Морозов/Майя 4 страница

Хотя нет, не доисторический. По меркам начала двадцать первого века – вполне современный. Майя не знает имён актёров.

Она почти привыкла к двумерному телевидению. Её ничего не удивляло в 1945 году. Первая половина двадцатого века представлялась Майе чем‑то вроде мира стимпанка, где по умолчанию не должно быть трёхмерного кинематографа и летающих такси. Начало же века двадцать первого кажется Майе её родным временем, только почему‑то серьёзно деградировавшим. Уже есть антибиотики (крайне примитивные), уже существует генная медицина на первобытном уровне, уже существуют первые проекты лунных городов. Но всё это только начало.

Двухмерное изображение не хуже трёхмерного. Просто это другой вид искусства. Как кино и театр, который уже три тысячи лет почти неизменен. Нет, стоп. Две с половиной тысячи, мы же в двадцать первом веке.

Морозов предоставил Майе в безраздельное пользование свою подмосковную дачу. Небольшой типовой домик. Три комнаты на первом этаже, одна большая – на втором. Камин, телевидение, Интернет, водопровод. Майя легко приспосабливается к новому быту. По сравнению с бытом отряда 731 дача Морозова кажется технологическим раем.

Путь в Россию оказался довольно простым. Друг Морозова, Арсен, выправил для Майи легальную справку о потере паспорта, а через свои медицинские связи Морозов сделал Майе документы о полной потере памяти. Месяц спустя она – новый человек. Все данные – имя, отчество, фамилию – оставили настоящими, только дату рождения поставили 7 июля 1989 года. Двадцать один год, так и есть на самом деле.

Если она вернётся в будущее, её биологический возраст будет больше, чем указанный во всемирной базе данных. Возможно, произойдёт сбой чипа, придётся проходить дополнительные процедуры.

Впрочем, это неважно. С девяностопроцентной вероятностью она никуда не вернётся.

В подвале Алексей Николаевич Морозов строит анабиозис. Ему сложнее, чем японцам, потому что у него нет такого финансирования и возможности проводить эксперименты на живых людях. С другой стороны, у него есть одиннадцать из двенадцати компонентов анксиолитика. Осталось подобрать последний.

Как хорошо расслабиться. Как хорошо ничего не делать. Как хорошо смотреть на открытый огонь, настоящий огонь с дровами, которые щёлкают и отбрасывают яркие искорки на деревянный пол. Как хорошо пить натуральный пуэр, привезенный из Китая, выдержанный в течение нескольких лет в земле, бодрящий, горький, вкусный. Майя понимает, что всё это иллюзия, что в этом мире выжить гораздо труднее, чем в её картонном, картинном и вышколенном столетии, но всё‑таки здесь и сейчас она счастлива.

Ей интересно, что произошло с её знакомцами из 1945 года. Накамура совершил сэппуку, Иинг застрелил часовой, Мики погиб от штыка Накамуры. Судьбу Исии и Иосимуры она знает из исторических книг. Первый умер в 1959 году в возрасте шестидесяти семи лет (от рака горла, как и предполагалось), второй – в 1990 году в возрасте восьмидесяти трёх. Долгие счастливые жизни в окружении заботливых детей и внуков.

А что случилось с Джи? С Гу, с Ли, с Тинг? С предателем капитаном Дяченко? В принципе, это можно узнать, хотя непросто, весьма непросто. Есть ли у Майи на это время? Нет.

Амбициозный доктор Алексей Николаевич Морозов уже начал переводить чертежи с пластиковых пластин в электронный вид. Он делает это аккуратно, последовательно. Постепенно подбирает детали, необходимые для создания анабиозиса.

Каждый следующий изобретатель вечного двигателя первым делом начинает бояться. Страх становится его постоянным состоянием. Он боится, что его гениальное изобретение украдут, построят раньше и получат все деньги и славу. Из‑за страха он отказывается идти в патентное бюро, потому что патент нужно оплачивать, и даже если патент получен, никто не гарантирует безопасность изобретения. Об этом Морозов рассказал Майе. Он долго объяснял ей систему получения авторского свидетельства, потому что в её времени всё это делается быстро, за полдня, просто по сети. Никаких патентных бюро давно не существует. Майя не знает, как работает эта система, но уж точно не так, как в двадцать первом веке.

Затем изобретатель посылает длинное письмо с описанием изобретения и начерченными от руки иллюстрациями в редакции различных технических журналов. Журналистов изобретатели почему‑то не боятся.

«Откуда вы всё это знаете?» – спросила Майя.

«Сам таким был», – улыбнулся Морозов.

Сегодня Алексей Николаевич ведёт себя по‑другому. Главное – построить. Затем – проверить работоспособность. Затем – патентовать.

«Мы отправим тебя в твоё время», – говорит он.

Майя лежит на диване, а на телеэкране поёт очередной сладкий мальчик, певец‑однодневка. В её время подобного уже нет. Человек отходит на второй план перед мощью развлекательных технологий, в которых не задействованы людские ресурсы.

Самое смешное, что Майе нравится. Нет, не будущее. Ей нравятся эти мальчики‑однодневки. Интересно, как они выглядят в жизни. Здесь, рядом с ней, возле камина.

Её мысли перескакивают на Морозова. Он слишком идеальный, слишком правильный. Грамотный, серьёзный врач, обеспеченный. Умеет работать головой и руками. Таких людей очень мало. И этот правильный, идеальный Морозов попался на её пути, именно он, русский, нашёл её в китайском бункере через шестьдесят пять лет после погружения в анабиоз. В этом есть что‑то ненастоящее. Таких совпадений не бывает.

Дождь не усиливается и не ослабевает в течение трёх часов. Морозова сегодня не будет, он вернётся только завтра к вечеру. Майя неожиданно понимает, что ей не хватает мужчины. Такое бывает. Гречкин вызывал у неё не желание, а нечто вроде материнской нежности. Он был старше её на несколько лет, но оставался ребёнком – талантливым, весёлым и наивным. Она бы не «прокатила» его, как это называют мужчины (и думают, что женщины об этом не подозревают), закрутила бы с ним вполне серьёзный роман на год‑полтора. Но не было чего‑то важного, необходимого для того, чтобы влюбиться в Гречкина. Кто ещё был в её прошлом? Марк Певзнер? Он не нравился Майе как мужчина, не привлекал. Ник? Смешной конопатый Ник хорошо представлялся как друг, но не как любовник.

Она думает о них: «были». Думает: «казались». Думает: «чувствовали».

На самом деле они ещё не родились. Их не существует. Она старше каждого из них на шесть веков. Она рассыплется в прах и превратится в труху ещё до того, как они все родятся.

Майя начинает воображать свой идеал. Она никогда не задумывалась о том, какой мужчина ей нужен. У неё бывали парни, все они были развлечением. И она была развлечением для них. Сейчас ей нужен мужчина, который будет сильнее её. Потому что в 1945 году она была самой сильной. И в 2618 она была самой сильной. И в этом, 2010 году, она тоже кажется себе самой сильной. Морозов – это не мужчина. Это инструмент для изготовления анабиозиса.

Мужчина выше её – это важно. Ей надоело быть выше других. Она устала смотреть на мужчин сверху вниз. И он должен её вести. Потому что быть поводырём трудно, и Майя больше не хочет играть эту роль.

Майя, Майя, думай о будущем, которое наступит, только если за него драться. Только если по‑прежнему быть сильной, по‑прежнему вести мужчин за собой.

Майя не замечает, как проваливается в сон.

Морозов сидит на крутящемся стуле, забросив ноги на стол. Если бы в такой позе можно было принимать пациентов и просителей, его работоспособность увеличилась бы в несколько раз. Он прекрасно понимает героев вестернов, которые, кажется, никогда не спускают ноги со столешницы.

Это помещение сложно назвать «подвалом». Скорее, это лаборатория. Уютная, отапливаемая. Здесь достаточно места для работы и для отдыха. Посреди лаборатории – каменный постамент высотой около метра. Морозов сделал его в первую неделю работы над анабиозисом с помощью дяди Вовы, соседского алкаша, подрабатывавшего мелким ремонтом.

«Основание печи», – сказал Морозов.

Дяде Вове было безразлично, каким образом класть камни и кирпичи. Он не обратил внимание, что конструкция похожа скорее на основание для гроба из замка Дракулы. У него на уме было одно: Морозов заплатит, значит, хватит на выпивку, причём надолго.

Морозов тщательно замазал постамент цементом, выровнял боковые грани и верхнюю поверхность. Нижняя часть бетонного параллелепипеда прорезала пол, фундамент и уходила в землю.

Главное – это металл. Сколько времени может выдержать металл? Сто лет? Двести? Если поддерживать правильную влажность и давление – хоть тысячу. Но как это обеспечить? И Морозов думал. Он преследовал две цели: построить анабиозис и отправить Майю в её время. Он проникся этой идеей, он решал одну задачу за другой, и за каждой следовали всё новые и новые задачи.

Майя спускается сверху. Морозов убирает ноги со стола.

«Да ладно, Лёша, – улыбается Майя. – Про эту твою привычку я знаю».

Алексей Николаевич до сих пор удивляется тому, как легко она разговаривает на «ты» с человеком, который старше её на тридцать лет.

«Как успехи?»

«Работаю».

Слово «работаю» не отражает того, как на самом деле пашет Алексей Николаевич. Как он ищет материалы, как заказывает отдельные детали, как его сбережения тают день от дня, помощь от Волковского пока что невелика. Но ему не жалко, потому что он знает, ради чего работает.

Не все чертежи Иосимуры и его лабораторные записи пережили время. Часть из них Майя сумела перевести, что‑то она просто помнила. Тому, что получается у Морозова, далеко до совершенного анабиозиса двадцать седьмого века, но и от японского стимпанка он далеко оторвался.

Максимально возможное количество грубых элементов – основание, некоторые части корпуса – Морозов делает из камня. Он заказывает детали у местного каменотёса по собственным чертежам. Он называет Майе названия минералов, но Майя не запоминает их. Мрамор – вот что остаётся в её памяти. Мрамор и гранит, как на кладбище.

На втором месте – пластик. Недорогие пластики совершеннее дорогих металлов, если дело касается сохранения во времени.

Ещё стекло. Многослойное, тяжёлое.

Японцы строили свой анабиозис из стали, потому что могли поддерживать микроклимат. А Морозов не уверен, что у него это получится, и он строит машину, которая выдержит и жару, и морозы, и даже наводнение.

«Зачем? – спрашивала Майя. – Если ты запатентуешь это устройство, даже менее основательное, тебе поверят. И через несколько лет в твоём распоряжении будут самые совершенные материалы…»

«Я так хочу», – отвечал Морозов.

Он и в самом деле так хотел. Более того, он мог объяснить своё желание.

Всегда оставалась опасность того, что ему не удастся продемонстрировать анабиозис широкой публике. Угроза, что его обманут, что украдут, что облапошат. Поэтому Морозов хотел обеспечить Майе второй путь. Если опыт с анабиозисом в подвале удастся, он запатентует устройство, причём на некоторые его узлы получит отдельные свидетельства, и ещё застолбит за собой авторство на состав анксиолитика. Он найдёт средства на вторую модель, которую будет строить после получения патентов.

Если всё получится, можно будет разбудить Майю ещё раз, чтобы переложить её в более совершенный анабиозис. Морозов понимает, что до этого момента может пройти десять‑пятнадцать лет. Майя должна быть молодой.

Скажите мне, Алексей Николаевич, почему вы принимаете такое горячее участие в судьбе этой девушки? Что в ней такого, чего нет в других? Почему вы ратуете за неё больше, чем за себя самого?

Потому что я хочу искупить свою вину. Вину перед дряхлым стариком по имени Василий Васильевич, перед женщиной по имени Марина, перед крошечным Серёжей. Перед их родными и близкими. Разумом Морозов понимает, что в каждом случае он поступил правильно, но благими намерениями вымощена дорога в ад. Алексей Николаевич – агностик, но подсознательное чувство вины рисует ему картины несуществующей преисподней.

Ад – внутри него, а не снаружи.

И вторая причина: хранители времени. Алексей Николаевич раскрыл тайну Исии Такэо. Он нашёл объект хранения и доставил его в Москву. Более того, объект сам сообщил ему все инструкции. Хранить – до 2618 года, до 18 декабря. Это тот самый день, когда Майя отправилась в прошлое. Нужно вернуть её ровно в тот самый день.

Майя смотрится в зеркало, висящее на одной из стен подвала.

«Полгода?»

«Около того. Если я вернусь в таком возрасте, они не заметят».

«У нас получится…»

«Меня могут разбудить не в моём веке, а, например, в двадцать четвёртом. Или, что ещё страшнее, в тридцатом».

Майе повезло, что Морозов её нашёл. Японскому прибору оставалось работать от силы лет тридцать, после чего он бы пришёл в негодность, забрав с собой в небытие своего «пассажира».

«Не разбудят. Я позабочусь об этом».

Он ещё не рассказывал Майе об обществе хранителей времени. Рано, слишком рано. Он познакомит её с Волковским, когда придёт время.

Впрочем, Волковскому он уже всё рассказал. Это было необходимым шагом. Морозов отмёл все сомнения и доверился главе общества. В одиночку тут не справиться.

«Как?» – спрашивает Майя.

Он не боится этого вопроса.

«Не спрашивай, пожалуйста. Я позабочусь».

Майя качает головой.

«Нехорошо скрывать от объекта исследований суть исследований», – говорит она с улыбкой.

Алексей Николаевич улыбается в ответ. Девушка умна и остроумна, красива и легка, чёрт побери, что мне делать, я – старик, а она молода, не из моего времени, я на шестьсот лет её старше, я давно лежу в могиле, когда она только выходит из материнского лона.

«Хорошо, – говорит он. – Послезавтра я познакомлю тебя с одним человеком. Он сам приедет сюда, потому что я ему доверяю. Именно благодаря ему у меня получается строить анабиозис. Неужели ты думаешь, что я настолько богат, чтобы доставить всё это?» – Он показывает рукой на детали и оборудование.

«Господин Спонсор», – смеётся Майя.

Она слишком беспечна для девушки, которая пережила то, что с ней произошло в прошлом и что происходит сейчас. Но это не более чем броня, защита от окружающего мира. Она не просто верит в то, что всё будет хорошо, она знает это.

Александр Игнатьевич Волковский останавливает «Бентли» у ворот дачи Морозова и морщится при мысли, что придётся вылезать под дождь, чтобы нажать на кнопку звонка. Как неудобно сделано, нельзя подъехать прямо на машине.

Он вылезает, и туфля тут же попадает в грязь. Терять уже нечего. Он добирается до ворот и звонит.

«Бентли» тоже запачкан, но машине ничего не сделается – вымыл, и всё. А вот туфли…

Морозов сразу открывает ворота, а не калитку – всё равно нужно загонять машину. Гараж на две машины, его двери открыты, справа стоит «Форд» профессора. Волковский машет доктору, забирается в машину, загоняет её в гараж.

«Ну и погодка», – возмущается он, попав, наконец, в тёплую переднюю.

«Наверное, стоит выдать вам тёплые носки, Александр Игнатьевич».

Волковский смеётся.

«А почему бы и нет? Ваша гостья не удивится старику в шерстяных носках и костюме за десять тысяч евро?» «Вряд ли она разбирается в современных костюмах», – улыбается Морозов, извлекая из шкафа пару огромных вязаных носков ядовито‑оранжевого цвета.

«Ничего поскромнее нет?»

«Есть ещё малиновые».

«Из огня да в полымя. Давайте оранжевые».

Добродушный разговор о носках, тепло, дождь за окном настраивают Волковского на домашний, приветливый лад.

Он проходит в комнату и видит Майю. Она развалилась на диване и читает книгу.

«Давно не держала в руках бумажных книг», – приветствует она гостя.

«Странное приветствие».

«Лучше, чем банальное «здравствуйте»».

Волковский сразу чувствует, что с девушкой что‑то не то. Она говорит правильно, но с едва уловимым акцентом, причём не иностранным. Так же говорит сам Волковский по отношению к человеку семнадцатого века.

Волковский проходит, садится в кресло напротив Майи. В камине потрескивают дрова. Майя пьёт из высокого бокала.

«Пиво», – поясняет она.

Морозов подаёт Волковскому стакан чистого виски.

«The Famous Grouse, – говорит он. – Арманьяком порадовать не могу».

«Виски – тоже прекрасно», – отвечает Волковский.

Все замолкают.

Что вы знаете друг о друге, друзья мои?

Александр Игнатьевич знает, что Морозов привёз из Китая девушку, которая была помещена в анабиоз в 1945 году при участии генерал‑лейтенанта Исии Сиро. Девушка утверждает, что она из двадцать седьмого века.

Майя знает, что старик напротив неё – очень влиятельный человек и может помочь Морозову в постройке анабиозиса и отправке Майи обратно в её время.

«Вы не знаете, с чего начать?» – с улыбкой спрашивает Майя.

Это разряжает обстановку.

«Честно говоря, да, – говорит Волковский. – Полагаю, вы знаете, что меня зовут Александр Игнатьевич Волковский. А я знаю, что вас зовут Майя. Но всё остальное является для нас тайной: вы мало знаете обо мне, я – о вас. Я хотел бы попросить вас первой рассказать о себе».

И Майя рассказывает. Морозов предупредил её: от Волковского скрывать ничего не нужно, я верю ему как самому себе.

Единственное, о чём Майя молчит, это двадцать седьмое столетие.

«Вы не должны знать будущее заранее, потому что это может привести к плачевным последствиям», – поясняет она.

То же самое она говорила и Морозову.

Она рассказывает, как очнулась в сарае у китайского крестьянина в Маньчжоу‑Го. Как попала в Харбин и была продана Исии Сиро в качестве «бревна». Как оказалась полезна Исии, и как он сделал её своей приближённой. Как Иосимура усовершенствовал свою машину для анабиоза в соответствии с её чертежами.

В этом месте рассказ прерывается вопросом Волковского:

«Могу я взглянуть на эти чертежи?»

Морозов подаёт два пластиковых листа.

«Да‑а… – протягивает тот. – Это доказательство. Вы знаете, – он обращается к Майе, – я до этого момента не очень‑то вам верил. А теперь – верю. Материальное доказательство сильнее любого недоверия. Но продолжайте, прошу вас».

И она продолжает рассказывать о том, как принималось решение о ликвидации отряда, как Накамура положил её в анабиозис. И о том, что они с Морозовым увидели, когда она проснулась.

«Думаю, остальное вам рассказал Алексей Николаевич».

При чужом человеке она называет Морозова соответственно возрасту и статусу.

«Рассказал, конечно. Но у меня есть ещё несколько вопросов».

«Если они не касаются того, что случится в будущем, я отвечу».

«Хорошо, – Александр Игнатьевич наклоняется вперёд и опирается локтями на колени. – Алексей Николаевич мне объяснил, что ваши чертежи – это архивные копии, и потому они не в электронном виде. Это допустимо, но есть ли у вас ещё какие‑либо доказательства того, что вы из будущего?»

Майя смеётся.

«Есть. Но они будут видны разве что на рентгеновском аппарате».

«У вас есть модификации организма?»

«Чип связи, он же комм, он же прибор доступа к всемирной сети. Контроллер общего состояния организма с тревожной сигнализацией. Правда, его я отключила ещё в сорок пятом, потому что он постоянно визжал, что я умираю. Воздух ему не нравился».

«Неужели в будущем такой чистый воздух?»

«Да. Фильтры стали совершеннее».

Волковский теребит подбородок.

«Я поверю вам, Майя, если посмотрю на рентгеновские снимки. А если я вам поверю, значит, вы проснётесь в тот самый день того самого года, который выберете сами, я даю вам своё слово. Меня к тому времени уже не будет, но будут люди, которые проследят за вами».

«18 декабря 2618 года», – уточняет Майя.

«Я сделаю рентгеноскопию», – говорит Морозов.

«Я не понимаю, Алексей Николаевич, почему вы не сделали её раньше. Я поверил вам и выделил первоначальные средства на создание устройства для анабиоза. А вы, оказывается, ничего толком не проверили. Насколько я сейчас могу судить, интуиция вас не подвела. Но могла же и подвести…»

Морозов открывает рот, чтобы ответить, но Майя перебивает его.

«Мальчики, не ссорьтесь», – говорит она.

Александр Игнатьевич смотрит на девушку, а потом начинает смеяться. Он смеётся так заразительно, что его хохот подхватывает Морозов, а затем и сама Майя.

Первым успокаивается Волковский.

«Ну что же… – говорит он. – Я жду от вас результатов рентгеноскопии. А пока я хотел бы взглянуть на устройство и на чертежи его прототипа».

Они идут вниз, в подвал.

Волковский подходит к «постаменту», рассматривает его, изучает крепление рамы анабиозиса.

«И сколько времени вам понадобится, чтобы закончить проект?»

«Б о льшая часть времени ушла на изучение чертежей. Думаю, на техническую работу уйдёт около полугода, не более».

«Судя по рассказу нашей глубокоуважаемой гостьи из будущего, Иосимура львиную долю времени потратил на поиски анксиолитика…»

«Во‑первых, я знаю, что в итоге послужило анксиолитиком у Иосимуры, из его записей. А во‑вторых, я могу усовершенствовать его состав, потому что в наше время можно достать компоненты, которых не было у японцев».

Волковский думает.

«Вероятно, придётся перенести штаб сюда».

Морозов хмурится.

«Теперь, когда у нас появилась цель, – продолжает Волковский, – мы не можем просто произносить высокопарные речи за курением трубок. Мы становимся хранителями, у которых есть предмет хранения».

«Сначала надо достроить анабиозис…»

«Совершенно верно. Как только мы убедимся, что он работает, мы перенесём штаб сюда».

«Придётся что‑то придумывать для сына и его семьи», – говорит Морозов.

«Придётся. Но это ваша забота, Алексей Николаевич. Я вряд ли смогу вам помочь».

«Вы можете выкупить у меня дачу».

Волковский смеётся.

«А вы хитрец!..»

«Есть ещё одно «но», – продолжает Морозов. – Цель – это прекрасно, но я хотел бы запатентовать анабиозис. Человечеству нужны подобные технологии».

«Погодите с этим, Алексей Николаевич. Когда он заработает, тогда и будете думать о патенте. Первичная цель – хранить. Осчастливить человечество – это цель третья…»

Неожиданно Морозов понимает, что Волковский не хочет обнародовать идею анабиозиса. Более того, Волковский готов остановить Морозова любой ценой.

Старик, ты и в самом деле веришь в то, что мы должны сохранить Майю – и только? Ты веришь в эту чушь? Да, мы должны, но есть тысячи людей, которым анабиоз спас бы жизнь. Которые могут заснуть, чтобы дождаться своего лекарства. Есть и более простые варианты. Скажем, человеку срочно нужна пересадка, а донора нет. С помощью анабиоза можно дождаться донора. Можно даже вырастить, клонировать его для получения подходящего костного мозга или редкой группы крови. Это же невероятные возможности для медицины, прорыв в науке, Нобелевская премия!

Но Алексей Николаевич понимает, что не только научное рвение и алчность подвигают его на создание анабиозиса, не только Майя и общество хранителей времени. В первую очередь анабиозис освободит его от необходимости спасать людей при помощи эвтаназии. Анабиоз заменит смерть, чтобы возродить умирающих, подтолкнуть их к жизни.

Если он построит анабиозис, а Волковский переместит сюда штаб, значит, он уже не сможет… стоп.

Хладнокровие, только хладнокровие.

«О чём вы задумались, Алексей Николаевич?»

«Ни о чём. Буду работать».

Он оставит этот анабиозис с Майей внутри – Волковскому. Старику можно верить: он и в самом деле хочет выполнить миссию хранителя. Но на этом Морозов не остановится. Он, как и планировал, запатентует и построит новый анабиозис. Найдёт спонсора, продаст разработку крупной компании. Главное – не выдать себя.

Но Волковского провести непросто.

«Майя, то, что я сейчас скажу, вас никоим образом не касается», – он отвешивает девушке поклон.

«Знаете, Алексей Николаевич, – продолжает старик, – я понимаю ваше желание угодить человечеству, спасти множество жизней, в конце концов, разбогатеть. Более того, я прекрасно понимаю, как вы будете действовать дальше. На деньги общества вы построите анабиозис, добьётесь, чтобы он работал, оставите его хранителям, а сами будете спокойно проектировать, патентовать, конструировать новую машину – уже для человечества. Вы спрашиваете меня, в чём проблема? Почему я против? Я не против. Я очень даже «за». Мне самому хотелось бы лечь в подобную машину и дождаться того времени, когда будет побеждён процесс старения…»

Морозов не удивляется тому, что Волковский легко раскусил его. Но он не понимает, куда клонит руководитель общества хранителей времени.

«А вот теперь, – продолжает Волковский, – мы зададим один вопрос нашей героине. Майя, скажите, пожалуйста, когда был изобретён анабиозис? Мне кажется, что ответ на этот вопрос не повредит вашему и нашему будущему».

«Во второй половине двадцать пятого века. Первые патенты появились примерно в 2460‑х годах».

«Вот! – Волковский поднимает палец. – Понимаете, Алексей Николаевич? Не вы изобрели анабиозис. Кто, кстати, его изобрёл?»

Морозов прислоняется к стене, потому что всё понимает.

«Группа учёных из Харбинского университета».

Волковский наклоняет голову. Он похож на старую мудрую птицу.

«Харбин, понимаете? Не вы, а Харбин. Судя по всему, они найдут подвал Исии и сделают свою модель, основываясь на его разработках. Почему это произошло так поздно, я не могу сказать. Возможно, вам повезло, а бункер по иронии судьбы ещё триста лет простоит нетронутым. Кроме того, у них не будет чертежей и записей Иосимуры – придётся анксиолитик разрабатывать с нуля, это ещё лет на сто потянет. Но вы, Алексей Николаевич, не будете первооткрывателем анабиозиса. Я не знаю, почему. Поверьте, не я буду вам помехой».

Морозов делает два шага и тяжело садится на диван.

«А вы, Алексей Николаевич, меня уже в старые маразматики успели записать, не так ли?»

Он смеётся.

«Ладно. Посмеялись и хватит. Итог нашей с вами встречи таков: во‑первых, вы предоставляете мне результаты рентгеноскопии нашей гостьи; во‑вторых, вы строите анабиозис. Всем, что нужно, я буду вас обеспечивать. В том числе и помощниками. А дальше – посмотрим».

Морозов поднимается.

Волковский целует Майе руку.

«Мадемуазель, вы прекрасны. Если бы я был моложе хотя бы на сорок лет, я бы несомненно за вами приударил».

Майя улыбается и делает некое подобие реверанса.

Некоторое время Волковский возится с шерстяными носками и подсохшими у камина туфлями, а затем мужчины выходят на крыльцо. Дождь уже закончился.

«Следите за ней, Алексей Николаевич. Она умнее нас с вами, мне кажется», – говорит старик.

«Почему вы так думаете?»

«Потому что она, ничего не делая, очаровала меня и, кажется, влюбила в себя вас. А это свойство умной женщины, которая умеет использовать мужчин».

Морозов качает головой.

«Я прав…» – протягивает Волковский и медленно идёт к машине.

Олег появляется в кабинете Алексея Николаевича внезапно.

«Отец!» – говорит он строго и серьёзно.

Морозов поднимает глаза на сына. Он не предвидел этого разговора.

«Ты хочешь продать дачу?»

Великолепную, шикарную дачу, на которую ушло столько сил и денег, с гаражом, с бассейном, ту самую дачу, которую так любит Катя, дом около леса, дачу с белками, прыгающими по невысоким сосенкам, и с огромными зелёными кузнечиками.

«Откуда ты узнал?».

«От Бармина. Ты хочешь продать?»

Бармин – юрист, к нему Морозовы обращаются по всем делам, в которых нужна рука специалиста. Оформление завещания или дарственной, контракты, договоры, бизнес Олега.

«Олег не должен знать», – сказал Морозов Бармину, и тот кивнул. Но проговорился.

«Да, я хочу продать дачу».

«Объясни мне. Вот, правда, просто объясни. Если ты сможешь нормально объяснить, я готов смириться».

Что ты объяснишь сыну, доктор? Что у тебя появилась девушка из прошлого, она же гостья из будущего? Что ты пятнадцать лет состоишь в тайном обществе хранителей незнамо чего?

«Я продаю дачу, Олег. Это моё решение. Я продаю её за хорошие деньги, на которые смогу построить две дачи, вот и всё».

«То есть дело в деньгах?»

«Да. Мне поступило предложение, от которого я не мог отказаться».

Такого оборота Олег не ожидал. Он, наконец, садится и думает. Считает прибыль в уме, даже не имея исходных цифр.

«И сколько ты за нее получишь?»

Молодец, говорит себе Морозов. Он имеет в виду себя самого. Он поймал сына на том, что тот любит больше всего на свете. На деньгах.

Он называет сумму.

Олег присвистывает.

«Да, это раза в два выше самой лучшей цены, которую можно было бы за неё требовать. Наверное, ты прав».

«Тебе давно пора научиться мне верить», – смеётся Морозов.

«Но слушай… нужно же вывезти наши вещи».

«Я сам справлюсь».

«Нет уж. Тут я тебе помогу».

Чёрт, об этом он не подумал.

«Пока ещё рано об этом думать. Выезжать – не раньше чем через полгода».

«Почему так нескоро?»

В Олеге проснулся предприниматель. Пять минут назад он ворвался к отцу, чтобы воспротивиться продаже семейной собственности, а сейчас хочет сам побыстрее совершить сделку.

«Олег, давай начистоту, – размеренно произносит Алексей Николаевич. – Ты не имеешь отношения к этой сделке. Я сам сделаю всё, что нужно. Если что, мне поможет Бармин, хотя последствия его вмешательства уже сидят у меня в кабинете. Мне не сто лет, а пятьдесят три, и я знаю, как распорядиться полученными деньгами».

Дата добавления: 2015-06-04