Морозов/Майя 2 страница

Она отвечает на самый простой вопрос. Кажется, пластмассы в эти времена уже существовали.

Японцы ждут.

«Я работала в Москве, – продолжает Майя, – в лаборатории, где разрабатывали это устройство. Я украла чертежи, чтобы продать их за рубежом и встать во главе подобного проекта, а не быть до конца дней простым лаборантом».

Очень похоже на правду, Майя, браво.

«А почему в Харбин?»

Вышел прокол. Сказала бы – в Иркутске, вопросов бы не возникало. А из Москвы удобнее бежать в Европу. Впрочем, последняя была охвачена войной.

«В Европе война, да и границу так просто не пройти. Сначала добралась до Иркутска, а затем перешла границу».

«Где?»

Ты ошибёшься сейчас, девочка. Ты скажешь – Забайкальск, он всегда был на границе, и он будет на границе ещё семьсот лет. Но в 1945 году такого города ещё попросту нет. Он носит название Отпор, и ты ошибёшься. Полный провал.

Майя помнит два названия – Забайкальск и Олочи. Пятьдесят на пятьдесят.

«Через Олочи», – говорит Майя.

Попала в цель, не иначе. Исии кладёт чертёж обратно на стол.

«Хорошо, Амайя‑сан. Я предлагаю вам работу. Когда я увидел вас впервые, то подумал, что вы можете послужить японской науке в качестве прекрасного образца экспериментального материала. Но я передумал. Вы можете послужить науке в качестве учёного».

Умный, чёрт. Перебежчик ему нужен. Поверил ли Исии в то, что она бежала из СССР? Неизвестно. Но пока судьба ей улыбается, надо этим пользоваться.

Иосимура встаёт. В его глазах нет такого пафоса, такого восторга, какой сверкает в глазах Исии. Он смотрит холодно, толстые стёкла некрасиво уродуют его зрачки, искажают их.

«А скажите мне, госпожа Амайя, честно: что вы знаете о машине для искусственной комы? Вы можете её построить? Или вы сейчас просто пудрите нам мозги? Может, эти чертежи попали вам в руки случайно?»

Он нависает над ней, строгий и страшный.

Майя с трудом поднимается. Голова кружится, но она уже может сидеть вертикально.

«Это устройство называется анабиозис. Вряд ли вы сможете построить его без меня даже по готовым чертежам. Вам нужен переводчик, понимающий конструкцию машины. А потом вам придётся ещё подбирать правильный анксиолитик…»

Слова «анабиозис» и «анксиолитик» она произнесла по‑русски, не найдя подходящего аналога.

Иосимура с улыбкой качает головой.

«Ну что ж. Почти убедили, госпожа Амайя. Сегодня же мы отправимся на нашу базу. С завтрашнего дня приступим к работе».

Майя понимает причину спешки. До конца войны осталось немного, и все это чувствуют. Нужно успеть сделать как можно больше.

Исии стоит у окна. Черты его лица затемнены, он выглядит чёрной тенью.

«Мы отправим вас нашим обычным транспортом, вместе с «брёвнами». Никто вне базы не должен знать, что вы находитесь на особом положении. Выезд через два часа. Иосимура приведёт вас в порядок».

Он выходит из кабинета.

Иосимура садится рядом с Майей.

«Исии слишком импульсивен, госпожа Амайя. Работать вам придётся со мной. А со мной, – тут он демонстративно делает паузу, – нужно быть очень, очень осторожной».

Майя буравит его взглядом.

И первой отводит глаза.

Их грузят в старый «Додж». Майя не разбирается в марках автомобилей, но успевает прочесть название на капоте. Вокруг – красные кирпичные стены. Внутренний дворик какого‑то здания.

Среди заключённых – китайцы, монголы и несколько человек славянской внешности. Майю заталкивают в машину одной из последних. Дверь закрывается, на Майю опускается тьма. Окна в тенте – бутафория, фургон цельнометаллический.

Машину трясёт.

Раздаётся голос:

«Русские есть?»

«Да», – мужской голос с другого конца.

Майя молчит. В её положении лучше не вступать в отношения с попутчиками. Слышна китайская речь, но Майя прислушивается к диалогу русских.

«Меня Тимуром зовут», – говорит мужчина.

«Лёха».

По голосу невозможно определить возраст.

«Ты как сюда попал?»

«Я из харбинцев. Просто взяли на улице – и всё».

«Эх… А меня на границе повязали. Ранили в ногу, забрали автомат. Диверсанты хреновы».

«Пограничник?»

«Не‑а. Просто часть там стояла. Ну и через реку с китайцами торговали. Мы им кружки и ложки, они нам еду. Ну, одеждой ещё менялись. Значками всякими. Барахлом, короче. Я к реке спустился, а там японцы. Автомат мне к голове – и с собой забрали».

«Угу».

Майя чувствует, что Лёха не расположен к разговору.

«Ну ничего, – сказал солдат. – Выберемся, ещё устроим им по самое не могу…»

Все затихли. Китайская речь кажется фоном. И Лёха произносит, тихо и отчётливо:

«Никто не выберется, солдатик. Ты ничего не знаешь. Ты не человек, ты – лабораторный кролик. Тебя разрежут на органы, отравят газом. Ты ничто, тебе не на что надеяться. И мне тоже».

«Ты что?» – удивляется солдат.

Он говорит ещё долго, убеждает парня, что тот не прав, рассказывает о будущем, о том, как Советы объявят Японии войну и разгромят её, но Лёха молчит до самого конца.

Время идёт совершенно незаметно. Проходит час, или два, или три. Постепенно разговоры затихают. Кто‑то плачет. Первый русский пытается разговорить второго. Майя в полусне.

Она просыпается, когда машину перестаёт трясти. Снаружи раздаются голоса, какие‑то крики, резкие реплики на японском языке. Дверь открывается, луч света падает на бледные лица китайцев. Монголы и русские – где‑то по бокам, в тени.

«Дете ике!» – крик снаружи, приказание выходить.

Маньчжуры знают японский, по крайней мере, понимают, что им говорят. Конечно, неволей выучишь за десять лет оккупации.

«Исоиде, исоиде!» – снова крики. «Вперёд, вперёд!»

Подходит очередь Майи. Солнце над Биньцзяном кажется очень ярким. Она выходит последней, как её и проинструктировали перед отправкой. Она рассматривает русских. Как ни странно, они почти одинаковые – светловолосые, рослые, в схожей форме. Только у первого форма новенькая, с погонами, а у второго – потёртая, переделанная в гражданскую одежду.

Исии и Иосимура уже здесь. Исии молча берёт Майю под руку и ведёт за собой. Остальные уходят в другую сторону. Через несколько метров Исии отпускает Майю и показывает двум солдатам: вести за мной. Девушка идёт между солдатиками, она выше обоих на голову.

Иосимура остаётся где‑то позади, теперь её путеводная звезда – спина генерал‑лейтенанта.

Они идут к жилым домам для командования.

«Это деревня Того, – оборачивается Исии. – Тебе выделят отдельный дом. Тщательно охраняемый».

Деревня Того. Придумают же название.

Майя видит много китайцев, работающих на территории. Они подстригают кусты и деревья, вывозят мусор, моют внешние стены зданий и окна.

Исии идёт довольно быстро. Неожиданно Майя чувствует, что сейчас упадёт. Солдаты подхватывают её. Исии оборачивается, подходит к Майе, заглядывает в глаза.

«Это последствия обморока и последующей тряски, скоро пройдёт, – он обращается к солдатам. – Отнесите её».

Солдат берёт Майю на руки. Странно, но сознания она не теряет, просто не может стоять. Над ней – голубое небо, яркое солнце, красота.

Он назвал это обмороком. Вежливо, деликатно. Что это было, хлороформ? Скорее всего, да. Вряд ли в первой половине двадцатого века использовали что‑то более сложное.

Майю кладут на кровать в небольшой уютной комнате, обставленный на европейский манер. Два шкафа, трюмо, пара стульев, дверь в ванную, коврик на полу.

«Вам надо отдохнуть, Амайя‑сан», – говорит Исии.

«Где чертежи?»

«Чертежи в моём кабинете. Думаю, до завтра вы полностью придёте в норму. Вам принесут еду и питьё. Если что‑то понадобится, звоните».

На прикроватной тумбочке эбонитовый дисковый телефон и металлическая кнопка звонка. Исии прослеживает взгляд Майи.

«В звонок. Так можно вызвать слугу. Ваш внутренний номер вам сообщит комендант Хасэгава. Он зайдёт к вам через некоторое время».

Солдаты выходят первыми, Исии – за ними. Он не прощается.

Майя осматривается. Комната приятная. Хочется просто лежать и смотреть в потолок. Впрочем, ещё хочется пить.

Мысли Майи материализуются. Раздаётся стук в дверь.

«Войдите!»

Появляется невысокая китаянка с подносом. На подносе – графин с водой (или напитком), булочки, завёрнутые в зелёные листы, тонко нарезанное мясо, ещё какая‑то еда.

В графине – что‑то вроде лимонада из неизвестных Майе ягод. Еда вкусная. Майя пытается приподняться, но её кружит. Приходится есть полулёжа. Аппетит зверский.

Китаянка уже исчезла. Майя ест.

Покончив с обедом (или это завтрак?), Майя сползает с кровати и оказывается у сдвоенного шкафа. Левая половина – для одежды. Правая – с полками. На одной из полок – книги на японском, немецком и английском. Беллетристика. Несколько детективов, что‑то о подводных лодках. Наверное, чтобы вновь прибывшему сотруднику не было скучно.

У Майи сильно кружится голова. Она ложится прямо на пол, доползти до кровати нет сил. В дверь снова стучат.

Это та же китаянка. Она принесла женское кимоно и комплект мужской полевой формы. Аккуратно кладёт одежду на стул, затем помогает Майе добраться до кровати. Лицо служанки – последнее, что видит Майя.

Для генерал‑лейтенанта Исии Сиро не существует времени суток. Он может собрать совещание в три часа ночи, если в его голове появилась свежая мысль о проведении бактериологической войны. Днём Исии спит.

Часы показывают шесть вечера, но генерал, как ни странно, на ногах. Он сидит за столом в своём кабинете. На столе – бинокулярный микроскоп, стоящий сумасшедших денег, и бюст Тэцудзана Нагаты, покойного начальника управления службы войск военного министерства. Подобострастие перед вышестоящим – не в характере Исии. Побывавшие в его кабинете с недоумением обсуждают странный предмет на столе генерала.

Исии заказал бюст Нагаты уже после его смерти. Управленца зарубили в собственном кабинете ещё в 1935 году из‑за денег. Теневая политика, коррупция, нелегальная торговля.

Я приветствую тебя, катана. Твой живот.

Напротив Исии – Иосимура.

«Кого нам следует ещё подключить к этому проекту?» – спрашивает Исии.

«Смотря сколько человек понадобится. Двое, трое, четверо. Мики точно будет принимать участие. Наиболее надёжен из всей группы».

«Ценен?»

«Сейчас – да. – Иосимура внимательно смотрит генералу в глаза. – Потом – нет».

«Хорошо. Обслуживание?»

«Лаборант Комацу и несколько солдат‑техников».

«Солдат дополнительных я выделю. Сколько?»

«Дополнительных не нужно, двоих достаточно. Желательно глухонемых».

«Справитесь?»

«Я изучил чертежи. Многое непонятно, в основном, насчёт материалов, из которых изготовлен объект…»

Исии улыбается.

«Да и сами чертежи…» – добавляет он.

«Сами чертежи сделаны из какого‑то соединения наподобие плексигласа, только гибкого. Думаю, наши химики разберутся».

Исии поднимает один из листов с чертежами.

«Разберутся. Только я не смог отрезать ни уголка, чтобы отправить в лабораторию. Не целый же лист им отдавать».

«Материал чертежа – дело второе».

«Согласен. Что Амайя‑сан?»

«Спит, кажется. Завтра будет в порядке, – говорит Иосимура. – Но я продолжу».

«Продолжайте».

«Обозначения материалов мне непонятны. Документация на английском языке, но большинство терминов я никогда не встречал. Хотя общий принцип работы устройства ясен: глубокая заморозка, система подачи питательных веществ, система отвода, определённая концентрация различных газов внутри кокона. Наши разработки шли примерно в том же направлении».

Исии встаёт и проходится по кабинету.

«Меня вот что смущает. Мы бьёмся над проблемой погружения человека в искусственный летаргический сон с тысяча девятьсот тридцать шестого года. Мы многого добились, но до главного пока далеко. И вдруг на нас падает девушка со всеми нужными чертежами, просто идеальная перебежчица. Тебе это не кажется подозрительным?»

«Кажется. Но я не вижу, как она может нам навредить. Пока она нам полезна, мы сделаем вид, что всё в порядке».

«А потом?»

«А потом – посмотрим».

Исии смотрит в окно.

«Всё равно это крайне подозрительно. Но ты прав».

Иосимура ничего не отвечает.

Джип мчится по бетонке. Майя вцепилась в поручень, приваренный к приборной панели, но это мало помогает. Хорошо, что нет крыши, иначе она бы билась головой.

За рулём – Мики, представленный как полковник. Сам Мики называет себя доктором. Кажется, он волей случая попал в шестерни военной машины и хочет отгородиться от неё своими научными работами. Они едут полным составом: в первом джипе – Мики, Майя, Исии, Иосимура. Во втором – трое солдат и лаборант. Майя не помнит его фамилии. Странно, но Майю посадили на переднее сиденье, рядом с водителем.

Бетонка сменяется гравийкой, затем исчезает. Машина въезжает в заросший травой двор какого‑то склада, огороженного полуразрушенным краснокирпичным забором, а затем – через обрушенные ворота прямо внутрь здания. В стене – дверь. За ней разруха неожиданно заканчивается: аккуратный коридор, ровные окрашенные стены.

Лестница, два этажа вниз, поворот, коридор, неприметная дверь. Майя пытается запомнить путь, но у неё не получается. Ничего страшного: не в последний раз.

Лифт: путь вниз.

Двери открываются, загорается свет, перед Майей – большое помещение, в центре которого стоит нечто вроде саркофага. Значит, они уже вели опыты по анабиозу. Саркофаг подозрительно напоминает то, что изображено на чертежах, только выполненное в духе стимпанка. Желтоватый металл, потёртое стекло, какие‑то трубки.

«Это то, что у нас есть. Я надеюсь, вместе у нас получится что‑то более совершенное», – говорит Иосимура.

Майя обходит саркофаг кругом. Ей кажется, что она вернулась в своё время, и сейчас из лифта появятся Марк, Карл, Джонни, Гречкин, и все будут смеяться над тем, как умело её разыграли. Вот же он, анабиозис, перед ней. В 1945 году она смотрит на устройство, которое изобретут спустя полтысячелетия. Где хранилась информация всё это время? Как вышло, что тайное не стало явным? Ведь анабиозис мог стать открытием века – двадцатого, двадцать первого, не важно. Но он стал открытием двадцать пятого.

«Судя по вашим чертежам, госпожа Амайя, русские разработали похожую машину, только на более высоком технологическом уровне. Мы заинтересованы в том, чтобы применить полученные от вас знания для усовершенствования нашего устройства».

Исии произносит эту тираду, точно выступает перед огромной аудиторией.

«Это называется анабиозис», – говорит Майя.

«Как?» – переспрашивает Иосимура.

«Анабиозис. От слова «анабиоз»».

Иосимура пробует на языке чужеземный термин.

«Хорошее слово», – оценивает.

Вступает Исии.

«Амайя‑сан, вам придётся увидеть много неприятного. Но это нужно для науки. В том числе и при работе с долгосрочной летаргией».

«У меня в любом случае нет выбора».

«Тут вы правы».

Майя проходит по помещению, рассматривает стол с пробирками.

«Зачем вы привезли меня сюда?»

«Я хочу, чтобы вы осмотрели аппарат для искусственной летаргии и указали нам неточности», – говорит Иосимура.

Исии согласно кивает. Майя понимает, что это экзамен, который нужно пройти, потому что от него зависит её жизнь. Её будущеё – во всех смыслах этого слова.

Страшно другое. Она неплохо представляет себе общий принцип работы анабиозиса и может перечислить его составные части. Но в саркофаге Иосимуры она не видит недостатков. Трубки, клапаны, отводы – всё на первый взгляд на своём месте, никаких отклонений. Но будет подозрительно, если она ответит, что всё в порядке. Значит, это тест: найди ошибку. Точно такой же тест проходят в её времени при приёме на работу. Ничего не изменилось за шесть столетий, ничего.

Майя проводит рукой по полированному корпусу саркофага, дотрагивается до прозрачной крышки. Сходство с прибором, изображённым на её чертежах, поражает. Только там – голосовое и мысленное управление, а здесь – рычаги, ручки, ламповые индикаторы. Прибор двадцать седьмого века – это прямой потомок прибора века двадцатого.

Надо выкрутиться. Пойдём ва‑банк.

«Это экзамен?» – спрашивает Майя, глядя на трёх офицеров и лаборанта.

«Да, – отвечает Иосимура. – И от него многое зависит».

Они раскусили её игру.

Майя очень хорошо понимает, кто за неё в данной ситуации, кто – против. Исии почему‑то «за». Он импульсивен, по его выражению лица легко читаются эмоции. Он верит в будущее науки и анабиоза, более того, он искренне хочет, чтобы слава этого открытия досталась ему. А Майя может стать серьёзным подспорьем в работе; Исии готов рискнуть.

Иосимура – другой. Он не верит ей, и это главное. Наука вторична.

Мики, скорее всего, вообще ничего не знает о чертежах и подробностях её появления в отряде.

Майя делает ход козырем.

«У вашего спящего будут пролежни, вы об этом не подумали?»

Иосимура заглядывает в саркофаг.

«Но глубокая заморозка…» – начинает он.

«И что? – перебивает Майя. – Подача питательных веществ всё равно нужна, как и отвод лишнего. Как вы собираетесь отводить кожные выделения? За пять лет ничего не случится, а если пациент полежит сто лет, его кожа после пробуждения будет отваливаться струпьями…»

Иосимура делает шаг назад и кланяется.

«Простите, Амайя‑сан, что я сомневался в вас».

Интересно, будут ли пролежни в самом деле, думает Майя. Секунду назад она обманула доктора медицинских наук. Никто и никогда не говорил ей о пролежнях. Более того, она не уверена, что на чертежах есть какие‑то устройства, предотвращающие повреждение кожи спящего. Заморозка и в самом деле должна ликвидировать возможность образования пролежней. Она ляпнула наугад. Теперь осталось дождаться, когда её выстрел достигнет цели. Или попадёт в молоко.

Нет, вспоминает Майя, всё‑таки там были системы отвода. Точно‑точно, она рассматривала чертёж. Были. Значит, она спасена. Ей нашлось место в этом странном мире.

«У нас много работы», – говорит Иосимура.

Большой лекционный зал корпуса № 63 полон, хотя уже вечер, около восьми, и рабочий день давно окончен. Огромная карта мира занимает всю стену за спиной лектора. Эта карта должна была постепенно окраситься в белый цвет, а в центре её – в районе Африки – должен был появиться красный круг. Япония готова была проглотить мир, но глотки не хватило. Слишком хрупкими оказались зубы, слишком нежными дёсны, слишком мягким язык. Красное на белом – это всего лишь крошечная часть планеты.

Исии Сиро не стоит за кафедрой, нет. Когда перед ним толпа слушателей, он ни секунды не может быть спокоен. Защитный мундир с орденами, пышные усы, метр восемьдесят один сантиметр чистой силы и энергии. Добрый вечер, господин генерал‑лейтенант.

В его руке микрофон, но он ещё не начал говорить. В зале – перешёптывания.

Середина июля 1945 года, два месяца до капитуляции, в которую никто не верит.

Провод микрофона цепляется за ноги Исии, он несколько раз комично перепрыгивает через него.

«Обезьяна», – слышен шёпот.

Обезьяна в японской традиции – это не обидное прозвище. Оно не намекает на уродство, волосатость, глупость, на желание подражать. Обезьяна считается очень хитроумным животным. Папаша Исии – что твоя обезьяна, хитрая бестия.

Майя практически ничего не знает об Исии, кроме того, что он сказочно богат. Солдаты искренне думают, что генерал‑лейтенант готов отдать жизнь за идею, что бактериологическое оружие – это работа, которой он посвятил всего себя, без остатка. Офицеры знают правду.

Они знают, что превыше всех Исии ставит себя. Что он аккуратно выводит из средств, поступающих в отряд, до миллиона иен в год. Достаток рядового – шестьсот иен в год, не более. Чувствуете разницу? «Непредвиденные секретные расходы», – так называется эта графа в финансовых отчётах Исии.

Но они любят его, эти солдаты, офицеры, врачи, лаборанты. Они смотрят ему в рот, когда он ходит перед ними и говорит, а шнур микрофона постоянно путается у него в ногах.

«Солдаты!» – взывает он к аудитории.

У Исии – звучный, громкий, красивый голос.

Самое смешное, что кроме слова «солдаты», Майя ничего не понимает. Она слышит какие‑то общие фразы про любовь императора, про славу Японии, про трудную задачу, про грядущую победу, но ни одна из этих фраз ничего не значит. Ни одна. Она понимает, что перед ней сейчас – идеальный оратор. Человек, который может подчинить мир несколькими словами. Но для того, чтобы удержать его в подчинении, нельзя молчать. Молчание равнозначно поражению.

Исии говорит. Он рассказывает о том, как бактериологические бомбы уничтожат и подчинят Японии весь мир, и Соединённые Штаты в частности. Он рассказывает о роли каждого в отдельности. О том, как важен для победы солдат и врач, бухгалтер и администратор, и даже уборщик помещений. И сейчас все верят ему, хотя уборщики в отряде 731 – сплошь китайцы.

К слову, он переименовал отряд. Теперь число 731 не повторяется вслух. Теперь отряд называется 25202. Это гораздо труднее запомнить врагу – так сказал Исии. Когда он это говорил, все ему верили. Как только он положил микрофон, вера испарилась. Слова Исии стали смешными.

Майя думает об Иосимуре, которого нет в зале. Иосимура строит анабиозис. Он разбирается в переведённой и разъяснённой части чертежей, пытается найти замену материалам, которые невозможно достать в 1945 году. Догадывается ли он о том, что Майя из будущего? Вполне вероятно. Иосимура – прагматик, но он верит в науку. Если спросить его, можно ли построить машину времени, он ответит: можно, почему бы и нет. Только у меня нет сейчас на это времени. Вот закончу анабиозис и тогда построю.

Исии – другой. Он работает только ради себя. Чего он хочет добиться, Майя пока не понимает. Бункер, где стоит саркофаг, идеально изолирован и защищён. Он может оставаться ненайденным в течение нескольких веков. Неужели Исии хочет отправиться в двадцать первый век? В двадцать второй?

Он не слишком хороший учёный, хотя и сконструировал фильтры для очистки воды, весьма эффективные фильтры. Исии начинает работать, когда понимает, что работа приносит ему выгоду. Появилась возможность продать фильтры – он тут же их придумал, построил и продал.

Исии очень понятен. Любое его действие легко предугадать.

Слова генерала сливаются в бессмысленный шум. Майя сидит у самого выхода из аудитории, на отдельном стуле. Справа и слева от неё – немые рядовые, которые имеют доступ в бункер с анабиозисом. Иногда на неё косятся другие солдаты.

Майя представляет, что могут думать о ней. Например, что она любовница Исии. Или Иосимуры.

Но Исии ни разу не притронулся к ней. Он считает её коллегой, ведёт себя вежливо и обходительно. Когда ему нужна женщина, он отправляется в Мукден или Чанчунь, где несколько дней проводит в борделях и ресторанах. Его любимое место – ресторан «Суйдзан» в Мукдене. Об этом судачат офицеры.

На днях они начинают опыты. Майе страшно. Она выключает сочувствие, выключает сердце и эмоции. Она пытается смотреть на подопытных так же, как смотрят на них японцы. Она пытается называть людей «брёвнами». Иногда у неё получается.

Люди, которые живут в дерьме, убеждают себя, что дерьмо – это лучшие условия для жизни. Иначе можно сойти с ума. Майя убеждает себя, что эксперименты на людях – это правильно, потому что иначе медицина останется в зачаточной стадии.

Она вспоминает великого анатома Андрея Везалия. Католическая церковь была против анатомирования трупов. Везалий покупал мертвецов на кладбище и изучал строение человеческого тела в своём анатомическом театре в Падуе. Инквизиция всё‑таки добилась своего. За вскрытие трупов Везалий был приговорён к смерти, и лишь заступничество короля Испании Филиппа II спасло ему жизнь. Правда, ненадолго. Смерть была заменена обязательным паломничеством в Иерусалим, и Везалий погиб на обратном пути при кораблекрушении.

Значит, можно делать то, что делать нельзя. Значит, двигателем прогресса может быть только беззаконие. Майя холит в себе это чувство, чтобы не сойти с ума. Чтобы не оглушить часового, не выпустить из клеток китайцев, обречённых на верную смерть.

На вооружении солдат Квантунской армии – винтовки «Арисака» типа 99 образца 1939 года, хотя у некоторых – старый тип 38, разработанный ещё в 1905 году. Лаборант Комацу, коренастый, говорливый, с тоненькими усиками, учит Майю стрелять. Он показывает ей, как правильно поднять винтовку на плечо, как целиться, чтобы руки не дрожали, как избежать отдачи.

«Смотрите, госпожа Амайя, – говорит он со смешным деревенским акцентом, – если вы поставите приклад к плечу вот так, то вас больно ударит. А то и ключицу выбьет».

Майя очень старается. Она никогда не держала в руках огнестрельное оружие. Стрельба оказалась на удивление интересным делом. Кроме того, у Майи есть способности – так говорит Комацу. Генерал‑лейтенант Исии однажды наблюдал за стрелковой практикой Майи, но ушёл, ничего не сказав. С тех пор Майя почти каждый день приходит на стрельбище для офицеров – закрытое, обособленное от солдатского. Лаборант Комацу – один из посвящённых в тайну саркофага‑анабиозиса. Он выполняет мелкую работу: подать инструмент, смешать вещества на первом этапе.

И научить Майю стрелять – по личной Майиной просьбе.

Она целится, нажимает на спуск.

«В яблочко!» – радуется Комацу.

Он считает себя хорошим преподавателем. На самом деле он объясняет довольно путано, просто Майе легко даётся наука убивать.

Они переходят на другой огневой рубеж. Мишени на палках сменяются соломенными чучелами. «Девяносто девятая» – довольно лёгкая, всего три с половиной килограмма. Старая «тридцатьвосьмёрка» на полкило тяжелее. И точность у неё никакая. Из «девяносто девятой» Майя почти никогда не мажет.

Выстрел. Чучело дёргается, в голове – дырка. Майя пытается опознать форму, надетую на манекен. Форма грязная, в дырах и пятнах.

Русская, догадывается Майя. Форма русского солдата. На месте этого чучела был живой человек. Он дышал, ел, любил. А потом погиб где‑то в Маньчжурии, в сотнях километров от родины.

«Как успехи?» – раздаётся сзади голос.

Иосимура. Он впервые обратил внимание на её упражнения. Вместе с Иосимурой – Мики.

«Отлично!» – бойко отвечает Комацу за девушку.

«А из пистолета не пробовали, госпожа Амайя?» – Мики опирается о деревянный столб.

«Нет», – Майя качает головой.

Мики достаёт из кобуры массивный пистолет.

«Это “Кольт”, – говорит он. – Модель М1911, сорок пятый калибр. Солдатам такие не полагаются. Лучшее, что может иметь офицер Квантунской армии. Попробуйте».

Майя берёт тяжёлое оружие у японца.

«Это ирония судьбы, – продолжает Мики, – что мы воюем против американцев их же оружием. Но мы не виноваты, что они делают лучшее оружие в мире».

Он улыбается. Иосимура стоит молча, точно ждёт выстрела.

Майя поднимает пистолет. На вытянутой руке удержать килограмм железа непросто.

«Не забудьте снять с предохранителя», – советует Мики и чуть касается указательным пальцем рычажка на правой стороне пистолета.

Комацу хочет что‑то сказать, но Майя уже нажимает на курок. Чучело трясётся.

В точке, обозначающей сердце врага, образуется аккуратное отверстие.

Мики присвистывает. Иосимура качает головой.

«Если бы все солдаты стреляли, как вы, госпожа Амайя, мы бы уже выиграли войну», – говорит он.

«Из маузера посложнее будет», – ехидно ворчит Комацу.

Майя аккуратно возвращает оружие Мики. Тот берёт кольт, взвешивает его в руке, точно хочет убедиться в том, что Майя использовала только один патрон, а затем стреляет в соломенного человека. Дырочка – сантиметрах в трёх от идеального попадания Майи.

«Неплохо», – холодно произносит Иосимура.

«Мне стыдно», – смеётся Мики.

«Мне просто повезло, господин доктор», – скромно оправдывается Майя.

«Нет, – возражает Мики. – Когда у меня в руке оружие, я не доктор. Я – полковник».

И он снова смеётся, этот весёлый японский офицер.

Майя и Иосимура идут по коридору секции «ха». Часовой и решётки остались позади. Справа и слева – двери, ведущие в камеры.

В середине июля неожиданно сменился лаборант. Комацу бесследно пропал, его место занял Накамура. Комацу был простым и не слишком умным. Он рьяно выполнял приказы, довольно много говорил не по делу, иногда плоско шутил. Понять Накамуру Майя не может. Он абсолютно бесстрастен. Его глаза почти столь же холодны, сколь и у Иосимуры. Хотя что‑то в нём, Накамуре, есть привлекательное. Почему‑то Майе хочется с ним поговорить, спросить о семье, о жизни до войны. Но она удерживается. Накамуру она видела всего несколько раз, причём издалека. Иосимура показывал ей через окно: «Запомни, это наш новый лаборант, вместо Комацу».

«Нам нужны представители разных национальностей, – поясняет Иосимура. – Китаец может перенести кому, а монгол – нет. Важнее всего нам понять, насколько хорошо кому может перенести японец».

Дата добавления: 2015-06-04