Варшавский 1 страница

Россия, Москва, лето 2618 года

Понедельник. Анатолий Филиппович Варшавский смотрит на портрет Президента Европы Джейкоба Якобсена. Его раздражает хитрый прищур старика Якобсена, но снять портрет он не имеет права. В принципе, это единственное, на что он не имеет права. Потому что министр дел ближнего космоса – это очень серьёзная должность. В какой‑то мере она важнее, чем должность премьер‑министра при Якобсене.

Несколько лет назад Варшавский настоял на разделении Министерства планетарного здравоохранения и Министерства здравоохранения ближнего космоса. А затем подмял последнее под себя. Потому что для реализации многих проектов нужны свои собственные министерства, находящиеся вне прямого подчинения Президенту Европы или Америки.

Номинально Якобсен имеет власть и над Россией, но он не вмешивается в её дела. Она остаётся чем‑то вроде автономной территории.

Варшавский имеет власть над ближним космосом Европы, России и части Азии. В китайские дела лучше не вмешиваться: у них свои законы и правила. В любом случае это не меньшая власть, чем у Якобсена.

Варшавский вызывает:

– Максим!

Тот появляется через полминуты, как всегда, аккуратный, подтянутый, готовый выполнить любую прихоть хозяина.

– Мне нужна пресс‑конференция. Крайний срок – к концу недели.

Максим думает.

– Можем попробовать послезавтра. Журналисты быстро реагируют на любое ваше заявление.

– Хорошо. Хотя лучше даже в четверг.

Последний раз Варшавский встречался с журналистами более года назад. Вопросы были одни и те же: как вы относитесь к негативной реакции общественности на ваши законопроекты, на чём вы собираетесь базироваться, вынося вопросы об опытах на людях и легализации эвтаназии на обсуждение. Были и срывы. Одна журналистка назвала его скотом и сказала, что таких, как он, нужно подвергать эвтаназии в первую очередь. Оказалась ведущей вегетарианского блога‑трёхмерки.

– И проконтролируй, чтобы пресса была адекватной. Чтобы не было сумасшедших из псевдорелигиозных источников, веганов и прочих подобных.

– Какова цель конференции, Анатолий Филиппович?

Глаза Варшавского превращаются в две узенькие щёлки.

– Нужно иногда показываться на публике, Максим. Иначе публика будет думать, что ты ушёл в кусты, спрятался от ответственности.

Максим кивает и исчезает.

Он ведёт себя как собака, думает Варшавский. Я много ему плачу, но каких денег стоит преданность? Если я прикажу ему раздеться донага и пройтись в таком виде по министерству, выкрикивая нецензурные лозунги, он пойдёт на это ради меня?

Анатолий Филиппович откидывается на спинку кресла, которая тут же принимает форму его спины.

Звонок Майе.

«Привет, па».

«Как дела?»

«Хорошо. Работа кипит».

«Молодец».

Это был не разговор, нет. Варшавский прокручивает в голове этот диалог каждый раз, когда собирается позвонить дочери. Стандартные фразы, стандартные вопросы и ответы. Ничего нового. Разница поколений, generation gap? Или он просто забыл о том, что такое быть отцом? Забыл, погружаясь в свою безраздельную власть.

Нет, он не будет звонить. Ему нечего сказать дочери. Если нечего сказать, нужно молчать: таков закон.

Варшавский в который раз начинает шагать по кабинету. Круг за кругом, те же картины: стена, стена, стена, окно. Кабинет по площади больше, чем у многих людей квартиры, но это неважно. Стены везде стены. Можно настроить их так, чтобы по ним плавали рыбки, или летели облака, или превратить каждую в отдельное обзорное окно с видом на Меркурий. Но Варшавский хочет видеть именно то, чем они на самом деле являются, – просто стены.

Ему не хватает власти. Даже будь он на месте Якобсена, ему бы не хватало власти. Потому что власть – это не просто положение в обществе. Это способность полностью подчинить себе общество, ограничить мышление и воображение индивидуумов. Диктатура – это единственная форма настоящей власти. К сожалению, Варшавский не может себе такого позволить. Общественное мнение имеет большее влияние, чем прямой указ президента.

«Легализовать эвтаназию по отношению к больным вринклом!» – говорит Варшавский. «Нет!» – восклицают массы. И их мнение перевешивает.

Он бьёт кулаком по раскрытой ладони другой руки. Вряд ли встреча с прессой что‑либо изменит. Но это без всяких сомнений правильный шаг.

Его уже ждёт автомобиль. Всего несколько человек могут передвигаться по Верхней Москве на персональном транспорте, и он в их числе. Дверь открывается, Варшавский садится. До площади Лифтов – пять минут.

Он может не командовать вслух: автомобиль синхронизирован с чипом Варшавского и уже знает, куда ехать. Где‑то недалеко – невидимая охрана. Возможно, в проезжающих мимо такси, возможно – на крышах зданий, возможно – среди прохожих. Охрана не должна быть заметной. Если её может заметить охраняемый, её заметит и нападающий.

Максим сидит напротив.

– До встречи более четырёх часов, – говорит он. – Зачем мы выезжаем так рано?

Варшавский просто хочет прогуляться по Нижней Москве. Пресс‑конференция будет проходить в Барселоне, он сам выбрал этот город. От Москвы до Барселоны – час, не более. Почему не Москва? Потому что нужно, чтобы Якобсен обратил на пресс‑конференцию самое пристальное внимание. Голос Якобсена много значит.

Варшавскому хочется пройтись по Волхонке мимо Храма Христа Спасителя, потом по Моховой и – спуститься в Мемориал метро. Он всегда любил бродить по Мемориалу метро, по этим огромным подземным дворцам, между которыми уже много лет курсируют не поезда, а лёгкие мобили. В принципе, метро можно использовать и как средство транспорта, но в первую очередь это музей. В юности, ещё студентом, Варшавский очень любил «Площадь революции», скульптуры шестисотлетней давности, стёртый нос собаки пограничника и винтовку девушки‑стрелка.

Нос собаки до сих пор реставрируют каждые двадцать лет, потому что он постепенно исчезает, оставаясь на руках многочисленных охотников за удачей. При этой мысли Варшавский улыбается.

Автомобиль останавливается на площади Лифтов.

Анатолий Филиппович выходит из машины, и в этот момент ему в плечо попадает пуля.

Его разворачивает, и вторая пуля проходит мимо, и третья тоже, а четвёртая кромсает лицо Максима, который не догадался пригнуться, за ней следуют пятая и шестая, но Варшавский уже лежит на полу, начинается паника, и страж порядка в форме оттаскивает его в сторону.

Первая мысль Варшавского: почему не уследили? Как пропустили?

Плечо отдаёт тупой болью.

Вторая мысль Варшавского: пулевое оружие, запрещённое к использованию в космосе. Каким образом его сумели доставить?

Пули летят бесшумно, только бьются стёкла машины, и всё. Пули летят над головой Варшавского, мчатся куда‑то дальше, и в толпе слышны крики боли.

А потом поток пуль прекращается. Всё это происходит очень медленно, точно с первого выстрела прошло не несколько секунд, а несколько часов. Варшавский лежит на земле, потому что вставать пока что опасно.

– Всё в порядке, он ликвидирован, – слышится чей‑то голос.

Это про кого? Про убийцу или про Варшавского?

Анатолий Филиппович поднимается. Плечо болит нестерпимо. Толпа поредела, разбежалась. Тут и там – тела. На глаз – шесть или семь человек. Около машины лежит Максим. Варшавский подходит к телу, садится на корточки. Максим лежит лицом вниз. На его затылке – точка выхода пули, окровавленное отверстие.

Подбегают двое мужчин в штатском.

– Господин Варшавский, с вами всё в порядке?

Нет, со мной не всё в порядке. У меня пуля в плече.

Вокруг уже суетятся санитары и полицейские. Варшавского сажают в салон индивидуального передвижного медцентра. Робоврач тут же вводит ему обезболивающее, сканер просвечивает в поисках пули.

У Варшавского есть две идеи о причинах покушения и его заказчиках. Одна связана с его политической деятельностью в целом. Другая – с запланированной пресс‑конференцией.

Вторая версия более веская. Но как сумели точно рассчитать время его появления на площади? Ведь они выехали на два часа раньше запланированного… Вероятно, снайпер ждал на точке с самого утра.

Пуля прошла навылет. Робоврач уже разрезал костюм и восстанавливает ткани и кожу.

Рядом с Варшавским появляется полицейский.

– Господин Варшавский, могу я задать вам несколько вопросов?

– Не здесь.

– Хорошо, господин Варшавский.

Полицейский хочет отойти, но Анатолий Филиппович его останавливает.

– Простите, у меня есть один вопрос к вам.

– Да, господин Варшавский?

Хорошо быть влиятельным и известным. Все тебя знают и стремятся оказать какую‑нибудь услугу. С другой стороны, есть люди, которые в тебя стреляют.

– Снайпера поймали?

– Автоматическая система. Пулемёт системы CSR‑24K. Судя по всему, запрограммированный индивидуально на вас. Он продолжал бы стрелять, пока не убил бы вас.

– Но он же не убил.

– Очень хорошо сработал ваш охранник, кажется, Ластовский. Вырубил импульсником.

Вообще‑то, в космосе и импульсники могут носить только представители полиции. Но для охранников министра сделали исключение.

Ластовского министр не знает. Охрану нанимает не он, не он и следит за её действиями.

– Кстати, где Перцов?

Перцов – начальник охраны, полный мужчина лет пятидесяти на вид (на самом деле ему под восемьдесят). Он намеренно не сбрасывает свою полноту: его жене нравятся мужчины в теле.

Начальник охраны словно чувствует, что шеф его упомянул. Он тут же появляется; полицейский куда‑то пропадает.

– Перцов, вы прокололись.

Тот растерян. Да, это его ошибка. А если бы первая пуля попала не в плечо, а в сердце? Если бы она не развернула Варшавского и не бросила его на землю?

– Да, Анатолий Филиппович.

Повинная – это не то, чего ожидает министр. Ещё меньше он ожидает оправданий. Место Перцова под солнцем напрямую зависит от того, что он сейчас скажет. Варшавский демонстративно молчит. Робоврач уже заканчивает обрабатывать рану. Крошечные нанороботы заживят её за несколько дней.

– Это был CSR‑24K. Замаскированный профессионалами высокого класса. Снаружи было только дуло, причём оно смотрело не из окна, а из заранее проделанной в стене здания щели. Внутреннее помещение – техническое, там стоят сервера местного дата‑центра. Пытаемся отследить, кто сумел незаметно доставить оружие в дата‑центр, а там раскрутим клубок до самой Земли.

– Да‑а… – протягивает Варшавский. – Лучше расскажите мне, как это вы, тоже, кстати, профессионалы высокого класса, умудрились прозевать покушение?

– Если честно, я и подумать не мог, что в Верхнюю Москву сумели доставить огнестрельное оружие.

Робоврач заканчивает. Варшавский поднимается и выходит из передвижного медцентра. Перцов – за ним.

– Если честно, Перцов, вы слишком расслабились. Мы в Москве. В Москве – Верхней ли, Нижней – можно достать всё, что угодно. Если кто‑то захочет купить ядерную боеголовку и взорвать её перед Кремлём, он это сделает, не сомневайтесь.

Перцов угрюмо молчит.

– Я не буду вас увольнять или понижать, Перцов, потому что это глупо. Но сегодняшний день должен стать для вас уроком, которого вы никогда не забудете.

Толстяк кивает.

– Да, Анатолий Филиппович.

Варшавский трогает рукой простреленный, а затем разрезанный пиджак. Максима рядом нет, некого отправить за новым. Теперь уже не до прогулок по Москве. В нижнем городе гораздо опаснее.

– Перцов! – командует министр.

– Да, Анатолий Филиппович.

– Пошли кого‑нибудь из своих перцев за новым костюмом. И рубашкой. Мой индивидуальный код ты знаешь.

По индивидуальному коду компьютер выдаст размеры.

Перцов тут же бежит исполнять.

Самое смешное, что этот толстяк действительно профессионал. Он может грамотно организовать даже охрану президентского дворца, если понадобится. И сработали охранники очень быстро – обнаружили место, откуда велась стрельба, и обезвредили автоматический пулемёт за считаные секунды. Но поругать их для профилактики следовало.

Варшавский идёт к лифтам. Откуда‑то возникает полицейский, а с ним – ещё один охранник.

– Господин Варшавский, когда вы сможете дать показания? – спрашивает полицейский.

– Завтра буду у вас. Утром.

– Хорошо.

Никаких бумаг и процедур. Всё зафиксировано камерами и датчиками. Тем более непонятно, как удалось установить пулемёт.

Теперь второй диалог – с охранником.

– Анатолий Филиппович, мы продолжаем движение?

Вот это вопрос профессионала. Ничего парень. Квадратная челюсть, хищный взгляд.

– Да.

Охранник поднимает руку, подавая знак остальным. Среди людей, оставшихся на площади, полицейских и санитаров, Варшавский может опознать разве что одного человека из своей охраны. Остальные невидимы.

Он идёт к неприметному зданию, около которого первоначально остановилась машина. Охранник с квадратной челюстью – за ним.

– Вы уже не будете невидимым? – спрашивает парня Варшавский.

– Вплоть до Земли, в лифте. Там вас примет нижняя группа. Она предупреждена.

– Хорошо.

Вход в здание – по индивидуальному контролю. Сканер пропускает Варшавского и охранника. Через это здание можно пройти к личному лифту министра.

Если бы это было возможно, он сделал бы лифт прямо из своего кабинета. Но лифты могут находиться только в одном месте, на площади Лифтов.

Лестница вниз, коридор, ещё один охранник здоровается с ним, коридор, лифт.

Они заходят в небольшую комнату с диваном и двумя креслами. Спуск займёт около десяти минут. Варшавский садится, охранник становится лицом к двери.

Надо позвонить Майе, вспоминает министр.

Но сначала – встреча с общественностью.

Вринкл (болезнь Камбрена, синдром Приска, спонгиозная дегенерация класса I) – неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы неизвестной этиологии. Характеризуется прогрессирующим поражением двигательных нейронов и фасцикуляциями (быстрыми, неритмичными сокращениями пучков мышечных волокон), подобно боковому амиотрофическому склерозу, но в отличие от последнего не сопровождается парезом конечностей и атрофией мышц.

Этиология. Изначальное предположение – аутосомно‑рецессивно наследуемая мутация патологического гена в длинном плече двенадцатой хромосомы. Предположение не подтверждено клиническими исследованиями. Заразность заболевания также не подтверждена. Возникновение вринкла – спонтанное, без следов предрасположенности со стороны больного. Закономерности в распространении болезни нет. Обсуждается роль вирусов, иммунологических и метаболических нарушений.

Клиническая картина. Первые симптомы обычно появляются на третьем или четвертом десятилетии жизни, но могут возникать и раньше. Зафиксировано шесть случаев проявления симптомов вринкла у детей в возрасте до десяти лет. Течение болезни прогрессирующее, с периодами ремиссий и обострений. На первой стадии характеризуется множественными моторными тиками. Тики возникают внезапно в виде повторяющихся, однообразных, неритмичных движений с участием отдельных групп мышц. На более поздних стадиях характеризуется сочетанием прогрессирующего хореического гиперкинеза и психических расстройств. Также проявляется атаксия при ходьбе, нарушение почерка, дизартрия, слабость в ногах, нарушение или потеря слуха. В некоторых случаях отмечены признаки дисфункции мозжечка, тремор, хорея‑атетоз, шизофреноподобный психоз.

Лечение. Эффективного лечения заболевания не существует. Способов замедления течения заболевания не обнаружено. Симптоматическая терапия никакого воздействия на ход болезни не оказывает.

Влияние анабиоза. Анабиоз способен продлить жизнь больного вринклом максимум на два‑три года. Через указанный срок больной умирает: его жизненные процессы полностью прекращаются непосредственно внутри анабиозиса. Официальная наука не может найти объяснение этому явлению. Опыты с погружением больных вринклом в анабиоз по их собственному желанию продолжаются.

Прогноз. Неблагоприятный, средняя продолжительность жизни с начала прогрессирования заболевания от одного года до трёх лет.

Смерть наступает по неопределённой причине без какого‑либо заметного изменения клинической картины накануне.

Болезнь впервые описана американским неврологом Сетоном Камбреном в 2453 году и исследована группой учёных медицинского факультета Гарвардского университета под руководством Марка Приска. Приск сравнил вринкл с известным с двадцатого века заболеванием – спонгиозной дегенерацией белого вещества мозга – и обозначил классы для подобного рода заболеваний. Вринкл условно классифицирован по I классу.

Основой диагностики является картина болезни. Диагноз заболевания подтверждается наличием мимических морщин особой формы на лице и шее больного; снижением содержания меди в сыворотке ниже восьмидесяти микрограммов на сто миллилитров; повышением экскреции меди с мочой более ста микрограммов в сутки, а также шизофренией и острыми симптоматическими психозами.

У лифта Варшавского ждут несколько человек в штатском.

– Я полагаю, теперь лучше быть заметными, – говорит один из них.

Это Шнайдер, заместитель Перцова. Перцов работает преимущественно в космосе, Шнайдер – на Земле. Часть охраны спустилась вместе с Варшавским – на общественных лифтах.

– Согласен.

Варшавский уверенно идёт вперёд. Отсутствие Максима причиняет некоторые неудобства, но Варшавский давно научился отключать эмоции во время работы. Он произнесёт проникновенную речь на похоронах помощника, пошлёт подарки его близким, но позже. Сегодня основная задача Варшавского – это пресс‑конференция, последняя работа Максима.

– Как тебя зовут?

Он обращается к парню с квадратной челюстью, который сопровождал его в лифте.

– Алексей.

– Прекрасно, Алексей. Тебе придётся временно переквалифицироваться из моего охранника в моего секретаря.

– Не проблема.

Варшавскому нравится некоторая наглость и простота парня. В ней чувствуется надёжность и железная хватка. Министр неожиданно понимает, насколько раздражающим было подобострастие Максима.

Автомобиль ждёт министра на выходе из здания. Охранник Алексей несколько колеблется перед тем, как сесть в машину шефа.

– Садись, – Варшавский указывает на сиденье напротив.

Охранник осматривает окрестности, хотя все возможные точки обстрела проверены. Затем садится в машину.

– Сегодня всё просто, Алексей. Твоя единственная задача – находиться около меня и исполнять различные не очень сложные поручения. Например, найти кого‑либо и договориться с ним о встрече со мной.

Из боковой панели автомобиля выезжают очки виртуальной реальности.

– Сейчас я пропишу тебе доступ, чтобы ты временно числился не охранником, а личным секретарём.

Поисками нового секретаря придётся заниматься завтра‑послезавтра. Сегодня не до этого. В какой‑то мере жаль, что он во всём полагался на Максима и не подобрал тому заместителя. Но на один день способностей этого Алексея должно хватить.

Варшавский мысленно диктует коды и разрешения программе. Находит данные об Алексее.

Алексей Вершков, двадцать пять лет, заочно заканчивает МГИМО; временно работает в охране. Мастер рукопашного боя, специализируется по самбо. Разряд по стрельбе из огнестрельного оружия. Разряд по обращению с лучевым оружием. Ещё несколько разрядов по боевым и спортивным дисциплинам. Молодец парень, способный. Посмотрим, как проявит себя в деле, студент‑международник.

Анатолий Филиппович устанавливает для Вершкова необходимые разрешения и уровни доступа.

– Всё, – говорит он, отпуская электронного помощника, – теперь ты числишься моим секретарём. Испытательный срок – два дня. Теоретически человек с неоконченным образованием и твоим опытом не может находиться на такой должности. У тебя есть ровно два дня, чтобы продемонстрировать мне нечто экстраординарное.

– Спасибо, Анатолий Филиппович, – кивает Алексей с лёгкой улыбкой. – Но я лучше останусь охранником. Точнее, вернусь к этой работе через два дня.

Не карьерист, думает Варшавский. Хорошо.

Машина останавливается.

– Аэропорт, – говорит Вершков.

Двери открываются. В десяти шагах от машины – индивидуальный флаер Варшавского. Люди из охраны повсюду. Следящие камеры и сканеры – тоже, но электроника никогда не сможет заменить человека.

Во флаере снова они вдвоём. Остальная охрана – на флаерах сопровождения: два позади, два по бокам, по одному сверху и снизу. Все – на должном расстоянии, чтобы обеспечить пространство для манёвра.

– Барселона, площадь Каталонии.

В Москве флаерам запрещено появляться в центре города, для них есть специальные порты на фиксированном расстоянии от Кремля. В Барселоне таких ограничений нет.

Флаер поднимается в воздух.

– Анатолий Филиппович, есть ли список вопросов?

– Нет.

Список вопросов – это для показухи, когда нужно отвечать гладко. Зритель легко просчитывает, на какие вопросы давно заготовлен ответ. Поэтому Варшавский старается избегать заранее написанных речей и ответов. У него в штате нет спичрайтеров. Он прекрасно умеет импровизировать.

Они летят молча. Алексей напряжён. Чувствует ответственность.

– Алексей, – прерывает Варшавский молчание. – А что вы думаете о нашем законопроекте? О легализации опытов на людях?

Охранник смущается.

– Не беспокойтесь, Алексей. Это не повлияет на моё решение относительно вас. Мне просто интересно мнение стороннего человека.

– Я думаю, – охранник делает паузу, – что это неправильно. Человек имеет право на выбор.

– Спасибо.

Варшавский не намеревается что‑либо доказывать или спорить. Доказательства – это для журналистов. Его просто интересовало мнение новоявленного секретаря.

Площадь Каталонии – огромная. Её перестраивали и обновляли не раз. Старые здания сохранились только с одной её стороны. Со стороны района Эшампле над городом возвышается титанический зал да Гама. Да Гама – не мореплаватель эпохи Великих географических открытий. Да Гама был архитектором, который в двадцать пятом веке построил это стальное чудовище, уродующее облик старинного города. Ильдефонс Серда и Антонио Гауди перевернулись в своих могилах, когда руководство города утвердило проект да Гамы и выделило под него финансирование.

Но, как ни крути, это один из самых больших залов в Европе. Конференции, концерты, лекции – всё сваливается на зал да Гама.

Под пресс‑конференцию Варшавского выделен третий зал, не большой и не маленький. На пять тысяч мест. Хватит и для журналистов, и для телевизионщиков, и для охраны. Из парка флаеров прямой подземный коридор ведёт в нижнюю часть зала да Гама. Они идут туда, хотя до пресс‑конференции ещё больше часа.

Подземные соединения – это очень удобно. Никаких проблем с толпой. Никаких проблем с сумасшедшими. Абсолютное спокойствие и уверенность в себе.

Варшавский не думает о предстоящей конференции. На неё аккредитованы журналисты из всех мыслимых и немыслимых СМИ мира. Но вопросы их вряд ли будут нестандартными. Они не потребуют от Варшавского серьёзного напряжения. Гораздо более его интересует вопрос, кому была выгодна его смерть. Конечно, его ненавидят многие. Общественность вопит, что он возрождает фашизм, что он превращает человека в подопытную крысу, что он совершенно не уделяет времени своим прямым обязанностям – регуляции космической отрасли. Но общественность – ничто. Для организации подобного покушения, даже для доставки автоматического пулемёта в Верхнюю Москву нужно иметь серьёзные деньги и связи. Это не мелкая сошка.

Может, это старик Якобсен? Или президент России Кармашев, который давно уже стал пешкой в цепких руках Якобсена?

Вряд ли. Если бы его хотели убрать сверху, его бы убрали политическими методами. Во власти Якобсена обеспечить Варшавскому импичмент и снять со всех государственных постов.

Может, дело в деньгах? Кому он перешёл дорогу? Или ещё не перешёл, но перейдёт в процессе борьбы за прогрессивные медицинские идеи.

Кстати, да. Медицинские идеи. Деньги, вращающиеся в медицинской отрасли, очень велики. Огромны. Но даже если его действия позволят приблизиться к открытию средства от вринкла, это ничего не изменит. Никаких псевдолекарств от вринкла сегодня не существует, никто не потеряет на этом. Наоборот, компания, попавшая в первые ряды производителей подобного средства, обогатится.

Мысли Варшавского прерывает реплика Алексея.

– Прибыли, Анатолий Филиппович.

Перед ними – двери личного кабинета министра в комплексе да Гама. Две небольшие комнаты, где можно подготовиться к выступлению.

Алексей идёт вперёд вместе с другим охранником, чтобы «прощупать» помещение.

Мысли о покушении остаются позади. Скоро придёт время решительных действий, и нужно сосредоточиться.

Варшавский садится в кресло и смотрит на работающих охранников.

Как всё сложно, боже мой. Как же всё сложно.

Зал на пять тысяч человек кажется очень маленьким. Журналист на журналисте, представители сетевых СМИ, визуальных СМИ, аудиальных СМИ, генераторы прямого информационного контента, поставляемого в энточипы, ведущие блогов, общественные деятели – все здесь. На самом деле они не хотят ничего знать об эвтаназии, опытах на людях и законопроектах Варшавского. Единственное, что им нужно, – это смешать его с грязью, выставить сволочью, а потом сделать сенсационный материал о том, какой мразью оказался министр дел ближнего космоса, МДБК, который полез не в свою отрасль и устроил в ней шабаш.

Варшавский смотрит на заполненный зал через прозрачную с одной стороны стену.

– Вы готовы, Анатолий Филиппович? – спрашивает Алексей.

– Да.

В зале его ждёт кафедра – он может и должен провести всю пресс‑конференцию стоя. Даже если она продлится пять часов. Даже десять. Все министры сидят, а он – стоит, и это работает на его имидж несгибаемого человека.

Варшавский идёт твёрдо – его походку должны отметить журналисты в зале. В обыденной жизни так ходить неудобно: чеканя шаг, глядя прямо перед собой, демонстрируя собственную значимость и силу.

Двери тут не традиционные, а силовые. Внешне поле выглядит точно как обычная деревянная дверь, но при появлении министра оно растворяется в воздухе, и через несколько секунд он стоит перед необъятным залом. Гром аплодисментов. Такое ощущение, что он собирается петь и танцевать, а не отвечать на каверзные вопросы.

– Добрый день! – произносит Варшавский.

Он обводит взглядом весь зал, показывая, что рад всех видеть. Электронные переводчики шепчут журналистам приветствия на их языках.

– Это первая моя пресс‑конференция за прошедший год. Или даже за два года – это неважно. Важно то, что сегодня я готов ответить на все вопросы, которые волнуют вас, ваших зрителей и читателей.

Камер не видно, но пресс‑конференция снимается и транслируется в сеть в прямом эфире.

– Ещё во время предыдущей пресс‑конференции я сформулировал для себя цели и задачи нашей встречи. Они заключаются в том, чтобы вы могли получить чистую, незамутнённую информацию о том, что вас интересует и при этом касается моей политической деятельности, будь то дела внешнего космоса…

Тут он демонстративно молчит.

– …или насущные проблемы медицинского характера.

Слишком расплывчато, господин министр. Слишком обтекаемо.

– То есть проблемы борьбы с вринклом.

В зале – гул, шушуканье. Будто вы сами этого не знаете, лицемеры.

– Прошло время, но эти цели и задачи не только не утратили своей значимости, но даже обрели новый смысл, поскольку мировое информационное пространство для этой тематики долгое время было просто закрытым. Сегодня же, к сожалению, в него целенаправленно закачивается поток бессовестной лжи, дезинформации, а порой и откровенных нелепостей. Всё это предназначается вам, и цель инициаторов этой кампании ясна – убедить людей в ошибочности моих суждений, унизить меня, убедить вас в том…

Здесь он делает самую важную паузу. Все предыдущие слова были не более чем вступлением.

– …что вринкл неизлечим!

Гул, отдельные аплодисменты, шебаршение.

И Варшавский наносит последний удар – в прямом смысле слова. Он бьёт кулаком по столу и взрывает зал:

– Вринкл! Излечим!

Это то, чего они ждали. Эпатажа. Получите, это для вас. Варшавский торжествует. Несколько простых слов – и эмоции направлены в верное русло. Теперь вопросы будут задавать только откровенные недоброжелатели. Таких половина зала.

– Прошу всех успокоиться, – громко произносит Варшавский. – Теперь я жду ваших вопросов.

Раньше перед пресс‑конференциями говорилось: просим задавать только один вопрос от каждого СМИ. Сегодня всё проще. Как только представитель задал вопрос, выслушал ответ и сел на место, его микрофон отключается. Повторно никто не встанет и не перебьёт коллегу. Собственно, поэтому боятся и перебивать: робот воспримет это как вопрос и отключит микрофон. Жестоко, но позволяет соблюдать регламент. Микрофонов не видно: они встроены в столики журналистов.

Звучит сигнал. Журналисты тренируют реакцию, как можно быстрее пытаясь нажать на кнопку перед собой. Чувствительность – до 0,0000001 секунды. Порядок нажатия на кнопки определяет порядок вопросов. Кто‑то видит перед собой число «пять». Кто‑то – «пять тысяч». Последнему не повезло – он не сможет задать свой вопрос. Многие снимают вопросы, когда коллега задаёт такой же вопрос. Или меняют их на другие.

Дата добавления: 2015-06-04