуток времени между приемами пациентов составлял всего пять минут. Прием пациентов в первой половине дня продолжался до часу, после чего он делал двухчасовой перерыв.

Во время этого перерыва Фрейд имел возможность по­общаться с женой, детьми, гостями, так как в час дня начи­нался второй завтрак, в котором участвовала вся семья. Во время завтрака он был немногословен, больше слушал других, нежели говорил сам, как будто шло продолжение психоаналитической сессии, на которой врач молча вы­слушивал то, что ему говорил пациент. После завтрака Фрейд совершал прогулку, осуществлял деловые встречи, улаживал личные дела.

С трех часов дня и до девяти часов вечера он осуществ­лял консультации, принимал пациентов. В девять часов начинался ужин, но случалось и так, что его приемы боль­ных завершались только в десять часов вечера. Таким об­разом, практическая аналитическая работа Фрейда со­ставляла не менее одиннадцати часов, а иногда доходила и до тринадцати часов в день.

После ужина Фрейд совершал прогулку. Если дочери или жена ходили в театр, то он встречал их после оконча­ния представления. Надо полагать, что, хотя в подобных случаях Фрейд проявлял себя, как истинный джентельмен, все же это делалось без большой охоты, поскольку сокращалось время на его исследования. Были случаи, когда он приходил за женой к театру слишком поздно и та, не дождавшись его, уходила домой. Было, вероятно, и так, когда, увлекшись работой, он забывал о своих благих намерениях. Один из подобных эпизодов описан в его работе «Пси­хопатология обыденной жизни». Фрейд хочет оправдать себя в том, что не зашел за женой в театр вовремя. При этом он говорит, что подошел к театру десять минут один­надцатого. Его поправляют: ты хочешь сказать — без деся­ти десять, так как на афише было написано, что спектакль заканчивается около десяти вечера. Описывая это проис­шествие, Фрейд отмечает, что в тот момент он так и хотел сказать — без десяти десять. Но вместо этого сказал десять минут одиннадцатого, в результате чего обмолвка не сто­лько послужила оправданием, сколько обнаружила его не­искренность. Эта неискренность состояла в том, что на са­мом деле он пришел к театру без пяти десять. Однако, ре­шив изобразить дома дело в более благоприятном свете, он хотел сократить свое опоздание на пять минут, но во время оправдания, напротив, увеличил его на пятнадцать минут.

После вечерней прогулки Фрейд возвращался домой и тотчас же уходил в свой кабинет, где работал в течение не­скольких часов. Это было, пожалуй, единственное время, когда он мог полностью отдаться своим мыслям. Именно в эти поздние часы основатель психоанализа занимался своей корреспонденцией, отвечал на письма, обдумывал и писал свои труды, правил готовящиеся к публикации ра­боты. За этими занятиями он засиживался за полночь и ло­жился спать не раньше часа ночи.

Такой распорядок дня неукоснительно соблюдался Фрейдом на протяжении всей его жизни в Вене. Конечно, были и отклонения от заведенного порядка в семье. Так, в начале частной практики у Фрейда не было столь много пациентов, как это имело место впоследствии, когда он ежедневно принимал по 10—12 человек. Ему приходилось читать лекции в Венском университете, излагать идеи и концепции перед сторонниками психоанализа, собирав­шимися несколько лет у него дома по средам, участвовать в обсуждении докладов и сообщений в Венском психоана­литическом обществе, принимать участие в работе Меж­дународных психоаналитических конгрессов, организа­ции и издании психоаналитических журналов.

По сути дела, у Фрейда был расписан каждый час. Лишь в субботу вечером он предавался игре в карты. И то­лько в воскресенье, когда у него не было приема пациен­тов, он регулярно и неизменно наносил визиты своей ма­тери, встречался со своими друзьями. Что касается летнего отпуска, то он проводил его вместе с семьей в пригороде Вены или ездил в путешествия, предпочитая брать себе в спутники брата, коллег-психоаналитиков, сестру жены, которая на протяжении сорока лет была членом его семьи и жила вместе с ними, но только не свою жену.

Одним словом, у Фрейда, действительно было, мало свободного времени, и он не мог уделять много внимания своей жене. И все же слишком разительными выглядят пылкие признания двадцати шести - тридцатилетнего мо­лодого человека в любви к своей невесте и сдержанные от­ношения зрелого Фрейда к своей жене.

Внутренняя сдержанность наблюдалась у него не толь­ко по отношению к жене, детям и внукам. Нечто аналогич­ное имело место и по отношению к пациентам, что в ко­нечном счете вылилось в создание определенного свода правил, которым должен был руководствоваться психоа­налитик в своей практической деятельности.

Это не означает, что Фрейд проявлял равнодушие к своим пациентам. Напротив, были случаи, когда он помо­гал им материально, проявлял живой интерес к их работе, знакомился с публикациями писателей и поэтов, обра­щавшихся к нему за помощью. Так, до того, как впервые встретиться с поэтом Б. Гецем, Фрейд прочитал некото­рые его стихи и, приняв решение не анализировать при­шедшего к нему на прием молодого человека, после завер­шения консультации вручил ему в конверте 200 крон.

Внутренняя сдержанность по отношению к пациентам являлась частью его теоретических и практических разра­боток, связанных с развитием психоанализа. Речь идет о концепции Фрейда, согласно которой аналитик - это своего рода зеркало, отражающее все то, что касается жиз­ни пациента, его внутренних переживаний и внешних действий. Аналитик должен быть непроницаемым для па­циента, то есть отстраненным наблюдателем, не проявля­ющим никаких эмоций, а только фиксирующим свобод­ные ассоциации своего подопечного. В этом смысле меж­ду аналитиком и пациентом устанавливается некая дис­танция, которую во что бы то ни стало должен сохранять первый.

Не исключено, что представления Фрейда о необходи­мости установления подобной дистанцированное меж­ду аналитиком и пациентом, рассматриваемой в качестве эталона психоаналитической работы, являются результатом личного следования манере поведения, заданной ран­ней детской моделью «друг-враг». Точнее было бы сказать, что отстаиваемый им взгляд на отношения между анали­тиком и пациентом есть ни что иное, как отражение смяг­ченной модели его собственных отношений с людьми. В основе этой модели лежало его двойственное отношение к людям, характеризующееся проявлением чувств привя­занности, нежности, сочувствия и в то же время отстра­ненности, позволившей ему уйти с головой в разработку новых идей и концепций, положивших начало возникно­вению психоанализа, развитию его теории и практики, выходу его на международную арену.

Глава 3

Дата добавления: 2015-06-04